Текст книги "Набег язычества на рубеже веков"

Пушкинская юбилейная конференция в Киеве[12]12
  Вопросы русской литературы. – Вып. 2(26). – Львов: Издательское объединение «Вища школа», 1975.– с. 148–151.


[Закрыть]

Институт литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР, Киевский ордена Ленина государственный университет им. Т. Г. Шевченко и Общество «Знание» Украинской ССР 30–31 мая 1974 г. провели научную конференцию, посвященную 175-летию со дня рождения А. С. Пушкина.

Конференция открылась вступительным словом члена-корреспондента АН УССР Н. Е. Крутиковой, в котором сказано было о творческой личности Пушкина.

Было проведено два пленарных заседания, работали секции литературы и языка. В докладах условно можно выделить четыре тематических направления: вопросы творческой эволюции А. С. Пушкина; поэтика пушкинского творчества; роль Пушкина в развитии русской литературы; А. С. Пушкин и Украина.

Вопросы творческой эволюции А. С. Пушкина полнее всего отразились в двух докладах, прозвучавших на конференции. Первый из них, доклад Д. В. Чалого (Институт литературы АН УССР) «Пушкин и реализм русской литературы 40-х годов XIX века», был посвящен эволюции пушкинской лирики в сторону усиления ее обличительного начала, о ее близости к поэзии Н. А. Некрасова («Румяный критик мой» – «Железная дорога»). Пушкину, по мнению докладчика, свойственно было предощущение появления разночинца как нового исторического типа. Возникновение и развитие пушкинской прозы Д. В. Чалый как раз и связывает с усилением у Пушкина обличительного начала. Ссылаясь на слова В. Г. Белинского о необходимости прозы во время развития общественного сознания, Д. В. Чалый намечает общие закономерности развития прозы тех лет. Именно творчество Пушкина в этом отношении влияло не только на Гоголя («Физиологический очерк», тема «маленького человека»), но и на Шевченко.

Цель второго доклада этого направления, прочитанного У. Р. Фохтом (Институт мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР), – «Лирика Пушкина в развитии русской поэзии» – представить логику развития пушкинской лирики, наметить ее «систему». В 1814–1815 гг., – утверждает докладчик, – Пушкин развивал анакреонтическую концепцию человека. Подлинный смысл жизни поэт видел в дружбе, любви. Эта концепция была своего рода реакцией на кризис феодализма. К концу 1816 г. Пушкин обращается к общественной проблематике, причем личное счастье и личная свобода ставятся им в прямую зависимость от счастья и свободы окружающих его людей («Деревня»). Не только любовь и дружба питают личность, важнейшим стимулом жизнедеятельности признается творчество. Развитие этого мироотношения дано в лирике 1821–1822 годов. Однако родственная декабризму безграничная устремленность Пушкина к свободе сталкивалась с общественной пассивностью большинства «образованного общества». Из этого противоречия по-разному выходили поэты пушкинской эпохи. Рылеев и Кюхельбекер видели залог победы в будущем. Вяземский и Языков капитулировали перед общественной позицией большинства. Пушкина интересуют причины этой пассивности среди «образованного общества». В «Вакхической песне» дано трагическое жизнеутверждение, а в знаменитом послании к Керн дано глубокое чувство внутренней опустошенности (3-я строфа), но здесь же дан и залог преодоления этой опустошенности, «пробужденье», В дальнейшем Пушкин приходит к мысли о возможности разрешения противоречий между человеческой личностью и самодержавным государством, возможности в перспективе развития страны в результате социальных перемен, связанных у поэта с мыслью о потомках и крестьянской Руси. Пушкин утверждает действенность сближения честного дворянина с народом («Дубровский») и этим открывает новую тему в русской литературе, продолженную ближайшими его последователями – Гоголем, Лермонтовым. Герой пушкинской лирики 30-х годов далек от гармонии, но у поэта нет разрыва между личным и общественным, как у поэтов тютчевской школы. Основная проблема творчества зрелого Пушкина, как считает ученый, – проблема взаимоотношений человека и объективно-исторической и природной закономерности, диалектическая проблема субъекта и объекта.

Вопросам поэтики Пушкина посвятили свои доклады 3. В. Кирилюк (Киевский университет) и М. А. Пейсахович (Ровенский пединститут).

