Текст книги "Саджо и ее бобры. С вопросами и ответами для почемучек"

Отец замолчал. Никто не пошевелился, даже бобрята.

– Ручные бобры высоко ценятся, – продолжал Большое Перо. – Зверек останется в живых. Но мне тяжело за вас, мои дети, и… – он посмотрел на Чилеви и Чикени, – и за маленького бобренка, с которым нам придется расстаться.

Шепиэн стоял выпрямившись, безмолвно; его черные глаза в упор смотрели на торговца.

Саджо, не веря своим ушам, прошептала:

– Разве это правда? Нет, этого не может быть!..

Но Шепиэн не проронил ни слова, только обнял сестренку и продолжал сурово смотреть на человека, который пришел, чтобы отнять у них радость. Он подумал о своем ружье – оно было заряжено и стояло совсем близко, в углу. Но можно ли ослушаться отца? Шепиэн не двинулся с места.

Торговец съежился под взглядом этого четырнадцатилетнего мальчика и, схватив одного из бобрят, поспешил посадить его в ящик и задвинул крышку.

– Значит, через два дня мы увидимся в поселке, – сказал он, кивнув головой Гитчи Мигуону, взял ящик под мышку и захлопнул за собой дверь.

Тогда Саджо тихо опустилась на колени возле брата и уткнулась лицом в его рукав.

Торговец выбрал Чикени.

А Чилеви вдруг стало очень страшно. Недоумевая, в чем дело, он спрятался в своем домике.

Справочное бюро

Бобры отлично роют с помощью передних лап, ведь один из видов бобрового жилища – это нора в крутых и обрывистых берегах. Она представляет собой сложный лабиринт с 4–5 входами. Стены и потолок норы старательно выравниваются и утрамбовываются, конечно, лапами хозяев – бобров. При любых прошествиях, в случае повреждения жилища, бобры берутся за работу по ремонту своего дома.

Волки, лисы, росомахи и рыси – основные враги бобров. Малышам также могут причинить вред и многие хищные птицы. Поэтому осторожность наших героев вполне оправданна.

Росомаха

Стены хатки бобры тщательно обмазывают илом и глинистой почвой, так, что она превращается в настоящую крепость, неприступную для хищников. Воздух поступает через отверстие в потолке. С первыми заморозками бобры дополнительно изолируют хатки глиной, сохраняя положительную температуру.

Вигвам – традиционное жилище индейцев. По форме похож на высокий (2,5–3 м) шалаш. Каркас вигвама изготовлен из изогнутых тонких гибких стволов. Он связывался и покрывался березовой или вязовой корой, циновками из тростника, камыша, травы или листьев; а также шкурами или несшитыми кусками ткани.

В некоторые вигвамы могло поместится до 30 человек.

У животных нет как такового языка в человеческом понимании, но есть система знаков для общения. Чаще всего это звуки, предупреждающие об опасности. Например, ударяя хвостом о воду, бобр предупреждает о чем-то важном своих сородичей или отпугивает врагов. Звуки, издаваемые бобрами, напоминали индейцам человеческую речь, им казалось, что бобры по-настоящему разговаривают, но это не так.

Кролики – животные из семейства зайцевых. И хоть внешне зайцы и кролики имеют много общих черт, эти звери очень сильно друг от друга отличаются. Они живут в лесу в подземных норах, в отличие от зайцев. Имеют меньший размер и предпочитают жить группами. Но стоит отметить, что на территории Северной Америки живут и те и другие.

Дикий кролик

В той части, где живут наши герои зима очень похожа на нашу – холодную и снежную. Зимой было принято охотиться на пушных зверей, чей ценный и красивый мех легко продать.

Прирученные животные издавна ценились людьми.

И не только те, что приносят практическую пользу, но и те, что просто развлекают, скрашивают досуг. Есть сведения, что у индейцев приручать бобрят было обычным делом и иногда бобрят даже заводили бездетные семьи, чтобы жилось веселее.

