Текст книги "Архив еврейской истории. Том 14"

Информируя 1 марта 1929 годаХинчука, Литвинова, Крестинского и Бегге, что полицейский инспектор Кузен привез из Берлина протокол допроса Симона, подтвердившего, что не передавал денег Иоффе, Довгалевский отмечал, что накануне, 28 февраля, Одибер получил заявление Савелия о приглашении им в качестве своего защитника Анри Торреса[242]242
  Торрес Анри (Torres Henry; 1891–1966) – французский адвокат; участник Первой мировой войны, сержант, награжден Военным крестом; член ЦК Ассоциации ветеранов войны (с 1919); член ФКП (1920–1923, исключен), Союза социалистов-коммунистов (с 1923), Французской секции Рабочего Интернационала (1928–1929), независимый социалист; вел адвокатскую практику в Париже (с 1919): защищал коммунистов Б. Суварина и Ф. Лорио (1921), анархистку Ж. Бертон (1923), итальянского анархиста Э. Бономини (1924), участников крестьянского восстания в Южной Бессарабии (1925), убийцу С. В. Петлюры – С. Шварцбарда (1927), испанского анархиста Б. Дуррути (1927), журналиста А. Гильбо (1933) и т. д.; член палаты депутатов (1932–1936); в период оккупации заочно приговорен к смертной казни; в эмиграции – в Уругвае, Бразилии, Канаде, США; после войны – член бюро партии «Объединение французского народа» де Голля; сенатор от департамента Сена (1948–1958), председатель высшего совета государственного радио и телевидения (1948–1959), вице-председатель Верховного суда (1956–1958); писатель, драматург.


[Закрыть] – популярного адвоката, который в 1927 году добился оправдания Ш. Шварцбарда[243]243
  Шварцбард Шмуэль (1886–1938) – анархист; участник Революции 1905–1907 годов, Первой мировой (в Иностранном легионе) и Гражданской войн; в эмиграции – в Париже; застрелил С. В. Петлюру (25.05.1926); оправдан судом присяжных (26.10.1927); умер в Кейптауне.


[Закрыть], застрелившего лидера украинских националистов С. В. Петлюру[244]244
  Петлюра Симон Васильевич (1879–1926) – председатель и генеральный секретарь по военным делам Центральной рады (с 1917), командующий войсками (головной атаман, с 1918) и председатель директории Украинской народной республики (1919–1920); в эмиграции – в Варшаве (с 1920), Париже (с 1924).


[Закрыть]. Это известие, по словам полпреда, «сильно напугало Грубера и смутило даже следователя», но тем же вечером Членов, встретившись с Торресом, уговорил его отказаться от защиты Савелия[245]245
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 209.


[Закрыть].

Иную версию выдвигал Рапопорт, уверявший, будто с Торресом крепко «разругались»: когда социалисты выдвинули его кандидатуру в палату депутатов, газета «Юманите» («L’Humanite»), центральный орган Французской компартии, повела бешеную агитацию против своего конкурента. Рассвирепев, Торрес потребовал от полпредства распорядиться о прекращении его травли, но получил ответ, что французские коммунисты не подчиняются советской дипломатии[246]246
  Рапопорт А. Ю. Советское торгпредство в Берлине. Из воспоминаний беспартийного «спеца». С. 209.


[Закрыть]. Таким образом, знаменитый адвокат был потерян для процесса, и пришлось довольствоваться услугами более скромных сил: представлять обвинение согласились Грубер и Морис Гарсон[247]247
  Гарсон Морис (Garmon Maurice; 1889–1967) – парижский адвокат (с 1911); сотрудничал в журнале «Revue metapsychique» (с 1928); писатель, историк, эссеист; участник движения Сопротивления; член Французской академии (1946).


[Закрыть], более известный как автор книг о черной магии и оккультизме[248]248
  См.: Gargon М., Vinchon /. Le Diable, etude historique, critique et medicale [Дьявол, историческое, критическое и медицинское исследование]. Paris, 1926; Gar con М. La vie execrable de Guillemette Babin, sorciere [Ужасная жизнь Гильметты Бабен, ведьмы]. Paris, 1926; Idem. Vintras, heresiarque et prophete [Винтрас, ересиарх и пророк]. Paris, 1928.


[Закрыть].

