Текст книги "Вирус"

Глава девятая

Наташа, 21 марта года

Игорь сказал, что человек по имени Илья будет связующим звеном в ближайшие два дня, пока карантин действует. В первом же разговоре по телефону с Ильей Наташа попросила всего минуту поговорить с дочерью, Илья сказал, что это невозможно: слишком большой риск, что Наташа запишет разговор на диктофон и предаст огласке.

Наташа хотела сказать ему, что может обеспечить беспрецедентный по масштабу пиар всей этой ужасной ситуации и без разговора с дочерью, но не стала. Она не хотела неприятностей. Она просто просила, умоляла и плакала, и Илья сдался. Он велел приехать в Жуковский и поговорить с Катюшей по телефону из здания аэропорта, под его наблюдением.

Наташа примчалась в аэропорт, нарушив с десяток правил дорожного движения, вбежала в зал прилета и кинулась к человеку в форме полицейского. Он проводил Наташу в кабинет, где за столом по сотовому телефону разговаривал очень полный мужчина. Он понял, кто перед ним, и попросил подозвать к телефону Екатерину Добронравову, после чего передал Наташе трубку со словами:

– У вас не больше трех минут.

– Алло! Мам?

– Да, Катюша, доченька, это я!..

Их разговор действительно длился не больше трех минут. И было в нем сказано столько личного и нежного, что мужчина в кабинете смутился и старался сделать вид, что не слушает. Катюша рассказала, как страшно было, когда бортпроводница со слезами на глазах сказала, что в самолете распылен вирус и поэтому до полного его уничтожения они не смогут покинуть борт. Как у них отобрали средства связи, как заставили всех написать на листках бумаги информацию о себе и своем состоянии здоровья. Как сел самолет и его загнали в огромный ангар и затянули пленкой. Как в иллюминаторе вдруг стало темно. Как открывшийся люк впустил за несколько мгновений двоих людей в синих защитных костюмах и с колбами на головах, совсем как в фильмах, и тут же люк задраили обратно. Эти двое повязали каждому на руку бирку с номером и какой-то зашифрованной информацией. Им всем сделали уколы, а двоих детей, которые были на борту почти без сознания, отнесли в хвост и отделили от самолета растяжкой. Родителей туда не впускают, но дети живы – постоянно слышится их хрип и кашель.

У самой Катюши нет ни температуры, ни кашля, и ничего не болит. Их кормят, дают таблетки и берут анализ крови. По какому-то принципу рассаживают по салону. Катюша сидит еще с десятком людей, которые чувствуют себя хорошо. Но есть и те, кому очень плохо – их перенесли в бизнес-класс, уложили на кресла и поставили капельницы. Чтобы как-то убить время, Катюша помогает с кормлением и уходом за теми, кому больно. Люди в скафандрах постоянно меняются, но никто из них не разговаривает с ней и другими пассажирами на тему болезни, не отвечают на вопросы, больна ли она или у нее иммунитет. Они говорят с ней только тогда, когда нужна помощь.

Одной бортпроводнице стало совсем плохо, но и ее не вынесли из самолета. Девушка без сознания уже несколько часов.

Наташа слушала монолог дочери, и ее сердце обливалось кровью. Во всем виновата она, только она. Если бы Наташа не устранилась от проблем Катюши, если бы вникала в ее жизнь и не пыталась узнать интересненькое про нее, а просто была бы рядом как родитель, как мать, то Катюша никогда бы не оказалась в этом самолете заложницей вируса. Это ее вина, и сейчас остается надеяться только на то, что власти сделают все, чтобы спасти Катюшу и всех этих людей.

– Паники уже нет, но мы все еще боимся, – сказала Катюша. – А еще я очень хочу домой, хочу к тебе, к Костику, и чтобы можно было открыть окно. Помнишь, когда я болела в детстве, ты укутывала меня в одеяла, чтобы только нос оставался наружу, и открывала окно – в комнате становилось свежо и холодно. Ты всегда говорила, что инфекция хочет гулять так же сильно, как и я. Только, в отличие от меня, инфекция взрослая, и она непременно уйдет на улицу.