Глава 8
Саджо слышит голос матери

Наутро три пироги отчалили от берега озера. В Поселке Пляшущих Кроликов, где находилась американская контора по сбыту пушнины, Большое Перо и семнадцать его односельчан-индейцев должны были нагрузить товарами каноэ и плыть дальше на север, к озеру Мускодейсинг, на берегу которого была вторая контора того же американского предприятия.

Индейцы отправились на заработки, чтобы иметь возможность уплатить свои долги новым хозяевам. Бригаде – так назывался караван пирог – предстоял очень дальний путь. Целый месяц, а может быть, и больше пройдет, пока туда доберешься. Саджо, Шепиэн и Чилеви остались одни в Долине Лепечущих Вод.

Когда торговец вдруг захлопнул дверь, унося бобренка, которого Саджо любила больше всех на свете, если не считать отца и брата, девочке показалось, будто и на сердце ее захлопнулась дверь и незнакомец унес его в своем ящике вместе с Чикени.

Все изменилось после этого в жизни детей и бобрят. Не слышно было веселых игр около вигвама, не звенели песни, не раздавался детский смех на озере. Чилеви больше не шалил, его пронзительный голос, который привыкли слышать всегда и везде, вдруг затих. Бобренок совсем перестал играть, забыл свою потешную пляску и все бродил понурый взад и вперед вдоль озера, целыми днями искал Чикени. Казалось, в его маленькой головке не укладывалось, что братца больше нет.

Каждое утро как будто с новой надеждой Чилеви рысцой выбегал из хижины и начинал свои поиски, заглядывая во все уголки вигвама, шаря в тростниках и траве, где они так часто боролись, грелись рядышком на солнце и прихорашивались. Он плавал взад и вперед вдоль берега, обнюхивал все свои бобровые пристани, нырял через бочку в шаткую бобровую хатку. Его не оставляла уверенность, что он найдет братца.

Так и проводил он в поисках целые дни, пока не уставал до изнеможения; тогда он медленно брел на своих коротких ножках вверх по тропинке к хижине. Там он залезал в осиротевшую каморку и лежал тихо-тихо. Чилеви не был больше ни бесшабашным шалуном, ни шумным проказником, он был просто печальным, тоскующим бобренком. Он не был теперь Большой Крошкой, он был просто Крошкой, потому что остался единственной Крошкой, – другой у детей не было.

Саджо и Шепиэн ходили за Чилеви по пятам и прикидывались, будто и они тоже ищут Чикени. Конечно, они знали, что поиски бесполезны, но не могли равнодушно смотреть на скитания осиротевшего зверька. Когда он обедал, дети присаживались на корточках и держали его блюдечко с обеих сторон. Иногда одна или две большие слезы скатывались в кашицу, когда Саджо вспоминала о Чикени, – бедная Маленькая Крошка, его теперь нет с ними… А он был такой нежный и ласковый, чуть-чуть грустный! Где же он теперь? В большом городе, где негде бегать и играть, где нет домашнего хлеба баннок и нет веселья.

Отсутствие Чикени почему-то казалось невероятным, и все время ждали, что вот-вот увидят малыша сидящим на корточках в вигваме или заметят, как рядом с Чилеви выбегает из берестяной каморки еще одно коротконогое пушистое создание, чтобы получить свою долю хлеба с молоком; почти каждую минуту вы готовы были заявить, что слышали его голосок у бобровой пристани. Отпечатки маленьких ног, гораздо меньших, чем у Чилеви, некрасивых, с пальцами, обращенными внутрь, – трогательные маленькие следы, все еще отчетливо вырисовывались на илистом берегу у самой воды. Саджо все ходила и смотрела на них, и, когда никого не было, она опускалась на колени, гладила землю и что-то шептала. Но вода смывала следы – они исчезали. Только в одном еще месте остался след лапки; девочка покрыла его березовой корой и каждый день приходила смотреть. Но земля постепенно подсыхала, превращалась в пыль, и след исчез.

Теперь уже ничего не осталось от Чикени.