В докладе 3. В. Кирилюк «Концепция личности и принцип построения характера в творчестве Пушкина» показано, как в процессе формирования концепции личности у Пушкина начинают складываться новые критерии художественного освоения действительности и как в связи с этим эволюционируют принципы художественного изображения личности. Понимание социальной обусловленности характера дает возможность, считает 3. В. Кирилюк, не только объективировать героя, принципиально отделив его личность от личности автора, но и исследовать сущность характеров, чуждых автору в своей «общественно-психологической основе». В творчестве Пушкина, говорится в докладе, утверждается принцип общественно-исторической и социальной детерминированности характера. Развитие пушкинских принципов изображения личности способствует тому, что литература становится не только средством познания действительности, но и фактором ее революционного преобразования.

В более специальном смысле слова поэтика Пушкина исследуется в докладе М. А. Пейсаховича «Стихотворное мастерство Пушкина (произведения астро-фической формы)». Астрофическая организация стихотворения, – утверждает докладчик, – разрушила устаревшую регламентарность строфики и полностью отвечала специфике пушкинского восприятия мира, выявляя идеальное единство содержания и формы в творчестве великого русского поэта.

С докладом «Некоторые вопросы изучения «Египетских ночей» А. С. Пушкина» выступил А. А. Белецкий (Киевский университет). Докладчик подробно остановился на образе Клеопатры у Пушкина, проанализировал «Египетские ночи», «Мы проводили вечер на даче», «К Чаадаеву» (первое послание) и другие произведения поэта; заострил внимание на специфике пушкинского восприятия свободы, связанной с его восприятием любви как действенной силы человеческой жизни.

Тема «Пушкин и Украина» открылась докладом Н. Е. Крутиковой (Институт литературы АН УССР) «Пушкин и украинская литература», посвященном освоению пушкинской традиции в дореволюционной и советской украинской литературе. Докладчик останавливается на первых переводах Пушкина на украинский язык, в частности, переводах Гребинки и Боровиковского, в которых сказалась традиция «бурлескно-травестийного стиля», идущего от Котляревского и Гулака-Артемовского. Но в целом обращение украинских литераторов к Пушкину было «делом исторически прогрессивным и плодотворным для украинской поэзии», оно неизбежно вело к «расширению границ национальной литературы и языка». Велико значение Пушкина в повороте украинской литературы на путь критического реализма и народности. Так, в процессе формирования идейно-эстетических взглядов Т. Г. Шевченко сказалось влияние вольнолюбивой лирики и зрелого реалистического творчества Пушкина. Шевченко не только хорошо знал Пушкина, он чутко улавливал идейный, политический подтекст в его творчестве. Близок украинскому поэту был и пушкинский образ Пугачева. Наконец, влиял Пушкин и на художественное творчество Т. Г. Шевченко. Так, по свидетельству самого Шевченко, замысел его неосуществленной поэмы «Сатрап и Дервиш» был связан не только с реальными фактами, но и с пушкинской поэмой «Анджело». В противоположность Н. Петрову, писавшему о внешнем влиянии Пушкина на Шевченко, докладчик утверждает глубинные корни этого влияния, говорит о преемственности и развитии пушкинских традиций на новом этапе освободительного движения и, в частности, в творчестве Шевченко.

Затем в докладе характеризуются переводы из Пушкина, сделанные М. Старицким, И. Франко, П. Грабовским. Франко, – замечает ученый, – совершил творческий подвиг, дав украинскому читателю перевод всех драматических произведений Пушкина. В Пушкине Франко привлекает глубина исследования человеческой души, вольнолюбивые мотивы лирики. Докладчик отмечает также влияние «маленьких трагедий» Пушкина на творчество И. Франко и Л. Украинки. Развернутый сравнительно-исторический анализ, – утверждается в докладе, – помог бы уяснить вопрос о роли пушкинской традиции в формировании украинской социально-психологической драмы конца XIX – начала XX вв. и, более того, в развитии реализма того нового типа, который формируется в это время.

