Текст книги "Город призраков"

В молчании они пересекли улицу. Пацан шел, подняв голову, ветер развевал его волосы, а на лице была отчаянная решимость. Он что-то шептал одними губами, но это невозможно было понять. Совершенно не сопротивляясь, ребенок дал завести себя в проем, где они и остановились.

– Ты, наверное, уже все понял, – сказал вдруг Рамена, – не зря идешь так спокойно.

Ребенок кивнул, и внезапно у него из глаз покатились крупные слезы.

– Тролли, – сказал он, – тролли едят маленьких детей.

– Вроде того, – произнес Рамена, – но если бы не приказ Ворона, я ни за что бы это ни сделал. Но... ты не понимаешь и не поймешь, Ворона нельзя ослушаться. Он даже не убьет меня, нет, просто лишит своей защиты. А это... это страшно.

Мягко выговаривая это мальчику, Рамена достал из внутреннего кармана финку. Лезвие ее поблескивало. Надо было наточить, а то затупилось и теперь будет скорее рвать, чем резать. Со вздохом слуга Ворона повернул ребенка лицом к стене. Он ведь не садист, нет, просто скромный вестник новой эпохи. Задрал своей жертве голову и приложил лезвие ножа, собираясь с духом.

– Эй, там! – крикнули у входа в проем.

Рамена сжал зубы. Ну почему так не вовремя?! Почему все время кто-то мешает?! Кинул быстрый взгляд на человека, маячившего у входа.

Час от часу не легче! Это одна из целей – давешний журналист из дома на Школьной. Секунду слуга Ворона раздумывал, что делать: прикончить пацана и бежать, или попытаться убить еще и этого.

– Ники-и-та! – донесся неожиданный крик из-за ограды детского сада. – Трифонов!! Ну где же он!

Воспитательница. Хватилась.

А вроде бы окончательно покорившийся мальчик вдруг спутал окончательно все планы. Немыслимым образом изогнувшись, он выскользнул из-под лезвия и со всех ног побежал к журналисту, который, видимо, все еще пытался понять, что происходит.

Вне себя от злости Рамена кинулся за ним, но тут к силуэту журналиста присоединился еще один, раздался короткий вопрос:

– Что происходит?

Журналист что-то сказал, указал рукой на Рамену. В этот момент дите добежало, наконец, до них и с ревом обхватило руками штанину бездарного писаки. При этом маленький ублюдок безостановочно выкрикивал:

– Тролль!! Тролль!!!

Все было ясно. Ко второму силуэту присоединился третий, к Рамене уже бежали люди, и потому слуга Ворона, спрятав нож, кинулся назад во тьму. Переулок этот он знал хорошо, и где-то через сто метров заскочил в сквозной подъезд, который благополучно вывел его в один из проходных дворов. Здесь погоня отстала.

На душе было мерзко. Не хотелось возвращаться домой и сообщать демонической птице об очередном провале. Ну почему так получается, почему?

– Ненавижу... – процедил брат Рамена улице, ветру и небу над головой. Но конкретизировать мысль не стал.

Покоя, очень хочется покоя. Может быть, все-таки стоит вернуться в деревянный домик и подремать там, невзирая на похабные надписи и дерьмо?

Мысль была абсолютно ненормальной, и Дмитрий Пономаренко это прекрасно понимал. Поэтому он стиснул зубы и направился домой, выместив по пути злобу на стайке ворон, роющихся в разворошенном мусорном баке. Подхватив с земли половинку кирпича, брат Рамена, нелюбимый сын своей матери, со всей дури зашвырнул его в самую гущу птиц. Хрипло каркая, вороны взметнулись в воздух, оставив на земле у бака одну свою товарку. Рамена подошел к умирающей птице и уставился в ее бессмысленные глаза.

Хотя нет – не бессмысленные. У птицы были глаза Ворона, красные уголья которых, похоже, теперь будут видеться Рамене на каждом шагу.

3

Все случилось так, как ему и предсказывали. На землю пала новая ночь, тихая и прохладная, принесшая с собой запах влаги и людских тревог.