Но защиту Иоффе взял на себя Винсент де Моро-Джиаффери[249]249
  Моро-Джиаффери Винсент де (Моро-Джаффери, Moro-Giafferi Vincent de; 1878–1956) – французский адвокат (с 1898); участник Первой мировой войны, кавалер ордена Почетного легиона, Военного креста; член палаты депутатов от Республиканской социалистической партии (1919–1928); заместитель государственного секретаря по техническому образованию в кабинете Э. Эррио (1924–1925); защищал анархиста Эжена Дьёдонне (1913), сенатора и владельца газеты «Le Journal» Шарля Гумберта (1918), бывшего премьер-министра Жоржа Кайо (1920), маньяка («Синюю бороду») Андре Дезире Ландрю (1921), болгарского коммуниста Георгия Димитрова (1933), секретаря редакции газеты «L’Humanite» Люсьена Сампе (1939), убийцу немецкого дипломата Гершеля Гриншпана (1939–1940) и т. д.; член совета Парижской коллегии адвокатов (1930–1934); в период немецкой оккупации – на юге Франции и Корсике; депутат Национального собрания от Объединения левых республиканцев (1946–1956).


[Закрыть], имевший заслуженную репутацию «выдающегося криминалиста», и Довгалевский запросил Москву, не следует ли и ему нанять «какого-нибудь первоклассного адвоката», указывая, что Членов и Грубер очень хотели бы пригласить Жозефа Поль-Бонкура[250]250
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 209. На письме – пометка от 9 марта 1929 года: «Снята одна копия для т. Сталина».


[Закрыть]. Социалист, бывший министр труда, член палаты депутатов, который представлял семью Ж. Жореса[251]251
  Жорес Жан (Jaures Jean; 1859–1914) – французский социалист, основатель газеты «L’Humanite» (1904); один из лидеров Объединенной социалистической партии (с 1905); историк Великой французской революции; застрелен националистом.


[Закрыть] на судебном процессе над его убийцей Р. Вилленом[252]252
  Виллен Рауль (Villain Raoul; 1885–1936) – член «Молодежной лиги друзей Эльзаса-Лотарингии», убийца Ж. Жореса (31.07.1914).


[Закрыть], Поль-Бонкур считался одним из лучших ораторов Франции[253]253
  Поль-Бонкур Жозеф (Paul-Boncour Joseph; 1873–1972) – французский адвокат (с 1895); секретарь премьер-министра П. Вальдека-Руссо (1898–1902), городской советник Сен-Эньяна (департамент Луар-и-Шер, 1904–1906), заведующий аппаратом министра труда Р. Вивиани (1906–1909); министр труда (1911); участник Первой мировой войны, капитан (1915); член Французской секции Рабочего Интернационала с 1916; представлял семью Ж. Жореса на процессе над его убийцей Р. Вилленом (1919); член палаты депутатов (1909–1914, 1919–1931), сенатор (1931–1940); один из лидеров Республиканской социалистической партии в 1931–1934, Социалистического республиканского союза с 1935 года; премьер-министр (декабрь 1932 – январь 1933), министр иностранных дел (1932–1933,1933-1934,1938), военный (1932, 1934), государственный (1936); представитель в Лиге наций (1932–1936); в период немецкой оккупации жил в своем имении: участник движения Сопротивления; член Консультативной ассамблеи (в Алжире, 1944); член Социалистической партии с 1944 года; сенатор (1946–1948).


[Закрыть].

Напоминая 7 марта, что защиту Марка Иоффе взял на себя Моро-Джиаффери, а Савелия Литвинова – не менее известный французский адвокат Сезар Кампинчи[254]254
  Кампинчи Сезар (Кампенши, Campinchi Cesar; 1882–1941) – французский адвокат (с 1919); помощник адвоката А. Мильерана; участник Первой мировой войны; представлял в суде вдов С. В. Петлюры (1927), генерала А. П. Кутепова (1930); член палаты депутатов от Радикальной социалистической партии (1932–1940); министр военно-морской (1937–1938, 1938–1940), юстиции (1938); уехал в Алжир, где, арестованный, возвращен во Францию для предания суду; скончался после хирургической операции в Марселе.


[Закрыть], Довгалевский предупреждал:

Оба они – первоклассные криминалисты, причем Кампинчи – активный реакционер (он был, между прочим, гражданским истцом по делу об убийстве Петлюры). Нет никакого сомнения, что нам предстоит шумный процесс с определенной политической окраской. Не может быть и речи о том, чтобы защиту на суде наших интересов предоставить одному Груберу. Нам необходимо привлечь кого-нибудь из первоклассных криминалистов, о чем мы Вам писали в предыдущем письме. Как только будет получено Ваше согласие и обеспечены соответствующие кредиты (потребуется дополнительно, т. е. сверх гонорара Грубера, еще 3–4 тысячи долларов), Грубер обратится к Полю-Бонкуру. Времени терять нельзя, так как дело пойдет в апреле[255]255
  В донесении от 1 марта 1929 года В. С. Довгалевский писал: «Только что следователь сообщил нам, что он заканчивает следствие и через 10 дней передаст дело прокурору. Альтшюцу будет послано завтра в Берлин извещение о предании его суду. Следователь считает, что дело может быть заслушано даже в конце марта, но не позднее апреля» (РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2727. Л. 209).


