Текст книги "Чёрный снег: война и дети"

Н. Н. Сотников
Как сложилась его судьба?.
Продолжение истории Алёши Булатова

С Алёшей Булатовым, учеником одной из школ Приморского района Ленинграда, я познакомился заочно. Мы в 1982 году в «Лениздате» готовили к изданию сборник детского творчества «Первые строки, первые этюды». В сборник входили произведения юных читателей газеты «Ленинские искры», журнала «Костёр» и членов творческих кружков Ленинградского дворца пионеров.

Рисунков было значительно больше. Может быть, именно поэтому и запомнились больше стихи и этюды. Этюд Алёши Булатова был и самым лаконичным, и самым душевным. Разумеется, мы включили его в состав нашего сборника.

Прошли годы, я по-прежнему принимал активное участие в работе комиссий по творческому конкурсу на журфаке Ленинградского университета. Просматривая принесённые публикации, сразу узнал текст Алёши Булатова и написал о нём краткую, но, несомненно, одобрительную рецензию.

Календарь отсчитал ещё несколько лет, и я как активист Общества книголюбов был приглашён в одну из школ Приморского района. После беседы с ребятами меня позвали в учительскую, где завязалась ещё одна беседа, на этот раз о профориентации. «Вот у нас в школе один мальчик, Алёша Булатов, с младших классов стал тяготеть к литературе и радиожурналистике. Его даже в одном общегородском сборнике напечатали…» – «А где же он сейчас?» – не мог я не спросить. «Окончил факультет журналистики, специализировался на радиожурналистике. Сейчас работает в редакции последних известий…»

Дома я с нескольких попыток сумел узнать его голос. Это был уже голое профессионала, а для меня – своеобразный привет из сравнительно недавних лет.

Как сложилась его дальнейшая судьба, узнать мне не удалось. Хочется верить, что он своему призванию не изменил и остался в журналистских рядах.

Анатолий Молчанов
Нарисованная ёлка
Новогодний рассказ

Мой дедушка до войны работал счетоводом на заводе «Красный Рабочий». Я не знаю, какая продукция у завода была главной, но для народного потребления завод выпускал трёхколёсные детские велосипеды с деревянным сиденьем. Такой велосипед дедушка подарил и мне. Когда началась эвакуация ленинградских предприятий, «Красный Рабочий» тоже вывезли, но дедушка отказался уезжать и остался сторожем на бывшем заводе.

Он был очень высокого роста и, несмотря на мамин донорский паёк, первым заболел дистрофией.

У дедушки было много книг: переплетённые годовые комплекты журналов «Нива» и «Русский паломник», приложения к «Ниве» в красивых переплётах, многотомная серия «Великая реформа» с прекрасными цветными репродукциями картин русских художников.

Когда я не смог приносить из подвала вмёрзшие в лёд дрова, мы с дедушкой распилили несколько стульев – «лишних», как сказал он. А потом дедушка перебрал книги и отобрал те, которые можно было сжечь. У оставленных он аккуратно снял плотные картонные переплёты. «Сколько тепла дадут и долго гореть будут… А после войны мы этим книгам новые переплёты сделаем». «Великую реформу» он всю распотрошил и оставил только репродукции, собрав их, как в большие папки, в два неразрезанных переплёта.

31 декабря дедушка устроил новогоднюю ёлку. Он был весёлый и добрый выдумщик. Настоящих ёлок не было, и он решил нарисовать ёлку на стене. Попросил у меня акварельные краски, залез на стул и прямо на обоях изобразил высокую ветвистую красавицу.

Бабушка начала ворчать, что он испортил обои, а он, улыбаясь, сказал:

– Молчи, Ликсевна (он её всегда так называл – Алексеевной, когда был в хорошем настроении), – эти обои после войны в музей возьмут! А нам всё равно ремонт делать, блокадную копоть смывать…

Потом он вбил гвоздики в концы нарисованных ветвей и достал коробки с ёлочными игрушками. Мы стали вешать их на гвоздики, и произошло чудо: от настоящих игрушек нарисованная ёлка словно ожила. От неё даже, кажется, запахло хвоей.

Но самая потрясающая радость ожидала нас впереди – в коробках среди игрушек мы нашли клад! Да, это был волшебный новогодний клад: большие грецкие орехи в посеребрённой скорлупе и конфеты в ярких фантиках – и какие конфеты! «Раковая шейка» и «Мишка на Севере»! Они висели на ёлке в прошлом году, их сняли и убрали вместе с игрушками.

