Текст книги "Архив еврейской истории. Том 14"

Уважаемый товарищ,

Ввиду отсутствия из Москвы тт. Хинчука и Пятакова, у которых сегодня выходной день, в качестве члена возглавляемой тов. Хинчуком Комиссии Политбюро по делу С. Л., по соглашению с 4-м членом Комиссии тов. Дволайцким, считаю своим долгом обратиться к Вам по следующему крайне срочному делу.

Комиссия тов. Хинчука по делу С. Л. в своем письме от 29 декабря, указав на опасность лжесвидетельского выступления Беседовского на процессе С. Л., просила директивы Политбюро о проведении в самом срочном порядке публичного процесса Беседовского в Верховном суде «по обвинению его в растрате и мошенничестве». Комиссия исходила при этом из того, что против Беседовского имеются два обвинения: 1) в растрате и мошенничестве и 2) в бегстве и переходе на сторону врагов рабочего класса. Комиссия полагала, что нам выгоднее разделить эти два процесса, проведя первый до процесса С. Л., второй – после этого процесса.

Соединение обоих процессов воедино дало бы возможность защите С. Л. на парижском процессе отвести наши попытки дискредитации Беседовского, представив его в ореоле политического деятеля, противника советского правительства, которому (Беседовскому) с политической целью пришиты обвинения в растрате и мошенничестве. Реакционные парижские лавочники, которые будут судить С. Л. в качестве присяжных заседателей, могут поверить защите С. Л., особенно ввиду того, что Беседовский будет присужден к расстрелу за измену, что в их глазах, конечно, является чисто политическим преступлением. Таким образом, вместо дискредитации Беседовского перед присяжными заседателями, приговор его к расстрелу может даже в глазах этих лавочников повысить его авторитет.

К сожалению, Комиссия не развернула этой аргументации на заседании Политбюро 5 января. Однако постановление Политбюро соответствует постановлению Комиссии и гласит: «Провести в самом срочном порядке публичный процесс Беседовского в Верховном Суде по обвинению его в растрате и мошенничестве с таким расчетом, чтобы осуждение Беседовского было объявлено до начала процесса С. Л.» (Протокол № 112 от 5 января, п. 8 «в»).

Между тем [нарком юстиции РСФСР] тов. Янсон[322]322
  Янсон Николай Михайлович (1882–1938) – член РСДРП с 1905 года, большевик; рабочий; член президиума (1923–1934), секретарь Партколлегии ЦКК РКП(б) – ВКП(б) (1927–1930); заместитель (с 1925), 1-й заместитель наркома рабоче-крестьянской инспекции СССР (1926–1928); нарком юстиции РСФСР (1928–1930); заместитель председателя Совнаркома РСФСР (1930–1931); нарком водного транспорта СССР (1930–1934), заместитель наркома по морской части (1934–1935); 1-й заместитель начальника Главного управления Северного морского пути при СНК СССР (1935–1937); член Ревизионной комиссии ВКП(б) (1934–1937); арестован (06.12.1937), расстрелян (20.06.1938).


[Закрыть], основываясь, как он мне сообщил, на прежнем постановлении Политбюро по делу Беседовского, распорядился об одновременном слушании дела по обоим обвинениям. Ввиду того, что срочное назначение суда над Беседовским назначено в интересах успешного проведения суда над С. Л., и ввиду огромной важности для нас дискредитировать всеми доступными способами лжесвидетельские показания Беседовского, которые без такой дискредитации угрожают нам потерей процесса над С. Л. и уплатой 2 млн рублей, – я считаю своим долгом обратить на это Ваше внимание и просить Вас путем опроса членов Политбюро провести следующее постановление:

1) Провести завтра, 8-го, в Верховном суде только дело по обвинению Беседовского в мошенничестве и растрате.

2) Дело по обвинению Беседовского в измене назначить после процесса С. Л., примерно, через месяц[323]323
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2770. Л. 7.


[Закрыть].

В тот же день формулировка, предложенная Стомоняковым, была утверждена Политбюро[324]324
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 8. Л. 11.


[Закрыть], а в ночь с 8 на 9 января коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР, инкриминировав Беседовскому «присвоение и растрату государственных денежных сумм в размере 15 270 долларов 04 центов», заочно приговорила его к 10 годам лишения свободы «с конфискацией всего имущества и поражением в политических и гражданских правах на 5 лет»[325]325
  Приговор по делу Беседовского // Правда. 1930. № 9. 9 янв.


[Закрыть].

17 января Аренс, который замещал Довгалевского в Париже, сообщил в Москву (Хинчуку, Литвинову) и Берлин (Крестинскому, Бегге), что французские адвокаты имели частные беседы с помощником генерального прокурора Газье[326]326
  Газье Анри Луи Леон (Gazier Henri Louis Leon; 1877–1945) – французский прокурор; заместитель генерального прокурора (с 1923), генеральный адвокат Апелляционного суда в Париже (с 1928); генеральный адвокат (с 1931), советник (с 1935), председатель палаты Кассационного суда в Париже (с 1943); скончался 01.09.1945.


