Текст книги "Действо"

– Просто я уже испытал это, Максим. И я знаю настоящие правила, – сказал почтальон, – тут главное не забыть кто ты есть на самом деле. Дальше уже все просто. А как мы выбрались… Ты знаешь, в какой-то момент я все же потерял себя и так увлекся, что когда мне попалась лестница… я подумал – а почему нельзя подкупить и ее тоже? Дал взятку водителю эскалатора!

– Какой изящный ход, – усмехнулся Максим, – мы бы сработались и… – он оборвал себя и недоуменно уставился под ноги. Но там были только ступени.

Двое бывших мультимиллионеров не знали куда идти им дальше и радовались лишь тому, что оторвались от Арсеникума. Судя по всему, он так и остался нарабатывать частный капитал. Поэтому, когда им попалась гостеприимно открытая дверь квартиры, Полякову и Крохину ничего не оставалось как зайти.

Прихожая была темна и захламлена. Из двери на кухню тянуло неким кисловатым неприятным душком, а в глубине жилой комнаты шевелились смутные тени. Заслышав шаги, одна из теней дернулась, повернулась там, в темноте и сиплый, низкий голос встревожено вопросил:

– Это вы, духи заживо съеденных? Так ведь? Да вы проходите, присаживайтесь, не стойте, как истуканы…

Разговор по душам.

– Говорю же тебе, они не духи, – еле слышным, неизбывно мрачным голосом произнес Андрей Якутин, – Живые люди. Такие как я!

– Но ты же сам говорил, что духи могут вселяться в тела людей и повелевать ими, – рассудительно произнес каннибал, – посмотри на них, посмотри как они выглядят! Это же настоящие ненормальные!

Якутин подавил тяжелый вздох. Два бедолаги, которых неизвестно каким ветром занесло в этот локальный дурдом на двоих, обеспокоено переглянулись. Пожалуй, они рады бы уйти, но каннибал имел на этот счет другое мнение. Он сидел, по-турецки скрестив ноги, в самой верхней точки образованного людьми круга и в руках держал два разделочных ножа – один с пилкой, а другой простой, гладкий, которым когда-то давно любящая мама любящего сына Павлика резала мясо к семейному ужину. Ныне ему нашлось другое применение.

Просторная темная комната была обставлена с минимумом предметов – загаженный матрас в углу, холодильник в другом и изящный стеклянный столик между сидящими – толстое стекло в деревянной оправе с инкрустацией. Еще было окно с толстым итальянским стеклопакетом и бесконечные космические бездны за ним. Желтый шар луны, видимый так, как если бы вы находились на середине пути от Земли. Но никого из собравшихся лунный пейзаж совершенно не интересовал.

Дорогой дубовый паркет комнаты плотным узором покрывали странные закорючки, чем-то похожие на попытку создания единого языка для арабо-тайваньской коалиции, в который зачем-то привнесли скандинавские умлауты. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что это стройные и не очень шеренги атакующих, защищающихся, совершающих подвиг и бесславно гибнущих нарисованных красным маркером солдатиков. Помимо расходования красителя в маркере призрачное войско бледнело и у двери почти полностью обращались в тени самих себя.

За дверью начинались коридоры и темные комнаты заброшенного дома – старого, многоквартирного особняка в псевдовикторианском стиле – скрипучего и воющего на четыре печных глотки под промозглым ноябрьским ветром.

Но и это сидящих вокруг столика уже не интересовало. У них шел обстоятельный и вдумчивый разговор, двоим из участников которого он был явно в тягость, одного не интересовал ни в коей мере (ему уже было давно и на все наплевать), а еще один испытывал к нему жгучий интерес.

– Они ведут себя как одержимые, – сказал каннибал, – что ты на это скажешь?

– Ну, почему же одержимые? – спросил один из гостей (почтальон, Костя, или как его там…), – Мы не одержимые и уж точно не духи, правда, Максим?

– Почему вы разговариваете о духах? – спросил мальчик, – зачем вы держите ножи?

– Парень, на твоем месте я бы не стал спрашивать про ножи… – устало молвил Якутин.

– Ножи для того, чтобы лишить духов их телесной оболочки, – объяснил каннибал, – если вдруг они взбунтуются.