[Закрыть]. Надо иметь в виду, что новые защитники могут теперь же потребовать направления дела в суд присяжных, для чего есть серьезные юридические основания. Если это им удастся, то не только ход, но и исход процесса становятся сомнительными, и приглашение первоклассного криминалиста и судебного оратора еще более необходимо[256]256
  Там же. Л. 206–207.


[Закрыть].

В другой шифровке, от 9 марта, Довгалевский сообщал, что по вопросу о выборе адвоката Членов советовался с сенатором Анатолем де Монзи[257]257
  Монзи Анатоль де (Monzie Anatole de; 1876–1947) – один из лидеров Республиканской социалистической партии (с 1911), Французской социалистической партии (1927–1934); член палаты депутатов (1909–1919, 1929–1940), сенатор (1920–1929); мэр Каора (департамент Ло, 1919–1942); министр финансов (1925, 1926), юстиции (1925), народного просвещения и изящных искусств (1925), общественных работ (1925–1926,1938-1940), национального образования (1932–1934); председатель попечительского совета Национальной консерватории искусств и ремесел (1940–1944).


[Закрыть], бывшим министром, председателем парламентской комиссии по русским делам в 1924–1927 годах и делегации по переговорам Франции с СССР, который тоже считает, что для представления стороны обвинения недостаточно выставить Грубера и кого-нибудь из «средних» криминалистов, а необходима «первоклассная величина». Но, помимо Леона Блюма[258]258
  Блюм Леон (Blum Leon; 1872–1950) – французский социалист с 1905 года, аудитор Государственного совета (1895–1914,1916-1919); лидер Французской секции Рабочего Интернационала (с 1920); член палаты депутатов (1919–1940); премьер-министр (1936–1937,1938), заместитель председателя совета министров (1937–1938); арестован (1940), предан суду (1942) и, депортированный в Германию, заключен в Бухенвальд (1943); председатель Временного правительства и министр иностранных дел (1946–1947), заместитель председателя совета министров (1948).


[Закрыть], лидера социалистов, и Поль-Бонкура, по мнению де Монзи, иных достойных кандидатов нет: так, социалист Мариус Муте[259]259
  Муте Мариус (Moutet Marius; 1876–1968) – французский социалист с 1895 года, член Французской секции Рабочего Интернационала с 1905 года; юрист; член палаты депутатов (1914–1928,1929-1940); министр колоний (1936–1938); в эмиграции – в Швейцарии (с 1941); депутат Учредительного собрания (1945–1946); министр по делам заморских территорий (1946–1947); сенатор (1947–1968).


[Закрыть] «абсолютно не годится», а Анри-Робер[260]260
  Анри-Робер (Henry-Robert; 1863–1936) – французский юрист, писатель, историк; член (с 1885), председатель Парижской коллегии адвокатов (1913–1919); член Французской академии (1923).


[Закрыть], бывший старшина (baton-nier) Парижской коллегии адвокатов в 1913–1919 годах, ни за что не пойдет на сотрудничество с большевиками из-за своих консервативных взглядов. Де Монзи брался переговорить с Поль-Бонкуром, политический авторитет которого оценивал выше, но Грубер считал, что как адвокат лучше Блюм. «Во всяком случае, – торопил Довгалевский, – нам необходимо безотлагательно решить этот вопрос, так как иначе мы не только рискуем быть сильно помятыми на суде, но даже проиграть дело, то есть заплатить 25 миллионов франков»[261]261
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 208.


[Закрыть].

Но 13 марта 1929 года Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило текст секретной телеграммы, отправленной в Париж за подписью Сталина:

Мы думаем, что адвокаты Савелия Литвинова центр тяжести перенесут с фальшивых векселей на компрометирующие письма Максима Литвинова, чтобы оскандалить советскую власть. Есть опасность, что при таком обороте Бонкур или Блюм могут выкинуть неприятную штуку против нас. Если можно получить гарантию от такого сюрприза, разрешаем вам нанять Бонкура или Блюма по вашему выбору. В случае отсутствия такой гарантии ограничьтесь наймом чисто буржуазных адвокатов[262]262
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 50.


[Закрыть].

Политбюро дало поручение Микояну переговорить о «найме» адвокатов с Литвиновым-старшим[263]263
  Там же.


