Текст книги "Чёрный снег: война и дети"

Николай Ударов
…И продолжается война, и продолжается Победа!
Избранная военная лирика разных лет

Песня о годах довоенных

 
Довоенные годы!
   Я вас много моложе —
на войну, на блокаду,
   на победный салют.
Довоенные годы!
   Для меня вы – не прошлое,
Биографию вам
   открою свою.
Вновь Рекою Времён
   станут невские воды.
Воскресит нашу память
   живая вода.
Довоенные годы,
   довоенные годы!
Никогда не померкнет
   вашей славы звезда!
Самый длинный в году
   в сорок первом в июне
день, который последним
   пребудет для нас,
мы в раздумьях любых
   никогда не минуем.
Он к себе призывает
   всегда и сейчас.
Довоенные годы!
   Ваша светлая сила,
ваших будней
   невиданная краса —
это всё тоже счастье
   и гордость России,
перед бурей военной
   святая гроза!
 

Последняя вспышка

 
Певица в «Молнии»[25]25
  «Молния» – один из лучших былых кинотеатров всего Ленинграда, а не только Петроградской Стороны. В те славные годы перед началом киносеанса в фойе или в малом зрительном зале постоянно давались короткие концерты.


[Закрыть] поёт.
До капитального ремонта,
до автоматов беззаботных,
игральных, – был её черёд.
 
 
Прошла на сцену тяжело
в своём тёмно-вишнёвом платье,
поправила седые пряди.
Но улыбнулась – так светло!
 
 
Экспромтен самоконферанс,
репертуар её экспромтен.
Она как будто бы на фронте,
а мы – бойцы её сейчас.
 
 
Сперва – о фильме про войну,
сеанс грядущей предваряя,
потом, услышав тишину,
вдруг стала вся совсем другая.
 
 
Её сегодня не узнать.
Собой заставит любоваться.
Сегодня ей почти семнадцать.
Она талантлива опять.
 
 
Старинный вальс «Осенний сон»
она торопится поведать,
двадцатилетию Победы
отдать последний свой поклон.
 

«В году сорок шестом…»

 
В году сорок шестом
явился я на свет.
Был в городе родном
судьбы моей рассвет.
В семье фронтовиков
в Берлине мог родиться,
но испокон веков
чужда мне заграница.
Я – русский до конца
от первого мгновенья,
от жеста до лица
и до стихотворенья.
Да, я на свет рождён
там, где Невы раздолье,
где навсегда крещён
я русской вольной волей.
В себя черты вобрав
ветвистой родословной,
я бесконечно рад
жить только русским словом.
Я обойтись смогу
безо всего на свете.
Неси мою строку
стрелой,
           балтийский ветер!
 

«У меня осталось это фото…»

 
У меня осталось это фото
нашего стремительного фронта —
пять бойцов на южном рубеже.
Бой короткий отгремел уже.
Новый может вспыхнуть тот же час.
Киносъёмка ожидает нас[26]26
  Фотоснимки так называемых рабочих моментов съемок фильмов носили, как правило, рекламно-информационный характер и служили иллюстрациями чаще всего репортажам со съёмочных площадок или интервью с режиссёром-постановщиком, реже актёрами. Почти исключительно речь шла о фильмах игровых: фотоснимки рабочих моментов в документальном и научно-популярном кино были огромной редкостью. А в данном случае речь идёт именно о рабочих моментах съёмок документального фильма блокадной поры, да ещё – на передовой позиции. Автором сценария я организатором съемок фильма «Снайперы Ленинградского фронта» был Н. А. Сотников, опытный кинодраматург, а по совместительству – военный корреспондент в 42-й армии.


[Закрыть].
Каждый рядовoй – киноактёр.
…Фильм в киноархиве до сих пор
бережно и праведно хранится.
…А пока мгновенье длится, длится
Снайперы позиции займут.
А враги потерям счёт ведут:
многих не сумели досчитаться!
Снайпер наш для фрицев рад стараться!
…Скоро в путь пойдёт передовая,
все преграды на пути сметая.
А пока ребята улыбаются.
Им в кино сниматься очень нравится!
 