Мы придвинули стол к стене с нарисованной ёлкой. Тускло горела на столе коптилка, а над ней таинственно отсвечивали стеклянные шары и волшебно белели обёртки конфет – настоящих конфет из мирного времени! Ровно в полночь дедушка торжественно снял их, и мы разделили их поровну. Правда, потом бабушка схватилась за щеку, сказала, что у неё заболел зуб, и отдала вторую конфету мне, а дедушка в темноте просто подложил мне своего «Мишку на Севере». Пустые фантики мы снова повесили на ёлку…

Много лет спустя, наряжая новогоднюю ёлку, я рассказал о блокадной нарисованной ёлке моим маленьким сыну и дочке. Когда я окончил свой рассказ, дочка засмеялась и сказала:

– А у нас на ёлке тоже есть конфеты?

Потом она притихла, и глаза её стали задумчивыми.

Через две недели мы убирали ёлку, снимали с неё игрушки, украшения. Неожиданно я заметил, что дочка, сняв с ёлки большие шоколадные конфеты, прячет их в коробку с игрушками.

– Ты зачем это? – удивился я.

Она виновато улыбнулась.

– Ты же рассказывал…

– Ну что ты! – засмеялся я. – Блокады больше не будет.

– Нет, – сказала она серьёзно, – я это в память… Давай оставлять конфеты с ёлки в память того дедушки и того мальчика.

– Какого мальчика? – не понял я. – Ведь это же я о себе рассказывал!

– Всё равно, – ответила дочка, – ты тогда был мальчиком.

И я понял, что в её представлении я – блокадный мальчик – абстрагировался от меня современного и ушёл в историю вместе с дедушкой, которому блокадная судьба отмерила жить после встречи Нового года всего лишь три с половиной месяца. Наверно, ему было бы легче умирать, если бы он знал, что хранить память о нём будет не только переживший блокаду внук, но и неведомая ему правнучка.

Максим Твёрдохлеб
Груз необычайный – новогодний!

…Не забыть мне рейс по ледовой трассе в канун нового, 1942 года. В Кобону мы поехали днем. Разгрузились. Пообедали. И вот команда: «Срочно на погрузку!»

Начальник склада, пожилой офицер из запаса, вызвал меня и еще нескольких ребят из нашего автобата и спросил:

– Как, хлопцы, готовы к рейсу?

– Готовы! – ответили мы.

– Получайте открытые листы и быстро под погрузку. Груз необычный – мандарины для ленинградских ребятишек. Завтра новогодние ёлки начинаются.

И в усталых серых глазах старшего лейтенанта появились добрые искорки.

Мать честная! Да как же мы забыли про Новый год!

…Начали мы погрузку. Жду своей очереди. Размышляю: «Наверное, доброй души тот человек, который вспомнил в такое лихолетье про ребятишек… Вон их сколько в Питере от фашиста страдает». А я аккурат в эти дни возил эвакуированных из Ленинграда детишек, в Борисовой Гриве помогал их в машину грузить. Возьмешь на руки мальчонка или девчонку и веса не чуешь.

Из одежды одни их личики выглядывают: бледные, каждую жилочку видно. Такое зло на фашистов начинает брать, что кажется, лучше бы не баранку автомашины, а рукоятку пулемета сжимал своими руками!..

Захотелось мне посмотреть, как упакованы мандарины. Нашел ящик, в котором щель между досок была пальца на два. Прильнул глазом. Смотрю, каждый в белую бумажку завернут. А один – без обертки лежит, ярко-оранжевый, будто золочёный. И аромат исходит необыкновенный!

Я представил себе: сколько у ребят будет радости от такого подарка. И дал комсомольское слово – доставить груз с опережением графика.

Ночь никакой опасности не предвещала. Гитлеровцы, как обычно, вели методический огонь по трассе, а вскоре и совсем притихли. Проехали мы половину пути. «Ну, – думаю, – кажется, обошлось без происшествий!» И в этот самый момент застучали наши зенитки. Откуда ни возьмись – два гитлеровских самолёта. Я газу поддал!

Слышу: из пулеметов строчат. Решил сманеврировать и поубавил скорость. Пронеслись стервятники вроде мимо, но, оказывается, так просто я не отделался от них. Слышу: опять моторами ревут.

