Текст книги "Всадники ниоткуда (с иллюстрациями)"

– Возвращаемся в город, ребята, – сказал я своим спутникам. – Необходимо основательно прочистить мозги, иначе нас всех отправят в психиатрическую лечебницу. Судя по сигаретам, виски здесь не поддельное.

Но думал я о Марии.

15. ПОГОНЯ

К бару, где работала Мария, мы подошли в полдень. Вывеска и витрины бара пылали неоновым пламенем: хозяева не экономили электроэнергии даже в полуденные часы. Моя белая форменка буквально взмокла от пота, но в баре было почти прохладно и пусто. Высокие табуреты у стойки были свободны, только у окна шептались какие-то парочки да полупьяный старик в углу смаковал своё бренди с апельсиновым соком.

Мария не слышала, как мы вошли. Она стояла к нам спиной у открытого шкафа-стойки и переставляла бутылки на его стеллажах. Мы взгромоздились на табуреты и выразительно переглянулись без слов. Митчелл уже собирался было окликнуть Марию, но я предупредил его, приложив палец к губам: тест принадлежал мне.

Начинался действительно самый трудный для меня эксперимент в этом безумном городе.

– Мария, – тихо позвал я.

Она резко обернулась, словно звук моего голоса испугал её. Прищуренные близорукие глаза без очков, яркий свет, слепивший её с потолка, – все это, пожалуй, объясняло её вежливое безразличие к нам. Меня она не узнала.

Но одета и причёсана она была именно так, как я любил – простая завивка, без кинозвездных фокусов, красное платье с короткими рукавами, которое я всегда отличал среди её туалетов, – все это объясняло и другое: она знала о моём приезде, ждала меня. На сердце сразу стало легче, на минуту я забыл о своих сомнениях и страхах.

– Мария! – позвал я громче.

Кокетливая улыбка, чуть-чуть наклонённая головка, символически подчёркивающая натренированную предупредительность к заказчику, характеризовали любую девчонку из бара, но не Марию. Со знакомыми парнями она была иной.

– Что с тобой, девочка? – спросил я. – Это я, Дон.

– Какая разница – Дон или Джон? – кокетливо откликнулась она, играя глазами и по-прежнему не узнавая меня. – Что вам угодно, сэр?

– Посмотри на меня, – сказал я грубо.

– Зачем? – удивилась она, но послушалась.

И на меня взглянули не её глазищи, синие и узкие, как у девушек на полотнах Сальвадора Дали, но всегда живые, ласковые или гневные, а холодные мёртвые глаза Фрича, глаза девушки из табачного киоска, глаза водителя растаявшей на шоссе машины – стеклянные глаза куклы. Заводная машинка. Оборотень. Нежить. Словом, тест не удался. В городе не было живых людей. И мгновенно пришло решение – бежать. Куда угодно, только скорее. Пока не поздно. Пока не обернулась против нас вся эта проклятая страхота.

– За мной! – скомандовал я, соскакивая с табурета.

Толстяк ещё недоумевал, ожидая обещанной выпивки, но Митч понял. Славный малый – он всё схватывал на лету. Только спросил, когда мы выходили на улицу:

– А где ж я теперь найду хозяина?

– Нет здесь твоего хозяина, – сказал я. – Нет людей. Оборотни. Нечисть.

Толстяк вообще ничего не понял, но послушно затрусил за нами: оставаться одному в этом диковинном городе ему явно не хотелось. Боюсь, что не совсем все дошло и до Митчелла, но он, по крайней мере, не рассуждал: уже видел чудеса на дороге, хватит!

– Ну что ж, смываться так смываться, – заметил он философично. – А ты помнишь, где оставил машину?

Я оглянулся. На углу моего «корвета» не было, очевидно, он остался где-то ближе или дальше по улице. Вместо него у тротуара в двух-трех метрах от нас дожидалась чёрная полицейская машина, тоже с зажжёнными фарами. Несколько полицейских в форме находилось внутри, а двое – сержант и полисмен с перебитым носом, должно быть бывший боксёр, – стояли рядом у открытой дверцы. Напротив, у подъезда с вывеской «Коммершел банк» стояли ещё двое. Все они, как по команде, уставились на нас таким же неживым, но пристальным, целеустремлённым взором. Мне это совсем не понравилось.