И эту ночь встретил Павел Константинович Мартиков, бывший старший экономист бывшего «Паритета», сидя на крыше пятиэтажного дома из белого кирпича. Дом был старый, шиферная его кровля потемнела, а поржавевшие антенны торчали наподобие железных кактусов. Еще здесь было много проломов, и острые шиферные края угрожающе уставились в небо. Из дыр тянуло сыростью. Там гнездились голуби, а также мыши, крысы и прочие писклявые твари. Вот и с того места, где сидел Мартиков, была виден один такой пролом, в котором четко различались белесые хрупкие кости.

С наступлением темноты на небо заполз толстый раздувшийся месяц. Блеклый и холодный свет его пал на город и окрасил все в оттенки голубого и серого.

Месяц сразу приковал взгляд Мартикова. Толстый светящийся ломоть сыра, при взгляде на него у Павла Константиновича пробуждались какие-то скрытые, древние рефлексы. Месяц был бледно-желтым, так почему же при взгляде на него Мартикову видится багрянец?

Кровь? После его героического отказа от страшного задания прошло всего несколько дней. Но изменения, кромсающие душу и даже тело, происходили все быстрее.

Тот случай на улице – он был далеко не последним. Каждую ночь приходили сны. Они были однообразны, примитивны и пугающи этой своей примитивностью. Каждую ночь, во сне, Мартиков охотился. И почти каждый раз настигал свою добычу. Хруст костей, запах и вкус горячей крови – это сводило с ума!

Были изменения и внешние. Мартиков заметил, что у него чрезмерное количество волос. Он брился каждый день, с утра, а к вечеру у него уже вырастала короткая, но вполне оформившаяся бородка. Причем волосы были жесткие и колючие, настоящая шерсть. С каждым новым утром Павел Константинович замечал, что волос становится все больше, и они растут уже и там, где их отродясь не было. Шевелюра у начавшего лысеть в тридцать пять лет Мартикова стала вдруг очень густой и с трудом поддавалась расческе. Обломав на несчастном инструменте пару зубьев, он плюнул на это дело, и теперь на голове у него были длинные спутавшиеся пряди.

А вчера... вчера он обнаружил, что спина тоже покрыта жестким курчавым волосом. И кроме того, опасения вызывала форма его ушей. Разве они были такие заостренные? Он больше не чистил зубы, они и так оставались крепкими и белыми. А как-то раз Павел Константинович выплюнул в раковину пару желтоватых коронок, а когда пощупал языком места, где они раньше обретались, то обнаружил там зубы – абсолютно целые и здоровые.

Может быть, только в этом и был плюс всего происходящего. Теперь Мартиков понимал, что типам из «сааба» совершенно не нужно было заставлять исполнить их жуткое поручение силой, достаточно было просто пустить все на самотек. Гнусные демонические твари!

Павел Константинович сжал кулаки с крепкими темными ногтями и глухо зарычал. Прозрачная слюна сорвалась с вывороченных губ и шмякнулась на крышу, откуда и потекла вниз, стремясь достигнуть белеющих, словно облитых фосфором костей анонимного существа.

Двойник, темный двойник! Теперь-то Мартиков понимал, что это никакой не близнец, а самый настоящий зверь, неведомым образом поселившийся у него в сознании и с каждым днем обретавший все большую власть.

Не в силах скрывать происходящие с ним изменения, Мартиков ушел от жены, не говоря не слова, взяв с собой минимум вещей. Машиной он теперь не пользовался и потому шел по городу на своих двоих, кидая на прохожих мрачные диковатые взгляды. Его сторонились, в нынешнем своем виде Мартиков не внушал доверия. Он снял квартиру в Нижнем городе, очень задешево, и кроме крохотной, нещадно воняющей комнатушки приобрел еще и соседей – крупных рыжих тараканов и раздувшихся от крови прежних жильцов клопов.

В доме был выход на крышу, так что теперь каждую ночь Мартиков выползал наверх и любовался на ночное светило, тихо поскуливая от непонятных, но сильных чувств, которые мутным водопадом обрушивались на его дичающее существо. Иногда его порывало кинуться за летающими ночными птицами и хватануть их зубами.