[Закрыть], но уже 14 марта Довгалевский, оправдываясь, ответил Сталину:

Уважаемый, товарищ,

По делу о фальшивых векселях Вашу телеграмму получил. Обставить себя формальными гарантиями от возможных политических выпадов со стороны Поля-Бонкура и Леона Блюма в случае, если кому-нибудь из них будет поручена защита наших интересов, разумеется, невозможно. Ваши опасения мне понятны, и я их сам разделяю.

Если у меня появилась мысль о приглашении одного из этих враждебных нам политических деятелей, то это только потому, что мне представляется совершенно необходимым противопоставить таким первоклассным и пользующимся огромным авторитетом и обаянием на суде криминалистам, как Кампинчи и Моро-Джиаффери, первоклассных криминалистов, какими являются Поль-Бонкур в первую очередь и затем Леон Блюм. Есть еще один только крупный криминалист, Анри-Робер, но он – роялист и пылает к нам совершенно животной ненавистью. Затем идут уже второстепенные фигуры.

Защитники С. Литвинова и Иоффе, наверное, постараются придать делу политический характер. Мне думается, что письма тов. Литвинова к брату, хотя и смогут явиться некоторым козырем в их руках, но лишь второстепенным. Как бы то ни было, но основной задачей нашего адвоката должно явиться [то, чтобы] выявить именно уголовный характер преступления и всячески противодействовать попыткам придать делу политический характер. Несомненно, Бонкур и Блюм достаточно вооружены, чтобы достичь этого.

Учитывая, однако, директиву инстанции, я опять переберу с компетентными товарищами всех возможных кандидатов и только в крайнем случае прибегну к Бонкуру или Блюму. В последнем случае я лично свяжусь с ними, без обиняков изложу им, чего от них ожидаю, и поручу кому-нибудь из них защиту на суде только в том случае, если мне дано будет заверение, что защита наших интересов взята будет по совести, без малейшего поползновения сыграть на руку защите противной стороны и выпятить политический элемент или сделать против Советского Союза политические выпады. Только так я могу понять требование гарантии[264]264
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 204.


[Закрыть].

Отчитываясь 22 марта о ходе переговоров с одним из упомянутых кандидатов, Довгалевский информировал Москву:

Сегодня Грубер и Членов говорили с Полем Бонкуром и изложили ему вкратце суть дела. Он дал согласие принять дело, сказав, что, само собой разумеется, он будет стоять на чисто юридической почве и не будет делать никаких политических деклараций. Членов ответил ему, что главная задача наших адвокатов состоит в том, чтобы помешать защите перевести совершенно ясное и простое уголовное дело в политическую плоскость. Бонкур с этим согласился. Наши адвокаты условились с ним, что он после Пасхи (т. е. числу к 10 апреля) ознакомится со следственным материалом, после чего приедет ко мне, даст мне свое окончательное согласие выступить и изложит свою точку зрения на постановку процесса. Я, со своей стороны, дам свое согласие только, если он примет мою точку зрения и заявит, что будет противодействовать превращению процесса в политический[265]265
  Там же. Л. 203.


[Закрыть].

Как и было условлено, 10 апреля Грубер передал копии документов следственного производства Поль-Бонкуру, который, подтвердив, что принимает дело, посчитал нужным сделать две оговорки: «а) если адвокаты противной стороны будут нападать на правительство СССР в политической плоскости, то он, Бонкур, будет доказывать, что политика не имеет к данному делу никакого отношения, но защищать существующий в СССР политический строй и политику советского правительства он не обязывается; б) если дело будет назначено в такой период, когда он, Бонкур, будет абсолютно занят, то он может от выступления отказаться». Но, хотя Поль-Бонкур запросил гонорар в размере 60 тысяч франков (или 10 тысяч марок)[266]266
  Там же. Л. 177.


[Закрыть], в конечном итоге ни он, ни Блюм так и не отважились взять на себя роль большевистских адвокатов, о чем Довгалевский уведомил Хинчука 19 апреля:

В среду Поль-Бонкур вызвал к себе Грубера и сообщил ему, что он по делу выступить не может. Мотивы Бонкура сводятся к следующему: со стороны улик и с юридической стороны Бонкур находит нашу позицию превосходной. Однако он имел продолжительную беседу с Моро-Джиаффери, который объяснил ему, что защита намерена перенести процесс целиком в политическую плоскость. Для этого защитники намерены прежде всего потребовать, чтобы дело слушалось в суде присяжных. Затем они намерены доказывать, что векселя были выписаны Савелием по приказанию Турова для нужд Коминтерна, что Туров получил от Иоффе за эти векселя 600 тысяч марок и присвоил их себе, за что и был убит подосланными Коминтерном убийцами.