– Помню, – ответила Наташа. – Конечно помню.

– Я знаю, что натворила дел. Но ты себя не вини, это у меня крышу снесло. Когда все это закончится, у нас все будет хорошо, мама. Я пару дней побуду той маленькой девочкой, а ты меня укутаешь, ладно?

– Конечно, Катюша, все так и будет.

– Мама, у меня забирают телефон. Пока, я люблю тебя. Скоро увидимся!

– Да, Катюша, и я люблю тебя! Будь осторожна!

Трубка стихла. Наташа отдала телефон Илье и вышла из комнаты.

В машине она расплакалась, била по рулю и кричала. Истерика длилась долго, навзрыд, разрывая внутри все, что было крепко сшито. Она все делала неправильно. Так было нельзя. Вся ее жизнь с мнимыми ценностями матери-подруги привела ее и ее дочь к тому, что Катюша заперта на борту самолета с опасным вирусом, и неизвестно, чем все это кончится. На месте той стюардессы могла оказаться Катюша. А вдруг Наташа ее навсегда потеряет? Стюардессе стало плохо на четвертый день заточения, возможно, следующей будет Катюша. Наташа просто не переживет этого.

Страх снова сковал ее, заледенели пальцы, и Наташа впала в ступор. Зазвонил телефон, а она не могла пошевелиться, только посмотрела на экран. Звонил Игорь Романов, следователь. Миллиметр за миллиметром она двигала пальцем по рулю до кнопки принятия вызова, хорошо, что телефон сам соединился с компьютером в машине, и управлять звонками можно через кнопки на руле.

– Наталья? – раздался голос следователя в машине.

– Да, – ответила Наташа.

– У нас ЧП. Максим Котов направил нас не на ту площадку, где проходило мероприятие Лауры Висконт. Это совершенно другие люди, и Лауры среди них нет. Вы не знаете, где он?

– Нет.

– Наталья, мне нужна ваша помощь. Похоже, Максим собирается натворить бед.

– И пусть творит, – ответила Наташа. – Эта сука не должна жить.

– Наталья, убийством Лауры ситуацию не исправить. А свою жизнь этим он загубит. Вы меня слышите?

Оцепенение спало, Наташа дала отбой, завела двигатель и позвонила Максиму. Он не брал трубку, но она продолжала звонить.

Макс, 21 марта года

Телефон звонил не переставая. Звонила Наташа Добронравова, звонил следователь. Если ответить, они помешают мне. Я отключил телефон и спрятал его в рюкзак.

Судя по шуму, гости перемещались в концертный зал. Недавно заиграла легкая музыка, мимо короба стали ходить люди. Никто не обнаружил меня в моем укрытии. Я осторожно приоткрыл дверцу короба и посмотрел – люди бегали туда-сюда, не обращая внимания ни на что. Я с независимым видом вылез, взял валяющийся на полу шнур и быстро спустился со сцены. Люди собирались и рассаживались, Лауры нигде не было.

То, чего я ждал, случилось – у стены стоял сервировочный стол, на который взгромоздили фрукты и пирожные. Возле огромного торта лежал нож. Я взял нож и спрятал его под свитер.

За одной из колонн располагался пульт управления, где сидели двое.

Выключили свет, включили иллюминацию. Зал погрузился во мрак, отливая разными цветами, которых было недостаточно, чтобы человек, подозревающий опасность, смог понять, что угрозы нет. Я спрятался за колонной, откуда хорошо просматривался вход в зал, и стал ждать.

Игорь, 21 марта года

Игорь был очень зол на себя. Ну надо же, ну как так-то? Ну почему он никогда не может взять себя в руки, отложить свои проблемы на задний план и просто подумать? Если бы он подумал, то он бы понял, что Максим Котов находится точно в такой же ситуации, как и министр.