Хотя голоса Чилеви не было теперь слышно днем, зато он стал скулить и метаться по ночам. Тщетно пытался он нащупать в темноте другое круглое пушистое тельце, его нигде не было. И Саджо тоже не могла спать. Она вставала со своей кровати, влезала в бобровую каморку, опускалась рядом с Чилеви на подстилку из травы, прижимала зверька к себе и рыдала над ним, пока сама не засыпала.

Шепиэн молча сидел, целыми часами глядя на озеро, на уходившие вдаль холмы. Его сердце болело за сестренку – теперь уже в хижине не звенели больше веселые песни и счастливый смех Саджо. И вдруг комок подкатывался у него к горлу, душил его – он сурово оглядывался, потому что никто не должен был знать, как трудно сдерживать слезы. Как он ненавидел эти мешки и свертки, которые они получили в обмен на Чикени! Кусок хлеба вставал у него поперек горла. И как не сообразил он отдать торговцу свое ружье! Оно стоило четыре норковых шкурки, и вряд ли маленький, совсем крошечный бобренок стоил больше.

Хотя Чилеви был питомцем Шепиэна, мальчик отдал его в полную собственность сестренке. Саджо брала иногда сиротку с собой на далекие прогулки вверх по ручью, который стремительно бежал с окрестных холмов к маленькому водопаду. Там девочка садилась под старой шумящей сосной и все думала и думала о том, как спасти Чикени. А Чилеви тем временем плавал, нырял и даже немного играл в маленьком зеркальном пруду поблизости. Саджо казалось, что Чилеви здесь уютнее, чем в безбрежном пустынном озере, раскинувшемся на много миль, – маленький одинокий бобренок, должно быть, чувствовал там себя совсем потерянным.

И пока Чилеви купался, или сдирал кожицу с ивовых прутиков, или же, взобравшись к Саджо на колени, прихорашивался, девочка прислушивалась к шуму водопада. Он то ревел очень громко, то стихал и, казалось, совсем замирал. Иногда Саджо вдруг слышала чьи-то голоса. Всем индейцам чудились эти голоса; и даже бледнолицые, когда они прислушивались к журчанию ручья, тоже слышали тихие поющие голоса. Индейцы утверждали, что это голоса умерших людей, что они пытаются говорить со своими близкими. И вот, когда Саджо сидела здесь, она старалась разобрать, что они говорили. Она была уверена, что когда-нибудь это ей удастся, – язык индейцев так сильно напоминает журчание воды, вздохи ветра, шепот деревьев. Чилеви часто сидел рядом с девочкой, как будто он тоже к чему-то прислушивался, и, наверно, слышал больше звуков, чем Саджо, – ведь слух у бобров гораздо острее, чем у человека.

Саджо очень любила это место у водопада – она давно уже стала ходить туда, когда ей бывало грустно или хотелось помечтать или подумать о чем-нибудь. Она ложилась в тени большой сосны и смотрела на темные узоры ее зелени. Лучи солнца скользили меж веток, создавая причудливую игру света и тени. Саджо казалось, что над ней какая-то неведомая волшебная страна, населенная феями и другими сказочными существами.

Когда она лежала и смотрела на тихо раскачивающуюся вершину сосны, прислушиваясь к пению ручейка, ей почему-то казалось, что мать ее находится совсем недалеко и даже что-то говорит ей. Тогда Саджо чувствовала себя счастливой.

Один раз, когда девочка сидела там, держа на коленях Чилеви, и слушала сонный лепет водопада, ей показалось, что звуки становятся отчетливыми и ясными; она прислонилась к сосне и закрыла глаза, чтобы лучше слышать. Через некоторое время журчание воды стало затихать, потом совсем замерло. Саджо почудилось, что она слышит совсем близко чей-то нежный голос. Скоро она начала различать слова – она узнала родную индейскую речь:

 
Саджо, Саджо,
Мажан, мажан…
Саджо, Саджо,
Денна жадан!
 
 
(Саджо, Саджо,
Иди, иди…
Саджо, Саджо,
В город пойди!)
 