Докладчик говорит о новом характере развития пушкинской традиции на Украине после Октябрьской революции, о том, какое большое внимание уделяют украинские литераторы творческому наследию русского поэта. Н. Е. Крутикова рассматривает советские переводы Пушкина на украинский язык, начиная с 1925 года. Первое место среди них принадлежит переводам М. Ф. Рыльского. Особо говорится о его классических переводах «Медного всадника» (1939), «Евгения Онегина» (1937). Докладчик указывает также на роль Пушкина в становлении и развитии оригинального творчества Рыльского. Переводили Пушкина, обращались к могучему источнику его творчества также П. Тычина, М. Бажан, В. Сосюра, А. Малышко, Н. Забила, О. Новицкий, С. Крыжановский, Л. Первомайский, М. Стельмах, О. Гончар, О. Вишня и другие украинские писатели. Ныне многонациональная советская культура, – заключает докладчик, – новаторская по своему существу, опирается вместе с тем на достижения своих великих предшественников, на бессмертные традиции гения А. С. Пушкина.

Ранние переводы Пушкина на украинский язык анализируются в докладе Н. Н. Павлюка (Институт литературы АН УССР). Подробно останавливаясь на поэме «Полтава» в переводе Гребинки, докладчик указывает, что понятие «бурлескно-травестийный» стиль переводов Пушкина требует к себе дифференцированного подхода. В рассматриваемом переводе бурлескный налет особенно ощутим в характеристике отрицательных персонажей. Любопытно также, что Гребинка избегает усиления местного украинского колорита даже там, где соответствующие мотивы имеются в оригинале. Особенно же важно, – считает Н. Н. Павлюк, – что при всех стилистических отступлениях от подлинника Гребинка правильно уловил и воспроизвел историческую концепцию Пушкина, в частности его трактовку Мазепы, что было замечено и поддержано передовыми деятелями украинской культуры, в частности – М. М. Максимовичем.

Из докладов, посвященных теме «Пушкин и Украина», был интересен также доклад О. Е. Быковой (Черновицкий университет) «Пушкин на Буковине». Выступление основывалось на архивных материалах, обзоре «Родимого листка», «Буковины» и других органов местной прессы. Много места уделено в докладе борьбе вокруг имени Пушкина в 1899 г., в столетний юбилей поэта. Отношение к великому русскому поэту определяло позицию той или иной общественной группировки на Буковине. Хотя, как считает докладчик, наибольшее влияние на развитие литературы на Буковине имело творчество Некрасова и Шевченко, тем не менее, знаменательно значение художественного наследия Пушкина для становления творческого почерка О. Кобылянской.

Теме «Пушкин и Украина» были посвящены также доклады Е. М. Черницкого (Ровенский пединститут) «Пушкин и Франко»; Л. И. Барабана (Институт искусствоведения, фольклора и этнографии им. М. Ф. Рыльского АН УССР) «Творчество А. Пушкина в оценке М. Рыльского (по новым материалам»); Т. Н. Резниченко (Институт литературы АН УССР) «Пути освоения пушкинских традиций в поэзии М. Рыльского».

Несколько докладов и сообщений было посвящено влиянию пушкинского языка на украинский литературный язык: «Пушкин и украинский язык» П. Д. Тимошенко (Киевский университет), «Пушкинские традиции в языковом творчестве Т. Г. Шевченко» Т. К. Черторижского, «Принципы использования синонимов у А. С. Пушкина и Т. Г. Шевченко» А. В. Лагутиной (Институт языковедения АН УССР). О роли Пушкина в обогащении семантической структуры слова шла речь в сообщении Д. М. Барзилович (Киевский университет).

О роли А. С. Пушкина в развитии русской советской литературы говорилось во всех докладах, прочитанных на конференции. Специально этому вопросу было посвящено выступление А. В. Кулинича (Киевский университет) «Наследие Пушкина в литературной борьбе первых лет революции». В докладе Пушкин рассматривается – для 20-х годов вполне справедливо – как репрезентант традиции всей классической литературы. В первые послереволюционные годы связь молодой советской литературы с пушкинской традицией, утверждает докладчик, не была несомненной: многие революционные писатели недооценивали пушкинскую традицию, считая ее выражением отжившей аристократической культуры. Говоря о полемике В. Перцова и А. Метченко с В. Кожиновым по поводу отношения Маяковского к классике, А. В. Кулинич высказывает свою точку зрения по этому поводу: в противовес собственным антипушкинским декларациям зрелый Маяковский в стихотворной практике следует пушкинской традиции. Отмечается решающее влияние Пушкина на творческую эволюцию Блока и Брюсова. Пушкинскую традицию в литературе отстаивал в 20-е годы А. В. Луначарский. Пушкин был близок С. Есенину, А. Н. Толстому, М. Горькому. Наконец, пушкинский ямб, говорит докладчик, звучит в творчестве Исаковского, Твардовского, Суркова и новейших советских поэтов.