– …поэтому мы не будем говорить про ножи, – вставил Андрей, – а почему мы говорим именно про духов? Но ведь с них-то все и началось… Я попытался убедить моего собеседника, что то, что он творит с людьми идеально для создания приведений.

– Да у нас вышел небольшой мистический спор, – продолжил каннибал, – я попытался доказать моему оппоненту, что когда я ем своих жертв, они испытывают непередаваемое блаженство, которое продолжается до самого конца, то есть до того момента, когда последний их кусочек исчезнет в моем чреве.

Гости покосились на говорившего с суеверным ужасом, а потом уставились на совершенно спокойного Андрея. Тот глазами, показал – «не дергайтесь».

– Вот, а я осмелился возразить, – сказал Якутин, – и выдвинул гипотезу о том, что погибший мучительной смертью человек почти наверняка превращается в привидение.

– А я ударил тебя ножом в ногу, но не сильно, – с дружелюбной улыбкой произнес каннибал, – но меня взял интерес. Не был ли прав мой оппонент? А, что если и вправду существуют тонкие миры, о который он говорил… Но, по порядку. Коллега Андрей выдвинул целый ряд гипотез о том, что бывает со съедаемым заживо человеком.

– А он ударил меня ножом… – без выражения произнес Андрей и тусклые его глаза, коротко, но яростно блеснули, звякнули браслеты наручников, которыми он был прикован к батарее.

На миг замолчали. В окно светила луна – мертвенным, синим светом ртутной лампы. Выл холодный ветер – из тех, что несут свинцовые серые тучи первых снегопадов.

– Расскажите про призраков, – сказал вдруг мальчик.

– Я уже рассказывал, – утомленно молвил Якутин, – впрочем, мой коллега настаивает и я расскажу. Слушай парень, Максим вроде, да?

Да, призраки… Духи… они есть везде, у каждого живого существа, и у некоторых вещей тоже. Растения, животные, канарейка в клетке, жук-древоточец, вошь, которая живет на вашей собаке – у всех есть духи – такие же как и они, маленькие и большие, сильные и слабые. Духи – их жизненная сила. Они вселяются при рождении, а может быть позже, а некоторые их долго не имеют, и в какой-то миг получают.

– А вещи? – спросил Максим.

– Вещи? Вещи как раз из тех, что получают. Духи вселяются в предметы лишь очень близкие к людям. Есть такие вещи, которые ни дня не обходятся без людского внимания.

Те предметы, которым мы дарим свою симпатию и даже любовь – красивые безделушки, имиджевые аксессуары, сложные механизмы. Женские украшения, лакированные ботинки, прадедушкины часы на цепочки. Дорогая новая машина. Эти вещицы никогда не оставляют вниманием, им дарят ласку, нежность, ими гордятся и в какой-то момент от изливаемых психических энергий в них зарождается нечто. Нечто, что мы не видим, но которое есть и которое питается нашими чувствами, как младенец материнским молоком. В какой-то момент мы замечаем, что уже не может обходиться без этой вещицы, а мысль о том, что мы может потерять ее, разрывает наше сердце.

– Я помню, – вставил Максим, – у меня была… счастливая ручка. Зеленая, с металлическим верхом, очень тогда модная! Я любил грызть эту железную окантовку. До сих помню этот вкус – если честно, то мне иногда его так не хватает.

– А у меня была сумка, – сказал почтальон отрешенно, – армейская, планшетная. Я всегда ходил с ней, пока она однажды не зацепилась за подходящий к станции метро поезд.

Хорошо, что ремень оказался слабым.

Якутин отрешенно кивнул:

– Да, мы дарим вещам тепло, а в это время нечто там, внутри, растет, развивается как эмбрион, чтобы в итоге вырасти в полноценного духа вещи. Они бывают разными, эти духи – добрые и злые, как и люди. Никогда не знаешь, как тебе с ними повезет. Питаемая твоими эманациями призрачная тварь может помогать своему хозяину, налаживая его жизнь, а может отравлять и пускать ее под откос. Ваша сумка, Константин, как из этой серии.