Снова пробую маневрировать, выскочил из-под обстрела. Но на этот раз не повезло. Пулеметная очередь прошила кабину, и лобовое стекло разнесло вдребезги. Даже кусок баранки пулей отбило. Хорошо, что сам каким-то чудом уцелел.

Попробовал рулить, машина слушается. Можно продолжать путь. Только в тридцатиградусный мороз, да ещё при встречном ветре, ехать без стекла страх как трудно! Дыхания не хватает. Стужа из глаз слезу выбивает. Словом, еле-еле добрался до места. Думал, лицо обморозил. Ничего, обошлось.

А мандарины детишкам ленинградским вовремя доставил.

Марина Кузнецова
Тысяча ёлок блокадного Деда Мороза

Геня Гурьев и Галя Щеголькова на новогодней елке для раненых детей в больнице имени К. Раухфуса. 3 января 1944 года

О праздновании самых страшных новогодий – 1942 и 1943 годов – написано пока что немного. В основном это разрозненные, фрагментарные воспоминания современников и, конечно же, каждая новая подробность вызывает большой интерес у ценителей исторических трудов о блокаде.

Оказывается, всего было заготовлено, доставлено и украшено около тысячи (!) ёлок. В школах, детсадах, в госпиталях… Но были и самые большие из них и по размерам, и по значимости: в Театре имени А. С. Пушкина, в БДТ имени Горького, в Малом оперном театре, Большом театре кукол, а также во Дворце пионеров.

Во Дворце, как вспоминает одна из участниц праздника, был лишь маленький импровизированный концерт, зато в театрах новогодние утренники для ребят сопровождались театральными постановками. Завершали празднества по-блокадному скромные угощения.

Больше всего детишкам запомнились два мандарина из числа тех, которые доставил на своей полуторке по ледяной Дороге жизни легендарный водитель Твёрдохлеб. Когда его друзья шоферы осмотрели со всех сторон его полуторку, которую в шутку окрестили «мандариновозкой», то увидели, что вся она прострелена пулемётными очередями – результаты воздушных налётов немецких истребителей, а один строгий командир сделал решительное заключение: «С такими повреждениями машина до места дойти не могла!»

И тем не менее машина дошла, и тем не менее давно забытый запах и вкус южных мандаринов порадовал блокадных ребятишек!..

Зинаида Савкова
Как я была… Дедом Морозом!
Страничка из блокадного дневника

Вот уже четыре месяца (с сентября 1942 года) я – воспитательница средней группы 10-го детского сада. Это – счастье! Я учу детей всему, что надо маленькому человечку: рисовать, слушать и запоминать, а значит, пересказывать сказки, учить стихи и уметь хорошо их декламировать.

.. Наступил декабрь 1942 года. Близится Новый год. Будет непременно ёлка. Я выступаю в роли… Деда Мороза в нескольких детских садах!

Провела ёлку в детском саду на улице Писарева. Долго стояла на улице – на морозе. Дед Мороз должен был появиться сначала в окне. Я по лестнице взбиралась до высокого бельэтажа и заглядывала в окно, в зал, где стояла нарядная новогодняя ёлка.

Провела один праздник, бегу в другой детсад – 22-й, того же Октябрьского района. Начинаю вести с ребятишками новогоднее представление. И вдруг теряю сознание и падаю под ёлкой. Никто не может понять, в чём дело. Через минуту прихожу в себя и ужасаюсь. Понимаю, что нельзя сорвать праздник, пугать детей. Быстро сообразив, вскакиваю и весело говорю:

– Дедушка Мороз ведь старый! Он всю ночь готовился к встрече с вами. Он не спал и немножечко устал.

Ага! Пошли рифмованные строки. И чтобы всё было правдоподобно, чтобы дети поверили в такую игру – заговорила стихами:

 
Я вздремнул сейчас немного,
Я не буду больше спать.
Снова с вами – в путь-дорогу!..
Будем петь и танцевать!
 

Дети счастливы. Шумят, смеются, прыгают в ритм, заданный мною, и сами начинают говорить в рифму:

 
– Дедушка заснул, устал.
Из-за нас всю ночь не спал.
 

Дети очень чувствуют ритм стиха и любят играть в стихоплётство. Тем более что я с ними постоянно занималась этим.

И в 1943 году, и в 1944 году я была Дедом Морозом.