Поль-Бонкур, услыхав всю эту музыку, впал в большую панику. По его мнению, его положение в такого рода политическом процессе будет совершенно невозможным: противники будут все время говорить на политические темы, а ему придется отмалчиваться и говорить, что он, Бонкур, политикой не интересуется, чему, конечно, никто не поверит и что поставит его в глазах всей Франции в смешное и глупое положение. Поэтому он вынужден отказаться от выступления и думает, что по этим же мотивам откажется и Леон Блюм. Бонкур советует нам выбрать весьма уважаемого, но абсолютно аполитичного адвоката, который действительно мог бы заявить, что политика его не интересует и что он ограничивается вопросами чисто судебного характера. Конечно, найти такого адвоката нам очень нелегко; почти все действительно уважаемые старые адвокаты в Париже – люди весьма реакционные и выступать за нас не согласятся. Сейчас перебираем некоторые имена[267]267
  РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 2. Д. 10. Л. 123–124.


[Закрыть].

Ознакомившись 25 апреля с посланием Довгалевского, Микоян переслал его Сталину с припиской: «Обращаю ваше внимание на заявление Поля-Бонкура, что адвокаты мошенников предполагают процесс перенести в политическую область. Это подтверждает наши опасения, имевшиеся раньше».

Довгалевский просил Хинчука о немедленной отправке в Париж «официальной справки об исполнении приговора» над убийцами Турова, предлагая засвидетельствовать ее у французского посла в Москве, а также выяснить, «посылал ли Савелий в 1926 году через НКИД диппочтой письма на имя Турова», какие именно и имел ли на это право. Полпред указывал, что «все это надо оформить в виде протоколов дознания и официальных справок», поручив их составление «следователю или инспектору уголовного розыска», а «в последнем случае – под наблюдением прокурора, подпись которого должна фигурировать в актах дознания»[268]268
  Там же.


[Закрыть].

Просьбу, видимо, исполнили, но спустя рукава, ибо первый советник полпредства СССР во Франции Г. 3. Беседовский, явно не предполагавший тогда, что примет участие в процессе Литвинова-младшего в роли свидетеля… защиты (!), потребовал 3 мая «немедленно выслать новую справку относительно пакетов, отправлявшихся по диппочте на имя Турова в апреле и мае 1926 года», поясняя:

Присланная из Москвы справка страдает такими дефектами, что ее никуда представить нельзя, а именно: нет бланка учреждения, даты, номера, никакой печати. Маленький клочок бумаги с неизвестной подписью карандашом. Такой документ даже в пределах СССР не примет ни один народный суд, – тем более нельзя ее представлять в иностранный суд[269]269
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 133.


[Закрыть].

14 мая 1929 года один из адвокатов обвиняемых, мэтр Долинер, обратился к Груберу с предложением «мирных переговоров», готовность к которым подтвердил и Моро-Джиаффери. Общая идея соглашения заключалась в следующем: убедившись в ходе следствия, что векселя выписаны без ведома берлинского торгпредства, Иоффе и его компаньоны отказываются от всяких финансовых претензий. В ответ торгпредство отзывает свою жалобу, и либо дело в отношении держателей векселей прекращается (и ведется далее только против одного Савелия!), либо их освобождают из-под стражи до суда. Сам Моро-Джиаффери объяснял свое желание «помириться» с большевиками исключительно тем, что, хотя полностью уверен в своей победе на процессе, но ему, «бывшему члену кабинета Эррио[270]270
  Эррио Эдуар-Мари (Herriot Edouard Marie; 1872–1957) – лидер Республиканской партии радикалов и радикал-социалистов (1919–1956, с перерывами в 1927–1931,1935-1937); мэр Лиона (1905–1940,1944-1955); премьер-министр и министр иностранных дел (1924–1925, 1932), народного образования (1926–1928), государственный (1934–1936); председатель палаты депутатов (1925–1926, 1936–1940); арестованный (1942), выдан немцам и заключен в концлагерь (1944); председатель Национального собрания (1947–1954).


[Закрыть] и ярому стороннику признания СССР[271]271
  С июня 1924 года по апрель 1925 года Моро-Джиаффери состоял заместителем министра народного просвещения в кабинете Э. Эррио.


[Закрыть], не хочется нападать на советское правительство». Полушутя он просил «при следующей оказии своевременно о нем вспомнить», так как охотно выступил бы на стороне большевиков по какому-нибудь судебному делу, но Грубер, поблагодарив его за добрые намерения, ответа по существу не дал.

На следующий день, в среду, с Грубером созвонился и помощник другого адвоката, Сезара Кампинчи, взявшегося защищать Литвинова, – Жерар Стросс (Gerard Strauss), который тоже заявил об их желании «покончить дело Савелия миром». Грубер выразил сомнение в реальности такого исхода, поскольку от обвиняемого требуется признание, что он выписал векселя, не имея должных полномочий, и речь может идти лишь о смягчении его участи. Но, так как Стросс настаивал на встрече, условились о проведении ее в пятницу.