Послевоенный фронтовик

 
Две армии
   родные для меня!
Ни на какие вас не променял!
В Сорок второй с отцом
    снимал блокаду,
рожденье дал второе
           Ленинграду.
Та, что имела номер
           Шестьдесят один,
брала Берлин.
В архивах документы их
   навечно,
в музеях —
        знаменательные вещи,
в сердцах,
   которые своё
      не отстучали, —
вершины судеб
   и сражений дали,
а в семьях,
   что давно осиротели, —
лишь фотоснимки
   январей, апрелей…
И – в мае —
   гимнастёрки удалые,
надетые для фото,
   как впервые!
Медали, ордена
   ещё хранятся.
О славе говорят,
   врагам грозятся.
Даны за оборону
   и за взятие,
горжусь сказать о том, —
   отцу и матери.
И, чтобы не померкла эта слава,
   я прохожу по вашему составу,
две армии мои
   с рожденья сáмого,
я разверну о вас стихи,
   как знамя!
 

Ленинградская баллада о семейном альбоме

 
Семья жила в квартире коммунальной
на Петроградской славной стороне.
Семью друзья да близкие лишь знали —
известность не гремела по стране.
Зато когда война так загремела,
что стало слышно в комнате любой,
мужчины в битвы устремились смело,
и не вернулся ни один домой.
А женщины, трёх поколений дети,
всё делали для фронта, что смогли…
Одна лишь только избежала смерти —
её отмщенья силы сберегли!
Все в ненависть одну обрушив силы,
со всем, что было, сразу порвала.
На Пискарёвке всех похоронила
и добровольно в Армию ушла.
Альбом заветный, летопись живую,
не стала брать в свой новый вещмешок.
Оставила реликвию святую,
перешагнув в отчаянье порог.
Была она всего лишь медсестрою,
но часто шла с бойцами напролом,
и автомат её светло и строго
о мщенье с нею говорил святом.
Её скосила пуля в сорок пятом
в той самой ненавистной стороне.
Не повстречалась больше с Ленинградом,
но Ленинград не позабыл о ней.
Недолго комнатушка пустовала
в квартире коммунальной, как всегда:
здесь жить семья другая начинала
у нас в послевоенные годá.
Ремонт, конечно, сделали по-свойски.
Нехитрый скарб им тоже послужил.
Фотоальбом семьи её геройской
до наших дней дошёл, оставшись жить.
Его из поколенья в поколенье
семья другая всё передаёт.
И вечного достойны поклоненья
семья такая, город и народ.
 

Коммунальный полицай
Маленькая поэма о большом враге народа

Зловещей памяти некого Вишнякова (его ли это подлинная фамилия, ещё вопрос!), который в годы фашистской оккупации в Белоруссии загубил десятки односельчан, а зимой 1976 года, в самый канун Нового года, довёл до сердечного смертельного приступа мою приёмную мать…

 
Вишняков,
он был из кулаков.
Был таков.
И – в город!..
Был таков.
Вишняков
из полицаев был.
Он всему народу изменил.
Стариков бил
и детей топтал,
а партизан
из «шмайссера» стрелял…
ВРАГ НАРОДА —
это не обман,
как долбили нам
по головам!
ВРАГ НАРОДА
хуже всех врагов.
Вишняков,
он был из кулаков.
Избы жёг,
палил крестьянский хлеб…
В старости стал жалок и нелеп.
Бриться, мыться вовсе не желал,
всем соседям жару поддавал.
Мелких пакостей
великий был творец,
ловкий провокатор
и подлец…
Участковый, старший лейтенант,
вызывал его
шесть раз подряд!
Тот пускал слезу
и трясся весь,
будто бы его
хотят повесить!
Падал на колени
и сто-на-аал!..
Страж порядка
деда отпускал.
…Помню – шёл
товарищеский[27]27
  Товарищеский суд – была такая не оправдавшая себя форма правосудия по малым и сверхмалым делам. (Ну, не станешь же заводить уголовное дело на соседку-неряху!) Тема эта больная. Мы к ней ещё вернёмся…


[Закрыть] суд.
Он спектакль свой
сыграл и тут!
Бился даже в стенку
головой,
издавал какой-то страшный вой!..
Сердобольны судьи,
хоть брезгливы.
 
 
На руках домой
они внесли его,
в ванну попросились
руки мыть,
а жильцов просили…
извинить!
А соседи, люди трудовые,
удивлялись, вовсе не впервые:
«Сколько ж от такого гада мук!
А ему опять всё сходит с рук!
Всё, что он творит, —
сплошной кошмар!
Вновь ему
никто не помешал!»
Каждый снова плечи пожимал,
а Вишняк всё снова продолжал!
А беда всё к сердцу подступала…
Мать приёмная
лекарства поглощала.
Муж её, ижорец[28]28
  Ижорец – рабочий Ижорского завода и боец Ижорского батальона.