* * *

А на этом фото Зинаида Васильевна Савкова (1925–2010) – в расцвете творческих сил: она – заведующая кафедрой сценической речи и риторики Университета культуры и искусства, заслуженный деятель искусств РСФСР, профессор, автор научных и публицистических книг, педагог-консультант по речевому искусству. Но все такая же деятельная, энергичная, весёлая, любимица студенческой молодёжи, потомственная интеллигентка и коренная ленинградка.

Н. Н. Сотников
Убранство ёлки новогодней
Этюд счастливой памяти

В дошкольные годы моего детства у нас ёлочных игрушек не было. Имеется в виду – фабричных. Обходились самодельными, тем более что моя младшая тётя училась на факультете росписи стен и потолков Высшего художественно-промышленного училища имени Мухиной, и, естественно, навыки дизайна у неё имелись. По мере сил и возможностей помогал и я: резал цветную бумагу, раскрашивал бумагу белую, «снимал» карандаш, то есть стирал следы мягкого карандаша… Делали мы так называемые цепи-гирлянды, скорлупку от куриных яичек и грецких орехов приспосабливали для наших ёлочных зверинцев… Всё это было занимательно. И всё же глаза мои жадно смотрели на ёлочные игрушки фабричные.

Рынок ёлочных игрушек насытился (скажем так) к середине 50-х годов, а вот к началу годов 90-х он полностью видоизменился: кто бы мог подумать, что какие-нибудь шарики, бусы, прожектора перекочуют в комиссионные магазины и станут продаваться там по совершенно недоступным для меня, уже взрослого человека, ценам!

Попадались и такие, сравнительно давние игрушки, вразнос. Торговали ими, как правило, вконец обнищавшие старухи, но изредка – и старики. Это уже – не для коллекций и моды, а ради хлеба насущного. Редко, но всё же порой возникали на таких импровизированных ёлочно-игрушечных рынках разговоры с возможными покупателями. Старушки показывали игрушки бьющиеся (нынешние, китайского производства, сделаны из пластмассы) и из цветного картона. У меня порою загорались глаза – узнавал игрушки своего детства! «А вы посмотрите, посмотрите, это же лётчики и танкисты, а также пушечки и самолётики военных лет! Да, сделано не ахти как, но блокадные ребята, особенно мальчишки, приходили в восторг! А для девочек были картонные балерины, зверятки разные и, конечно же, персонажи сказок…»

Так мы в начале 50-х годов и обходились – своими самоделками, пока вдруг не навестила нас наша очень дальняя, с довоенных ещё времён вхожая в наш дом (сперва на Охте, на Конторской улице, а затем на Лесном проспекте) тётя Киса. Это мне так её представили. Я при ней, конечно, ничего не сказал, но когда она ушла, как начинающий сатирик (а начинал я не как публицист и лирик, а именно как сатирик!) я так о ней отозвался: «Да это же не тётя Киса, а тётя Тигра: большая, внушительная, платье у неё в крупную полосочку, глазки большие и зеленоватые…» Взрослые засмеялись и объяснили мне, что эту тётю с детских лет величают Кисой, хотя она – Ксения. Так и прижилось это прозвище. Оказалось, что она – личность героическая, внесла свой вклад в работу МПВО, одна из первых была награждена медалью «За оборону Ленинграда».

Ёлочный базар. 1942 год

Всё это я, разумеется, запомнил и принял к сведению. Второй раз отыскавшая нас через справочное бюро тётя Киса пришла с мешочком из плотной ткани, положила себе его на колени, усевшись на чудом спасённое дедовской работы кресло, и торжественно сказала мне: «Вот мы с тобой и познакомились! Мне-то наши общие приятели говорили, что у тёти Лёли внучок подрастает, любит ёлочные украшения, а у нас с сестрой (как это ни странно!) в блокаду наша коллекция сбереглась. А в дальнейшие годы даже и пополнилась: игрушки тогда дешёвые были. Представь себе, даже в блокаду в конце декабря работали ёлочные лотки!

Ну, куда можно игрушки эти высыпать? Мы решили их тебе подарить. Каких-то очень нарядных и дорогих тут нет и быть не может, но даже самые простые, картонные, мне, к примеру, дороги по-своему. Давай-ка вместе посмотрим, что тут есть!.. Вот, гляди – солдаты, танки, пистолеты, собаки-санитары. Но самой популярной игрушкой (каждый мальчишка о таком мечтал) был парашютист. Его на ниточках подвешивали, повыше, и он очень нашу блокадную ребятню увлекал».