Еще раньше Ева Пренская, надеясь договориться об освобождении Савелия из тюрьмы непосредственно с его братом, отправилась в Женеву, где в апреле-мае Литвинов-старший представлял СССР на заседаниях VI сессии Подготовительной комиссии Конференции по разоружению. Но подруга Савелия не смогла добиться желаемого, причем Максим Максимович предусмотрительно заставил ее дать подписку, что просительница явилась к нему с целью похлопотать за брата, но встретила решительный отказ от всяких переговоров с объяснением, что для этого есть адвокаты и суд.

Впрочем, Литвинов-старший, по версии Рапопорта, проявлял живейший интерес к участи Савелия и свой разговор с одним из должностных лиц, наблюдавших за ходом дела, начал издалека – с вопроса, нет ли опасности проиграть суд и, в связи с вероятностью такого финала, можно ли что-нибудь придумать для признания братом своей вины. Дальнейшая беседа развивалась-де следующим образом:

– Нельзя ли так сделать: он нам напишет письмо, в котором расскажет всю правду; это письмо будет депонировано у верного человека, а когда Савелия выпустят, то письмо будет передано следователю. Или же, имея это письмо, дадим согласие на освобождение Савелия. Ведь у нас нет интереса, чтобы его непременно закатали, – нужно лишь, чтобы векселя были аннулированы.

– Это невозможно. Во-первых, если будет так сделано, то все скажут, что большевики заодно с братом наркома и все это – жульничество. Во-вторых, мы даже не имеем права сноситься с обвиняемым иначе как через следователя. Пусть Савелий напишет свое сознание следователю, подаст ходатайство об освобождении, а мы не будем возражать.

– Нет, это не годится. Сознание следователю значит – все кончено, а Савелия, может, и не выпустят. Нельзя ли, чтобы письмо было датировано днем, когда он уже будет на свободе и за пределами досягаемости следователя? Тогда и не будет упрека в сношениях с заключенным.

– Нет, это невозможно.

– Значит, дело плохо… А мне писала его жена, а теперь вот приходила его приятельница… Она жалуется, что ее не принимают, что наш адвокат не желает с ней разговаривать. Я ей напишу, чтобы она вела переговоры с Вами, а Вы уж примите ее[272]272
  Рапопорт А. Ю. Советское торгпредство в Берлине. С. 208.


[Закрыть].

Действительно, 16 мая Ева Пренская дважды побывала у Членова, и разговор его с ней, в передаче Довгалевского, имел следующий характер:

Пренская просила, чтобы мы согласились освободить Литвинова. Выйдя на свободу, он сделает заявление, что принимает весь долг по векселям на себя, а мы тогда прекратим дело. Членов ответил, что это неприемлемо, ибо, во-первых, те или иные заявления Савелия должны предшествовать постановке вопроса о его освобождении, а во-вторых, по существу заявление Савелия, что он принимает долг на себя, не имеет никакого юридического значения, если не сопровождается указанием на то, что векселя были выданы после истечения срока доверенности.

Пренская сперва настаивала на том, чтобы мы поверили слову Савелия, что он сделает нужное заявление после выхода на свободу, а когда Членов сказал, что об этом не может быть и речи, то она предложила депонировать заявление у третьего лица до момента выхода Савелия на свободу, после чего оно передается нам и может быть пущено в ход. В качестве такого лица Пренская предложила даже меня, Довгалевского, но Членов отнесся к этой комбинации скептически, так как третье лицо не может скрывать от уголовной юстиции документ, содержащий признание о подлоге.

Пренская заявила, что признания в подлоге Савелий вообще не подпишет, а подпишет только документ, лишающий кого бы то ни было возможности предъявлять по векселям иск к торгпредству. Членов разъяснил ей, что таким документом, кроме признания подложности векселей, теоретически могла бы быть только совместная декларация всех обвиняемых и Блонделя, в которой Иоффе, Либориус и Ко заявили бы, что они отказываются от всяких претензий к торгпредству и обращают таковые только на Савелия, а последний бы заявил, что эту ответственность принимает. Членов добавил, что он сомневается в том, чтобы берлинское торгпредство согласилось прекратить дело даже против такой коллективной декларации обвиняемых. Пренская сказала, что она думает, что такую декларацию можно было бы устроить, но для этого надо, чтобы Савелий был раньше на свободе.