[Закрыть] дядя Коля,
не сдержал себя и врезал больно
кулаком рабочим в рукавице!..
И опять явилась к ним
милиция!
Тётя Лида, славная соседка,
тоже поддала поганцу крепко.
Муж её сказал про Вишняка:
«Был он полицай наверняка!
Я, к примеру, был солдат охраны тыла.
Пулями такую мразь косил я,
и, представьте,
через все барьеры
просочились в тыл
такие стервы!
Нет, не всех схватили, посадили!
А кого-то даже пощадили!»
Лебедев юрфаков не кончал.
Он измену сердцем ощущал.
Доказательств, правда, не имелось,
но они в боях – такая мелочь!
Лишь завидел форму полицейскую —
скинул автомат —
и сразу действуй!
Нам в сраженьях что там заседать —
лишь вперёд идти и наступать!
Вот такой завет фронтовика
отлила в металл моя строка.
 
 
Нам идти, как видно, до конца
лишь в союзе стали и свинца!
 
 
…Тётя Зина шла моя с кастрюлей.
Вишняков её подкараулил,
                выбил суп из рук,
                              её ошпарил
               (по-немецки
                    в ту минуту шпарил!),
вспоминал, чем он был обучен…
Выдался ему счастливый случай
отомстить защитнице Отчизны
и тем самым
            путь отрезать
                              к жизни!..
Тёти Зины сердце онемело,
                                 сжалось так,
                         что даже не болело,
вспомнила свою
                     былую выучку,
память призвала свою
                       на выручку,
авиазавод,
             посты ночные
и стволы охраны
                   вороные,
вспомнились приёмы рукопашные,
и она рванулась в бой
                        бесстрашно!..
Да слегла!
            Не помогли уколы.
Но Вишняк зашёлся так от боли,
                   что в квартире[29]29
  Горькая судьба у квартиры № 16 дома № 18 по 10-й Советской улице: до революции этой квартирой владел старший дворник, выслеживающий Ленина, Сталина и Аллилуевых, живших напротив, а в послевоенные годы – недобитый полицай, каратель Белоруссии.


[Закрыть] всей
в конце концов
          вдвое меньше
                        сделалось жильцов.
 
 
…Дом второй родной свой навещаю,
                         кланяюсь ему и обещаю
встретить смертный час
                 никак не рабски,
а вот так же смело,
              по-солдатски
и врагу народа
             в миг последний
садануть прицельно
            прямо в сердце,
выкрикнув:
     «Ах, вот где полицай!
                                Получай!»
 

Подпольщик и связной

Светлой памяти последнего молодогвардейца, капитана I ранга Василия Ивановича Левашова

 
Мы с Василием Левашовым
выступаем
           в Петродворце.
У него теперь что ни слово —
буря грозная на лице!
Он бывает взрывным не часто —
тих и скромен всегда на вид.
Краснодонская юность яростно
в каждом слове его горит!
Это жизни его вершина.
Остальное – равнинный путь.
Это – главный поступок в жизни.
Это прожитой жизни суть.
Я – редактор переизданья.
В свет выходит опять роман.
Так крылато его названье —
и девиз, и пароль всем нам!
Он для нас предисловье пишет
о друзьях своих боевых,
никого и ничто не забывший,
думу думает всё про них.
Память жжёт, а порой лютует.
Всё – с начала и до конца
он читателям растолкует
в самом центре
                Петродворца!
Просят выступить нас подольше…
Околдован зал
                    тишиной.
Он себя величает подпольщиком,
           про меня говорит:
                  «Мой связной!»
 
 
…Сколько лет с тех пор миновало.
Опорочено всё кругом.
Никого из тех не осталось,
кто прославил на мир Краснодон.
Минул век с дня рожденья Фадеева.
Гибнут книг его тиражи.
«Молодая гвардия» где его?
Отыщи мне
                 и покажи!
Покорив нас отважной скромностью,
навсегда незаметно ушёл
делегат в наши дни краснодонцев,
      член
              РКРП[30]30
  Российская коммунистическая рабочая партия.


[Закрыть]
                        Левашов.
 
 
Мне осталось
         навечно гордиться
этим верным знакомством
                       с ним.
К тем,
                  кто с нами,
я должен явиться
     в час назначенный
                   словом своим.
 