[Закрыть], назначенным обвинителем на вексельном процессе. Выяснилось, что он не только крайне враждебно настроен к советской власти, но полагает, что следователь и прокурор, наблюдавший за следствием, проявили чрезмерное рвение, поверив обвинениям, которые отнюдь не доказаны. Считая, что не может быть и речи о подлоге, а стоит говорить разве только о «покушении на мошенничество», Газье даже заметил, что не мешает напомнить Москве, как относятся во Франции к правительству, которое не платит долгов и министр которого позволяет себе выгонять французского посла из своего кабинета. Но когда Бертон резко оборвал Газье, тот попросил не передавать его слов и считать, что он ничего не говорил. Отношение председателя суда Барно[327]327
  Барно Шарль Жан (Barnaud Charles Jean; 1869–1937) – следственный судья департамента Сена (с 1921); советник (с 1928), заместитель председателя (с 1933), председатель палаты Апелляционного суда в Париже (с 1935); советник Кассационного суда в Париже (с 1936).


[Закрыть] оказалось не столько враждебным, сколько ироничным: он считал, что дело – пустое, для французской юстиции – совершенно неинтересное, и главное – не раздувать его, а поскорее сбыть с рук. Солидарный в намерении помешать защите подсудимых затянуть процесс, Барно все же счел нужным указать Бертону, что весьма не сочувствует его доверителям[328]328
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 80.


[Закрыть].

Но попытки обвиняемых вступить в «переговоры» не прекращались, и, по сведениям Аренса, в середине января, буквально накануне открытия процесса в Париже, к Морису Гарсону явилась некая мадам Гюйи, бывшая лет десять назад его клиенткой по какому-то небольшому гражданскому делу. Она заявила, что есть люди, являющиеся, мол, фактическими хозяевами векселей, которые хотели бы закончить всю эту историю миром. Дама просила, чтобы адвокат принял ее мужа вместе с лицом, которого она называла «шефом» Савелия. Но Гарсон категорически отказал ей, пояснив, что не принимает клиентов противной стороны и, помимо чистосердечного признания обвиняемых, не видит для Савелия никакого иного выхода. Тогда дама предложила Гарсону 250 тысяч франков за то, чтобы в своей речи он дал понять присяжным, что не вполне убежден в подложности векселей. Прогнав ее, Гарсон рассказал Членову об этом инциденте, но сделать официальное заявление отказался: он просил без огласки, не прибегая к содействию полиции, выяснить, кто стоит за посетительницей, но предпринятые меры не дали результатов[329]329
  Там же. Л. 83.


[Закрыть].

Прибыв в Париж 19 января, Крестинский потратил весь день на изучение дела: с помощью Рапопорта при участии Аренса и первого секретаря полпредства И. А. Дивильковского[330]330
  Дивильковский Иван Анатольевич (1901–1935) – член РКП(б) с 1919 года; секретарь коллегии НКИД (1920–1925); 1-й секретарь полпредства СССР во Франции (1925–1930); заместитель генерального секретаря конференции по разоружению при Лиге наций в Женеве (1930–1932); генеральный секретарь НКИД (1932–1934); советник полпредства СССР во Франции (1934–1935); погиб в автокатастрофе.


[Закрыть] он входил в курс событий за последние два месяца, а вечером знакомился с обвинительным актом и показаниями свидетелей. Одновременно Членов заседал, несмотря на воскресенье, с французскими адвокатами, разрабатывая их тактику на процессе.

На следующий день Крестинский провел в полпредстве два совещания: утреннее, с Членовым, Рапопортом и Аренсом, и послеобеденное, с ними же и Довгалевским, вернувшимся в Париж из отпуска, который проводил в Кисловодске. В первую очередь обсуждался вопрос об участии Членова в процессе на равных правах с французскими адвокатами, но председатель суда Барно отнесся к этому отрицательно, предложив использовать юрисконсульта лишь в роли технического секретаря. Поскольку адвокаты настаивали, Барно пообещал дать ответ через пару дней, а когда Бертон явился к нему, сослался на необходимость получить разрешение министерства юстиции. Но директор соответствующего департамента предложил адвокатам изложить мотивы их ходатайства письменно, а министр юстиции, Люсьен Юбер[331]331
  Юбер Люсьен (Hubert Lucien; 1868–1938) – французский политик, журналист, писатель; член палаты депутатов (1897–1912), сенатор (1912–1938); министр юстиции (1929–1930).


[Закрыть], выслушав Бертона, сказал, что ответит ему до семи часов вечера. Хотя, созвонившись с полпредством, Бертон сообщил, что вопрос решен положительно, в резолюции министра говорилось лишь о разрешении Членову присутствовать на суде «в качестве технического советника при поверенных гражданского истца, но без права задавать вопросы и произносить речи»[332]332
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 215–216.


[Закрыть].

Другой вопрос, дискутировавшийся на совещаниях в полпредстве, касался личной компрометации Беседовского в глазах присяжных, и было признано возможным, при наличии подходящих условий, воспользоваться его письмом в НКИД от 6 сентября 1929 года, в котором тогдашний поверенный в делах ратовал за арест и высылку из СССР епископа Римско-католической церкви, первого Апостольского администратора Москвы Невё, гарантируя, что это не вызовет никаких серьезных дипломатических последствий[333]333
  См.: Там же. Д. 2770. Л. 10.