Проблема с водой его почти не коснулась. Просто в один прекрасный день Мартиков обнаружил, что в кране нет воды. Какое-то время он терпел, а потом вышел на улицу и, подобно наркоману Хромову, припал в обширной луже, чем поверг в шок проходивших мимо горожан. Пил он не по-человечески, а по-собачьи – старательно лакая языком. Потом он поднял голову и испуганно оглядел прохожих. Лицо его было заляпано черной грязью, глаза горели какой-то нечеловеческой радостью. После чего Мартиков поднялся и побежал прочь, содрогаясь от только что совершенного поступка.

Несмотря на грязное, кишащее заразой питье, Павел Константинович не только не заболел, но и вообще не почувствовал хоть какое-то недомогание. Видимо, и желудок его (с гастритом и нарождающейся язвой) успел перестроиться и мог теперь принимать все, что угодно. В один прекрасный день Мартиков зашел на рынок и купил мяса – сырого, сероватого тухлого оттенка, и оттого чрезвычайно дешевого. Во время покупки он старательно убеждал себя, что приготовит из него гуляш или что-нибудь в этом роде. Но в тот же вечер не утерпел, выхватил полузамерзший кусок из холодильника и вонзил в него свои новые крепкие зубы. Минут пять он млел от острого наслаждения, потом то, что осталось от человека, возмутилось и его вырвало в заляпанную ржавыми потеками раковину. А ночью ему снова снилась погоня и сырое мясо – еще чуть живое, дергающееся и обильно разбрызгивающее кровавую влагу из разодранных вен и артерий. Жареного больше не хотелось, больше того, оно теперь вызывало отвращение и какой-то панический страх – запах дыма, огня, опасности! То ли дело этот кусок слегка протухшего мяса... так аппетитно, так близко к природе.

«Не-ет!! – вопила человеческая часть, прежний цивилизованный Мартиков. – Я не буду есть протухшее мясо, не буду! Не буду!»

Но, разумеется, он ел – Павел Константинович больше не имел власти над своими желаниями.

Дальше – хуже. Сломалась бритва, и бывший старший экономист купил себе опасную, длинную и жутковато поблескивающую. Найти ее было трудно, но покупка окупила себя – тот толстый ворс, что рос теперь у Мартикова на лице, требовал чего-то посерьезней обычных тоненьких и хлипких бритвенных лезвий.

Пару раз порезался, потом стал бриться аккуратней. Иногда вставал перед зеркалом и долго глядел в глаза отражению, пытаясь убедить себя, что никаких изменений в них не произошло. Но это ведь не так, верно? Характерный желтоватый цвет радужки – это игра освещения или так и есть? Да и разумный ли этот взгляд? Взгляд начитанного и цивилизованного человека. Мартиков жалко улыбался себе, но улыбка приоткрывала его новые острые зубы, зубы хищника.

Он помнил времена, когда собаки – забитые беспородные и холеные домашние – ластились к нему, а злющие бойцовые звери дружелюбно лизали Мартикову ладонь. Теперь собаки сторонились его, лаяли, выли самым кошмарным и тоскливым образом. Самые бойкие пытались кидаться, но, не дойдя полметра, с испуганным взвизгом отскакивали. Видимо, пах он теперь иначе. Это, кстати, замечали и в магазинах, куда он иногда заходил купить продукты.

А потом случилась эта дикая история с собакой, достойная в лучшем случае стать пищей для анекдотов, в худшем – диагнозом в карточке врача психбольницы.

Мартиков вышел из дома и направился в магазин за сырым мясом. Был солнечный яркий день, и потому он соображал более-менее нормально, пребывая в обычном для человеческой свой части состоянии вялотекущей депрессии. Не успел он отойти на полсотни метров от своей дряхлой трущобы, как повстречал собаку, мирно выгуливаемую меланхоличным хозяином. Это была овчарка, похожая на ту, что он чуть не сбил некоторое время назад – светлая, чепрачного окраса. Лица хозяина Мартиков не разглядел, потому что события стали развиваться с ужасающей быстротой.