Подворный опрос 1946–1947 годов

Об этой акции известно очень мало. И в ходе Великой Отечественной войны, и особенно после неё возник большой разнобой в так называемых похоронках; некоторые из них шли исключительно через военкоматы, другие – прямо от командиров и штабных работников непосредственно семьям погибших; сперва в работе помогали медальоны (как пластмассовые, так и самодельные – из гильз), затем их отменили; в редких случаях по домашним адресам писали сами однополчане, друзья погибшего… В послевоенные годы внезапно были ликвидированы призывные документы в райвоенкоматах. Этот момент, пожалуй, самый засекреченный и спорный. Всё остальное так или иначе нашло свое отражение в прозе, поэзии, кинодраматургии, реже – в драматургии театральной. Не перестаёт волновать такой эпизод в повести Владимира Богомолова «Зося»: молодой офицер вовсе не готов к обязанностям командира батальона, а командир бригады требует от него всё бросить и писать письма родным погибших. Пожалуй, в нашей литературе это самый драматичный пример такого заочного прощания.

Лично я видел пластмассовый медальон, найденный в середине 70-х годов на берегу Невы и написал о нём стихотворение, которое вошло в мою первую книгу «Месяц май» и в коллективный сборник стихов «Этот день Победы…». А недавно я по возможности углубился в проблему подворного опроса 1946–1947 годов…

 
Мне ещё только годик.
Я ни на что не годен,
Вот подрасту – узнáю,
что принесла война нам.
Сколько солдат не вернулось!
Вот как всё обернулось.
Будто бы канули в воду.
И вот по второму году
медленно и всерьёз
подворный идёт опрос.
В городе это немыслимо:
дом – как пчелиный рой!
А на селе – единственный
дом, уцелевший порой.
– Где Никифоров Степан?
– Лишь угнали, запропал!
– Не угнали, a призвали!
– Всё равно!.. В такие дали!..
Ни единой весточки
мне или невесточке.
Всё стои́т перед глазами.
Смою я его слезами —
он опять мне улыбается.
Невозможно с горем справиться!
А ведь он-то у меня – не силач.
Не играл е ровесниками в мяч.
Как его вот так забрала вдруг?
Был к тому же он левша и сухорук.
– Каждый был, мамаша, на счету.
Подо многих подвела война черту.
Поприкинул я сейчас… А небось
взять могли сыночка вашего в обоз:
как-никак, а парень сельский.
Руки-ноги – всё на месте.
Навыки имеет всякие
и под тяжестью не ахнет.
– Так-то так, но в тот же час
сильно он болел у нас…
– А война – такая сила:
очень многих закалила!
– Может, и пришла закалка.
Всё равно сыночка жалко!
Ведь нигде не значится.
Где, в какой могиле
Прячется?..
 

Без атак Победы не бывает

 
Я не люблю парадный шаг —
предпочитаю
                     шаг
                                атак,
который переходит в бег
и в ярости
                объединяет всех.
Равнина это или склон,
что так похожи на ладонь,
но всё равно
в душе взята
в бою крутая высота!
Походный шаг
не так хорош,
но без него не проживёшь,
когда такие дали
таит страна родная!
А что касается парада,
то это зрителей отрада,
и тех отъявленных служак,
которым плац
родней атак.
Парад всегда —
                   итог побед,
а без, атак
                    победы нет!
 

Как Тёркин в жизнь пришёл мою, или Семейное чтение 1954 года

 
Воет «вьюга-завируха»[31]31
  Здесь и далее курсивом набраны слова Александра Твардовского из поэмы «Василий Тёркин».


[Закрыть]
в Ленинграде за окном,
а у нас тепло и сухо —
в городской печи огонь!
Для него открыта дверца,
а в печи – войны пожар.
Растревожил снова сердце
дорогой нежданный дар.
Подарил мне папа книжку
«без начала, без конца»
а теперь под нашей крышей
мы читаем про бойца,
все собравшись в этот вечер…
Кто – страничку, кто – главу…
Перед тем, как спать улечься,
не во сне, а наяву
вижу я войны картины,
слышу каждый звук войны…
Мне, святой Победы сыну,
эти строчки так нужны!
То отец прочтёт, как надо,
журналист и сценарист,
так прочтёт, что Тёркин рядом!
Вот он! Только оглянись!
Широко, чуть хрипловато,
дед-юрист главу прочтёт.
И опять меня отрада
прямо зá сердце берёт!
Бабушка совсем актёрски
(в юности – за ролью роль!)
ту главу прочтёт, где Тёркин
с бабкой, с дедом сел за стол!
Тётя с опытом сценическим
сказ про старую гармонь
и трагично, и комически
развернёт передо мной.
Никакого телевизора —
лишь вечерние слова!..
 