[Закрыть]. В отношении приговора, вынесенного перебежчику Верховным судом СССР 8 января 1930 года, отмечалось, что в обосновании его «так много говорится об измене и предательстве Беседовского, что чисто уголовная растрата тонет в мотивах политического характера», из-за чего есть опасение «представлением приговора повредить делу»! То же касалось расписки Беседовского в получении им пяти тысяч долларов якобы «на особые нужды»: при предъявлении ее присяжным защита стала бы настаивать на допросе бухгалтера полпредства в качестве свидетеля по делу, что фактически означало бы предоставить французскому суду возможность пересмотра вердикта Верховного суда СССР с вторичным установлением факта растраты[334]334
  Там же. Д. 2772. Л. 216–217.


[Закрыть].

Что касается использования «варшавского прошлого» Савелия для его компрометации, то Крестинский указывал на следующее:

Собственно говоря, вопрос этот был уже полу-предрешен тем, что еще за две недели до моего приезда было заявлено ходатайство о вызове из Варшавы свидетелей Альтера и Скорецкого. Затем, когда варшавское полпредство протелеграфировало, что Москва решила отказаться от поездки этих двух свидетелей, в той же телеграмме было предложено вызвать в качестве свидетеля находящегося в Париже гр-на Дижура[335]335
  Дижур Илья (Dizhur, Dijour Elye; 1896–1982) – еврейский общественный деятель; уроженец Звенигородки Киевской губернии; учился на юридическом факультете университета в Цюрихе (1913–1914), Психоневрологического института в Петрограде (до 1917), окончил в Киевском университете (1918); секретарь редколлегии журнала «Вестник знания» (1916–1917); в эмиграции – в Варшаве (с 1921): секретарь комитета варшавского отделения HIAS (Hebrew Immigrant Aid Society), член ЦК Еврейской народной партии; секретарь (с 1923), генеральный секретарь Объединенного еврейского эмиграционного комитета (Emigdirect; 1925–1927), после объединения которого с HIAS и Еврейским колонизационным обществом (Jewish Colonization Association, немецкая аббревиатура – ICA) – член секретариата организации HICEM в Париже (1928–1940), затем – в Лиссабоне; директор по научным исследованиям HIAS, жил в Нью-Йорке.


[Закрыть]. Ходатайство о его вызове было также уже заявлено. Что касается варшавских документов, представляющих из себя неформальное и несудебное свидетельское показание одного варшавского сослуживца Савелия Литвинова и двух секретарей профсоюза, из которого он был исключен в связи с растратой, то эти документы представлены не были. Меня несколько смущало, что мы вызвали свидетеля Дижура, не имея представления о том, что он знает и что покажет. Беспокойство наше, однако, рассеялось после приезда из Берлина д-ра Кона. Оказалось, что Кон знаком с Дижуром.

Дижур – еврейский общественный деятель, заведовавший в Берлине отделением «Джойнта»[336]336
  Объединенный распределительный комитет американских фондов помощи евреям, пострадавшим от войны (Joint Distribution Committee American Funds for Jewish War Sufferers), c 1931 года – Американский еврейский объединенный распределительный комитет (American Jewish Joint Distribution Committee, JDC), или Джойнт (Joint), – благотворительная организация, созданная в 1914 году.


[Закрыть]. Когда Савелий произвел свою варшавскую растрату и поверенный Хиаса, варшавский адвокат Скорецкий, проследовал в Берлин преследовать бежавшего в Германию Савелия, Скорецкий обратился за помощью к Дижуру, и все шаги против Савелия, приведшие к тому, что он возместил 5 800 долларов из растраченных 10 000 долларов, были проведены ими совместно. Дижур сначала колебался, выступать ли ему свидетелем и не повредят ли его показания коммерческой репутации Хиаса, но д-р Кон в присутствии других общественных деятелей убедил Дижура, что рассказ о небольшой растрате, имевшей место семь лет тому назад, никакого вреда его обществу не принесет. Все присутствовавшие при этом разговоре согласились с доводами Кона, и Дижур, с общего согласия, решил явиться на суд. Поскольку у нас был живой свидетель варшавской истории, наши неформальные документы приобретали силу доказательства, и я решил, так как этот вопрос был оставлен Москвой на мое решение, взять на себя использование варшавского инцидента[337]337
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 217–218.


[Закрыть].

Еще до возвращения Довгалевского в Париж также было принято единодушное решение не вызывать в суд в качестве свидетелей юрисконсультов берлинского торгпредства – Генриха Вимпфхаймера и Курта Бернгейма, так как показания их, не содержавшие ничего существенного, имели бы меньшее влияние на присяжных, чем выступление бывшего юрисконсульта Оскара Кона[338]338
  В распоряжении от 12 мая 1926 года за подписью заместителя берлинского торгпреда Р. П. Аврамова говорилось: «Сообщается для сведения сотрудников, что д-р Оскар Кон с 8 мая с. г. не является больше консультантом Торгпредства и подконтрольных Торгпредству государственных и хозяйственных органов» (ГАРФ. Р-274. Оп. 28. Д. 1826. Л. 18).


[Закрыть]. Далее совещание наметило порядок произнесения речей адвокатами: планировалось, что первым будет говорить Бертон, отметая свидетельские показания, которые выходят за пределы уголовного дела и являются политической аргументацией против СССР; вторым – Грубер, доказывая, что у держателей векселей, которые являются не только фальшивыми, но и, в прямом смысле слова, безденежными, никаких денег не было и в помине; третьим – Гарсон, которому предстоит разобрать улики и дать исчерпывающую оценку делу[339]339
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 218–219.