Поравнявшись с Павлом Константиновичем, псина остановилась, уперевшись в землю четырьмя лапами, чем вывела своего владельца из состояния легкой задумчивости. Глаза животного потрясенно выпучились. Две секунды овчарка зачарованно смотрела в глаза Мартикову, а потом испустила тихий задушенный вой, с трудом прорвавшийся через перехваченную собачью глотку. Но эта псина оказалась то ли из храбрых, то ли из глупых, а может быть, это просто был изнеженный домашний пес, который привык, что ему не угрожает абсолютно ничего. Она никуда не побежала, а, уперевшись для надежности лапами в землю, оскалила внушительные белые клыки и издала низкий предупреждающий рык, который сразу вслед за испуганным взвоем прозвучал странновато.

– Фу, Норд! – строго сказал хозяин.

Норд махнул хвостом и грозно гавкнул. Павел Константинович смотрел в собачьи глаза и изо всех сил пытался себя убедить, что собака не является его кровным врагом. Тщетно! Зверь, который поселился внутри, считал иначе. И, против своей воли, бывший старший экономист издал низкий глухой рык.

Норд смутился, но зубы не спрятал, наоборот, обнажил их еще больше. Внушительные клыки, длинные и заостренные. В сознании стоявшего напротив него человека в это время происходили кардинальные изменения. Дремавший доселе в темном уголке, не признающий компромиссов зверь отпихнул в сторону хлипкую и интеллигентную человеческую часть Мартикова и полностью воцарился на рулевом мостике его сознания.

Овчарка кинула ему вызов? Хорошо. Он покажет, что надо делать с трусливыми людскими прихлебателями!

Изящным и мягким движением Мартиков присел на четвереньки. Растопыренные пальцы рук соприкасались с асфальтом, верхняя губа задралась, и зубы, показавшиеся из-под нее, почти не уступали зубам животного. На исказившемся лице ярко горели глаза – примитивными и сильными чувствами.

– Эй, что... – сказал хозяин собаки, а потом инстинктивным движением попытался притянуть животное к себе.

Поздно, не думающий и не рассуждающий больше Мартиков одним прыжком достиг овчарки и вцепился ей в морду.

Зубами!

Мартиков, сделав неуловимое движение челюстями, раскромсал собаке верхнюю челюсть.

Пес взвыл, попытался укусить Мартикова, но тот легко уклонился и, сделав головой стремительное атакующее движение, впился ей в глотку, рванул еще раз. Овчарка разразилась паническим визгом. Анонимный хозяин дергал ее за поводок, стремясь оттащить от этого безумца. А Мартиков урчал от удовольствия, выплевывая клочья густого окровавленного меха.

На заднем плане сознания человеческая его часть исходила диким воплем, не менее громким, чем тот, которым заливалась сейчас убиваемая собака.

Владелец животного проследил глазами полет обильно сочащегося кровью клочка уха и понял, что если он не вмешается, то его питомца убьют. Изо всех сил дернув за поводок (и чуть не сломав при этом животному шею), он сумел расцепить кошмарный ревущий и воющий клубок тел. Не останавливаясь, он побежал, волоча за собой овчарку, которую шатало и бросало на подгибающихся лапах. Кровь лилась с ее морды на асфальт, оставляя длинную темно-красную дорожку.

Павел Константинович на глазах у десятков прохожих гнался за ними еще полквартала, а потом остановился, победно взрыкивая, так что издалека видны были его мощные окровавленные клыки. Кто-то закричал, стал показывать пальцами, но Мартикову было плевать, он упивался победой ровно столько, сколько позволили ему угасающие инстинкты зверя. Ровно пять минут.

А потом остался только человек, стоящий на четвереньках и тяжело дышащий. Глаза его обрели обычный цвет, подернулись пеленой. Губы что-то бормотали и роняли на землю розовую пену.

В магазин он не пошел, а вернулся обратно домой. В квартиру, маленькую и затемненную. Тяжело поднимаясь по лестнице, он увидел бомжа, сидящего на площадке между вторым и третьим этажом. Типичный бомж, грязный и дурнопахнущий (новый нюх бывшего старшего экономиста был очень чувствителен), при виде Мартикова он почему-то резко вскочил и прижался спиной к стене, изобразив на лице выражение крайнего ужаса. Казалось, он не знал, что делать – бежать по лестнице вверх или сразу выпрыгнуть в окно.