Вместе с эмоциями хозяина вещи покидает и жизнь. Так бывает. Кстати вот эти ножи у вас в руках, как раз годятся для того, чтобы в них завелись духи. Ведь ими убили столько людей…

– Тихо! – вдруг резко сказал каннибал.

Все недоуменно уставились на него. Каннибал внимательно вслушивался. За окнами луна медленно поворачивалась вокруг своей оси, наполняя комнату мертвенным, холодным светом, который, однако, порождал в углах бесформенные, подрагивающие тени. Тишина стояла звенящая.

– Вот опять! – сказал каннибал шепотом, – я опять это услышал!

– Это трубы, – сказал Якутин, – я же тебе говорил…

– Такое равномерное биение. Разве такое бывает? Словно кто-то бьет по трубам, чем-то тяжелым. Словно ритм. Вы слышали?

– Нет, – сказал Поляков, – я думал о своей сумке… Кроме того, Андрей…

– Говорю же, это трубы! – с нажимом повторил Якутин и блеснул глазами на Полякова, – так, что там про ножи?

– Такой старый дом, – тихо произнес каннибал, – зачем это мясо поселилось здесь? Здесь так неуютно… А мои ножи – они всего лишь выполняли то, что я им приказывал. Я к ним равнодушен.

– Ты так думаешь? – прикованный прислонился спиной к батарее, – это ведь твои любимые инструменты. А они пили не только твои эманации, но и муки убиваемых… а ведь это и точно бойлер – в батарею отдает, вы потрогайте.

Поляков осторожно протянул руку и дотронулся до батареи. Кончики пальцев ощутили легкое биение, как пульс у коматозного больного – во только эти удары были неравномерны и складывались в примитивные синкопы. Максим внимательно слушал. Где-то далеко отсюда, в темных заброшенных недрах дома зарождался смутный неясный ритм – удар, пауза, удар-удар, пауза.

– На мой взгляд, совсем непохоже на бойлер. У нас был дом в деревне, где стояла газовая печь, когда пар скапливался в трубах они начинали щелкать… но совсем не так, – сказал почтальон, – может быть что-то другое?

– Затихло, – произнес каннибал и дернул ножами, – опять. До поры?

– Не мели чушь! – с раздражением молвил Якутин и дернул головой, – такой большой каннибал, а ведешь себя как… А! Это трубы – если бы хозяин дома был жив, он бы рассказал тебе…

Якутин замолк, вслушиваясь в тишину. Из всех четверых неуютней всего приходилось каннибалу, потому что он сидел спиной к черному проему двери, из которого ощутимо тянуло холодом – дом был слишком большой, и отопительная система не справлялась. —Вы хотели рассказать про призраков, – сказал Максим тонким голосом, – наверное, это все таки лучше, чем слушать то, что скрывается в темноте.

– Да, пожалуй, – произнес Якутин со свистящим вздохом, – Я уже говорил вам про вещи – добрые и злые. Но это все, в сущности, ерунда – при умелом обращении они опасны не больше, чем сушильная машина в прачечной. Не забывай об осторожности, и с тобой все будет в порядке. Другое дело те, что населяют живые существа. Они ведь есть в каждом из нас, и большая часть мирно проходит с людьми их срок, а потом отправляется в неведомые дали за порогом. Что там с ними происходит, мы не знаем, но влиять они уже ни на что не могут. Но бывает так, что человеческая жизнь – известное вместилище всевозможный страстей – он кивнул в сторону каннибала, – прерывается на середине, когда впереди вроде бы еще так много времени и столько дел осталось не сделанными.

Эмоции переполняют погибающего, а более всего его мучит сожаление и досада! Чувства эти порой так сильны, что дух его, оторвавшись от бренного тела, не доходит до порога, застревая в неком пространстве между Гранью и миром живым. Оттуда, сверху смотрит он на ныне живущих и пытается, хочет что-то изменить, но не может ибо лишен возможности обращения с материей.

