Текст книги "Времена Амирана. Книга 4: Жизнь после смерти"

Одно спасение у побежденных – не надеяться ни на какое спасение.

(Вергилий М. Публий )

Глава 1

Дороги – они как реки. А реки – они же как? То текут себе спокойно и мирно, величаво и полноводно, ну, или там – струятся проселками, едва слышно журчат тропинками. А то – застынут ледяным монолитом, а потом – как разольются, затапливая все обочины и луга окрест. Значит – весна. Значит, припекло, и сорвались все куда-то, очертя голову. А потом, когда уже совсем жарко станет, пересыхают реки. Некому течь по ним. Кто мог – утек, а кто не успел – высох, превратился в невидимый пар, дорога которому одна – в высокое и беспощадное небо.

1

Дорога была запружена стадом. Это его рев, звон колокольчиков, крики пастухов, слившиеся в единый поток звуков, слышали, бредя через снежную целину Ратомир с Бен-Салехом. И, услышав, радостно направились туда, устав пробираться через заснеженное бездорожье.

Коровы медленно и безучастно брели по дороге, подгоняемые криками и щелканьем длинных кнутов. В глазах их была печаль и нехорошие предчувствия. И, правда, что могло их ждать где-то там, вдали от теплого хлева, откуда их зачем-то выгнали ни свет, ни заря. И привязанные к шее ботала своим невеселым звоном говорили за них все, что, умей они говорить, сказали бы сами.

– Куда это они, в такую рань?

Бен-Салех промолчал. Во-первых, он не знал, во-вторых – не такая уж и рань, просто – зима. А зимой всегда долго не рассветает. А в-третьих, Бен-Салех устал. Сколько они уже на ногах?.. Прилечь бы. Перекусить и прилечь. Ну, ничего, теперь, когда вышли, наконец, на дорогу, уж как-нибудь добредут до постоялого двора. А там… Бен-Салех чувствовал, что может проспать сутки, хотя и понимал, что, скорее всего, заблуждается. Ну, какие сутки?..

– А нам в какую сторону идти-то? – Не унимался Ратомир.

Вопрос, кстати, был не праздный. Бен-Салех задумался, мысленно рисуя карту окрестностей и тот путь, что они по этим окрестностям проделали.

– Направо.

***

Как выяснилось, там, где кончалось стадо, там начинались люди. Людей было много, причем шли они, почему-то все в сторону, противоположную той, что наметил Бен-Салех. И, когда они с Ратомиром ступили, наконец, на твердое, утоптанное покрытие, идти им пришлось против течения. А течение несло мимо них повозки и телеги, тележки, толкаемые вручную и просто сгорбленные под тяжестью навьюченного на собственные спины барахла, фигуры. Как будто смытая бурным половодьем деревня плыла им навстречу, бесстыдно выставляя наружу интимные детали и подробности своего скромного быта.

Попытки завязать разговор с кем-нибудь из этого потока не увенчались успехом. От них просто отмахивались, кто раздраженно, кто устало. Многие просто не реагировали никак, продолжая по-коровьи тупо смотреть куда-то перед собой, куда-то вперед, куда-то в ту сторону, где, скорее всего, их никто не ждет, и где им вряд ли будут рады.

– Ладно, – махнул рукой Бен-Салех, – на постоялом дворе узнаем, что там такое…

Первый попавшийся им на дороге постоялый двор встретил их широко распахнутыми воротами во двор и зарытой дверью в дом, в которую обычно входили те, кто пришел пешком. Из ворот как раз выезжала до верха загруженная подвода, а дверь доской заколачивал какой-то мужик. Они подошли к нему.

– Закрываетесь? – Спросил Бен-Салех.

Мужик держал в губах гвозди и только кивнул, продолжая стучать молотком. Ратомир и Бен-Салех переглянулись и пошли к воротам. Во дворе оказалось сущее столпотворение. Из дома вытаскивали лавки и грузили на одну из подвод. Стояли еще не погруженные бочки, вероятно с пивом. На одной из них сидел человек. Он не бегал, не суетился, он молча смолил самокрутку, сплевывая на землю, и поглядывал по сторонам. Кажется, с ним можно было поговорить.

– День добрый, – сказал Бен-Салех, подходя к сидящему, – вы тут хозяин?