 
В них я вслушиваюсь издали.
Поседела голова.
Ни-ко-го!.. Один я в комнате.
И давно уже – не в той!
Лишь Твардовский тихой полночью
разговор ведёт со мной,
да того гляди откроется
дверь в страну счастливых лет,
и с тобой, Василий Тёркин,
вместе встретим мы рассвет!
 

Песня о воде блокадной

В канун очередной годовщины полного снятия блокады Ленинграда у спуска к воде на набережной реки Фонтанки, 212, открылась мемориальная доска.

 
Блокадная вода,
как будто жизнь, живая,
ты – счастье,
ты – беда,
ты – рана ножевая.
Острее раны нет
и жажды нет сильней.
Ты – несказанный свет
и темнота ночей.
Нам о воде живой
легенды говорят.
Крещён в воде святой
блокадный Ленинград!
Она и холодна.
Она и горяча.
И в памяти видна,
как будто бы сейчас.
Я к проруби спущусь,
шепча о ней слова,
и низко поклонюсь
её поцеловать.
 

По дороге Победы

 
«Ехал я из Берлина
По дороге прямой,
На попутной машине
Ехал с фронта домой».
 

Лев Ошанин (из песни)

 
«Едет, едет старшина
по Европе на коне».
 

Алексей Недогонов

(из поэмы «Флаг над сельсоветом»)

 
От Берлина до Москвы
две-то тыщи километров!
Расстоянья не близки.
Картами проверьте.
Этот путь – наш путь домой.
Краше доли нету!
Приближают дом родной
скорости Победы!
А ТУДА какой был путь?
Медленный донельзя!
Каждый шаг не позабудь,
пламя да железо,
кровь, разрывы да свинец,
водные преграды…
Чтоб настал войне конец,
одолеть всё надо!
Одолеть, преодолеть,
выжить вопреки всему,
и тогда отступит смерть,
канувши во тьму.
 

Кинооператорам фронтовым

 
Последняя работа.
Победная работа.
Весёлая работа.
И боевой приказ!
Ах, сколько здесь народа,
счастливого народа,
вокзального народа…
Смотреть – не хватит глаз!
 
 
Какая это радость,
мой кинооператор!
На редкость, ты на резкость
не можешь навести:
В засаде и в атаке,
и с палубы, и с танка
снимал ведь ты без брака.
Всё это – позади!
 
 
А здесь чего ты медлишь?
Гремят оркестры медью.
Поют они и плачут
о тех, кто не придёт.
Давай-ка панораму
вот с этой точки прямо —
и старенькую маму
твой объектив найдёт.
 
 
Ну, не робей, не надо!
Ведь мы с тобой солдаты!
И ты, такой, как эти
ребята, фронтовик.
Последняя работа —
она такого рода…
Снимал четыре года —
снимай последний миг!
 

Забытая дорога на прорыв блокады

Замечательный поэт-фронтовик, последний долгожитель из этого дружного поэтического братства Михаил Касаткин подарил мне дивный фотоснимок, который запечатлел дорогу в мгинских лесах и болотах. Военные строители, в том числе и Касаткин, ручным, так сказать, образом, без подручных средств вели эту дорогу навстречу Ленинградскому фронту, а сами были представителями фронта Волховского. Ещё несколько минут – и тишина взорвется рёвом моторов: это наша тяжёлая техника ринется в сражение!

 
Это не какая-то автострада
с ресторанами по краям.
Это страданий несметных громада.
Это к сражениям путь – не к боям!
Да и откуда боям краткосрочным взяться
среди болот бескрайних по сторонам?!
Здесь только русские и ленинградцы
смогут на помощь явиться нам.
Мрачна фотография, даже зловеща.
Вот бы оживали её живописцы!
Так пусть же враги на исходе пути трепещут
и понимают, что им не укрыться!
…А дорога-то – в брёвнах, вся в ветках,
в колдобинах.
Нет съездов с неё, погляди, нигде!
Но для победы она приспособлена,
как ни вглядывайся – везде!
 

Ода камням ленинградским

 
«Здесь каждый камень Ленина знает».
 