Такие духи мы и называем привидениями – пронизанные печалью тени умерших, они раз за разом пытаются донести до нас то, что их мучит и тревожит, но мы боимся их, бежим от них, скрываемся. А они остаются, замерев между небом и землей в тихой тоске. Люди, которые живут в одном доме с такими призраками страдают от частых депрессий, накатов тоски, что приходит откуда-то извне, и словно бы не их. В самых тяжелых случаях духи входят в близкий контакт с жильцами и те, если не смогут ничего изменить, зачастую, не выдержав наплыва потусторонней грусти, кончают с собой. Такова плата за чужое знание…

– У меня был дом в деревне, – тихо сказал вдруг Поляков.

– Что? – переспросил каннибал.

– Дом. Старый деревенский дом. Мы купили его, когда он пустовал – село было зажиточное, народу много, но никто почему-то не селился в этой избушке. Мои родители купили его, и стали приезжать каждое лето. Я тогда еще был ребенком – лет десять, как тебе Максим, и помню, что в отличие от других своих сверстников никогда не радовался наступлению лета. Они то были счастливы – лето, бесконечная череда солнечных дней, лес, речка, веселые игры… А мне с наступлением тепла всегда становилось не по себе, потому, что я знал – как только солнце войдет в силу, мы переедем в деревню, в этот дом. Наверное, я уже тогда что-то ощущал – радостные мысли приходили в нем крайне редко, я плохо спал, а солнце… даже в самый солнечный день в нем была полутьма. В конце – концов, я приноровился – стал делать вид, что болен простудой, перед самым переездом. Мы оставались в городе… передать не могу, как меня это радовало.

И лишь позже, много лет спустя я узнал, что до нас, в этом доме жил старик – он был нелюдим, сумрачен и редко покидал свое убежище. В селе его не любили и побаивались.

Говорили, была у старика дочь. Совсем давно, лишь самые старожилы ее и помнят. Обычная девчушка, мать ее умерла вот она и жила с отцом. Добрая, хозяйственная – будущая первая невеста на селе. Вот только не пришлось ей повзрослеть. Война разразилась, и в дом их угодила бомба зажигательная. Дом, понятно, дотла сгорел – одни головешки остались. Живых, естественно уже и не искали – какие уж тут живые. А два месяца спустя, шел один деревенский мимо пожарища и слышит – вроде плач какой-то. Он кинулся, руками доски разгреб – видит, дверь в погреб. Он ее отвалил, а там отец – запаршивевший, но живой, лежит стонет.

Отправили в больницу, спасли. Там, про дочь спрашивали – говорит, не знаю, где она, в погребе был, когда бомба упала. А трупов-то в развалинах нет как нет! Ни костей обгорелых, ничего! И главное – погреб был пустой абсолютно. Мужик этот никак на своем жиру эти два месяца просидеть не мог. Помер бы с голодухи, а вот если не один он был…

Короче, так и остался бобылем жить. А к старости забрала его тоска, да и повесился он. В этом самом доме. Так вот.

– И что, – спросил Якутин, – с домом-то?

– А ничего, продали его и дело с концом, – произнес Поляков и замолчал.

Настали тишина. Каждый думал о своем. Дом содрогался под порывами ветра, стучала черепица на крыше, позвякивали стекла, да выл и ярился неумолчный ветер в лабиринтах старых печных труб.

– Значит, не стало девчушки… – медленно произнес Андрей Якутин спустя какое-то время, – жалко. Но странно, что в доме поселился не ее дух, а призрак ее отца. А может быть, их там было двое и ночами они выходили на прогулку на задний двор, она собирала цветы, а он шагал по негнущейся под ногами траве и смотрел на звезды? Или махал улетающим в небо духам сгоревших поленьев? Быть может…

– Ну-ка тихо!!! – крикнул каннибал, – Тихо вы!

– Что? – нервно вопросил максим и обернулся на дверь. Там была пустота.

Мороз прошел у присутствующих по коже. В тот момент, когда Якутин начал говорить свою последнюю фразу к его речи примешался некий новый звук, достаточной тихий, чтобы слова его заглушили. Но он был, и это не было трубами.

Две секунды собравшиеся у стола широко раскрытыми глазами смотрели друг на друга, а потом как один вздрогнули, когда в ночи четкой раздался тонкий переливчатый вскрик.