После долгого и безрезультатного разговора на тему о том, что Савелий, де, не может же, сидя в тюрьме, сознаться и этим уничтожить свой единственный шанс на спасение и что он, выйдя на свободу, сделает все, что от него потребуется, Пренская выдвинула новое предложение: по ее словам, в известном ей месте спрятан документ, подписанный третьими лицами (т. е. не Савелием), безусловно доказывающий подложность векселей. Она попросит у Савелия разрешение достать этот документ и показать его Членову. Если его содержание будет убедительным, то документ будет депонирован у лица, пользующегося нашим доверием. После этого мы сможем заставить Иоффе и Ко подписать все, что угодно, а затем прекратим дело, не предъявляя документа в суд, ибо одна угроза предъявлением этого документа парализует всякую возможность иска по векселям и делает уголовный процесс ненужным. Членов ответил, что к этому вопросу можно вернуться, когда он будет знать, что это за документ и действительно ли он так убедителен.

Довгалевский замечал, что Пренская, видимо, еще не в курсе «сепаратных переговоров», начатых адвокатами Иоффе, в то время как им уже известно о ее намерении вступить в обсуждение условий мирового соглашения. «Мы, – пояснял Довгалевский, – исходим из того, что слушание дела, само по себе, для нас ни политически, ни юридически не интересно, а потому считаем полезным продолжать переговоры по всем направлениям»[273]273
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 121–125.


[Закрыть].

Но 18 мая Довгалевский получил нагоняй от правительственной комиссии, выразившей «крайнее удивление», что, сообщая «предложение, исключительное по своей важности», он не счел нужным представить соображения парижских товарищей. В Москве полагали наиболее вероятным, что предложение Моро-Джиаффери продиктовано исключительно стремлением избежать гражданского иска не только к держателям векселей, но и к Савелию Литвинову. Но откажется ли Иоффе от показаний, что компаньоны «давали деньги Турову или другому воображаемому агенту Коминтерна»? В Москве считали, что нет, так как это означало бы сознаться в «мошеннической проделке» и лжесвидетельстве. Если защита добьется признания обвиняемых «добросовестными держателями» ценой дискредитации СССР, то, следовал вывод, «нам безусловно не придется платить по векселям, но зато мы выйдем из процесса густо измазанными дегтем». Москва пеняла Довгалевскому, что, выбирая путь, надежный с точки зрения избавления от платежей по векселям, он недостаточно учитывает возможность отрицательных последствий сугубо политического характера. Можно ли добиться реальных гарантий, что защитники воздержатся от враждебной риторики? И если Моро-Джиаф-фери мотивирует свое нежелание участвовать в суде тем, что выступал за дипломатическое признание СССР, то не думает ли он, что сваливать все на воображаемых «агентов Коминтерна» означает дискредитацию советского правительства? Комиссия предлагала обстоятельно разобраться в этих вопросах, чтобы не попасть впросак и не получить скандальный процесс[274]274
  Там же. Л. 131–132.


[Закрыть].

Отвечая комиссии 24 мая, Довгалевский еще раз уточнил замысел Моро-Джиаффери: держатели векселей дают расписку, что, убедившись в их подложности, отказываются от всяких денежных претензий; сами векселя уничтожаются или передаются торгпредству, которое отказывается от обвинений в адрес Иоффе, Алыпица и Либориуса. Тогда, фигурируя в деле в качестве свидетелей, они наверняка сбегут в Берлин и не явятся на процесс, из-за чего защита будет представлена не мощной коалицией, а лишь адвокатом Литвинова – Сезаром Кампинчи. Но с учетом невыплаты ему гонорара (ведь денег у Савелия нет!) есть надежда, что при заключении «сепаратного мира» Кампинчи откажется от защиты, и Литвинов, которому вряд ли понравится отдуваться за подельников, разоблачит их. Приводя, казалось бы, весомые аргументы в защиту предложения Моро-Джиаффери, полпред объяснял:

Кампинчи будет ругать Коминтерн. Хорошо. Но если мы ни с кем не помиримся, то это будут делать и Кампинчи, и Моро вместе. И никак нельзя забывать, что в этом случае мы при проигрыше процесса заплатим еще миллион долларов по векселям, а при сепаратном соглашении с Иоффе и Ко, мы, кроме ругани Кампинчи, даже в случае оправдания Савелия, ничем больше не рискуем. Мы настоятельно просим не забывать, что мы не имеем возможности выставить адвокатов, равносильных коалиции Моро-Кампинчи, и рискуем быть побитыми, если защита перенесет дело в суд присяжных. А это весьма вероятно, ибо защитники знают, что обвинительный приговор в суде исправительной полиции обеспечен на 75 %.