Все дело в тех самых отметинах на запястьях и в установках.

Что придет в голову любому отцу, если его дочь изнасилуют? «Убить подонка!». Стоило ли думать, что у Дмитрия вича Шелехова всплыла какая-то иная установка? Нет.

Событие, произошедшее в Эмиратах, позволило министру больше не игнорировать просьбы госпожи Висконт и пойти на переговоры. Тело Алексея Черепанова так и не было найдено, зато было абсолютно точно установлено, что письма министру писал не он и никуда с территории Эмиратов не уезжал. Как приехал, так и остался там. Правоохранительные органы штата Дубай на запрос российской прокуратуры ответили очень охотно и организовали проверку. Результаты ожидаются не раньше чем через две-три недели, но это будет, по сути, просто отписка. Возбуждать дело у них оснований нет, если, конечно, не найдут тело. Но, судя по предсмертной записке охранника министра, искать там нечего. Фактически и так понятно, что произошло.

Дочь министра Виктория была изнасилована Алексеем Черепановым, и министр своими руками забил парня до смерти. От тела избавились охранники министра – Денис Солодовников и Олег Пивоваров. Первый пропал без вести, второй покончил жизнь самоубийством, написав предсмертную записку: «Череп был раздроблен и сожжен, искать нечего, и никто нас за это не простит».

На перерождение министру потребовалось совсем немного времени. Буквально сутки. Вернувшись в Москву, он связался с Висконт и дал согласие на переговоры.

Пакет законодательных инициатив был подготовлен в кратчайшие сроки, но настолько грамотно и тонко, что ни один проверяющий комитет даже не усмотрел, что закон, по сути, позволяет творить в стране губительный бизнес.

Несколько отвлекающих маневров – упрощение для автомобильных концернов, наиглупейшие законы, примитивнейшие отзывы на законопроекты особо ярых депутатов – и средства массовой информации захлебнулись в горечи, выплескивая на администрацию министра гневные публикации.

СМИ не могут писать об одном и том же персонаже бесконечно. В узком медийном канале есть тончайший «волосок», в который должны уложиться все новости и информационные поводы в отношении конкретного лица или определенной деятельности. Больше просто нельзя, произойдет перенасыщение, читатели откажутся от чтения, упадут рейтинги, прессе это не нужно. Поэтому, когда «волосок» был заполнен гневными комментариями СМИ, густо сдобренными пространными интервью министра, началось самое страшное – пошли поправки в законы, регулирующие медицинскую деятельность на территории страны. Они остались незамеченными, потому что журналисты уже заполнили пресловутый «волосок» и смотрели на эти поправки невидящим глазом. Те же, кто обратил внимание на законы NH23, попали в «мертвую зону» у читателя, который действительно устал читать о дебилах из Минюста.

Если откинуть всю юридическую муть, суть была проста. Когда на той или иной территории внезапно происходит вспышка вируса, для иностранных фармкомпаний открываются ворота рая.

Минюст подстраховался – этими воротами должны были воспользоваться только нужные люди. Поэтому закон предусмотрел несколько оговорок.

Итак, для того, чтобы в России начал продаваться тот или иной препарат или вакцина, должны быть соблюдены долгие и дорогостоящие процедуры лицензирования, то есть, допуска для продажи. Иностранные препараты, уже имеющие сертификаты и лицензии в других странах, могут пойти по упрощенной схеме, но это все равно деньги и время. К тому моменту, когда препарат официально легализуют на территории страны, уже появятся отечественные дешевые аналоги. Они собьют продажи.

Закон, названный теми немногими журналистами «NH23», вводит специальное условие: если на определенной территории происходит вспышка вируса или эпидемиологическое распространение бактерии, Министерство здравоохранения вправе издать акт, позволяющий продажу иностранного препарата, получившего сертификат в иностранном государстве и успешно прошедшего клинические исследования, без лицензии в России на ограниченное количество времени при условии параллельно запущено процесса легализации.