В военную годину многие бытовые вещи переделывались в игрушки ёлочные. К примеру сказать, химическая колба могла неожиданно превратиться в своеобразное сооружение, венчающее самую эффектную прямую веточку. А электрические лампочки без цоколя, да ещё покрашенные цветными красками, заменяли нарядные традиционные шары. Разумеется, такие переделки осуществляли взрослые, так как ребята могли порезаться стёклами!

Как-никак, а всё же даже такие украшения возвращали ребят и даже взрослых в мирные дни и вселяли в них надежду на то, что придёт вместе с Победой (не иначе!) мирное время, и найдётся ёлкам достойное украшение!

А в годы моего школьного детства ёлки продавались по очень даже доступным ценам: самая маленькая, но непременно пушистая, а не ёлка-палка могла стоить даже 50 копеек, а для детских садов и школ ёлка метра в три и даже больше отнюдь не была редкостью!

Работая после окончания школы пионервожатым, я по заданию директрисы приобретал для нашей школы № 21 на Васильевском острове такие громадные ёлищи. С доставкой проблем не было: старшеклассники-мальчишки в очередь ко мне стояли, чтобы я взял их, как они шутили, «ёлочке в провожатые!»

Л. Н. Пугач
Дворец пионеров, блокады третий год
Этюд

На календаре – октябрь 1943-го. Самое страшное позади. Выстояли. На собственном опыте поняли, что в годину испытаний нельзя стремиться к передышке и надо ценой любых усилий выполнять задачи, казалось бы, неосуществимые.

Чем больше размышляю я над приказом, соединившим нашу роту – наш ансамбль – с Дворцом пионеров территориально и творчески, тем яснее я вижу глубокую целенаправленность этого шага.

Знакомое здание с колоннадой на углу Фонтанки и Невского, на первый взгляд, стояло по-прежнему, но внутри похозяйничала зловещая рука войны. Повылетали стёкла. Осколки снарядов изрешетили роспись стен, не пощадили ни художественную лепку, ни парадные двери, ни зеркальный паркет. Разбиты радиаторы парового отопления, испорчены водопровод и канализация дворца. Запустение воцарилось в зале, где довоенной зимой ленинградская детвора весело и шумно кружилась вокруг красавицы-ёлки…

Кто смог бы в условиях блокады восстанавливать, воссоздавать разрушенное, исподволь, терпеливо и тщательно заделывать каждую пробоину, чинить каждую поломку? Тогда это было по плечу только нашим бойцам-энтузиастам, для которых, как и для всех ленинградцев, Дворец пионеров был не просто домом на Невском проспекте, а подарком С. М. Кирова пионерам.

Вселиться во Дворец пионеров и ремонтировать его – это ещё не всё! Надо было немедленно включиться в противопожарную охрану дворца, нести караульную службу, убирать снег, обилие которого в эти годы поражало даже старожилов, скалывать лёд – обеспечивать бесперебойное движение трамвая по Невскому от Аничкова моста до памятника Екатерине Второй.

Своим чередом шли политзанятия, изучение военных и специальных дисциплин: строевые, уставы, химслужба, медико-санитарное дело.

Каждый день возникала сложная задача – распределить бойцов таким образом, чтобы поддержать строжайший порядок на всей территории Дворца пионеров, проводить репетиции хора, балета, оркестра и солистов, иногда выезжать днём в пригороды по нарядам штаба МПВО города, а по вечерам выступать в госпиталях и воинских частях. В такой сложной ситуации больше всего доставалось старшине роты Зое Груздевой.

Когда через две недели начальник МПВО города Е. С. Л агуткин приехал посмотреть, успешно ли поработали наши бойцы над восстановлением служебного корпуса Дворца пионеров, который был отведён нам, он остался очень доволен – печи исправлены, водопровод приведён в порядок, окна застеклены, стены и потолок покрашены, картины, занавеси и портьеры повешены; два длинных коридора устланы ковровыми дорожками. Заместитель начальника МПВО майор Н. М. Чистов выделил нам аккуратные кровати, тумбочки, одеяла, так что наше жильё стало выглядеть не как временное пристанище, а как общежитие, располагающее к труду и отдыху.