Сержант что-то сказал сидевшим в машине. Прицельный взгляд его настораживал. Они определённо кого-то ждали. «Не нас ли?» – мелькнула мысль. Мало ли что может случиться в этом придуманном городе!

– Скорее, Митч, – сказал я, осматриваясь, – кажется, влипли.

– На ту сторону! – сразу откликнулся он и побежал, лавируя между стоявшими у тротуара машинами.

Я ловко увернулся от чуть не наехавшего на меня грузовика и тотчас же оказался на противоположной стороне улицы, подальше от подозрительной чёрной машины. И вовремя! Сержант шагнул на мостовую и поднял руку:

– Эй, вы, стоять на месте!

Но я уже сворачивал в переулок – темноватое ущельице между домами без витрин и без вывесок. Толстяк с несвойственной его комплекции быстротой тут же догнал меня и схватил за руку:

– Посмотрите, что они делают!

Я взглянул. Полицейские, развернувшись цепочкой, перебегали улицу. Впереди, посапывая, бежал мордастый сержант, расстёгивая на ходу кобуру. Заметив, что я обернулся, он крикнул:

– Стой! Стрелять буду!

Меньше всего мне хотелось познакомиться с системой его пистолета. Особенно сейчас, когда я разгадал происхождение этого города и его населения. Но мне везло: я услышал свист пули, когда уже нырнул за кузов отдыхавшей у тротуара пустой машины. Эта сжатая цепочка притёртых бок о бок автомобилей облегчала нам маневрирование. Поразительно, с какой ловкостью, подгоняемые страхом, Бейкер и Митч ныряли, присаживались или, согнувшись крючком, перебегали открытое пространство переулка.

Я знал этот переулок. Где-то поблизости должны быть два дома, разделённые воротами-аркой. Через эту арку можно было попасть на соседнюю улицу, где поймать любую проезжавшую машину или неожиданно найти свою: мы ведь оставили её где-то здесь, на углу такого же переулочного ущелья. Кроме того, можно было скрыться в мастерской, где вечно что-то чинилось или паялось. Неделю назад, когда мы здесь проходили с Марией, мастерская была пуста, на двери висел замок под табличкой «Сдаётся внаём». Я вспомнил об этой мастерской, когда свернул в арку-воротца. Полицейские застряли где-то сзади.

– Сюда! – крикнул я спутникам и рванул дверь.

Замок и табличка по-прежнему висели на ней, и рывок не открыл нам входа. Мой удар плечом пошатнул её, она затрещала, но удержалась. Тогда ударил всем корпусом Митчелл. Дверь охнула и со скрежетом рухнула наземь.

Но входа за ней не было. Она никуда не вела. Перед нами темнел проем, заполненный плотной, чёрной как уголь массой. Сначала мне показалось, что это просто темнота неосвещённого подъезда, куда не проникает солнечный свет в этом ущелье. Я было рванулся вперёд, в темноту, и отскочил: она оказалась упругой, как резина. Теперь я отчётливо видел её – вполне реальное чёрное ничто, ощутимое на ощупь как что-то плотное и тугое, надутая автомобильная камера или спрессованный дым.

Тогда рванулся Митч. Он прыгнул в эту зловещую темноту, как кошка, и отлетел назад, как футбольный мяч. Это ничто просто отшвырнуло его – оно было непроницаемо, вероятно, даже для пушечного снаряда. Я подумал – и это моё твёрдое убеждение, – что весь дом внутри был такой же: без квартир, без людей, одна чернота с упругостью батута.

– Что это? – испуганно спросил Митчелл.