Голос все повторял и повторял эти слова, словно это были строки из песни. То громче, то тише звучали они, то замирали, напоминая бормотание водопада. И вдруг звуки стали такими отчетливыми, что девочка даже узнала голос, – голос, которого она не слыхала так давно: то был голос ее матери.

– Мама, Саджо здесь! – воскликнула девочка. – Говори, говори еще!

Саджо протянула руки навстречу звукам и коснулась чего-то теплого, влажного; она открыла глаза и увидела, что ее рука лежит на курносом носике Чилеви. Бобренок сидел у нее на коленях и тянул за шаль. Саджо поняла, что задремала на минутку.

Слова снова затерялись в песне воды, водопад журчал и журчал, как всегда.

Саджо вскочила на ноги, подняла Чилеви и сказала ему:

– Чилеви, Чилеви, мы поедем к Чикени! Мы поедем с тобой в город за Чикени! Так сказала мама. Я знаю!

С бобренком на руках Саджо побежала домой и по пути все время повторяла:

– Да, это был голос моей мамы, она сказала, чтобы мы поехали в город. Подожди немножко, пока я скажу все Шепиэну.

Девочка бежала так стремительно, что бобренка совсем укачало. Ему это совсем не понравилось, он начал вырываться из рук и визжать что есть силы, чего уже давно с ним не случалось.

Саджо подумала: «К нему вернулся голос, он теперь такой же громкий, как перед тем, как увезли Чикени, а это означает, что мой сон сбудется». Она очень этому обрадовалась и побежала еще быстрее.

Запыхавшись от бега, девочка остановилась около хижины с бобренком на руках, который совсем охрип от крика. Шепиэн, обеспокоенный их видом, поспешил выйти навстречу и спросил, в чем дело. Саджо рассказала про свой сон и сказала, что надо собираться в город.

Шепиэн не спешил соглашаться с сестрой. Он должен был сначала все обдумать; к тому же он не видел этого сна.

– Это неразумно, сестра, – сказал он. – Город далеко, мы не знаем дороги. У нас нет денег, а без денег не получишь ни ночлега, ни пищи. А как же с Чилеви? Ведь и его придется взять. И что скажет отец?

От этих слов можно было бы впасть в уныние, но Саджо, если уж она решила, не так легко удавалось отговорить.

– Отец? Он горюет вместе с нами и обрадуется, когда Чикени вернется. Сам знаешь – мы все стали несчастными с того дня…

Конечно, Саджо не могла дать никаких советов, как добраться до города и что делать там. Она только верила, что ее сон сбудется и произойдет чудо. Шепиэн смотрел на сестренку и не верил глазам – девочка сразу ожила, повеселела, словно гнет упал с ее сердца.

Исполнить ее желание очень трудно – это труднее всех дел, которые ему до сих пор приходилось совершать. Но отказать сестре, даже не сделав попытки, и видеть, как она будет еще больше горевать, он был не в силах. Ведь отец перед отъездом просил его сделать все возможное, чтобы рассеять горе сестры. Выход был только один.

Выпрямившись, с твердой решимостью в голосе Шепиэн ответил:

– Да, мы поедем. Я отвезу тебя в город. Завтра.

Но, несмотря на свой гордый, мужественный вид, Шепиэн совсем не знал, как предпринять этот трудный путь, и даже представить себе не мог, какие ужасные приключения им придется пережить.

Справочное бюро

Слух и обоняние – главные помощники бобров для ориентации в пространстве. Запахи передаются с движением воздуха, переносящим молекулы вещества.

В жидкости запахи не передаются, а передается вкус вещества. Бобры для обнаружения друг друга используют свои природные пахучие метки – вещество, выделяемое подхвостовыми железами.

Бобры достаточно много роют передними лапами, и, как у всех роющих грызунов, у них довольно развитые передние лапы и длинные, закрученные внутрь, удобные для загребания почвы когти.

Ил – это осадочная мягкая горная порода из смеси минеральных и органических веществ, отлагающаяся на дне водоемов. Содержит большое количество очень мелких частиц. Ил часто используется в сельском хозяйстве как удобрение для пищевых растений.