Вирус гриппа NH23 поддается лечению антивирусными препаратами, которые на территории России не продаются. Производством препарата «Формуцик» занимается индийская корпорация NH. В 2010 году в лабораториях корпорации был обнаружен новый штамм вируса гриппа, который корпорация назвала просто «23», поскольку это 23-й штамм по счету. Вакцину выработали быстро, получили лицензию на продажу и положили препарат на полку.

Стоит сказать, что NH самостоятельно не занимается дистрибуцией своих препаратов, они продают это право. Те лица, которые занимаются дистрибуцией продукции NH в Европе и СНГ, быстро просекли, что «Формуцик» – золотая жила, даже несмотря на то, что вируса в стране нет.

«Фармбест», дистрибутор товаров корпорации NH, имеет офшорные корни, от которых отпочковались компании, работающие в других странах, преимущественно развивающихся, где законы легко переделать. Но на Россию «Фармбест» замахнулись впервые после того, как их постоянный посредник Лаура Висконт сказала, что в России это «стало возможно». Переговоры длились два года, министр всячески противился, откат повышался, условия улучшались, но министр был непреклонен. Для него не было аргументом, что в Министерстве здравоохранения уже «все улажено».

Сложно сказать, почему Шелехов не обратился в органы, почему не попытался как-то изменить ситуацию. Почему он не предал предложение «Фармбеста» гласности? Ждал более выгодного предложения или удобного момента, когда с совестью у него больше не будет проблем?

Так или иначе, такой момент наступил. После возвращения из Эмиратов он стал сговорчивее, и сделка состоялась. Шелехов получил взятку в обмен на зеленый свет поправкам, которые позволили «Фармбесту» продать «Формуцик» в случае вспышки вируса, не проходя обязательных процедур легализации в России.

Что пошло не так, непонятно. Схема заражения территории отработана множество раз, и сбоев быть не должно. Но сбой произошел – в России вирус был распылен раньше, чем завезен препарат, и раньше, чем Министерство здравоохранения дало разрешение на продажу «Фармуцика».

Вирус распространили в Москве – добавляли в газировку для детей, распыляли в метро, общественных местах. Промокампания была начата за трое суток до предполагаемой даты выпуска документа из Министерства здравоохранения, но документ задержался, а фуры с препаратом были задержаны на таможне и уничтожены в связи с отсутствием документов.

Пока произвели новую партию и доставили в Москву, погибло 124 ребенка. Четыреста взрослых получили тяжелые осложнения, многие из них стали инвалидами с полной потерей трудоспособности.

Заражение вирусом пошло не так, как рассчитывали в «Фармбесте», – взрослые справлялись с вирусом силой иммунитета, а дети погибали в течение суток, они просто не могли выработать такую температуру тела и продержать ее столько суток, чтобы уничтожить вирус, который активно нагружал организм, почки не справлялись, интоксикация не спадала.

Курс лечения «Формациком» составлял три дня, всего шесть таблеток – по две в день, и вирус уничтожался. После второго приема температура падала, потому что вирус «коченел» и не размножался.

Ощутив масштабы сотворенного, Шелехов испугался. Он сообразил, что без расследования это не оставят – вспышку любого вируса тщательным образом проверяют, пытаются обнаружить «нулевого пациента», который привез вирус. И есть способы, которыми можно докопаться до сути.

Но Лаура Висконт сказала, что у любого препарата есть побочный эффект, а «Формуцик» не так прост, как кажется. Человеческие жертвы неизбежны, и этот риск отрицать было бы величайшей глупостью. Так что все в порядке. И министр, наверное, даже в это поверил, растворив число 124 в 80 900 детей, которые спаслись, приняв препарат. И это только в первый месяц продаж. Министерство здравоохранения разрешило продажу «Формуцика» без лицензии на протяжении полугода, пока вирус полностью не уничтожится.