Я видел, что он опять испугался, как утром на автомобильной дороге в город. Но заниматься анализом впечатлений не было времени. Где-то совсем близко послышались голоса преследователей. Вероятно, они вошли в арку. Но между нами и густой пружинящей чёрной массой было узкое, не шире фута, пространство обычной темноты – вероятно, той же черноты, только разреженной до концентрации тумана или газа. То был типичный лондонский смог, в котором не видишь стоящего рядом. Я протянул руку: она исчезла в нём, как обрезанная. Я встал и прижался к спрессованной черноте в глубине дверного проёма и услышал, как вскрикнул шёпотом Бейкер:

– Где же вы?

Рука Митча нашла меня, и он тотчас же сообразил, в чём наше спасение. Вдвоём мы втащили в проем толстяка коммивояжёра и постарались раствориться в темноте, вжимаясь и вдавливаясь до предела, чтобы предательское упругое ничто за ней не выбросило нас наружу.

Дверь мастерской, где мы прятались, находилась за углом выступавшей здесь каменной кладки. Полицейские, уже заглянувшие в переулок, не могли нас увидеть, но даже идиот от рождения мог сообразить, что пробежать переулок во всю длину его и скрыться на смежной улице мы всё равно не успели бы.

– Они где-то здесь, – сказал сержант: ветер донёс к нам его слова. – Попробуй по стенке!

Грохнули автоматные очереди, одна… другая… Пули не задевали нас, скрытых за выступом стены, но свист их и скрежет о камень, стук отбитых кусков штукатурки и кирпича и тяжёлое дыхание трех человек, зажатых в потный клубок в темноте, были нелёгким испытанием даже для крепких нервов. Я очень боялся: вдруг толстяк сорвётся, и легонько сжал ему горло. Пикнет, думаю, – нажму посильнее. Но выстрелы уже гремели на противоположной стороне улицы, полицейские простреливали все подъезды и ниши. Однако не уходили: у них был инстинкт ищеек и собачья уверенность в том, что дичь всё равно никуда не уйдёт. Я знаю эту породу и шепнул Митчеллу:

– Пистолет!

Я не сделал бы этого в нормальном городе с нормальными полицейскими даже в аналогичной ситуации, но в городе оборотней все средства годились. Поэтому рука без трепета нашла в темноте протянутую мне сталь митчелловской игрушки. Осторожно выглянув из-за выступа, я медленно поднял её, поймал в вырез прицела щекастую морду сержанта и нажал на спусковой крючок. Пистолет коротко грохнул, и я увидел явственно, как дёрнулась голова полицейского от удара пули. Мне даже показалось, что вижу аккуратную круглую дырочку на переносице. Но сержант не упал, даже не пошатнулся.

– Есть! – радостно воскликнул он. – Они за углом прячутся.

– Промазал? – горестно спросил Митчелл.

Я не ответил. Готов был поклясться, что пуля угодила полицейскому оборотню прямо в лоб, – я не мог промахнуться: призы за стрельбу имел. Значит, эти куклы неуязвимы для пуль. Стараясь унять дрожь в коленях, я, уже не целясь, выпустил в щекастого сержанта всю оставшуюся обойму. Я почти физически ощущал, как пуля за пулей входили в ненавистное тело оборотня.

И опять ничего. Он даже не почувствовал, даже не отмахнулся. Может быть, внутри у него была такая же чёрная резина, как и та, у которой мы прятались?

Я бросил ненужный уже пистолет и вышел из-за угла. Не всё ли равно: один конец.

И тут произошло нечто – я бы не сказал, неожиданное, нет, – что-то уже давно начало изменяться в окружающей обстановке, только мы в пылу борьбы не обратили на это внимания. Воздух алел по малости, словно его подкрашивали фуксином, потом побагровел. Последнюю обойму я выпустил в сержанта, почти не различая его, как в дыму. А когда упал пистолет, я машинально взглянул на него и не увидел: под ногами был густой малиновый кисель, да и кругом всё было окутано таким же туманом. Только полицейские фигурки впереди тускло маячили, как багровые тени. А туман все густел и густел, пока наконец не уплотнился до такой степени, что казался уже не туманом, а жидкой овсянкой с клубничным вареньем. Однако ни движений, ни дыхания он не стеснял.