Весьма одобрительный отзыв генерала окрылил наших бойцов и командиров, и мы дали слово подготовить Дворец для возвращающихся из эвакуации пионеров. Таковы были наши обязанности – обязанности новосёлов. А что же дворец предоставлял нам? То, что для участников ансамбля, пожалуй, было дороже еды и сна, – возможность жить единой семьёй и репетировать, совершенствоваться в любимом искусстве.

Запечатлеть бы то памятное утро – немощный старик-кладовщик, наперечёт знающий свою музыкальную кладовую, биографию и свойства каждого инструмента, недоуменно всматривается в неожиданных посетителей!..

Как бережно, любовно хранил он скрипки, кларнеты, контрабасы в футлярах, духовые инструменты.

– Хранил… А дворец пустует… Дети эвакуированы. Война… Для кого я всё это берегу? Кому я всё это отдам? Передать бы тем, в чьих руках эти трубы, саксофоны, скрипки снова запоют о радости и счастье, – с горечью говорил нам этот старожил.

И вот в его кладовую нерешительно входят девушки. Кладовщик пристально всматривается в их лица, а они его словно не замечают, разглядывают инструменты. Тишина… Что-то в их глазах старика подкупило. Он отдёргивает портьеры.

– У меня здесь есть несколько саксофонов, – вдруг говорит он, – попробуйте вот этот… Хороший тромбон, – погладил он сверкающий металл, хотел что-то прибавить и закашлялся.

– Замечательная скрипка, – вдруг сказала Таня Корелкова. Угадав, что протянутая к ней рука – рука скрипачки, старик передал ей инструмент и прибавил: – Чудесная скрипка!

…День за днём оживал замороженный Дворец пионеров. С раннего утра слышались в нём весёлые голоса девушек. Они лазали под потолок чинить электропроводку, опускались в подвал ремонтировать паровое отопление, разгружали машины с дровами и углём, перетаскивали рояли, пианино, мебель, готовили дворец к зимнему сезону.

Вечерами картина неузнаваемо менялась – лопаты, топоры, молотки, плоскогубцы убирались в кладовые, добела отмывались лица и руки, и вместо печников или маляров мы видели столь же усердных трубачей, саксофонов, танцовщиц, певиц.

Двойная нагрузка, которую несли бойцы Отдельной мед-санроты ансамбля МПВО Ленинграда, воспринимались как естественная: бойцы были счастливы служить Родине как воины-защитники Ленинграда и как проводники советского искусства.

В этот период резко сократились налёты авиации, зато усилились артиллерийские обстрелы оживлённых перекрёстков и трамвайных остановок. Зачастую, возвращаясь пешком в казарму после выступления, мы попадали в зону обстрела. В кромешной тьме, стараясь не наступать на оборванные и спутанные трамвайные провода, лежавшие на асфальте, мы с трудом передвигались по грудам битого кирпича, стекла, по искореженным рельсам. Шли отдельными группами, рассредоточившись.

И никто не знал, какая участь постигла остальных. Ночной поверки ждали с нетерпением и страшились её. И сколько было радости, когда собиралась вся рота!

Мне приходит на память рассказ неунывающей Зои Чупат, которой было поручено вместе с её напарницей Женей доставить для нашего ансамбля театральные костюмы из прокатной мастерской Кировского театра:

– Костюмы? С ними – прямо кино! Выстояли мы с Женькой в костюмерной в длиннющей очереди, получили – чин-чинарём. Так… Несём мешок вдвоём. Трамваи не ходят… Милиционер: «Все в бомбоубежище! Вы что, обалдели? Не видите, какой обстрел?!» А Женька возьми и брякни ему: «Наш пострел чихал на обстрел!» – Он на нас: «Сейчас патруль вызову, мигом отправлю!»

Тут ка-а-ак звезданёт – всё вверх тормашками!.. Очнулась, ничего понять не могу… Лежу в стекле, известке… Где Женька? Нет её! Смотрю – она… на другой стороне. Мешок еле отыскали!.. Ну и смеху было!..

Ученицы 5-го класса Зина Петрова и Тоня Смирнова на новогодней ёлке во Дворце пионеров. 1944 год

В блокадном городе новогодние ёлки посетили около 50 тысяч детей

Дворец пионеров. 31 декабря 1943 года

Ёлочный базар в блокадном Ленинграде. Кончается год 1943-й, впереди – год 1944-й. Через месяц будет снята блокада!