Страх быстро перерос в затаенную подспудную панику, когда звук стал нарастать, меняя тональность – четкий, тоненький, он был больше всего похож на плач очень маленького существа, у которого уже не осталось сил громко кричать. В темноте пустого дома это стенание навевало жуть. Люди застыли на месте с ужасом слушая потустороннюю мелодию, и у каждого в глазах застыл один единственный вопрос – что, что это может быть?! Бытовые объяснения приходили голову, но не одно из них не могло объяснить источник звука.

Начавший мелко вздрагивать Максим Крохин живо припомнил лабиринты гробницы. Но тут было хуже, много хуже. Каннибал вскинул ножи – руки его подрагивали.

Неожиданно Якутин рассмеялся, заставив остальных вздрогнуть:

– С духами можно говорить, – сказал он, – только они не отвечают. Узнаете мелодию? «If you go away». Он всегда любил эту романтическую чушь…

– Мобильник, как я не догадался! – неестественно громко сказал каннибал и хлопнул себя кулаками по бокам.

– Ну знаете, так и поседеть недолго, – произнес Поляков и нервно усмехнулся, – я чуть с ума не сошел, пытаясь понять, что это звучит.

– Пашке кто-то звонит. Если учесть, сколько времени прошло с момента его гибели, Павлику должно быть приятно, что кто-то о нем еще помнит, – Якутин внимательно слушал переливы звонка. Отыграв еще партию телефон смолк – мелодичный плач перестал нарушать тишину.

– Да брось, – сказал каннибал, – ему не приятно и не обидно. И его тут нет – он весь до кусочка у меня вот здесь – и он похлопал себя по животу.

– Не скажи, – Якутин вздохнул, – он тут, я уверен. Он погиб такой нехорошей смертью, что просто не мог не превратиться в призрака. Чувство вины и незаконченные дела на земле – это что… Гораздо хуже, когда человек гибнет какой ни будь гнусной, насильственной смертью. Зачастую – гибнет долго, изливая в тонкие пространства свою боль, свой страх и отчаяние. Этим он образует некий барьер, который не дает ему уйти за порог. Настает миг, и он умирает, а после смерти превращается в беспокойного духа.

Погибнув таким образом, дух уносит в тонкие сферы всю свою боль и она уже остается с ним навсегда. Он терзается ею, терзается всеми чувствами, которые испытывал незадолго до конца. Эта боль, как зацикленная пластинка – он уходит с ней в вечность. Но дело не только в этом. Нехорошо… не правильно умерев, такой человек, будь он даже добрым и отзывчивым при жизни, он… меняется, становится не такой как прежде. Телесная смерть навсегда впечатывается в его сознание, она крушит и ломает разум, сминает волю. Не остается ничего от него прежнего – теперь это тварь, не рассуждающий сгусток темной злобы, которая испытывает лишь ярость и страдания, которые только усиливают злость.

Эта тварь, беспокойный дух хочет только одного – отомстить, найти своего убийцу и отправить его во тьму. И горе тем, кто встал между ними. Зачастую, этот призрак не может покинуть место своей гибели и, не имея возможности, найти убийцу мстит тем, кто имел несчастье оказаться рядом. Тварь не устает, ее активность возрастает ночью, и она не оставит вас в покое, пока вы не сразитесь с ней, либо не исполните ее волю.

И так получается, что чем добрее, чем чище был при жизни человек, тем более черная тварь из него получается. Особенно дети – с ними получается хуже всего. То, что остается после трагической гибели ребенка, все еще хочет играть, но это уже другие игры. Понимаете? Внешняя сторона детского быта – игрушки, фантазии, капризы, остаются, но то что стоит за ними уже давно потеряло всякий человеческий облик. Растоптанное детство – атмосфера неслучившихся надежд, прерванной и уже никогда не возобновленной игры…

Выл, ярился за стенами ветер, круглую застывшую луну стало заносить рваными лохмами облаков – свет ее моргал, высвечивал затемненные углы комнаты, да ветки старых деревьев без листьев аккуратно, пугливо постукивали в стены. Под полом что-то заскреблось, как будто целый выводок мышей пытался штурмом взять толстые доски пола, да раздался вновь тягучий ритм – как очень дальний барабанный бой невидимой армии, вечно идущий в неслучившийся бой.