Надо, конечно, предусмотреть и тот случай, когда, несмотря на наш отказ от жалобы, прокуратура все же посадит на скамью подсудимых не только Савелия, но и всех остальных. Но и в этом случае мы, во-первых, не платим по векселям, а во-вторых, думаем, что можно будет составить на суде коалицию с Моро против Кампинчи на платформе: Савелий через фальшивого Турова всучил Иоффе фальшивые векселя (Моро будет это утверждать, а мы будем молчать). Мы говорим об этом пока гипотетически, хотя намеки на это уже есть. В крайнем случае, если Моро на суде вероломно повернется против нас, то наши адвокаты дадут ему отпор, но несомненный плюс в виде аннулирования векселей остается и тогда.

Что касается переговоров с помощником Кампинчи, то они ничего не дали: Жерар Стросс предложил Груберу не возражать против освобождения Савелия из тюрьмы в обмен на обещание не нападать на советское правительство. Но, хотя Довгалевский полагал, что даже в случае, если Савелий удерет, а Кампинчи откажется от защиты, это будет не так уж глупо, – Грубер ответил Строссу отказом.

В отношении предложения Пренской, на очередной встрече с которой речь снова зашла о таинственном документе, устанавливающем подложность векселей, возникали две трудности. Во-первых, он находился где-то очень далеко, «за четыре границы», и, прежде чем выехать за ним, Пренская выражала желание договориться, у кого документ будет депонирован, причем таким лицом мог быть только адвокат, не участвующий в деле. Но Савелий не хотел, чтобы об этом знал даже его защитник, из-за чего, конечно, ни один приличный адвокат не решился бы взять документ на хранение во избежание обвинения в нарушении профессиональной этики. Во-вторых, требовалась экспертиза, не является ли документ фальшивкой, но Пренская отказывалась от передачи его в чужие руки до освобождения Савелия из тюрьмы. Поэтому Довгалевский считал, что из переговоров с Пренской ничего не выйдет, но если договориться с Моро-Джиаффери, то Савелий капитулирует на милость победителей[275]275
  Там же. Л. 116–120.


[Закрыть].

Напротив, в справке «Французский процесс», переданной правительственной комиссией в Политбюро 22 мая, то есть еще до получения ответа Довгалевского из Парижа, говорилось, что предложение Евы Пренской «наиболее приемлемо» в случае получения от нее «вполне доброкачественного документа», доказывающего подложность векселей. Воспользоваться планом Моро-Джиаффери, к которому склонялся Довгалевский, по мнению комиссии, следовало только при условии представления документа, который бы, с одной стороны, вполне аннулировал векселя, а с другой – гарантировал, что обвиняемые и их защита не придадут процессу политической окраски и не предпримут никаких действий к дискредитации советского правительства. Правительственная комиссия обращала внимание Политбюро на риск оправдания Савелия и компании, в случае если разбирательство перенесут в суд присяжных, рекомендуя ввиду этого отнестись к «мирным предложениям» со всей серьезностью, дабы избежать процесса, но, конечно, при определенной гарантии защиты материальных интересов и соблюдения престижа СССР. То есть основной вопрос, подлежавший решению Политбюро, заключался в том, идти ли на мировое соглашение или довести дело до суда, несмотря на риск неблагоприятного исхода дела[276]276
  Там же. Л. 26–27.


[Закрыть].

Заслушав информацию Хинчука по вопросу «О С. Л.» 23 мая, Политбюро вынесло свой вердикт:

а) Признать нецелесообразным вступать в какую-либо сделку по этому делу.

б) Постараться получить письменный документ, формулирующий предложение сделки от Пренской и др.[277]277
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 82.


[Закрыть]

Но уже 29 мая Довгалевский информировал Москву, что переговоры с подругой Савелия «пока оборвались», ибо она больше не приходит в полпредство, куда вызывать ее сочтено неудобным, – тем более что и телефона у нее нет, а писать ей и вовсе не годится. Правда, Грубер виделся в суде с Долинером и Лютц-Блонделем, которые, снова уговаривая его «прикончить» дело, обещали, что вернут злополучные векселя «при условии небольшого вознаграждения за понесенные труды и неприятности». Но Грубер ответил, что не стоит об этом даже разговаривать, хотя Довгалевский окончательно еще не отказался от идеи мирных переговоров, замечая: «Подождем, быть может, они предложат еще что-нибудь»[278]278
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 113.


[Закрыть]. Но, видимо, на этом фантазия защиты иссякла, и 4 июля полпред сообщил в Москву, что прокуратура, ввиду категорического требования защиты о передаче дела в суд присяжных, была вынуждена дать согласие. Для суда исправительной полиции действия обвиняемых требовалось квалифицировать как мошенничество, а не как подлог, что было юридически несостоятельно и невозможно без согласия их защитников[279]279
  Там же. Л. ПО.


[Закрыть].