Владимир Маяковский

 
«О, камни!
Будьте стойкими, как люди!»
 

Юрий Воронов

 
Камни вы мои, камни!
Я хочу погладить вас руками!
Да, не просто вы – творение природы.
Вы – творение народа!
Нет камня, к судьбам нашим безучастного.
Нет равнодушных в горестях и счастье.
Кирпич, гранит и мрамор (очень редко!) —
вот тяжкий труд отцов и дальних предков!
Заводы, фабрики и для жилья строенья
пусть не всегда достойны вдохновенья,
но в памяти людской они остались,
с народной нашей жизнью обвенчались.
Так что ж?..
   Отдать их в лапы чужеземцам?
Нет, нет и нет!
      Скорее разорвётся сердце!
 

За горизонтом надежды
Баллада о старой солдатке

 
Нe веря в справок службу городскую,
что ошибиться может – и не раз,
она свою надежду горевую
хранила, словно золотей запас.
Не выезжала вовсе из посёлка,
хотя окрест
родных немало мест,
и всё к шагам прислушивалась только,
и всё мечтала крикнуть:
«Здесь мы! Здесь!
Мы никуда из дома не уедем,
а коли в поле или на лугу,
известно, где мы, старикам-соседям.
Их пятая изба на берегу!..»
Но нет шагов!..
Устала почтальонша
на вечные вопросы отвечать.
И дочка подросла…
И годы больше, больше…
Хворобы да седи´ны не унять!
И вот однажды, сильно занедужив,
произнесла в преддверии конца:
«Беда моя —
не дождалась я мужа!
Теперь ты
ожидай с войны отца!..»
Уж не года прошли – десятилетья.
Впервые дочка собралась к родне
и очень строго наказала детям:
«Оставьте нá ночь
свет гореть
в окне!..»
Я вижу через всей страны просторы
далёкий свет
крестьянской той избы.
Он может победить
любое горе
и возвеличить роль
простой судьбы.
Надежды свет,
любви
и ожиданий,
в которых вся
народная душа,
России всей
во всей красе
сиянье,
пост вечно боевой
у рубежа.
 

Мебель, пережившая блокаду

Комната блокадника в музее…

 
Всё, что осталось от блокады,
Пока ещё – жилья черты,
Кому-то – до сих пор отрада,
кому-то – символ нищеты.
Ни на серванты, ни на стенки
буфет никак не заменить.
Кому-то ветхую кушетку
за ветхость надо извинить.
Есть реставраторы, конечно.
Случайно одного нашёл.
Он взял и кресло спас навечно,
и получилось хорошо!
Не та обивка. И круглее
два подлокотника теперь…
Родное всё всегда роднее
во дни немыслимых потерь!
В домах богатых не гощу я
и даже просто не зайду.
С блокадниками всё грущу я.
Я в них друзей навек найду.
Мне обязательно покажут
они какой-нибудь предмет
и, подойдя, погладят даже,
сказав: «Он – из блокадных лет.
И этот стол,
                    буфет вот этот…
Его мой прадед покупал!»
B домах блокадных столько света —
нигде светлее не видал!
 

Он всё ещё шагает по Москве

Ему завидовали, потому что чисто внешне ему всё доставалось легко, как мне сказала одна наша общая знакомая – «играючи». Гена ШПАЛИКОВ, ГЕНОЦВАЛИКОВ… Такие прозвища придумывали ему соперники по киноэкрану, а ведь без него нет в искусстве кино и в жизни 60-х годов…

 
Сколько светлых людей до горечи жалко мне!
Я оглянусь – нигде
нет Геннадия Шпаликова!
Вот уж талант – так талант!
С лёгкостью всё творил он.
Всё как-то шло на лад.
Видно, имелись крылья.
Их подрезáли ему.
Крылья опять вырастали!
В кинотеатрах во тьму
песни его звучали.
Что-то порой упрощал,
что-то недоговаривал…
Сказок не обещал.
Правды никак не утаивал.
Был, говорят, шумлив.
Трезвостью
              не отличался.
В прозе стал говорлив.
В песнях пьянел от счастья!
Песни его пою.
Ленты его смотрю.
Снимки его достаю.
Вижу в них юность свою.
Вновь он Москвой шагает,
родом из детства
                   военного,
и до конца не знает,
сколько судьбой отмерено.
…Вспыхнет улыбка.
                            Угаснет.
Взор тоска опали́т.
Жизни короткий праздник
Праздновать нам велит.