В самом деле, воздействие Пушкина на отечественную культуру не ограничивается XIX веком. Ясность и непосредственность звучания пушкинского стиха, открытый порыв поэта к вольности, его живая мудрость – все в Пушкине – от интимных лирических стихотворений до «Медного всадника», от «Евгения Онегина» до «Повестей Белкина», от «маленьких драм» до «Бориса Годунова» – живо для нас, будет живо и для наших потомков. Одно из свидетельств этому – нынешние торжества, в частности – юбилейная пушкинская конференция в Киеве.

Профессор Сергей Борисович Бураго

Сергей Бураго. Белгород, 1961 г.

Пединститут, I-к., филфак

Лариса Грабовская (Бураго).

Одесса, 1964 г.

Сережа Бураго с мамой А. П. Бураго и бабушкой А. М. Бураго. Винница, 1955 г.

Сергей Бураго.

Винница, 1963 г.

Лариса Бураго.

Винница, 1965 г.

Сережа Бураго с сыном Димой. Киев, 1971 г.

У памятника А. С. Пушкину. Гавана, 6 июня 1979 г.

Пушкинские дни. Филиал Института русского языка в Гаване. 1979 г.

Элисэо Диего в гостях у Сергея Бураго. Гавана, Наутико, 1986 г.

В гостях у Бураго (слева направо): переводчик Хусто Баско, Элисэо Диего, Лариса Бураго, Бэля Диего, Ани Лин, Анна Бураго и Сергей Бураго. Гавана, Наутико, 1986 г.

Гавана, 1985 г.

Творческий вечер Э. Диего.

Ведущие: Сергей Бураго и Даниэль Матоло

Киев, 1994 г. Вечер памяти поэта Элисэо Диего

Сергей Борисович ведет вечер памяти кубинского поэта Элисэо Диего.

Дом актера, Журнал на сцене «COLLEGIUM», 1994 г.

Сергей Борисович с артистами, участниками традиционных вечеров Журнал на сцене «COLLEGIUM» в Доме актера

Киевская детская Академия искусств. Ведущий творческого вечера Никита Полищук, артист В. Завальнюк, поэт Л. Бураго, проф. С. Бураго и преподаватели КДАМ (театральный факультет)

Сергей Борисович Бураго и Андрей Леопольдович Гришунин на первой Международной научной конференции «Язык и культура», 1991 г.

Сергей Борисович Бураго с оргкомитетом Муждународной научной конференции «Язык и культура»

Сергей Борисович Бураго, Дмитрий Владимирович Затонский и Ефим Григорьевич Эткинд в Киево-Печерской Лавре

«Филологический десант» под предводительством Сергея Бураго

На прогулочном катере после конференции «Язык и культура»

Руководитель секции «Национальные языки и культуры в их специфике и взаимодействии» проф. Маргарита Александровна Карпенко и проф. Сергей Борисович Бураго

С. Б. Бураго с друзьями Ю. Г. Кобринским и А. П. Иващенко

Киев, ИМО.

Праздник посвящения в студенты

Сергей Борисович Бураго в Филиале Института русского языка имени А. С. Пушкина в Гаване

Сергей Борисович Бураго в Греции

Лариса и Сергей Бураго в Крыму

Сергей Борисович, его дочь Анна, зять Вадим и кубинский друг Карлос

Японский профессор в гостях у семьи С. Б. Бураго:

Дмитрия, Елены, Ларисы и Сергея

Сергей Бураго декламирует стихи Элисэо Диего.

Журнал на сцене «COLLEGIUM»

Павел Грушко и Сергей Бураго с представителем Кубинского посольства

Журнал на сцене «COLLEGIUM».

Одно из последних выступлений Сергея Борисовича Бураго, 1992 г.

Рабочий стол С. Б. Бураго дома на Приозерной.

Киев, 2000 г.

Лариса Николаевна Бураго. Киев, 17 июня 2001 г.