Не знаю, сколько времени он окутывал нас, – минуту, полчаса, час, но растаял незаметно и быстро. А когда растаял, нам открылась совсем другая картина – ни полицейских, ни домов, ни улицы, только кирпичная, выжженная солнцем пустыня и небо с высокими, нормальными облаками. Вдали темнела дымчатая лента шоссе, да на колючей проволоке перед ней висела вздёрнутая на дыбы злосчастная машина толстяка коммивояжёра.

– Что это было? Сон? – спросил он. Голос его от волнения прозвучал с неестественной хрипотцой, словно язык все ещё не повиновался ему: так учатся говорить люди, временно потерявшие речь.

– Нет, – я успокаивающе похлопал его по плечу, – не хочу утешать вас: не сон. Явь. И мы единственные её участники.

Я ошибся: не единственные. Нашёлся ещё свидетель, наблюдавший со стороны эту картину. Вернее, мы сами нашли его. Пешком через четверть часа мы добрались до мотеля – древнего, почерневшего от времени строения рядом с новеньким гаражом из сборного железобетона и органического стекла в дюралевых переплётах. И Джонсон, как ему и было положено, сидел на ступеньках каменной лесенки. Он вскочил нам навстречу, неестественно и непонятно обрадованный.

– Дон? – неуверенно спросил он. – Откуда?

– Из самого пекла, – сказал я. – Из его земного филиала.

– Ты был в этом Содоме? – Он почти с ужасом посмотрел на меня.

– Был, – подтвердил я. – Все расскажу, только принеси чего-нибудь прохладительного. Если только ты не мираж.

Нет, он был не мираж. И виски со льдом тоже не мираж. И так приятно было присесть на ступеньках и услышать рассказ о том, как выглядел со стороны этот город, о котором ещё в Писании было сказано: «земля еси и в землю отыдеши».

Джонсон увидел его внезапно. Сидел, дремал, вдруг очнулся, посмотрел кругом и обмер: слева, где ничего, кроме ссохшейся глины, никогда не было, вырос город-близнец. Направо Сэнд-Сити и налево Сэнд-Сити. «Подумал было: конец света! Не пьян, а в глазах двоится. Ушёл в дом, вернулся – все то же: посреди я, а по бокам за милю два города-брата, как Содом и Гоморра. Не мираж ли? Бывает, пустыня всё-таки. А город-близнец тут как тут, не испаряется и не тает. И, как на грех, на шоссе ни одной машины. А потом вдруг стемнело, заволокло, туман не туман, дым не дым, словно туча на землю легла, как в ветреные закаты, оранжево-красная». Слушая рассказ Джонсона, я заметил, что цвета все видели при этом по-разному – туман то малиновый, то вишнёвый, то багровый, то алый. Но и он рассеялся, а тут и мы подошли.

Потом и Мария уже по-своему рассказала мне об этом тумане. Она действительно ждала меня, и платье на ней было такое же, как и у заводной куклы-призрака. Она же и сообщила нам, что произошло в городе. Об этом я не пишу – посылаю пару газетных вырезок. Вы лучше меня разберётесь в этой страхоте».

Я отложил последний листок письма и подождал, пока не дочитала Ирина. Мы посмотрели друг на друга и не нашли слов. Вероятно, каждый подумал: неужели наша обыкновенная земная жизнь может где-то соприкасаться со сказкой?

16. МОСКВА-ПАРИЖ

Вырезка из газеты «Сэнд-Сити трибюн», присланная Мартином, сообщала о следующем:

«Вчера в нашем городе наблюдалось любопытное метеорологическое явление. В половине восьмого вечера, когда по всей Стейт-стрит электрическим пламенем загорелись витрины баров и кинотеатров, город окутал странный багровый туман. Впрочем, некоторым он показался фиолетовым. Собственно, это был не туман, так как видимость даже на далёком расстоянии сохранялась отличной и все окружающее представлялось отчётливым и ясным, как летним утром в погожий безоблачный день. Правда, туман потом сгустился и стал похожим на обычный калифорнийский смог, хорошо знакомый каждому лосанджелесцу. У нас уверяют, что он ещё гуще лондонского. Как долго он уплотнялся и густел, никто точно не знает, вероятно, не слишком долго, потому что большинство опрошенных нами свидетелей утверждают, что туман почти всё время оставался прозрачным, только все окружающее – и дома, и люди, даже самый воздух – приобрело густо-малиновый, почти пунцовый оттенок, словно вы смотрели в очки с красными стёклами. Сначала люди останавливались, глядели на небо, но, не заметив там ничего особенного, спокойно продолжали свой путь. Не отразился туман и на посещении увеселительных заведений: там его попросту не заметили. Наблюдалось это явление около часу, после чего туман, если его можно назвать туманом, рассеялся и город приобрёл свой обычный вечерний облик.

Гостящий в нашем городе его уроженец, учёный-метеоролог Джеймс Бакли, которого многие помнят здесь ещё школьником, объяснил, что упомянутое явление не относится к метеорологическим. По его словам, то было, скорее всего, гигантское разреженное облако распылённых в воздухе мельчайших частиц искусственного красителя, занесённых ветром с какой-нибудь лакокрасочной фабрики в зоне ста – полутораста миль. Такое распылённое, но нерассеивающееся скопление мельчайших красящих частиц – явление редкое, но не исключительное и может переноситься на многомильные расстояния.

Возникшие в связи с этим слухи о розовых «облаках», по мнению редакции, ни на чём не обоснованы. Розовые «облака» следует искать в полярных, а не в субтропических районах материка. Что же касается бредней старика Джонсона, владельца мотеля на федеральном шоссе, уверенность в том, что он видел якобы два одинаковых города по обе стороны от его заведения, то ни редакцию, ни лиц, знающих самого Джонсона, это ничуть не удивляет. Сезон автомобильного туризма ещё не открыт, и мотель пустует. Трудно удержаться и не выпить с горя лишнюю бутылочку виски. И кто упрекнёт человека, у которого от этого двоится в глазах.

Иное объяснение случившегося предлагает нам наш мушкетёр, владелец бара «Орион» и лидер клуба «бешеных» Лемми Кошен. «Ищите красных, – говорит он, – иначе они окрасят нам не только политику, но и воздух, которым мы дышим». Не в связи ли с этим был избит при выходе из бара проезжавший наш город нью-йоркский адвокат Рой Десмонд, отказавшийся ответить на вопрос, за кого он будет голосовать на предстоящих президентских выборах. Прибывшие на место происшествия полицейские, к сожалению, не смогли обнаружить виновных».

Интервью с адмиралом Томпсоном, опубликованное журналом «Тайм энд пипл», было озаглавлено так:

«СЭНД-СИТИ – ЗАЧУМЛЁННЫЙ ГОРОД, – ГОВОРИТ АДМИРАЛ. —

ИЩИТЕ АХИЛЛЕСОВУ ПЯТУ У РОЗОВЫХ «ОБЛАКОВ».

«За последние дни маленький южный городок на федеральном шоссе N66 приковал внимание всей Америки. Газеты уже опубликовали сообщения о красном тумане, внезапно окутавшем город, и рассказ коммерческого агента Лесли Бейкера о странных событиях в городе-двойнике. По этому поводу наш корреспондент беседовал с отставным адмиралом Томпсоном, участником американской антарктической экспедиции и первым очевидцем действий розовых „облаков“.

– Ваше мнение о событиях в Сэнд-Сити, адмирал?

– Просто Томпсон. Частное лицо без мундира. А моё мнение – это тревога обыкновенного человека о будущем человечества.

– Вы считаете, что есть основания тревожиться?