– Ты чего? – миролюбиво спросил его Павел Константинович.

Из бродяги словно разом выпустили весь воздух. Он обмяк и разве что не съехал по стене вниз. На Мартикова он больше не смотрел. Потом неожиданно промолвил:

– Так... не за того принял, извините... – ровным и твердым голосом, а потом, держась за стенку, прошел мимо Павла Константиновича и стал медленно спускаться вниз.

Мартиков не удержался и посмотрел ему вслед. Странный какой-то бомж, и самое что удивительное – даже чуткий звериный нос бывшего экономиста не мог уловить ни следа спиртного запаха. Бомж был трезв, причем уже несколько дней.

Разве такое бывает?

Впрочем, у Мартикова были проблемы посерьезнее, и он поспешил наверх в свою квартиру.

В свое логово.

А там он уселся на грязную расшатанную кровать, служившую в последнее время постоянным пристанищем дурных снов, и тоскливо уставился на желтоватый запыленный квадрат окна.

Мартиков чувствовал, как от его человеческой сущности остается все меньше и меньше, и она тает, словно запозднившийся кусочек льда на жарком майском солнышке. И еще он понимал, что этот процесс будет ускоряться. Что станет конечной станцией в этом безудержном экспрессе изменений? Кем он станет – оборотнем из сказок, жалкой отощавшей собакой?

– Оох... – простонал Павел Константинович, – но почему я?! Почему именно я?

Может быть, ему бы стало легче, узнай он, что не один такой в городе? Скорее всего, нет, для скрытого эгоиста Павла Константиновича Мартикова всегда самым главным было то, что происходит только с его персоной.

Именно эта черта характера и подвела его той же ночью к твердо сформировавшемуся решению. Люди из «сааба» могут остановить изменения и просят за это забрать чужую жизнь? Хорошо, он сделает это, он заберет ее, потому что нет на свете важнее вещи, чем продление своего, единственного, прекрасного существования.

Сидя на крыше дома и купаясь в свете луны, Мартиков улыбнулся – его звериной половине идея убийства была очень даже по душе.

4

– Отпустите... ну отпустите же нас... – вяло и плаксиво канючил Пиночет. Канючил, как пойманный за руку шкодливый ребенок, – Ну что вам стоит, а? Мы не скажем, никому не скажем! Ни властям, ни Босху, ни даже тому, в плаще... Вы только выпустите нас, нам плохо...

Действие происходило в мрачном, с темными кирпичными стенами подвале. На сыром бетонном полу, под рахитичным светом единственной засиженной мухами лампочки лежало два старых матраса, покрытых сомнительными желтоватыми пятнами. В матрасах жили клопы и еще уйма каких-то насекомых, от клопов, видимо, перенявших жажду человеческой крови. Покрытые плесенью оргалитовые щиты в углу, лысая покрышка да дверь составляли остальные предметы обстановки.

Дверь была закрыта, щиты никогда не сдвигались. Над каждым из матрасов на надежно вбитом в щель между кирпичами штыре висело по паре наручников – новеньких и весело поблескивающих. Между этими самыми наручниками и матрасами находились Стрый и Пиночет, опершиеся спинами о кирпичную кладку. В глазах их застыла смертная тоска.

Они попались. Попались очень глупым образом, а таинственный заказчик уничтожения «Паритета» почему-то не спешил на помощь.

Этот охранник... нет, это чудовище, почему-то находило удовольствие держать их здесь, в сыром, гнусном подвале, который располагался как раз под гаражом их похитителя. Неделю (страшно подумать!) назад, схватив за шиворот, охранник выволок напарников из полыхающего здания. Но не отпустил, а запихнул их в машину – старенькие «Жигули». После чего залез дам и резко тронул машину с места. Ехали в Нижний город с максимально возможной скоростью. Машину кидало на ухабах, подвеска угрюмо скрипела и жаловалась на судьбу. Когда переезжали мост, Стрый на ходу открыл дверь и попытался выброситься наружу, но их пленитель без особых усилий поймал его за ворот и затащил обратно, прошипев сквозь зубы:

– Тебе это дорого будет стоить, припадочный. На взгляд Пиночета – Стрый-то как раз припадочным не был, не то, что этот тип в камуфляже.