[Закрыть]. В тот же день выяснилось и настроение прокурора, который ранее в частном порядке говорил, что обвинительный акт составлен под диктовку большевиков, а улик недостаточно, из-за чего у адвокатов сложилось впечатление, что он возьмет сторону подсудимых, не брезгуя даже политической аргументацией. Своими опасениями адвокаты поделились с прокурором судебной палаты, который, успокоив их, заявил, что обвинитель не будет пускаться в политику и, более того, ему предписано не допускать таких выступлений со стороны защиты и свидетелей.

Совещание в полпредстве окончилось уговором ежедневно встречаться утром в кабинете Довгалевского до начала заседаний суда, проходивших обычно между часом и пятью, и по его окончании для обсуждения итогов дня, а Членов будет ненадолго заглядывать к Крестинскому для информации[340]340
  Там же. Л. 219.


[Закрыть].

Слушания в парижском Дворце правосудия начались во вторник, 21 января, хотя, как иронизировал А. А. Яблоновский, мало кто понимал, зачем большевистское правительство решилось поставить этот, казалось бы, заведомо провальный для него спектакль, пригласив в качестве зрителей весь мир![341]341
  Яблоновский А. Братья-разбойники // Возрождение. 1930. № 1696. 23 янв.


[Закрыть] Судебный процесс освещали репортеры двух главных парижских эмигрантских газет – «Последних новостей» и «Возрождения», первая из которых писала:

Во избежание толчеи прокурор республики принял необходимые меры: за исключением нескольких десятков человек, в зал суда никого не впустили. Почти все свидетели – русские. Всеобщее внимание на себя обращает Беседовский. Неподалеку от него занимает место жена Литвинова. Интересы полпредства представляют «мэтр» Членов и другой советский юрисконсульт Зеленский. В 1 ч. 30 м. председательское место занимает Барно. Прокурор – Газье. Защитники и представители гражданского иска поспешно рассаживаются по местам. Жандармы вводят подсудимых. За время заключения Литвинов отрастил усы, совершенно изменившие его лицо; он теперь удивительно похож на Леона Блюма. Нервничает, говорит быстро, захлебываясь, часто повышает голос до крика. В патетические моменты стучит кулаком по барьеру. Иоффе – полная его противоположность. Все заседание сидит неподвижно, мучительно вслушиваясь в обвинительный акт, потом – в допрос Литвинова. Держится чрезвычайно спокойно. Показания дает шепотом, так, что никто, кроме переводчика, его не слышит. Либориус – белобрысый немецкий кельнер; заседание мало его интересует. Все время улыбается, разглядывает публику и весело кивает знакомым. Четвертый обвиняемый, банкир Альшиц, – в Берлине, судят его заочно[342]342
  С[едых] А. Дело Савелия Литвинова. Допрос обвиняемых: Допрос Литвинова. Векселя. Роль Турова. Допрос Иоффе // Последние новости. 1930. № У121. 22 янв. Далее цитируется без отсылок.


[Закрыть].

А вот что сообщал о начале скандального процесса корреспондент «Возрождения» Л. Д. Любимов:

В первом ряду уселся Беседовский… Рядом с ним маленькая пожилая женщина – жена Литвинова. Тоже в первом ряду – стройный и еще совсем молодой человек в очках, Ларсен[343]343
  Лазерсон Моисей (Морис) Яковлевич (литературный псевдоним М. Ларсоне: 1879–1952) – кандидат права, коммерческих наук; помощник присяжного поверенного (с 1908); доверенный Русско-английского банка и Акционерного общества Сысертского горного округа, его управделами и член Совета съездов горнопромышленников Урала, директор и член правления Международного технико-промышленного акционерного общества, директор торгового отдела Акционерного общества Лысьвенского горного округа наследников графа П. П. Шувалова; председатель Адмиралтейской районной думы и член Петроградской городской думы (1917); сотрудник для особых поручений при Наркомате финансов РСФСР в Берлине и Стокгольме (1918–1919); 1-й заместитель и финансовый помощник уполномоченного Совнаркома по железнодорожным заказам за границей (1920–1921); консультант наркома внешней торговли РСФСР (с 1921); заместитель начальника валютного управления Наркомата финансов СССР (1923–1924), его представитель в Лондоне (1924–1925) и заведующий коммерческой частью генеральной агентуры в Берлине (1925); невозвращенец, автор книг «На советской службе. Записки спеца» (Berlin, 1929; Париж, 1930), «В советском лабиринте: Эпизоды и силуэты» (Париж, 1932); корреспондент газеты «Dortmunder General-Anzeiger» при Лиге Наций в Женеве (1932–1933); поселившись в Сиднее (с 1940), представлял Австралию во Всемирном еврейском конгрессе; получил британское гражданство (1945).


[Закрыть]. В процессе выступают трое из наиболее знаменитых французских адвокатов: Кампинчи, Моро-Джиаффери, представители обвиняемых, и Морис Гарсон, представитель гражданского иска в лице торгпредства. Морис Гарсон – активный деятель католического движения. На этот раз он защищает большевиков вместе с депутатом-коммунистом Бертоном. За столом гражданского иска сидят также французский адвокат русского происхождения Грубер, обычный ходатай по советским делам, и юрисконсульт торгпредства Членов, маленький упитанный человек, одетый в черное, суетящийся и любезничающий с адвокатами. Тут же официальный представитель торгпредства Зеленский: высокий, седой и худой человек, похожий на клубного лакея[344]344
  Л[юбимов] Л. Процесс Савелия Литвинова. Учет советских векселей // Возрождение. 1930. № 1695. 22 янв. Далее цитируется без отсылок.