– Ну, я.

– Ну, тогда еще раз здравствуйте. Шли вот мы, шли, устали, ноги сбили, проголодались, думали у вас тут остановимся, отдохнем, перекусим. Ваше же заведение славится своим гостеприимством. Люди нам советовали. Да… Похоже, не выйдет, а?

– Да, куды ж тут… Вот же ж, какие дела. Съезжаем мы, видите. Вот сейчас последнее загрузим, да и того…

– А чего ж так? Конкуренты, что ли?

– Да какие конкуренты?! – Воскликнул хозяин. – Конкуренты! Попробовал бы кто!.. Живо бы ноги-то повыдергивали. Конкуренты… Тут не до конкуренции сейчас, живым бы остаться.

– Так что случилось-то, уважаемый?

– Вы что, не местные, что ли?

– Да говорю же, идем мы, издалека. Народ чего-то на дороге, правда… Что, случилось чего?

– Случилось. Войско идет. Не знаю – правда, нет, а говорят с ним сам царь. Идут и грабят. Все подчистую выметают, гады. Вот народ и того… спасается, кто как может. Постоялые дворы, говорят, по бревнышку разносят. Мало, говорят, что харчи все заготовленные забирают, так еще, говорят, и жгут. А то и вовсе жизни лишают. Народ, вообще, такие страхи рассказывает, не знаешь, верить, нет. Так что…

– А царь-то при чем? Он-то что там делает? Врут, поди…

– Да, может, и врут, только как дворец-то у него сгорел, то и куда ж ему деваться? Вот он, говорят, и бродит.

– Как – дворец? – Встрепенулся Ратомир.

– Да так, вы что?.. Совсем?.. Где это вас носило, что ничегошеньки не знаете. Сгорел дворец. И Миранда сгорела, чтоб ей… Так что и оттуда людишки разбегаются.

– Да-а, дела!.. – Протянул Бен-Салех, – а мы-то, как раз туда идем. Ну, может, у вас тут хоть полчасика посидеть где можно? Передохнуть, а?.. Пока грузитесь. Да и хоть чего-нибудь поесть, хоть в сухомятку. Деньги у нас есть, заплатили бы.

– Ладно, пошли.

Хозяин встал и потянулся.

Следом за ним они прошли через пустую кухню в зал без столов и лавок, и по скрипучей лестнице поднялись на антресоли, где были жилые комнаты для проезжающих. В одной из них и устроились на одной из двух, лишенных матрасов, кроватей. Хозяин спустился вниз и принес откуда-то, видать из дорожных припасов, завернутый в холстину окорок, каравай хлеба и кувшин пива. Бен-Салех достал ножик, и приступили к трапезе, к которой как-то само собой присоединился и хозяин. Так и сидели, жуя жесткое мясо и запивая пивом прямо из кувшина, пуская его по кругу.

Голодные гости насыщались молча, хозяин же ухитрялся при этом рассуждать.

– Конец, видать, Амирану пришел, – говорил он, – По всему – конец. Вон уже и горцы наши, хамадийцы, суки, зашевелились. Чуют, сволочи, что государству каюк. Их только слухи о войске останавливает, а то сейчас по всему тракту резня пошла бы. Хуремский эмират, слышно, уже войска собирает. Как снег сойдет, так они и полезут. И кто что сделает? А под эмиром жить – дураков нет. Уходить надо.

– А куда идти-то? – Поинтересовался Бен-Салех.

– Я лично на запад подамся, – ответил хозяин, – если уж все равно судьба кем-то завоеванным быть, пусть меня лучше арбокорцы завоюют, или Ледерландия – милое дело! Не то, что эти, из эмирата, ну их в задницу! Или еще из Ахалдакии черти узкоглазые. Не-е, я – на запад!

***

Когда они вышли, простившись с гостеприимным хозяином, уже совсем рассвело. Стоял чудный зимний день. Вернее, утро. Солнце еще карабкалось в зенит, но на небе не было ни облачка, все облака раздуло, размело ночным ветром, и на душе было бы совсем хорошо, если бы не было так погано.

– Вот же, скотина! – Ратомир вздохнул и глянул окрест. По дороге все так же тянулась вереница беженцев, выглядящих еще печальнее и безнадежнее в безразлично-веселом утреннем свете.