На языке северо-американских индейцев один из известнейших водопадов, Ниагара, так и называется «высоты грозного шума». Шум создают несколько факторов: сама падающая с высоты вода, чем выше водопад, тем быстрее скорость падения, тем громче этот звук. Также шум отражается и усиливается от окружающих скал и каменистого дна. Еще один усилитель звука – высокая влажность совместно с повышением температуры воздуха. Такой водопад слышен издалека.

До появления европейцев в Америке жили многочисленные племена и народы, достигшие различного уровня развития. Очагами древнейших культур, где строились города-крепости и даже многоэтажные дома из кирпича, являлись Месоамерика (Мексика, Гватемала, Сальвадор и Гондурас) и Центральные Анды (Колумбия, Эквадор, Перу, Боливия, Чили), где в древности зародилось земледелие.

Глава 9
Огненный враг

Поздно вечером того же дня все было готово для путешествия. Дети знали, что им предстоит неделя пути до Поселка Пляшущих Кроликов. Там они собирались сойти на берег. Но что было дальше, за поселком, этого они совсем не знали. Поэтому следовало взять побольше запасов.

Саджо напекла много хлеба, насыпала в разные мешочки муку, соль, чай, запаслась вяленой олениной, а спички, чтобы сохранить их сухими, положила в жестяную коробочку с плотно закрывающейся крышкой. Шепиэн свернул палатку, одеяло, наладил удочку, наточил маленький топор, который он носил за поясом, приготовил охотничий нож и уложил в ящик котелок, крынку и другую походную утварь.

Солнце еще не успело взойти, как дети уже позавтракали и все было погружено в челн вместе с ружьем Шепиэна. Как ни дорого оно было мальчику, он решил продать его, если удастся, и на вырученные деньги купить билет до города. Что случится дальше, об этом он боялся даже думать. Чилеви отправился в путешествие в той же самой берестяной корзиночке, в которой он вместе с Чикени прибыл в поселок Обисоуэй. В ящик с кухонными принадлежностями Саджо положила посуду бобрят – два маленьких блюдца; это придавало ей как будто большую уверенность, что вернутся они все вместе, с Чикени и с Чилеви.

– Нам понадобится и то и другое блюдечко, – сказала она, – потому что, – продолжала она совсем тихо, – мы найдем его, так мне кажется. – А потом, кивнув головой и сжав губы, она произнесла решительно: – Я в этом уверена! – И, чтобы ее слова были более убедительны, она добавила: – Моя мама сказала это. Я слышала ее голос в журчании воды, она мне сказала!

Для маленькой Саджо сны казались реальностью и значили для нее очень много.

Хижина Большого Пера стояла в стороне от поселка. Дети никому не выдали своей тайны, так как боялись, что взрослые не одобрят их намерения. Они почти не сомневались, что старый вождь не пустил бы их в этот рискованный путь.

Итак, в предрассветных сумерках они пробрались к берегу, и, когда каноэ уже отчалило, Саджо подняла весло над головой и закричала:

– Чикени! Чикени!

Она видела, что так делают индейцы, когда отправляются в далекий путь. Правда, по обычаю их племени, нужно было бы назвать место, куда они направлялись, но она и сама этого не знала. Да, в конце концов, не все ли равно? Куда бы они ни ехали, важно то, что они ехали за Чикени. Шепиэн не поднял своего весла и ничего не крикнул. Что он мог добавить?

Так началось памятное для детей путешествие, полное опасностей.

Они плыли в том самом челне с птичьим глазом и лисьим хвостом, в котором Большое Перо рассекал когда-то воды Березовой реки. Птичий глаз зорко глядел вдаль, лисий хвост повиливал из стороны в сторону. Дети гребли быстро, и с каждым взмахом весел казалось, что челн подпрыгивал вперед. Иногда они останавливались, чтобы дать бобренку напиться и поплавать, потому что день был очень знойный.