– Да. «Облака» уже не ограничиваются моделированием отдельных личностей, а синтезируют целые общественные массивы. Я приведу только последние примеры: океанский лайнер «Аламейда» со всей командой и пассажирами, универмаг в Буффало в день распродажи и завод пластмасс в Эвансвилле. Не может же сниться всем очевидцам один и тот же сон, будто бок о бок вырос, а потом исчез завод-двойник, завод-копия. Меня никто не уверит в том, что это был мираж, вызванный разницей температур в неодинаково нагретых слоях воздуха. И неважно, что его существование измерялось минутами. Важно то, что никто не ответит мне со всей убеждённостью, какой из двух заводов исчез и какой остался!

– Говоря о событиях в Сэнд-Сити, вы сказали в клубе «Аполло», что город зачумлён. В каком смысле?

– В прямом. Город требует изоляции, систематических тестов и неослабного наблюдения в дальнейшем. Проблема та же: люди или двойники? К сожалению, ни власти, ни общество не проявляют должного внимания к этой проблеме.

– А вы не преувеличиваете, сэр? – возразил наш корреспондент. – Разве можно упрекнуть страну в равнодушии к пришельцам?

Адмирал ответил не без иронии:

– Нельзя, конечно, если говорить о юбках «розовые облака» и о причёсках «всадники ниоткуда». Или, скажем, о съезде спиритов, объявившем «облака» душами умерших, вернувшихся в мир с даром божественного могущества. Какое уж тут равнодушие! Или вы имеете в виду сенаторов-флибустьеров, произносящих о «всадниках» двенадцатичасовые речи, чтобы провалить законопроект о налогах на крупные состояния? Или биржевых маклеров, использующих «облака» для игры на понижение? Или проповедников, провозгласивших завтрашнюю кончину мира? Или, может быть, продюсеров таких фильмов, как «Боб Меррил – победитель „всадников ниоткуда“? Все это лопнувшая канализационная труба, не больше, а я говорю о другом…

– О войне?

– С кем? С «облаками»? Я не идиот, чтобы считать человечество достаточно вооружённым для борьбы с цивилизацией, способной из ничего создавать любые атомные структуры. Я говорил об изгнании «облаков», вернее, о необходимости найти способы, которые могли бы способствовать такому изгнанию. Ведь при всём могуществе этой цивилизации, – добавил адмирал, – у неё может оказаться слабое место, своя ахиллесова пята. Тогда почему бы нам не поискать её? Мне кажется, что наши учёные не слишком энергично стремятся к контактам, причём не только в смысле взаимопонимания между людьми и пришельцами, но и в смысле прямого, непосредственного, так сказать, пространственного сближения с гостями из космоса для их изучения и наблюдения. Почему до сих пор не обнаружена их земная стоянка, штаб-квартира на нашей планете? Я бы послал туда не одну экспедицию, чтобы наряду с другими проблемами поискать и проблему их уязвимости, их ахиллесову пяту. Тогда все дальнейшее предстало бы для нас совсем в другом свете».

В этой, хотя и крикливой, журнальной заметке адмирал отнюдь не показался мне ни чудаком, ни маньяком, ни просто неумным человеком, которому дали возможность высказаться перед тысячами читателей. Но я невольно подумал, что его последовательная, фанатическая предубеждённость может оказаться в будущем куда более настораживающей, чем ещё не расшифрованные действия наших гостей из космоса. На это, кстати, намекал и автор интервью, осторожно заметивший, что включение Томпсона в состав американской научной делегации на парижском международном форуме может осложнить согласованность её выступлений.

Обе вырезки вместе с письмом Мартина я передал Зернову уже в самолёте. Мы расположились как бы в отдельном купе, изолированном высокими спинками кресел от сидевших впереди и позади пассажиров. Осовец и Роговин должны были прибыть в Париж дня через два, к самому началу конгресса; мы же вылетели раньше, чтобы принять участие в пресс-конференции очевидцев и встретиться с американцами из Мак-Мердо, которые не разделяли взглядов адмирала Томпсона и у которых после его отъезда накопился собственный опыт встреч с космическими гостями. Мы только что позавтракали после отлёта из шереметьевского аэропорта, в кабине было тихо, в слабо доносившемся снаружи мерном гудении моторов тонули все местные звуки, вроде шуршания развёртываемых газет или негромких разговоров соседей. Самое подходящее время для разговора о письме Мартина. Пока Зернов читал и перечитывал листки письма, я шепнул Ирине:

– Ты помнишь письмо, конечно. Вспомни все неясные для тебя места и сформулируй вопросы. Зернов – это профессор на кафедре, который терпеть не может неточного непонимания.