Он привел их сюда. Посадил на матрасы и приковал к стене наручниками так, что кольца больно врезались в кожу. Потом он остановился у порога и долго и оценивающе смотрел на сидящих. И надо сказать, что Пиночету этот взгляд очень и очень не понравился. Так, наверное, смотрят в магазине на подходящий кусок сырого мяса.

– Что вам надо? – спросил Васютко в лоб.

Но охранник только покачал головой и молча покинул помещение.

С этого и началось их заточение. Некоторое время спустя (по самым общим прикидкам, часов через десять-двенадцать) тип появился вновь. В руках он держал две эмалированные миски с обколотыми краями, полные какой-то мутной баланды. Еще он принес эмалированный желтый сосуд, в котором прикованные опознали больничную утку. Увидев утку, Пиночет испуганно задергался и затараторил:

– Да что же это... Что... что ты собираешься делать?..

– Я отстегну тебе правую руку, – спокойно молвил охранник.

Пиночет, содрогаясь, обдумал фразу и не сразу понял, что речь идет о наручниках и никто не собирается лишать его конечности.

– И ты сможешь сделать все свои дела, – продолжил охранник, – но не вздумай пытаться достать меня, тебе этого и с двумя руками не удастся.

– Я не буду, – пообещал Пиночет.

– Вот и хорошо.

После чего он ушел, оставив на полу возле матрасов обе миски. Косясь на Стрыя, Васютко использовал утку, потом подумал и передал ее напарнику. Тот пробовал возражать, насчет того, почему не ему первому, но Пиночет злобно прошипел ему:

– Ты чего споришь?! Нам о спасении надо думать, а ты морду отворотил!

Не смотря больше на притихшего напарника, Пиночет подтянул к себе миску. Так и есть – мутный бульон с кусочками сероватого вываренного мяса. Наверное, не говяжьего. Дух от миски шел омерзительный. Кроме того, о ложках их чудовищный пленитель не позаботился. А лакать по-собачьи? Нет уж!

Лампочка под потолком горела все время, слепила глаза, а лежать было возможно только на спине. Еще можно было сидеть, но тогда кирпичная кладка больно врезалась в тело.

– Все, – сказал Стрый и ногой отпихнул утку подальше, в центр комнатушки, где сложных форм сосуд и остановился как некий монумент с выставки современного искусства. От нее поднимался характерный запах, который мешался с миазмами из мисок и приобретал еще более резкое амбре.

– Колян... – спросил Стрый через некоторое время, – как ты думаешь, зачем он нас сюда посадил?

Пиночет не ответил, он был в думах. Клопы – мерзкие маленькие насекомые с черными спинками – передвигались по матрасу и потихонечку забирались в складки пиночетовой одежды. Об их присутствии он узнал только тогда, когда первый хоботок вонзился ему в кожу. К счастью, одна рука у него еще была свободна, и крошечным кровопийцам настал конец. Но только тем, до кого он смог дотянуться. Остальные, угнездившись преимущественно на спине, безнаказанно пускали ему кровь.

И потянулись долгие и однообразные часы, заполненные борьбой с насекомыми, созерцанием одинокой, но мужественно несущей свет лампочки, да отвлеченными думами. Пиночет не верил, до сих пор не мог поверить, что они очутились в такой глупой ситуации. Да, опасной и, может быть, безнадежной, но насколько идиотской! Николай даже пару раз хихикнул, представив себя со стороны. Но этот смешок тут же угас.

В конце концов, Пиночет задремал.

А когда очнулся с тяжелой, гудящей головой, то почувствовал – что-то изменилось. Свет лампочки стал ярок, он резал глаза и выжимал из них слезы. Тело ныло от неудобной позы, а еще очень зудело.

Пиночет поднял свободную руку и яростно почесался, поминая кусачих насекомых недвусмысленными словоформами. А потом рука его потрясенно застыла, потому что он понял, что насекомые тут совсем не причем.

Чесотка, легкая лихорадка, боль.

– Ой, нет... – простонал Николай с отчаянием, и в голосе его было столько тоски и горечи, что он выглядел неким второсортным актером, явно переигрывающим на сцене.