Под вечер они причалили к берегу, разбили палатку в лесу и провели там ночь. Наутро, еще до зари, снова отправились в путь и плыли до сумерек, останавливаясь, только чтобы перекусить и дать бобренку поплавать.

Восходящее солнце каждое утро заставало детей в пути, каждый вечер они делали привал на берегу в каком-нибудь защищенном месте. Там бобренок плавал всю ночь, а на рассвете всегда возвращался в палатку и засыпал в своей корзиночке, где он спокойно проводил весь день. Кое-где приходилось перебираться через отмели. Шепиэн ловко взваливал на плечи челн и нес его один, а Саджо помогала переносить поклажу. Иногда приходилось возвращаться за вещами еще раз, так как сразу все захватить было не под силу. Но дети не считали это тяжелой работой, они даже не задумывались над таким вопросом, так как привыкли к подобным путешествиям.

Так день за днем они продвигались все дальше и дальше. Две детские спины сгибались и разгибались, и весла погружались в воду и рассекали воздух в строгом и мерном ритме. А знойное солнце вставало, поднималось над ними и заходило багровым диском за темную стену леса. Так день за днем верный челн из березовой коры настойчиво и упорно вез их вперед, в далекое плавание в поисках Чикени.

На серебряной глади безбрежного озера легкий челн казался маленьким скользящим пятнышком. Дети были одни в молчаливой глуши. Казалось, они остались одни на всем свете. Но их юные сердца были полны мужества, и надежда не покидала их. Было и еще одно сердечко – оно билось с ними рядом. Обладатель его, наевшись вдоволь хлебца, спал, похрапывая в корзиночке; может быть, он и не был счастлив, но, во всяком случае, доволен.

Однажды, проснувшись рано, дети почувствовали слабый запах дыма – пахло горелым мхом, листом и травой. Где-то, по-видимому, далеко был пожар.

Но пожар оказался ближе, чем думал Шепиэн. Как только дети выплыли в озеро и оглянулись вокруг себя, они увидели огромный столб дыма, который поднимался из-за дальних холмов. Они продолжали грести, продвинулись еще немного вперед, и тогда им стало ясно, что путь их лежит по тем местам, где неистовствовал пожар.

Озеро становилось все ýже, а потом превратилось в узкий канал, через который пламя могло перекинуться мгновенно. Шепиэн решил проскользнуть по этому опасному пути как можно быстрее, чтобы выплыть в большое озеро, которое лежало впереди. Там они будут в безопасности.

Дети налегли на весла, и, пока они продвигались вперед, дым поднимался все выше и стелился все шире. Теперь это уже был не столб, а огромная белая стена, которая тянулась к самому небу, расплывалась в обе стороны до горизонта. Она становилась все плотнее и плотнее, пока не заслонила солнце. Воздух стал тяжелым, удушливым и совсем неподвижным.

Казалось, весь восток объят пожаром. И хотя пламя было еще за холмами, но уже и сюда доносился его глухой, протяжный несмолкаемый рев. С минуты на минуту этот рев становился все громче и громче – он устремился почти прямо к ним.

Дети попали в полосу пожара.

Озеро находилось еще довольно далеко, за отмелями, но нельзя было терять время, ибо пламя лесного пожара не всегда движется медленно – иногда оно несется со скоростью тридцать миль в час.

Дым, остывая, спускался вниз, стелился темной синеватой мглой по всей земле, скрывая дали, заволакивая пеленой ближние предметы. Вскоре ничего не стало видно, кроме ряда деревьев у самого берега; чтобы не сбиться с пути, дети не выпускали деревьев из виду и прислушивались к шуму порогов, бушующих впереди.

Наконец они достигли переката. На протяжении нескольких сот ярдов на каменистом ложе меж обнаженных гребней скал с дикой силой бурлила и пенилась вода. Это была опасная переправа. Но делать было нечего. Огибать пороги берегом, перетаскивать поклажу – на это ушло бы слишком много времени.