[Закрыть].

Описывая внешность и манеры главного подсудимого, Любимов указывал, что Литвинов – «среднего роста субъект, немного лысеющий, с усами, чувственными губами и беспокойно бегающими глазами», которого «отличает южная страстность»:

Во время допроса он будет бить себя кулаком в грудь, хлопать ладонью по столу, размахивать руками, поворачиваясь во все стороны. Литвинов – типичный истерик, но свою тактику защиты он хорошо усвоил и по каждому отдельному пункту спорит, не давая говорить адвокатам и стараясь все объяснить сам.

Савелий упрямо отстаивал свою прежнюю версию: он лишь исполнял распоряжения «начальства» – покойного Турова, который использовал вырученные от учета векселей суммы по линии Коминтерна. «А если бы я не подчинился приказу, – горячился Савелий, – меня давно уже не было бы в живых». На вопрос, почему Туров обратился за векселями к человеку, жившему тогда в Москве, подсудимый ответил, что выписанные им векселя не являлись «коммерческими»: деньги требовались для нелегальной деятельности, и торгпредство не желало компрометировать себя. На замечание председателя суда, что обвиняемый даже не позаботился «покрыть себя хотя бы простым письмом Турова», Литвинов нервно возразил: «Я – беспартийный, а в Советской России беспартийные не имеют права сомневаться в коммунистах. Если бы, господа присяжные, у меня потребовали расписку в том, что я убил президента Соединенных Штатов, я обязан был бы это сделать». Голос Савелия, отмечал репортер, срывается в истерический крик: «Я сам явился к французским властям, чтобы объясниться. У меня жена больная и четверо детей, а я 13 месяцев сижу в тюрьме…» В конце допроса он повторил это: «Я добровольно приехал из-за границы и явился к следователю, не зная за собой никакой вины. Я невиновен».

Марк Иоффе – «маленький и чрезвычайно аккуратненький человек, смирно сидящий на скамье», внешность которого дополняли «сжатые губы, подстриженные усы и сосредоточенный взгляд», – являясь по основной профессии «маклером на бриллиантовой бирже», уверял, что в 1925–1928 годах «произвел операции по учету советских векселей, по крайней мере, в три миллиона долларов». Характеризуемый Лютц-Блонделем как вполне порядочный человек и делец с безукоризненной репутацией, Иоффе утверждал, что приехал в Париж для передачи векселя на инкассо в банк, а относительно показаний «купца» Симона, решительно отрицавшего свое участие в сделке, пояснил: «Он дал деньги, но предпочел потерять 200 тыс. марок, только бы не попасть в тюрьму»[345]345
  С[едых] А. Дело Савелия Литвинова: Объяснение Иоффе. Французский язык Либориуса. Дмитрий Навашин. Банкир или советский служащий? 5 000 фунт, торгпредства за… фальшивые векселя // Последние новости. 1930. № 3228. 23 янв.; см. также: Л[юбимов] Л. Процесс Савелия Литвинова. Второй день суда // Возрождение. 1930. № 1696. 23 янв. Далее цитируется без отсылок.


[Закрыть].

Третий подсудимый, Вилли Либориус, директор отеля в Бохуме, некогда считавшийся-де «одним из лучших гастрономов Берлина», который, занимаясь перепродажей ресторанов, ранее уже был осужден в Германии за «злоупотребление доверием», производил впечатление совсем «недалекого человека, малокультурного и в то же время хвастливого и весьма довольного собой»: он был радостно возбужден и фамильярно похлопывал по плечу сидевшего между ним и Иоффе полицейского. Либориус повторил, будто на покупку векселей потратил около 300 тысяч марок в надежде через два года заработать 50 тысяч фунтов стерлингов, но Гарсон отметил, что эти сведения не подтверждаются, а на реплику подсудимого, что он проворачивал «миллионные дела», напомнил о его задолженности парижскому квартирохозяину.

Излагая 27 января ход судебного процесса, Крестинский докладывал в Москву:

От председателя мы ждали сначала мало хорошего. Он был настолько формален, что не позволил т. Рапопорту занять сидячее место в зале суда. В Париже недавно залы уголовных судов перестроены так, что сидячие места предоставляются лишь допрошенным свидетелям, представителям адвокатуры, магистратуры и печати. Обыкновенная же публика получает стоячие места за высокой перегородкой, так что почти ничего не видит и не слышит. После того, как попытки наших адвокатов добиться для т. Рапопорта сидячего места кончились неудачей, они обратились за содействием к председателю парижского совета присяжных поверенных, и тот, нарядившись в свою парадную форму, отправился к председателю суда просить, чтобы Рапопорт был приравнен к парижским адвокатам. Председатель остался непреклонным и объяснил свой отказ тем, что мин[истр] внутренних] дел предписал на этот процесс не допускать в зал никого, кроме лиц, безусловно имеющих на это право. Такое отношение к Рапопорту и то обстоятельство, что председатель лишь под давлением Минюста допустил Членова, заставляло нас ожидать от него не беспристрастного, и именно против нас, ведения дела. На самом деле оказалось иначе. Допрос подсудимых он вел подчеркивающе обвинительно, так что у присяжных должно было получиться впечатление, что лживость объяснений подсудимых по делу вполне доказана[346]346
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 220.