– А бывает точное?

– Конечно. Я не понял того-то, в том-то сомневаюсь. А неточное – это неумение определить главную неясность, глупый вопрос и бараньи глаза.

Я тут же закрылся газетой, предпочитая не слышать ответа. К тому же все неясности мне предстояло сформулировать самому. В чём отличие оборотней Мартина от памятных двойников? Я мысленно сгруппировал их: пустые глаза, непонимание многих заданных им вопросов, автоматизм движений и действий, неверные представления о времени, граничащие с иным, чем у человека, зрением: они не видели солнца, голубого неба и не удивлялись электрическому свету на улицах. У них не было человеческой памяти: девушка Мартина не только его не узнала, она его просто не помнила. Пули из пистолета Мартина, пронизывавшие их насквозь, не причиняли им никакого вреда: значит, и внутренняя структура их была иной, чем у человека. По-видимому, на этот раз «облака» не копировали людей, а создавали лишь внешне похожих роботов с ограниченной в каких-то пределах программой. Итак, первая нелепость: почему изменился метод моделирования и в каких именно пределах он изменился?

Но, кроме людей, «облака» моделировали и вещи. Дубликат нашего снегохода был настоящим. Настоящими были и вещи в городе Мартина. Прохладительные напитки можно было пить, сигареты можно было курить, на автомобилях можно было ездить, а пули из полицейских автоматов пробивали даже камень. В домах были настоящие окна и двери, в настоящих кафе торговали настоящим кофе и сосисками, и владелец настоящей автоколонки продавал вам настоящее масло и настоящий бензин. И в то же время настоящие автомобили возникали как призраки на шоссе, пересекающем город, возникали ниоткуда, из пустоты, и на противоположном конце его исчезали так же призрачно и в такой же пустоте, превращаясь в ничто, в облако пыли, вздыбленной только что шуршавшими по асфальту колёсами. И не все двери в домах куда-то вели, некоторые не вели никуда, за ними была та же пустота, только непроницаемая и чёрная, как спрессованный дым. Значит, и в моделировании окружающего человека материального мира была какая-то иная система, в чём-то его ограничивающая. Сформулируем вторую неясность: почему иная система, в каких целях и чем ограниченная?

И ещё неясность: в создании самолёта-двойника на пути из Мирного в Москву Зернов уже допускал возможность иной системы моделирования. Совпадала ли она с описанной Мартином?

– В какой-то степени, – ответил, подумав, Зернов. – По-видимому, «облака» создают разные модели по-разному. Вы помните багровый туман в самолёте, когда не было видно сидевших рядом? В Сэнд-Сити даже неизвестно точно, достиг ли туман такой же густоты; газета пишет, что воздух был прозрачен и чист, только окрашен или подсвечен красным. Должно быть, с густотой и плотностью этого газа связан и характер модели. Я думаю, что люди в призрачном городе Мартина ещё в меньшей степени люди, чем пассажиры нашего двойника-самолёта. Почему? Попробуем разобраться. Помните, я ещё в Карачи говорил вам, что люди в нашем самолёте моделированы не во всей их биологической сложности, а только в их специальной функции. Вся сложная психическая жизнь человека отключалась, вычёркивалась: создателям модели она была не нужна. Но пассажиры нашего самолёта – это ведь не просто пассажиры Аэрофлота. Разве их связывало социально только путешествие? Было и многое другое: совместно прожитый год, работа, дружеские или неприязненные отношения с соседями, планы на будущее, мечты о воссоединении с любимыми и родными. Все это расширяло и усложняло их пассажирскую функцию. Потому и создателям модели пришлось, вероятно, усложнить её, сохранить какие-то ячейки памяти, какие-то мыслительные процессы. Я думаю, жизнь в самолёте-двойнике протекала подобно нашей.