Стоимость упаковки импортного лекарства составляла 5300 рублей. За полгода продаж было продано более 2 000 000 упаковок на территории всей страны – вирус постепенно разъезжался по регионам. «Фармбест» за полгода заработали почти 180 миллионов евро.

Процесс легализации «Формуцика» до сих пор не завершен.

Но «Фармбест» получили разрешение на продажу препарата до конца года, поскольку ожидается повторная вспышка вируса, который немного изменился, и корпорация NH присвоила ему номер 24. «Формуцик» уничтожает и этот вирус, только требуется уже две упаковки препарата, то есть стоимость лечения составит 10 600 рублей, но для приобретающих 4 упаковки на сайте компании предусмотрена скидка в 15 %.

Вирус должны были завезти с Мальдивов, и перевозили его как раз в том самом самолете, на котором летела Катюша Добронравова. У Лауры Висконт очень жесткий бюджет, и чартером вирус она перевозить не стала. Экономия денег заказчика – наше все.

Это Лаура сказала министру, что есть человек, который способен ему помочь справиться с непонятным чувством, которое не дает ему жить. Она наверняка сказала ему, что для министра негоже считать эти копейки – 124 ребенка в масштабах страны, которую спасли от страшного вируса. О том, что вирус распыляли они, правда, чужими руками, она министру не сказала. А надо ли? Это ведь и так понятно. Зачем заражать страну, если на излечении нельзя сделать деньги? Такое случается только по крайней неосторожности.

И Шелехов долгое время успокаивал себя этой байкой, но совесть все же добила. Он обратился к человеку Лауры, который лечил его. Сеансы у доктора Бертране проходили несколько раз в неделю, и вскоре выяснилось, что без помощи сосудо-судорожной терапии не обойтись. Мозг отказывался блокировать воспоминания, причиняющие министру неприятные ощущения, мозгу нужно помочь.

Министра фиксировали в кровати, стягивали латексными наручниками руки, ноги, закрепляли тело, подключали к источнику подачи тока и производили терапию. С каждым сеансом ему становилось все лучше и лучше, и после третьего сеанса он уже не чувствовал себя человеком, убившим детей. Он совсем бы излечился, погрузившись в иллюзорный мир без чувства вины, если бы не Алексей Черепанов.

Он уже почти забыл, но ему напомнили. Кто – он не знал. Но он получал письма от него, где сначала было сказано про несправедливость, про то, что возмездие должно наступить. А потом пришло письмо, в котором Алексей сказал вещи, о которых не мог знать никто, кроме него, министра, Дениса Солодовникова и Олега Пивоварова. Тогда министру стало понятно – ну не сам же он себе пишет эти письма? Это дело рук одного из охранников, которых министр держал при себе. Справиться с этой проблемой помогла Лаура – она все уладила, в том числе и то, что содержание записки исчезло из материалов уголовного дела. Сама по себе записка была не опасна, мало что там написал человек, решивший покончить жизнь самоубийством, но мало ли, вдруг кто раскопает?

Но письма не прекратились.

Новое письмо пришло вслед за сообщением Лауры, что вопрос полностью улажен.

Доктора нашли и допросили. В протоколе первичного допроса доктора Бертране было мало конкретной информации, но достаточно, чтобы понять, что на самом деле произошло.

– Доктор, вы можете раскрыть медицинскую тайну в отношении человека, которого больше нет в живых, верно?

– Верно, если для этого есть явные основания.

– С какой проблемой обращался к вам Дмитрий вич Шелехов?

– Я не вижу оснований раскрывать эту тайну.

– Дмитрий вич Шелехов был министром юстиции России, он был убит. На его запястьях были обнаружены следы фиксации. Судебно-медицинская экспертиза выявила следы применения сосудо-судорожной терапии, а вы его психиатр. Нам нужно понимать, может ли его смерть быть связана с вашими сеансами? Возможно, он рассказывал вам что-то такое, что нам нужно знать.

– Как я понимаю, преступление не раскрыто?

– Нет, не раскрыто. У нас очень много версий, но нет четкой определенности. Возможно, ваш рассказ нам поможет.