Пожар был уже совсем близко, наверно, за крутым поворотом реки выше порогов. Клокотание пламени заглушало гул потока. Шепиэн понял, что переправа, прежде чем они достигнут озера, будет тяжелой и стремительной, а дальше пойдут на большое расстояние отмели.

Когда челн приплыл вплотную к порогам, дым стал таким густым, что видно было только на расстоянии пятнадцати футов, и Шепиэн смог лишь найти проток к порогам.

Встав во весь рост, чтобы лучше видеть, мальчик направил челн к стремнине. В одно мгновение дети очутились в неистовом, кипящем, седом потоке. И хотя Шепиэн почти ничего не мог разглядеть сквозь дым, он ловко вел свое каноэ по изломанному, трудному протоку между скал.

Огромные косматые волны, шипя, набросились на легкую ладью, швыряли ее из стороны в сторону. Темные вздувшиеся водяные громады обхватили ее, как страшные чудовища, захлестывали через борт и грозили утопить. Маленькие кружащиеся водовороты коварно цеплялись за весла, а лодка, как дикий конь, неистово мчалась между черными, страшными скалами, которые, казалось, сдвинулись тесней, чтобы растерзать ее на части.

Рокоту бушующих волн грозно вторил глухой рев пожара. Дым валил через узкую полоску воды густыми клубами, а маленький челн все мчался и мчался вперед, унося своих гребцов от гибели.

Сонный узник берестяной темницы пробудился, встревоженный шумом, и, почуяв что-то страшное, присоединил свой слабый голос к мощному реву стихии. Он раскачивал свою корзинку так неистово, что пришлось урвать мгновение и притиснуть свертком берестяную крышку.

Шепиэн изо всех своих детских сил боролся с мчавшимся потоком. Мальчик ловко поворачивал челн то в одну, то в другую сторону, заставляя его качаться на волнах, скользить по омутам и водоворотам, вставал, чтобы разглядеть путь, и снова направлял челн в седую пучину.

А Саджо усердно налегала на весла, отталкивалась, гребла и табанила, послушная возгласам брата:

– Гиюканик!.. (Направо!)

– Машканик!.. (Налево!)

– Уибеч!.. (Быстрый ход!)

– Пибеч!.. (Тихий ход!)

Брызги пеленой отлетали от лодки, а иногда и заливали ее, так что Саджо, сидевшая впереди, скоро промокла до нитки.

Если бы не дым, застилавший путь, Шепиэн не стал бы тревожиться – он, как и все индейцы племени оджибуэй, молодые и старые, отлично владел челном и даже в юности знал тайны движения воды. Не раз приходилось ему переправляться по этим порогам с отцом.

Саджо ничего не боялась рядом с братом. Она смеялась, и визжала, как будто это была интересная игра, и выкрикивала что-то, подгоняя каноэ, как делал это отец и другие индейцы во время опасного плавания, – тогда она, Саджо, только наблюдала за ними с берега.

Но Шепиэн хорошо понимал, какая большая опасность грозила им, и не издавал ни звука, кроме команд, которые он, как капитан своего маленького корабля, выкрикивал громким голосом; и, когда можно было оторвать глаза от бурлившей воды, он с тревогой смотрел в сторону огненного врага. Пожар догонял их с быстротой ветра, спускался вниз по холмам, расстилался багряным морем, взвивался рокочущими змеями по макушкам пылающего леса.

Один раз, когда Шепиэн оглянулся назад, он увидел, что пламя перекинулось через узкий поток позади них. Теперь оставалась одна дорога – вперед.

Клубы дыма, повисшие в воздухе, становились все темнее и темнее, пока наконец свет не померк; казалось, что сумерки спустились очень рано. Уже почти ничего не было видно. Все кругом стало каким-то диковинным. Дети продолжали свой путь словно во сне.

Изо всех сил гнал свой челн Шепиэн – он хорошо знал, что если они задержатся, то гибель неизбежна: они сгорят или задохнутся. Теперь отмели были уже недалеко, а за ними находилось озеро, до которого они должны добраться во что бы то ни стало. Кончились пороги. Челн проскочил в тихую заводь. Здесь детей окружили какие-то странные движущиеся тени, едва заметные сквозь облака дыма. Это звери лесной глуши со всех сторон мчались вдоль берега, плыли по воде, барахтались на отмелях – в одиночку, парами, стадами. Все они ринулись к озеру, каждый спасал свою жизнь.