– Или повторялась, как магнитофонная запись, – сказал я.

– Едва ли. Они создают модель, а не шаблон. Даже в городе Мартина жизнь не повторяла происходившее в реальном Сэнд-Сити. Например, полицейская охота. Но обратите внимание: люди в этой модели города ещё более удаляются от людей. Воспроизводится голая функция: прохожий идёт, гуляющий гуляет, водитель ведёт машину, торгующий продаёт или предлагает товар, покупатель покупает или отказывается от покупки. И только. При всём том они не куклы. Они могут думать, соображать и действовать, но только в пределах функции. Скажите официантке в кафетерии моделированного города, что вам не нравятся сосиски. Она тотчас же ответит, что консервированные сосиски не портятся, что банка была вскрыта четверть часа назад, но, если вам угодно, она заменит их бифштексом, прожаренным или с кровью, по вашему вкусу. Она может и пококетничать с вами, даже сострить, если она остроумна, – это тоже входит в её профессиональную функцию. Поэтому она и не вспомнила Мартина: он не был связан с её работой.

– Но почему о нём вспомнили полицейские? – спросила Ирина. – Он не ограбил банк, не покушался на карманы прохожих и не боксировал в пьяном виде на улице. Где же связь с функцией?

– А помните вырезку из газеты? Во время тумана был избит какой-то нью-йоркский адвокат. Полиция прибыла слишком поздно и, к сожалению, не нашла виновников. Вы обратили внимание на это «к сожалению»? Полиция, конечно, знала виновников и не собиралась их искать. Но почему бы не найти им замену? Каких-нибудь пьяниц или бродяг? На это и были нацелены полицейские. В реальном Сэнд-Сити они никого не нашли. В моделированном городе им подвернулся Мартин с приятелями.

– Хотел бы я быть на его месте, – сказал я с завистью.

– И получить пулю в лоб? Пули-то были настоящие.

– И у Мартина были настоящие. Может, мазал?

– Не думаю, – сказал Зернов, – просто травмы, опасные для человека, безопасны для этих биоголемов. Едва ли их организм был похож на человеческий.

– А глаза? Они же видели Мартина.

– Кроссворд, – засмеялась Ирина, – подставляете слова в клеточки, а слова не те. Что-то совпадает, что-то нет.

– Конечно, кроссворд, – весело откликнулся Зернов. – А что же ещё? Положить бы этого полицейского на хирургический стол да и вскрыть ему брюхо. Вот бы и увидели, есть ли у него кишки и желудок. А что мы имеем для решения задачи? Логарифмическую линейку? Микроскоп? Рентген? Смешно. Пока у нас нет ничего, кроме логики. Ну и слова не те. Кстати, и глаза не те, – ответил он уже на мою реплику. – Видели Мартина, но не видели солнца. Не наши глаза. Потому что были запрограммированы на существование лишь в пределах какого-то моделированного часа. Само время было моделировано. И проезжавшие по шоссе машины моделировались в движении в пределах того же отрезка времени и того же отрезка пространства. Вот и получилось, что в городе-двойнике они возникали ниоткуда и пропадали в никуда. Кроссворд, – засмеялся он.

– Камуфляж, – прибавил я, – вроде их домов. Снаружи стенка как стенка, а внутри пустота. Чёрное ничто. А посмотреть бы хотелось, – опять вздохнул я. – Едем как очевидцы, а видели тютельку.

– Ещё увидим, – загадочно произнёс Зернов. – Мы с вами, как и Мартин, меченые. Они ещё нам покажут кое-что новенькое, может, случайно, может, и сознательно. Боюсь, что покажут.

– Боитесь? – удивился я.

– Боюсь, – сказал Зернов и замолчал.

Самолёт, пробив облака, уже снижался навстречу большому, едва различимому в сиреневой дымке городу со знакомым с детства силуэтом ажурной башни Эйфеля. Издали она казалась обелиском из тончайших нейлоновых нитей.