– Разгулялась погода, – сказал Поляков, – а ведь вроде апрель на дворе, или… май?

– Неважно, здесь всегда тридцатое октября, – произнес печально Якутин, – Ветер и печные трубы дают нам сегодня концерт – октябрьская симфония для печных заслонок и задающего ритм бойлера. Слышите, как они отбивает такт?

– А ведь у меня тоже было… – вставил каннибал.

– Что, дети? – Поляков, поежился. Хотелось ему вскочить и побежать сейчас прочь, но там, за дверью была тьма, а значит бежать было некуда.

– Нет, животные… – сказал каннибал.

– А, бывает, – Якутин кивнул, – духи животных, что обитают, чаще всего в скотомогильниках, привязываются к неосторожным путникам по ночам. Или собаки и кошки, что возвращаются к любимым когда-то хозяевам, чтобы увести их за собой… А что было у тебя?

– У меня… – каннибал опустил взор, – у меня была черная курица… Но не та, нет. В общем-то, она была белой, до того как издохла. Ну, обычная несушка – жила у нас во дворе, вместе с десятком других. А мне всегда было интересно, какова на вкус ее кровь – мне всегда подавали кур жаренными, хотя я и просил их держать в духовке как можно меньше. Я всегда был сыроедом, как вы понимаете. Мне было одиннадцать лет, когда я решился. Почему именно эта курица? Ну, она имела два черных пятна на крыльях – мне всегда казалось что она особенная, не такая как все. Выждав, когда дома никого не было, я поймал ее и, зажав в столярных тисках отца, отпилил ей голову ржавой ножовкой.

Как можно медленнее, чтобы понять насколько долго она сможет прожить. Она протянула целых пятнадцать минут – и из белой превратилась в красную. Мне понравилось. Да. Но больше я так никогда не делал, потому что курица пришла ко мне ночью и она была черной как смоль, даже ее клюв, даже глаза и глотка. Она укоряла меня за то, что я отнял у нее жизнь и хотела выклевать мне глаза. Я спросил, что ей от меня надо и она сказала, чтобы я впустил ее в свою голову.

– И ты впустил? – холодно спросил Якутин.

– Да, а что мне оставалось делать? Курица осталась со мной и отныне диктовала свои условия что делать и как. А хотела она одного – чужой крови, как можно больше. Так она и жила со мной долгое время. Если честно, она до сих пор приходит.

– То есть, как приходит? – переспросил Поляков, – курица, но ты же ее убил… Ты ее видишь как-то?

– Просто чувствую, что она рядом – смоляная несушка с агатовыми глазами, пропитавшаяся кровью настолько, что стала черной, – охотно объяснил каннибал и испуганно замолк.

Потому что в этот момент, где-то неподалеку отчетливо хлопнула дверца. Возникал небольшая, пропитанная страхом пауза, и дверца хлопнула вновь. Громко, с силой, каждый удар сопровождался тихим резиновым чмоканьем.

– Холодильник… – дрогнувшим голосом сказал Якутин, – это же холодильник на кухне.

– Но почему… – вымолвил Поляков.

– Он там хранил Пашку, когда от того оставалось так мало, чтобы поместиться в холодильник.

Дверца хлопнула. Рядом, совсем рядом.

– Не пугай ты!! – рявкнул каннибал, – я пойду посмотрю!

– Нет! – испуганно выкрикнули Поляков и Максим одновременно, – не ходи!

Дверца грохнула – звук был резкий и действующий на нервы.

– Напугались?! – крикнул каннибал зло, – историй наслушались и в штаны напустили? Я сказал, что иду! Посмотрим, что стоит это взбунтовавшееся мясо против двух моих ножей.

И резко поднявшись, он решительно зашагал к дверям, держа ножи наизготовку. Остальные провожали его взглядами, пока каннибал не исчез в темноте за дверным проемом. Как только шаги его отдалились, Поляков повернулся к Якутину:

– Все, он ушел. Самое время сейчас сбежать! Долго он тебя держит так, этот псих?!