[Закрыть].

После завершения допроса подсудимых началось слушание свидетелей, которых защита вызвала около 30 человек, но под давлением председателя суда допросила только 12.

Выслушав показания французского полицейского агента, выезжавшего для расследования дела в Германию, Морис Гарсон задал ему вопрос: «Вам известно, что Литвинов, столько говорящий о печальной судьбе жены, имел любовницу Еву Пренскую и что она была хорошо знакома с Лютц-Блонделем?» Полицейский ответил утвердительно, а Моро-Джиаффери пояснил, что знакомство произошло уже после того, как векселя попали в руки делового агента. «Литвинов краснеет, – описывал его реакцию корреспондент “Возрождения”, – поднимается и, ударив кулаком по барьеру, заявляет в большом волнении: “Я энергично протестую против того, что защитник Третьего Интернационала мэтр Гарсон назвал Еву Пренскую моей любовницей. Мэтр Гарсон поступил не по-рыцарски. Ева Пренская – адвокат, приятельница моей жены и моего брата комиссара”». Но Гарсон парировал: «И, тем не менее, при аресте Литвинова у него в шесть часов утра застали Еву Пренскую»![347]347
  Л[юбимов] Л. Процесс Савелия Литвинова. Второй день суда // Возрождение. 1930. № 1696. 23 янв.


[Закрыть]

В числе вызванных свидетелей оказался и один из директоров Коммерческого банка для Северной Европы Д. С. Навашин[348]348
  Навашин Дмитрий Сергеевич (1889–1937) – помощник присяжного поверенного (с 1912); член Московского отделения Особого комитета помощи военнопленным (1915), служил в представительстве Главного управления Российского общества Красного Креста в Копенгагене (до 1917); подвергся аресту (1918); в эмиграции – в Скандинавии, Англии, во Франции и в США; заместитель заведующего финансово-экономическим бюро Российского торгово-промышленного банка, переименованного в 1924 году в Торгово-промышленный банк, в Москве (с 1923); заведующий финансово-экономическим бюро, директор парижского Коммерческого банка для Северной Европы (Banque Commerciale Pour l’Europe du Nord, 1927–1930); невозвращенец; заколот стилетом в Булонском лесу.


[Закрыть], «подслеповатый, средних лет, в широком пальто, одновременно заискивающий и наглый», говоривший «безостановочно»[349]349
  Л[юбимов] Л. Процесс Савелия Литвинова. Второй день суда; см. также: Дело Савелия Литвинова // Руль. 1930. № 2784. 23 янв.


[Закрыть]. Свидетель утверждал, что, когда ему показали векселя, он сразу понял: «Дело нечисто!», о чем уведомил торгпредство. Отвечая на вопрос Моро-Джиаффери, является ли Навашин «банкиром или советским агентом», тот, смутившись, оговорился: «Разрешите покончить с вами», на что мгновенно, вызвав смех в зале, последовала реплика адвоката: «Нет, со мной вы не покончите. Я еще не нахожусь в СССР». Навашин заявил, что является советским гражданином, чем гордится, а банк, директором которого он имеет честь состоять, обслуживает нужды парижского торгпредства. Ироническое замечание Кампинчи, что «на этом можно покончить», снова вызвало смех[350]350
  Дело Литвинова // Там же. № 2786. 25 янв.


[Закрыть].

Затем свидетельские показания дал бухгалтер С. Б. Файнберг, «маленький человек, весь в сером», который, держа в руке слуховую трубку и чувствуя себя от этого еще более неловко, сознался, что действительно предлагал за векселя пять тысяч фунтов (или 625 тысяч франков), но Лютц-Блондель посчитал сумму недостаточной, и сделка не состоялась. В большом возбуждении Савелий тут же поинтересовался у свидетеля, знакомо ли ему слово «провокатор», а Моро-Джиаффери торжествующе подытожил: «За фальшивые векселя торгпредство было готово заплатить деньги… Значит, векселя не были фальшивыми!» Но, услышав, несмотря на свою глухоту, столь опасный вывод, Файнберг поспешил с объяснением, что предлагал деньги исключительно с целью убедиться в фальшивости векселей, так как, если они настоящие, Лютц-Блондель, разумеется, не уступил бы их за столь мизерную цену, что на деле и произошло.