– Я гражданин США, у меня отсутствует лицензия на оказание медицинских услуг в России, поэтому никакой терапии клиенту я не оказывал. Мы только говорили.

– Тем более это нельзя признать медицинской тайной.

– Но это не освобождает меня от ответственности за то, что я не уведомил соответствующие службы. И это идет вразрез с моей профессиональной деятельностью – клиенты просто перестанут мне доверять.

– В общем, вы хотите иммунитет? Против преследования?

– Да. И соглашение о неразглашении. Если мои показания лягут в основу какого-либо официального документа, я хочу, чтобы мои имя и фамилия были скрыты.

– Нам потребуется время для подготовки документа.

– И для того, чтобы согласовать его с моим адвокатом. Я в Москве еще двое суток.

Но вторичном допросе доктор ответил на все вопросы более конкретно:

– Фиксируем письменные договоренности: показания доктора Бертране могут быть использованы в любых официальных документах, издаваемых следственным комитетом России по уголовному делу в связи с причинением смерти Дмитрию вичу Шелехову, при жизни занимавшего пост министра юстиции России. Указанные показания могут быть использованы только без указания имени доктора Бертране. Кроме того, доктор Бертране освобождается от уголовного преследования на территории России за ведение медицинской деятельности без права на ее осуществление, а также за недонесение о, возможно, совершенных преступлениях, которые стали ему известны в ходе бесед с Дмитрие Шелеховым. Все верно?

– Верно.

– Итак, доктор Бертране, с какой проблемой пришел к вам господин Шелехов?

– Ко мне пришел не только Дмитрий Шелехов, мучающийся чувством вины за совершенное преступление в две тысячи четырнадцатом году, а именно, за убийство человека по имени Алексей Черепанов. Был и сам Алексей Черепанов, раздираемый чувством вины за совершенное насилие над Викторией, дочерью Дмитрия Шелехова, и невероятной злобой на последнего за то, что тот его убил. А был еще и министр, своими действиями убивший сто двадцать четыре ребенка.

– Позвольте уточнить, к вам пришли три человека, один из которых – мертв?

– Нет, физически ко мне пришел один человек. Однако это были три личности – Министр, Дмитрий и Алексей. Некоторое время Дмитрий, главная личность, не понимал, что вместе с ним существуют еще два альтера – Министр и Алексей. Он жаловался на частые головные боли, потерю памяти. Он говорил, что сознание просто «выключалось» на время, и проходило несколько часов. Что в это время происходило, он не знает. Министр же был практически всегда наблюдателем, когда бодрствовал Дмитрий. Алексей выходил только ночью, когда все спали.

– То есть у министра было расщепление личности?

– Да, множественная личность. Мне удалось обнаружить только три, и я не думаю, что их было больше. Нет, их было ровно три. Не осталось ни единой потребности, которая одной из этих личностей не могла бы быть удовлетворенной. Алексей был у них сексуальным маньяком, Министр реализовывал себя в работе, а Дмитрий жил обычной жизнью. И они очень долго сосуществовали вместе, пока Алексей не набрался смелости уничтожить Дмитрия.

– Что вы под этим понимаете?

– Я никогда не видел Алексея прежде, только в последний раз мне удалось его вызвать. О том, что Дмитрия хотят убить, мне сказал Министр. Он сказал примерно следующее: «Никого не осталось в живых, кто бы мог писать мне эти письма. Это не может быть Вика, она ничего не видела. Больше никто ничего не знает. Это либо я сам, либо чертов ублюдок Черепанов восстал из мертвых». Тогда я вызвал Дмитрия и рассказал ему о личностях. Он долго не мог поверить, сокрушался, расстраивался. Но согласился на терапию. Задача терапии – совместить личности в одной. И мы успешно это реализовывали. Было проведено много сеансов, но на последнем на свободу вырвался Алексей, и я сразу это понял.

– Как вы это поняли?