Мелодия стиха[13]13
  Бураго С.Б. Мелодия стиха (Мир. Человек. Язык. Поэзия). – К.: Издательский дом Дмитрия Бураго, 2007. – 432 с.


[Закрыть]

Предисловие

Странно было бы думать, что автор в этой книжке надеется объяснить и мир, и человека, и язык, и поэзию, то есть неким кавалерийским наскоком решить проблемы, над которыми на протяжении тысячелетий бились лучшие умы человечества. Самонадеянность такого рода достойна горькой усмешки, и автора подобного опуса – при самом добром к нему отношении – следует молча похлопать по плечу, после чего вздохнуть глубоко и отойти подальше.

Но что же делать, если, казалось бы, частный литературоведческий или даже стиховедческий вопрос принципиально нерешаем без определенного понимания того, что же такое язык в его отношении к проблеме человека и бытия человека в мире? Потому мир, человек, язык, поэзия – это те необходимые сферы, внутри которых движется мысль автора, они так или иначе присутствуют в решении самой что ни на есть конкретной и частной проблемы, вне этих сфер, наконец, не существует ни автор, ни его читатель.

И еще. В стиховедении, как в капле воды, отражаются динамика и борения, свойственные всей нашей жизни. Здесь нет уединенной замкнутости, здесь – как и в любой области гуманитарного знания – сквозь специфику исследования легко различима жизненная позиция его автора.

Противоречит ли это обстоятельство объективности самого исследования? Нет, не противоречит: в любом виде творчества внеличностной объективности не существует, все объективное проявляется через индивидуальное и личное. Ни одна теория не являет собой абсолютную истину, ибо ограничена индивидуальностью ее создателя и ограничена историческим временем, в которое она создавалась. Но так же, как в отдельном человеке различимо общечеловеческое, то есть некое по отношению к своеобразию личности объективное начало, в научном исследовании может быть заключена та степень объективности, которая способна преодолеть и индивидуальность исследователя, и само историческое время.

Приступая к изложению теории стиховой мелодии в ее прямой связи с движением смысла в поэзии, я отдаю себе отчет в дискуссионности ряда ее положений, что обусловлено различным пониманием в филологии сущности языка вообще и художественной речи, в частности.

Глава I
Человек и его язык

В этой книге поэтическая речь рассматривается как становление и коммуникативная реализация понимания и пересоздания человеком мира простой видимости на основе рационально-чувственного проникновения в сущность жизни и мироздания, причем важнейшей отличительной характеристикой поэтической речи признается ее смыслообразующая музыкальность.

Это определение безусловно разделяет всю недостаточность определения как такового. Определение в лучшем случае формулирует результат какой-либо части исследования, оставляя в подтексте логику развития этого исследования, его процессуальную природу. Взятое же аконтекстуально, оно сводит движение на статику, и этот момент статики – не естественный ни для человеческого познания, ни для языка – неизбежно преодолевается: он разрешается читательским контекстом представления о соответствующем предмете, вовсе не обязательно соотносимым с тем, благодаря которому родилось само это определение. Иными словами, определение вне его контекста имеет слишком мало шансов быть понятым адекватно намерениям автора; и даже в качестве результата какой-либо части исследования оно не выходит за рамки этого исследования¹ и не обладает самодельной достаточностью.

Таким образом, мы оказываемся в непростом положении: дать возможно полный контекст определению поэтической речи означает посвятить этой теме отдельную и большую специальную работу, что сейчас в наши намерения не входит. Оставить же определение вне формирующего его контекста означает обречь его на неполное понимание читателем. И наконец, опустить всякое определение поэтической речи значит и вовсе дезориентировать читателя.

Ясно, что для продвижения вперед нам необходимо отречься от всякого максимализма и принять за основу понятие степени, в данном случае степени контекстуальной полноты. Не возможно полный контекст, а, по возможности, достаточный контекст, обеспечивающий понимание исходных позиций и намерений автора.

Потому здесь нет претензии на полноту отбора исторических источников в рассмотрении проблемы, но есть ограничения темы, которые представляются нам наиболее значимыми в прояснении собственной позиции. Нет здесь претензии и на полноту анализа этих отобранных источников, каждый из которых требует специального исследования или даже серии таких исследований. Здесь только рассматриваются основоположения некоторых теорий, касающихся избранной нами темы.