Якутин мрачно улыбнулся и позвенел наручниками:

– Я бы сбежал с вами, ребята, но мои оковы не отпустят меня никуда кроме как в мир теней. Кроме того, куда бежать – тут ведь и вправду полно призраков…

– Какие призраки! – яростно сказал Поляков, – их тут нет, это все штучки этого проклятого места, оно как-то использует наши чувства, отражает как кривое зеркало… ох, кажется он дошел.

Дверца хлопнула последний раз и настала тишина. Где-то там, во тьме каннибал встретился с источником звука.

Собравшиеся неотрывно смотрели на дверь – почтальон и Максим, испуганно, Андрей Якутин устало и тоскливо. За дверью раздались шаги – кто-то тяжело ступал, вызывая протестующий скрип старых половиц. Звук шагов нарастал и непереносимо жуткое мгновение спустя хлопнула дверь и из мрака возник каннибал. Он был бледен как смерть и тяжело дышал.

– Что?! – испуганно вскрикнул Поляков, – ЧТО ТАМ БЫЛО?!

– Я видел клоуна, – мертвым голосом произнес каннибал, – Он смеялся и звал меня к себе в темноту.

– А Пашки там не было? – спросил Якутин.

– Нет, только клоун, – каннибал со стоном опустился у столика, – но я к нему не пошел, мне стало страшно…

– Но Павлик тоже здесь, – отрешенно заметил Андрей Якутин, – он нас внимательно слушает уже долго время.

– ЕГО НЕТ!! – взвизгнул каннибал, – ОН УМЕР!!! Я СЪЕЛ ЕГО!! ПЕРЕЖЕВАЛ СОБСТВЕННЫМИ ЗУБАМИ!!! – он ударил по столику ножом, глубоко вогнав сталь в полированное дерево, – и потом, я же сказал, мои жертвы испытывают блаженство, когда я их поедаю. Павлик умер счастливым!

– А давай спросим у него самого, – все так же спокойно произнес Андрей, – давай вызовем его дух.

– Ну может быть не будем экспериментировать… – взмолился Поляков, но Якутин устремил на него тусклый взор и Константин осекся – заключенный явно выходил на финишную прямую. Он и сам сейчас походил на духа – печальное усталое привидение, что и в посмертии осталось на цепи – щеки его бледнели, скулы заострялись.

– А вызови! – со злобным азартом крикнул каннибал, – вызови эту тварь и пусть она ответит перед нами лицом к лицу!

Максим смотрел умоляюще. «Не надо» – говорил его взгляд. Поляков глядел в пол, губы сжаты – он не верил во все это, он знал, что это сон и все равно боялся. Якутин жестко улыбнулся – он сверлил каннибала взглядом, в котором начал разгораться странный огонь.

– Ты сказал, – произнес прикованный, – мы вызовем дух и он скажет нам все. Только это будет опасно… как все такие сеансы.

– Я готов, – сказал каннибал и выдернул нож из столешницы.

– Хорошо, – произнес Якутин, – оставь ножи, мой сыроедящий друг, и возьмитесь за руки…

Каннибал протянул руку и Поляков с содроганием взял холодную жесткую ладонь в свою.

Другой рукой он держал пятерню Максима, а тот, в свою очередь, цеплялся за свободную руку Якутина.

– Руки на стол… – жестко скомандовал тот, – ладонями кверху… мне нужно что ни будь блестящее… ключи от наручников подойдут.

Каннибал выложил ключи на середину стекла и устремил на Якутина внимательный взгляд.

Тот смотрел прямо на ключи.

– Начинаем, – сказал он, – сконцентрируйтесь… – Якутин на миг прикрыл глаза, вслушиваясь в некие непостижимые дали, а когда открыл, стали видны только одни белки, отчего вздрогнули все трое участников, – Духи… – слово слетело с языка как мертвый осенний лист, как шелест дождя, где каждой капле предстоит разбиться о твердь, как ветер, что кружит холодную снежную взвесь, – Духи придите к нам… вы слышите меня… я взываю, я открываюсь… духи вы слышите меня… слышите меня… слышите?!

Стол ощутимо вздрогнул, звякнули ключи, ножи от сотрясения скрестили лезвия с холодным металлическим звуком, снаружи ветер с удвоенной яростью бросился на холодную стеклянную броню окон.