Животные, которые редко рисковали ступить в воду, теперь плыли по озеру: белки, кролики и даже дикобраз. Олень перепрыгнул через заросли кустов, мелькая своим белым хвостом и озираясь вокруг широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Медведь мчался быстрым и неуклюжим галопом; два волка бежали легко и стремительно рядом с оленем – их обычной добычей, но на этот раз хищники даже не удостоили его взглядом. Потому что сейчас не существовало врагов, никто не был ни голоден, ни жесток, никто никого не боялся. И все обитатели леса, те, кто передвигался по земле, кто парил в воздухе и кто плавал в воде, – звери, птицы, пресмыкающиеся, – все спасались бегством от самого безжалостного из всех недругов, смертельного для каждого из них, от страшного врага их дикой родины – лесного пожара.

Недалеко от челна глубоко в воде остановился лось-великан. Его шерсть была опалена на спине, наполовину выросший рог сломан, бока ввалились от тяжкого дыхания. Наверно, он уже взглянул в лицо гибели и мчался много миль, преследуемый огненным врагом. Могучая сила и быстрые ноги спасли зверя.

Шепиэн мог бы тронуть его веслом – огромный зверь просто не замечал детей; но вот лось передохнул немного, поплыл к берегу и побежал вместе с другими зверями, большими и маленькими, рогатыми и безрогими. В этом великом смятении все стали братьями, у всех был один путь к спасению – озеро. И вместе с ними в этой дикой и странной процессии оказались наши маленькие индейцы и их крошечный питомец.

Теперь Саджо охватил жуткий страх. Шепиэн сам был близок к отчаянию, однако не подал виду и мужественно успокаивал сестренку. И она гребла. Но лес, который всегда был их родным домом и казался таким приветливым, теперь вдруг превратился в ужасное место. Любой взрослый испытал бы такое же чувство; а эти дети – не забывайте, одному из них было одиннадцать лет, другому четырнадцать – не растерялись и боролись, как настоящие солдаты, за свою жизнь, за жизнь маленького Чилеви. Что касается Чилеви, то он был плохим для них помощником, в чем вряд ли вы сомневаетесь; наоборот, он всячески беспокоил детей и задерживал их. Инстинктивно, как и все звери, он почуял опасность, его обуял страх, а услышав звуки и запахи от мчавшихся со всех сторон зверей, он стал визжать что есть мочи, биться о крышку своей корзинки, которая теперь, наверно, казалась ему темницей; и если бы дети не догадались, как успокоить его, он скоро вырвался бы на свободу, а в воде его ни за что не найти в такой спешке и смятении.

Наконец они добрались до отмелей. Густой дым стлался, скрывая тропу; а по склону холмов с хриплым ревом уже подползал пожар, красным полыхающим пламенем он прорезал дымную мглу, обдавал жаром.

Дети выбросили челн на берег. Чилеви сейчас был в таком состоянии, что, кроме него, уже ничего не удалось бы нести. Здесь, на берегу, пока было безопасно, но что творилось на том конце отмелей, этого никто не знал. Поэтому решили Чилеви пока оставить на месте. Потребовалось лишь одно мгновение, чтобы перевернуть челн вверх дном и спрятать под него корзинку с Чилеви; челн своей тяжестью придавливал крышку корзинки бобренка (как и все бобры, когда они пугаются, Чилеви забыл прибегнуть к помощи зубов). Подхватив поклажу, дети бегом направились к озеру. Со всех сторон валили клубы черного и желтого дыма; они принимали странные формы и словно протягивали руки, чтобы поймать детей. Сквозь кружащиеся облака дыма деревья возле тропы казались высокими, темными, неподвижными призраками; то здесь, то там сквозь мглу светились красные глаза пламени.