В отчаянии он яростно драл себя ногтями, но знал – этот зуд никуда не пропадет. Он теперь будет с ним долго, очень долго.

Маленький монстр внутри Николая снова пробуждался и уже готов был начать разрывать его внутренности своими острыми игольчатыми когтями. Кумар, ломка, называйте как хотите. Совсем забыли про морфин, забыли впервые за полгода, верно? Потрясение при поджоге «Паритета», езда на заднем сиденье машины этого маньяка.

– Опять, – простонал Пиночет еле-еле и, обратив глаза к шероховатому потолку, возопил: – Да за что?

– Тише, – молвил сидящий рядом Стрый, – тише, у меня голова...

– Да что твоя голова, что?! Ты хоть знаешь, что нас ждет?!

– Знаю, – сказал Стрый угрюмо.

Скрипнула, отворившись, дверь, и в проеме показался охранник. Был он во все том же пятнистом комбинезоне, только теперь на прочную ткань налипла дурнопахнущая грязь и в нескольких местах зияли прорехи. Грубое лицо охранника было искажено широкой ухмылкой, которую он, видимо, считал дружелюбной. Разительная перемена – человек, напавший на них у «Паритета», был перманентно мрачен и злобен.

– Проснулись? – участливо и (напарники могли в этом поклясться) без малейшей издевки сказал охранник. – А что не поели? Вам надо хорошо питаться, потому что если вы будете плохо питаться, то похудеете...

– Слышь, ты! – сказал Пиночет угрюмо. – Ты бы лучше не о питании позаботился. Нам нужен морфин... понял? Морфин. Мы без него не можем. Без него мы сдохнем. Поэтому принеси нам его. А еще лучше отпусти нас, нам на фиг не нужен твой «Паритет», мы ничего не скажем, мы о тебе забудем и не вспомним. Идет?

Лицо охранника выразило легкое огорчение – выглядело это гротескно.

– Вам надо питаться, – повторил он, – а от морфина вы худеете. – Он наклонился и поднял утку, стоящую возле ноги Николая. – А худыми вы будете невкусными...

И тут на Пиночета нашло помрачение. Последние безумные слова о его питательности все еще обрабатывались где-то на задворках сознания, но на первый план выплыла мысль – морфина не будет. Это мысль сначала парализовала Васютко, а потом привела в дикую ярость.

– Тварь!!! – заорал он и со всей силы двинул ногой по утке.

Эмалированный сосуд с глухим звуком вылетел из руки их пленителя и вознесся к потолку, обильно орошая все вокруг продуктами Стрыя-Пиночетовой жизнедеятельности.

А Николай рванулся вперед, стремясь ухватить свободной рукой охранника за горло. Ухватить, придушить!

Человек в порванном камуфляже поспешно отступил назад из зоны досягаемости рук пленника. Утка оглушительно грянулась оземь. Пиночет рвался вперед, орал что-то бессвязное, грязно ругался. Лицо его покраснело, на шее выступили сухожилия, изо рта летела слюна пополам с проклятиями. Скрюченные пальцы царапали воздух. Охранник стоял у двери и смотрел на беснующегося Васютко с некоторым опасением, и с явным сожалением – на опустевшую утку. В камере мощно воняло.

– Убью! Убью! Убью! – в исступлении выкрикивал Николай. Он дергал ногами, единственная цепочка туго натянулась, но прочно удерживала своего пленника.

В конце концов он устал. Перестал бросаться вперед и тяжело осел на матрас, залившись горючими слезами. Стрый пребывал в полной прострации.

Охранник осторожно подошел к плачущему Пиночету и забрал утку. Посмотрел укоризненно.

– Плохие... – сказал он. – Я так и знал, вы плохие.

Пиночет всхлипнул и сквозь слезы выдавил:

– Мрфин... ну пжалста...

– Нет, – качнул головой охранник, – от него худеют.

Видимо, другие минусы морфиновой зависимости его не волновали.

– Вы плохо себя ведете. А знаете, что бывает с теми, кто плохо себя ведет? – охранник широко улыбнулся, но глаза его были бесстрастны и мутноваты. – Их наказывают! И вот мое наказание. – Он широко взмахнул рукой в воздухе, как конферансье, предваряющий чей-то выход: – Оно называется «День без света»!!!