– К вам взываю! Вы здесь?! – спросил Якутин, голос его набирал силу и глубину.

Стол начал мелко подрагивать в такт темному ритму труб, внизу вновь ожил мобильник покойного Павлика исторгая во тьму жалобную свою мелодию, а секунду спустя к общему хору присоединилась дверца холодильника, раз за разом хлопающая с неистовым остервенением.

– Вы пришли ко мне!? – крикнул Якутин – ВЫ ЗДЕСЬ?! ДА ИЛИ НЕТ?!!

Шквал резко утих. В наступившей тишине отчетливо грохнула дверца. Один раз. Луна просвечивала из-за туч, к внешней стороны стекла ветром прижало мертвый серый лист и на миг стало видно тонкую сеточку хрупкого его скелета.

– Да. – Возвестил Якутин и дернулся, – Да. Они здесь. Они пришли.

Пересохшим ртом Константин хотел что-то сказать, но каннибал предупредительно сжал ему руку. Время для разговоров было неподходящее. Было тихо. Максим заметил, что в комнате ощутимо похолодало.

– Мне нужен один из вас, – тихо сказал Якутин, – только один. Павлик, убитый и съеденный здесь, в этом доме, ты слышишь меня?

Дверца вновь захлопнулась. Максим закусил губу от страха.

– Так приди же к нам… ты хочешь видеть своего убийцу? Так приди же к нам… явись таким, кем ты стал… мы хотим видеть тебя… приди! Приди!

– Приди… – повторил каннибал.

– Приди, – сказали Максим и почтальон, – приди к нам!

– Приди! – сказали все вместе, – Приди же! Приди! Приди!! ПРИДИ!!!

И он пришел. С оглушительным грохотом дверь в коридор слетела с петель в облаке крошащегося дерева. Максим дико заорал от страха, Поляков усилием воли подавил желание отрубиться, а каннибал, схватив ножи, стал стремительно разворачиваться в сторону нового гостя. Якутин дико и истерически хохотал.

В проеме материализовалась массивная темная фигура. Стояла, ждала, явившись на зов.

– Ну давай!!! – заорал каннибал, срывая голос, – иди сюда, мясо!!!

Под остолбеневшими взглядами фигура нетвердо шагнула вперед, и прилетевший из коридора сквозняк донес до медиумов запах дорого парфюма. Гость сделал еще шаг, дергаясь как паралитик, вытянул вперед обмотанные бинтами руки и заурчал.

Несмотря на ситуацию Поляков чуть было не присоединился к Якутину в его нервозном хохоте, когда понял, кто именно отозвался на зов новоявленных вызывателей духов.

Арсеникум, оказавшийся достаточно разумным, чтобы сунуть взятку владетелю лестницы, картинно попытался ухватить каннибала за горло и получил ножом в живот, что ни в коей мере не отразилось на безмятежном лице мумии.

– МЯСО!!! – орал, душимый сухими пахучими руками, каннибал раз за разом втыкая ножики в противника, – МЯСО, МЯСО, МЯСО!!!

Нервно хихикая, Поляков открывал наручники Якутина, тот дергался, стремясь как можно скорее сняться с места своей долговременной стоянки. Максим голосил, умоляя обоих как можно быстрее бежать.

Каннибал закашлялся и ударил мумию в горло, оставив аккуратный разрез на бинтах.

Глаза его выпучивались, лицо багровело. Арсеникум приблизил к нему тлеющие зеленым головешки глаз и невнятно и агрессивно прошипел «негоциант…» и усилил нажим.

Замки подались и, волоча на себе Андрея, Поляков с Максимом ринулись мимо дерущихся к двери, туда в безопасную тьму, в которой не скрывалось никаких привидений.

Уже выбегая за порог, Поляков обернулся и увидел, как изловчившийся каннибал размахнулся и всадил свой мясницкий нож по рукоятку в голову Арсеникума. Брызнула дурнопахнущая жижа, Арсеникум взвыл, мотая головой и вцепился крошащимися зубами в лицо противника. Каннибал тонко и пронзительно завизжал, как визжит на бойне свинья, тупенькие глазки которой уже видят всех до единого сгинувших ее свиных родственников.