Под конец судебного следствия на третий день процесса, 23 января, был заслушан сам Лютц-Блондель, заявивший, что имел дело только с Иоффе, но считает обвиняемых «честными людьми, раз они не побоялись сами предстать перед властями». На вопрос Гарсона: «А вам не показалась подозрительной сама сумма векселей: 200 000 фунтов стерлингов?» – свидетель ответил: «Я знаком с советскими делами. В них все подозрительно. Я сразу же понял, что дело шло о деньгах на пропаганду». Далее Лютц-Блондель повторил, что, как только получил векселя, к нему явился Файнберг, который издалека, якобы от имени одной американской фирмы, затеял разговор о них. «Я, – продолжал Лютц-Блондель, – навел справки и узнал, что он – бухгалтер торгпредства. Когда он пришел в следующий раз, я его спросил: “Вы от торгпредства?”» Не посмев это отрицать и обещая заплатить, Файнберг просил не давать ход делу. «Я отказал, – пояснял Лютц-Блондель. – С тех пор ко мне каждый день ходили разные личности то с угрозами, то с разными предложениями». На вопрос: «Сколько вас посетило агентов?» – свидетель ответил: «Не менее двенадцати!» На очной ставке, устроенной с Файнбергом, тот, побледнев, «в крайнем смущении, заикаясь», подтвердил, что предлагал Лютц-Блонделю деньги за векселя, но лишь с целью увидеть их. Но Кампинчи возразил: «Какое же может быть сомнение в том, что большевики считали векселя настоящими?! Они шли на подкуп вместо того, чтобы подать жалобу!»

Администратор Центрального коммерческого банка Монье, отказавший Иоффе в учете злополучного векселя, показал, что Навашин запугивал его, уверяя, будто Москва желает погубить Савелия с целью скомпрометировать Максима Литвинова, и парижское торгпредство заручилось рекомендательным письмом генерального секретаря МИД в министерство юстиции. Советский банкир настойчиво советовал Монье, избранному в 1929 году муниципальным советником в 17-м округе Парижа, «не соваться в это проигранное дело», но тот, ярый противник большевиков, решил не выпускать его из рук и, переадресовав Иоффе к Лютц-Блонделю, уведомил об этом политическую полицию – Surete generale. Частный банкир Альгарди тоже посчитал, что «дело нечисто», предупредив об этом торгпредство[351]351
  С[едых] А. Дело Савелия Литвинова: Свидетели обвинения: банкир Альгарди, полицейский из Берлина, доктора Висбаденского санатория, беспартийные спецы. Один или два Турова? // Последние новости. 1930. № 3229.24 янв.; см. также: Л[юбимов] Л. Процесс Савелия Литвинова. Третий день суда // Возрождение. 1930. № 1697. 24 янв.


[Закрыть].

Еще один свидетель, Борис Аронсон, охотно подтвердил, что, посетив Савелия в московской конторе торгпредства, застал его за подписанием двух векселей в 5 и 10 тысяч фунтов стерлингов, которые тот, вложив в конверт, собирался-де лично отвезти в НКИД для пересылки Турову в Берлин. На замечание Гарсона, что, по имеющейся в деле справке, такое письмо не регистрировалось в НКИД, защита подвергла сомнению право обвинения ссылаться на советские документы, но Бертон напомнил о дипломатических отношениях, связывающих СССР и Францию. Аронсон говорил очень уверенно, но спутался на сумме векселей, и председатель суда, который сам начал его допрашивать, констатировал несоответствие показаний свидетеля обстоятельствам дела. Тем более что бывший сотрудник конторы, Я. Р. Александр[352]352
  Александр Яков Романович (1883-?) – инженер-технолог; сын приказчика торговой фирмы, окончил МВТУ (1911); инженер для коммерческо-технической работы на московском заводе «Оксиген» (1914–1924); инженер для ответственных поручений при московской конторе (1924–1927), референт по технической группе металлов отдела промышленного экспорта торгпредства СССР в Германии (1927–1930); инженер-консультант Всесоюзного объединения «Союзпромэкспорт» (1930–1937); исключен из списка сотрудников (с 08.07.1937).


[Закрыть], прослуживший в ней около трех лет, сказал, что никогда не видел Аронсона, хотя, если он заходил к Савелию, наверняка узнал бы его. Но Савелий горячо возразил: «Вы знаете Аронсона! Я сам Вас с ним познакомил. Когда будет опрашиваться Аронсон, мы его предъявим Вам, и Вы его, конечно, узнаете». Савелий просил суд не отпускать Александра до допроса Аронсона, но, когда очередь наконец дошла до него, даже не вспомнил о своем намерении и не потребовал очной ставки с ним, косвенно подтвердив тем самым, что его утверждение о знакомстве свидетелей не соответствует действительности[353]353
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2772. Л. 220.


[Закрыть].

Директор санатория Герман Детерман[354]354
  Детерман Герман (Determann Hermann; 1865–1937) – немецкий врач.


[Закрыть] в Висбадене показал, что покойный Туров, лечившийся у него с 24 апреля по 26 мая 1926 года, никуда не отлучался. Но Моро-Джиаффери возразил, что в Германии, по данным полиции, находились-де одновременно два человека по фамилии Туров: один, родившийся в 1896 году в Слониме, пребывал в санатории, а другой, на три года старше, уроженец Калуги, – в Берлине. Это вызвало некоторое замешательство среди адвокатов торгпредства, но Бертон, ознакомившись со справкой полиции Висбадена, сослался на описку канцеляристов, перепутавших возраст и место рождения Турова.

На четвертый день суда, 24 января, был заслушан еще один знакомый Савелия – Давид Капланский, который, вслед за Аронсоном, уверял, что, бывая в московской конторе торгпредства, неоднократно, мол, видел, как Литвинов выписывал дружеские векселя, а на вопрос: «Могут ли советские служащие давать беспристрастные показания?» – ответил, что, конечно, им приходится «страшиться за участь своих родственников в России».