– Кто? – Не понял Бен-Салех.

– Хозяин, кто…

– А что такое? Тебе не понравился окорок? Вообще-то, правда, жестковат.

– Да причем тут!.. Как он спокойно говорил про этих, арбокорцев. Или ледерландцев. Все равно ему. Плевать, что… Я же говорю, скотина, предатель.

– Ух ты, раскипятился, – усмехнулся Бен-Салех, – подумаешь! Я, например, за свою жизнь знаешь, сколько стран поменял? И ничего. Человеку, знаешь ли, по большому счету абсолютно все равно, как называется то место, где он живет. Главное, чтобы жить давали. Ну, правда, возникает языковая проблема, но, если не лениться, за достаточно короткое время можно выучить любой язык. Хотя тебя я тоже понимаю. Лично тебе нигде не будет так хорошо, как было в родном дворце. Но дворец – ты же слышал, сгорел.

– Ладно, – прекратил дискуссию Ратомир, – пошли. Раз отец, как говорят, сам идет сюда, скоро мы его найдем.

Несмотря на свое высокое происхождение, Ратомир был всего лишь человек, а человеку свойственно ошибаться.

***

Этим же утром, и совсем недалеко отсюда, при выезде на тот же тракт, по которому сейчас шли Ратомир с Бен-Салехом, и вдоль которого, только им навстречу неторопливо двигалось воинство Бенедикта, остановился маленький обоз, в котором ехало семейство крайсов. Клавдий, всю ночь правивший передним фургоном, спал. Юма, его старшая жена, слезла на землю и пошла разведать обстановку. Обилие всякого транспорта, и даже идущих пешком, насторожило ее. Никогда такого не было. Тракт, конечно, оживленный, но это значит, что в полчаса три телеги туда-сюда проедут. А тут…

Крайсы народ особый, не чета нам, прочим всяким. То, что не получилось у Бен-Салеха, Юме было раз плюнуть. И скоро она знала все. Все, включая такие подробности, какие ни один очевидец не расскажет, а расскажет тот, кто слышал от тех, кто лично знает этого самого очевидца.

Юма вернулась и, растолкав недовольного Клавдия, стала толковать ему, что туда, куда они направлялись, ехать никак нельзя. Оттуда наоборот все удирают. Там идет огромное войско, пожирающее все на своем пути, словно туча саранчи – помнишь саранчу? Клавдий помнил саранчу. А те, оказывается, еще и людей едят – вот это уже вообще страх! А Миранда сгорела, совсем сгорела, одни головешки от столицы остались. И царский дворец сгорел. А царя эти, которые идут, захватили, и сейчас он у них, вроде как в плену. А зачем он им нужен – это ты уж у них сам спроси. Спроси, спроси, когда встретишь! А Миранду поджег страшный дракон. Все говорят, его там все видели. А если не бывает, значит и Миранда цела, и дворец, и царь на месте, и по дороге никто никуда не бежит. А ты сходи, сам посмотри, а потом и будешь говорить – не бывает!..

По всему выходило, что планы надо менять. Выезжать на тракт и толкаться там в общем потоке не хотелось. Подгорное, которое еще вчера проезжали, было, точно, не спокойно. Но и бежать никто там никуда не бежал. Так что, наверное, имело смысл развернуть оглобли, да и вернуться туда, а там уже и посмотреть, что дальше делать. У Клавдия возникла мысль пропустить мимо ту страшную саранчу, а потом боковыми дорогами, которые он хорошо знал, зайти ей в тыл, да пошарить хорошо в поспешно брошенных селениях. При такой панике все с собой не захватишь. Так что, если не быть дураком и не пугаться всяких бабьих сказок, можно очень неплохо поживиться. И без всякого вреда для здоровья.

А вообще, – думал Клавдий, – времена, похоже, наступают суровые. Сейчас народу не до ярмарок будет. Придется каким-то другим способом себе пищу добывать. Да и милостыню, когда такая кутерьма, кто подает? Так что, пожалуй, эта ночная находка станет бесполезной нахлебницей.