– Псих, – тихо молвил Стрый – полный псих...

С той же как приклеенной ухмылкой тиран в камуфляже повернул старенький черный выключатель и погрузил комнатушку во мрак. В кромешной тьме раздавались всхлипывания Пиночета да дыхание этого ненормального. Потом на миг открылся светлый проем – дверь. Силуэт охранника вырисовался в нем и замер.

– Посидите, – произнес он, и в голосе его уже не было смеха.

Хлопнула дверь, оставив их в темноте.

Васютко еще некоторое время хмыкал, а потом затих, широко открытыми глазами глядя во тьму.

Демон внутри него уже разволновался не на шутку, требовательно цеплялся коготками за позвоночный столб и уверенно лез вверх, к мозгу.

В тишине и темноте лишенное внешних раздражителей сознание воспринимает галлюцинации в десять, нет – в сто раз сильнее. Шепот из затемненных углов, что-то касается вспотевшего лба. Шорох. Что там происходит в лишенной света комнате?

– Ползут! – простонал Стрый. – Они ползут к нам!

Комната была полна пауков! Огромных, с толстыми, покрытыми густой колючей шерстью лапами. Их маленькие глаза-бусины отлично видели в наступившем мраке.

– А-ай... – простонал Васютко и задергался, стремясь отползти подальше от надвигающегося черного многолапого полчища.

Но куда ползти, если позади тебя стена? Пиночет чувствовал, как первая тварь касается его ноги, забирается на нее и медленно ползет вверх. Ясно, что ее цель – лицо. Такие твари любят начинать с лица. Холодная, тяжелая, а на лапках острые коготки, которые прокалывают штанину и впиваются в тело.

– Не-е-ет! – заорал дико Пиночет, подняв голову туда, где должен быть потолок.

Но потолка не было. Было черное звездное небо. Мириады острых колючих звездочек, которые холодно смотрели с появившегося небесного свода. Вот одна из звезд становится ярче, она растет, принимает некую форму – форму птицы, с резко очерченными кожистыми крыльями. Глаза полыхают оранжевым, лапы кончаются грязными, покрытыми пленкой гниющего мяса когтями. Да и не птица это – демон. Страшная потусторонняя тварь. Пиночет закрылся руками и зажмурил глаза.

Почувствовал, как демон тяжело опустился на землю рядом. Тяжелый запах зверя, вонь мертвечины. Острый, покрытый зазубринами клюв ткнул в безвольно лежащую правую руку. Острая боль, Николай закричал, поднес ее к глазам и в звездном свете сумел разглядеть, что руки больше нет – только распухший багрового цвета обрубок.

– Съем тебя! – сказал демон чудовищно низким голосом, словно искусственно пониженным октавы на две, и снова клюнул, на этот раз в другую руку.

Больно, но не это самое страшное. И даже демон – не самое страшное, потому что есть еще бездна. Николай только сейчас понял это. Звездное небо – никакое не небо, это бездонная пропасть с огоньками на дне. А он лежит на отвесной скале, а на ней нельзя лежать, и поэтому он падает, падает, пада...

Чувствуя, как его обвевает обжигающий ветер, Пиночет дико заорал, потому что понял еще кое-что – не все пропасти кончаются дном, в некоторых падение продолжается вечность.

И она прошла – эта вечность. Даже вечности в этом мире заканчиваются. Было тяжело. Была боль, и все новые и новые галлюцинации, как черные стервятники, атаковали разлагающуюся плоть его мозга. Иногда они отступали, эти птицы с грязными клювами, и тогда Николай понимал, кто он и где находится. Но чувства его были притуплены, глаза ничего не видели. Как-то раз он очнулся и понял, что в комнате горит свет. Это его совершенно не обрадовало, потому что стало видно, что над ним стоит охранник, а на лице его черная шерсть. Он что-то говорил и смеялся, и Пиночет ему даже что-то ответил, прежде чем скользнуть в темноту – на этот раз свою собственную. Перед очередной отключкой он еще вяло подумал, как забавно выглядит охранник с этой волосатой физиономией.