– Министр и Дмитрий плохо владеют английским языком, причем Министр – хуже Дмитрия. По языку я их сначала и различал, а потом уже, конечно, сразу видел. А вот Алексей владел языком отлично. Алексей изначально знал, что он – всего лишь личность внутри Шелехова, и долго пытался понять, как наказать Дмитрия, не причиняя вреда себе. Лечение как способ решения проблемы он не воспринимал, он полагал, что таким способом я его уничтожу. Отчасти он был прав, как самостоятельная личность он бы перестал существовать.

– И что вам рассказал Алексей?

– Он сказал, что Шелехов не должен жить. Ему плевать на людей, ему плевать на всех, кроме себя. Он не то чтобы не может быть министром юстиции, он не должен жить вообще. И если начался процесс слияния личностей и Алексей все равно умрет, то есть смысл совершить суицид.

– Он сказал вам, что хочет покончить жизнь самоубийством?

– Да. И даже сказал, как это будет – он наймет киллера, который застрелит его на рабочем месте. И выберется через окно по специальному снаряжению. Перед убийством министра Алексей обещал написать письмо в СМИ и матери Алексея Черепанова с рассказом о деяниях министра. Но, как я понимаю, этого сделать Алексей не успел?

– Почему вы не задержали его?

– Потому что вернулся Дмитрий, он подавил Алексея. Это стало возможным после нескольких сеансов терапии. И он сказал, что все под контролем, и в точности повторил мне все, что до этого говорил Алексей. Я ему поверил.

– Но самоубийство все же произошло.

– Видимо, Алексей его организовал, когда Дмитрий и Министр спали. Здесь соглашусь, об этом я не подумал.

– Разве такое может быть, чтобы один человек был тремя разными личностями?

– Да, такое может быть. Министр был жестким в делах, именно он пошел на сделку с фармацевтической компанией. Он появился после убийства Алексея Черепанова, собственно, тогда же появился и сам Алексей. Алексей сказал мне, что не помнит своей жизни до того момента, пока не переселился в тело министра. Обо всем он узнавал от людей, из открытых источников… Алексей был просто одержим сексом, ночи напролет он занимался только этим. Он искал и находил объекты для удовлетворения сексуальной энергии. Но выходил нечасто – несколько раз в неделю. Зато очень метко. Наутро у Дмитрия болела голова, повышалось давление и чувствовал себя он очень плохо, но оно и понятно, ведь ночью организм не отдыхал.

– И никто ничего не замечал?

– Это вопрос не ко мне. Замечали наверняка, но не делали таких неожиданных выводов.

– Вам есть что еще рассказать?

– Если только у вас есть еще вопросы.

* * *

Итак, Дмитрий вич Шелехов вошел в здание в 7 часов 27 минут. В свой кабинет, согласно записям с видеокамер, он зашел в 7 часов 32 минуты. Зашел и закрыл за собой дверь. И больше никто туда не входил и оттуда не выходил. Следующим, кто открыл двери кабинета, была Мария Сергеева.

Убийца уже был в кабинете. Алексей, а это он был в то утро главенствующим в теле министра, сказал ему: «Я должен написать несколько писем». Убийца согласился и стал ждать. Алексей написал письма, но отправить не успел – вышел Дмитрий и быстро удалил письма. Он понял, что происходит, и написал своему секретарю сообщение, чтобы она вошла, надеясь спугнуть убийцу. А потом он решил, что может отменить заказ, ведь он сам его сделал!

Но он не знал, что Алексей оставил четкие инструкции: отказ невозможен. Любой отказ должен быть воспринят как команда к исполнению. Преступление было совершено в 7:36, сразу после отправки сообщения секретарю, когда Дмитрий попытался отменить заказ.

Убийца выстрелил в голову министру, попытался закрыть широко открытые глаза, как делал всегда, чтобы жертвы не провожали его мертвым взглядом, но они все равно почему-то открывались. Он поднял гильзу. Открыл окно, подцепился к снаряжению и быстро забрался на крышу, откуда спустился по пожарной лестнице и вышел из здания ровно в тот момент, когда в здание вошла секретарь Мария Сергеева.