Интерес публики вызвал и варшавянин Илья Дижур, сообщивший, что в 1923 году Савелий «похитил» около 10 тысяч долларов из кассы еврейского благотворительного общества HIAS, но частично покрыл растрату, в подтверждение чего свидетель предъявил нотариально засвидетельствованные показания их бывших сослуживцев. «Во всем, что говорил этот господин, – подскочил Савелий как ужаленный, – правда лишь одна, что моя фамилия Валлах». Опровергая «наветы», он заявил, что «в молодости назывался не Литвиновым», и настоящая фамилия его брата, «московского комиссара», – тоже Валлах. «Но, – объяснял Савелий, – после тифлисского “экса”, когда нынешний диктатор Сталин ограбил почту на полмиллиона рублей, моего брата, Максима Максимовича Литвинова, арестовали в Париже на Гар дю Нор[355]355
  Северный вокзал (Gare du Nord).


[Закрыть]. В чемодане у него нашли часть тифлисских денег. После этого мой брат решил переменить фамилию Валлах на Литвинова»[356]356
  С[едых] А. Дело Савелия Литвинова: Кого судят? Литвинов рассказывает о себе и брате. Экспертиза Б. С. Миркина-Гецевича. Показания Ларсенса и Беседовского // Последние новости. 1930. № 3230. 25 янв. Далее цитируется без отсылок.


[Закрыть]. В 1923 году, откровенничал Савелий, «когда я служил в торгпредстве, брат мне приказал тоже называться Литвиновым для того, чтобы не знали, что я – еврей». На вопрос Барно, какое это имеет отношение к варшавской истории, Савелий запальчиво пояснил: «Там проворовался какой-то Валлах, а не Литвинов. Я не был казначеем этого общества. Я не крал денег. И не я возвратил 10 тысяч долларов, так как я не крал их…»[357]357
  Л[юбимов] Л. Процесс Савелия Литвинова. Экзекуция советской власти // Возрождение. 1930. № 1698. 25 янв.; см. также: Дело Литвинова // Руль. 1930. № 2786. 25 янв.


[Закрыть]

По оценке Крестинского, из парижских свидетелей, вызванных обвинением, «хорошие» показания дали Кузен, Навашин и Альгарди, а из берлинских, вызванных по ходатайству торгпредства, – Оскар Кон, Яков Александр и директор финансового управления П. 3. Михлин[358]358
  Михлин Павел Зиновьевич (1883–1956) – директор финансового управления торгпредства СССР в Германии (с 1922).


[Закрыть]. «Д-р Вейс из Висбадена и Дижур, – отмечал Крестинский, – показали все, что должны были показать, но говорили невнятно и большого впечатления на присяжных не произвели. Неудачны были оба немецких полицейских чиновника и Блюменталь[359]359
  Установить, о ком идет речь, не удалось.


[Закрыть]. Чиновники очень смутились, говорили неслышно, робко, один из них заявил даже, что он оробел в незнакомой обстановке, и этим они скомпрометировали не только себя, но и то дознание, которое было произведено ими в Берлине»[360]360
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. ТГП. Л. 220–221.


[Закрыть].

Суд заслушал также эмигрантского юриста, профессора Сорбонны и члена Академии международного права в Гааге Б. С. Миркина-Гецевича[361]361
  Миркин-Гецевич Борис Сергеевич (1892–1955) – помощник присяжного поверенного (с 1915); в эмиграции – во Франции (с 1920): преподавал на юридическом факультете Парижского университета (с 1922), в Институте высших международных знаний (1932–1939); принял французское гражданство (1933); во время Второй мировой войны – в США: специальный консультант по вопросам международного права при ООН.


[Закрыть], прочитавшего целую лекцию о советском законодательстве и судопроизводстве, которые, мол, всецело подчиняются «революционной целесообразности», и бывшего заведующего коммерческой частью генеральной агентуры Наркомата финансов СССР в Германии, а ныне латвийского гражданина М. Я. Лазерсона, подтвердившего, что советские служащие дают ровно те показания, которые требует их начальство. Но выступления обоих вызвали бурный протест Бертона, возмутившегося, что суд знакомится с советским законодательством по показаниям эмигранта и выслушивает невозвращенца, отказавшегося подчиниться требованию правительства, которому он служил, вернуться на родину.

Последним говорил Беседовский, воспрепятствовать «свидетельским» показаниям которого безуспешно попытался Бертон: «Господин председатель! Я считаю, что вы не можете приводить к присяге Беседовского. До сентября он находился на советской службе, а несколько дней тому назад был приговорен к 10 годам тюремного заключения за кражу…» Беседовский парировал: «Это ложь, г. Бертон! Советский суд – комедия, но и он посмел осудить меня лишь за растрату»[362]362
  Л[юбимов] Л. Процесс Савелия Литвинова. Экзекуция советской власти // Возрождение. 1930. № 1698. 25 янв.


[Закрыть]. Невозвращенца поддержал и Моро-Джиаффери: «Заявление Бертона возмутительно! Приводить к присяге нельзя лишь приговоренных судом регулярным и достойным уважения». Другой защитник, Долинер, русский по происхождению, напомнил, что вчерашний поверенный в делах СССР был спасен и буквально вырван из рук парижских чекистов «органами французского правосудия»[363]363
  РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2770. Л. 133–134 (Напроцессе Савелия Литвинова// Иностранная информация ТАСС. 25 янв. 1930 г.).


[Закрыть].