Камеры видеонаблюдения, которые могли зафиксировать этот трюк, были заранее повреждены – ранним утром.

Все было просто, предельно просто. Нет ни одного человека на планете, который бы смог избежать кары за убийство. И министр не смог. Даже тогда, когда на свете не осталось людей, которые могли выставить ему счет, кара настигла его. Цена человеческой жизни очень велика, и неосмотрительно полагать, что хоть кому-то удастся избежать наказания.

Оформить прекращение уголовного дела в связи со смертью министра – дело бумажное. Куда более важно для Игоря сейчас спасти человека, который не смог совладать со своим внутренним конфликтом. Человека, который прямо сейчас готов пойти на убийство, потому что не может простить себя, и поэтому сломает себе жизнь.

Максим Котов.

Но Игорь этого не допустит.

– Вы нашли его местоположение? – спросил Игорь у руководителя операции захвата, который был на связи с техническими специалистами.

– Это можно сделать, но это не быстро.

Игорь посмотрел на часы. Десять вечера. Он снова набрал Наташу Добронравову – без ее помощи, скорее всего, не обойтись.

Наташа, 21 марта года

Максим не отвечал. Параллельно ей названивал следователь. Наташа не хотела с ним разговаривать, но все же подняла трубку.

– Мы нашли его, – сказал Игорь. – Я скину вам адрес. Приезжайте. Вы должны будете убедить Максима отказаться от его плана.

И повесил трубку. Наташа приняла сообщение, отправила координаты в навигатор и проложила маршрут. До места она доберется через семнадцать минут.

На дорогах, слава богу, был полный штиль. Она ехала и не понимала своих чувств – ей, как бы страшно это ни звучало, хотелось, чтобы Максим убил Лауру. Но она понимала, что Игорь прав – убийством Максим только сломает свою жизнь, а ситуацию не изменит. Чтобы изменить все это, нужно, чтобы люди узнали про все и включилась правоохранительная машина. Это чудовищный способ продвижения товара на рынке, это против всех человеческих законов. Перемолоть все это в муку можно только процессуальными жерновами. Но вот сможет ли Игорь сделать так, чтобы Лауру и всех ее подельников судили? Наташа сомневалась. Она слишком хорошо знала стоимость справедливых решений – для этого должны сложить головы многие высокопоставленные прикормленные чиновники, чтобы окропить своей кровью путь к справедливости. Так сейчас не принято, наказывают стрелочников, легкие элементы, а настоящие дельцы остаются на свободе, при деньгах и власти.

В чем-то Котов прав: остановить Лауру можно только таким способом. Но как же жизнь самого Максима? Наташа знала его чувства, потому что находилась ровно в такой же ситуации, да, слава богу, Катюша жива, но угроза реальная, настоящая, дышит Наташе в затылок, от этого сводит конечности. Невозможно выносить, когда твой ребенок висит на волоске между жизнью и смертью только из-за того, что какой-то там Лауре Висконт плевать на человеческие жизни, потому что у нее есть kpi[3]3
  KPI (KPIs) – английская аббревиатура от key performance indicators, ключевые показатели (иногда – параметры). Система, позволяющая оценивать эффективность работы сотрудников фирмы на предмет достижения целей.


[Закрыть].

Злость не давала рационально думать, но времени уже не оставалось – Наташа перемешивала в своей голове воспоминания о детстве Катюши, о недавнем разговоре с ней, о своих выводах и о Максе Котове. И поняла, что должна сделать.

Навигатор сообщил, что она уже прибыла в пункт назначения. Дом стоял на отшибе, никакой охраны и поселка, только огромный забор, за которым в самом разгаре праздник. Наташа слышала громкую музыку и радостные крики. Люди веселятся. И где-то там Максим Котов собирается с силами, чтобы убить Лауру Висконт.