Ладно, сейчас-то он ее не выгонит, конечно, а вот в Подгорном, в Подгорном ее придется оставить. Пусть уж сама. Может, выживет…

2

Регентский совет Арбокорского королевства, образованный сразу после трагической гибели Его Величества Шварцебаппера, и правящий от имени его семилетнего наследника Альфреда, собрался, как это было заведено, в пятницу, в четыре часа пополудни в Малом зале собраний королевского дворца. Как всегда начало заседания почтил своим присутствием сам малолетний король в сопровождении королевы-матери Софронеи.

Взобравшийся с помощью специальных малозаметных ступенек в свое высокое кресло, стоящее в торце длинного стола, Альфред махнул ручкой, разрешая собравшимся сесть, и сел сам. Кресло его матери стояло тоже в торце, только противоположном. Кроме них в зале присутствовали: Первый Министр, господин Ханс Прюкенторф, Военный министр – маршал Газгольдер, Министр внутренних дел Карел Девони, Министр финансов Захариас, Начальник Собственной Его Величества канцелярии – Франк Бомм, Министр иностранных дел Зевс Моргалис, шеф информационного бюро, имени которого никто не знал по причине секретности, и отзывавшийся, когда его называли «господин Зет», и седой и сгорбленный девяностопятилетний Министр двора Фабрициус, переживший уже пятерых монархов, и приглашаемый на заседания в качестве некоего символа верности традициям. Фабрициус был почти глух, но, в то же время, исключительно вежлив, как и полагается человеку, отвечающему за церемониал. По причине глухоты он не слышал, о чем шла речь, вежливость же мешала ему переспрашивать. Поэтому он обычно сидел смирно, и о том, что все кончено и решено догадывался по тому, что все вставали и начинали расходиться.

Дождавшись, когда все усядутся и сделают соответствующие моменту выражения лиц, Прюкенторф встал и, с поклоном, обратился к государю:

– Ваше Величество, позвольте считать заседание Совета открытым.

Король милостиво кивнул.

– Ваше Величество, спешу сообщить, что ваше высочайшее повеление относительно покупки нового пони выполнено. Пони в конюшне и ждет вас. Это замечательное животное носит имя Ветерок. Я надеюсь, прогулки на нем доставят вам удовольствие.

У короля заблестели глаза, и он осчастливил собравшихся довольной улыбкой. От того, чтобы кричать и хлопать в ладоши от радости, его уже успели отучить. Поэтому он вел себя сдержанно, хотя и видно было, как не терпится ему убежать из этого унылого зала в манеж.

А Прюкенторф уже повернулся в другую сторону.

– Ваше Величество, – теперь он обращался к Софронее, – согласно вашему распоряжению мы отыскали мага и чудотворца Архимодуса. К глубокому нашему прискорбию выяснилось, что он недавно скончался. По совету ваших медиков и лекарей мы выписали из Ледерландии знаменитого травника по имени Каллистрат Омелик. Говорят, он творит чудеса, причем берет за них гораздо меньше, чем покойный Архимодус. Сэкономленные средства наш совет решил передать вам на обновление гардероба.

Королева поднялась. Невооруженным глазом видно было, как трудно ей это далось. Королева давно болела, но она была королева, и стоически несла свое тяжкое бремя. Она встала, и, оглядев присутствующих, произнесла:

– Благодарю. А теперь, с вашего позволения мы с Его Величеством вас покинем.

***

Ушла, грузно влача свое большое нездоровое тело, королева, ушел, четко печатая шаг по каменным плитам, юный король. Теперь можно было заняться государственными делами.

– Итак, – откашлявшись начал господин Первый Министр, – вы все, разумеется, помните, на чем мы расстались прошлый раз. Вы обещали подумать, подсобрать информации, проконсультироваться и сегодня высказать свое мнение. С этого и начнем. Может быть, кто-то хочет?..

Он помолчал, прислушиваясь к молчанию.

– Тогда, господин Захариас, попрошу. Финансы – первое дело. Поэтому, вам и первое слово.

– Ну, что же, – тщедушный Захариас отодвинул стул, но вставать не стал, а уселся свободнее. Здесь, в своем узком кругу, можно было вести себя достаточно раскованно. – Если не вдаваться в детали, и говорить на всем понятном языке, то, я думаю, положение в финансовой сфере, и так известно каждому. Я только напомню, что наш внешний долг приближается к шестистам миллионам, что почти вдвое превышает наш принятый годовой бюджет. Три четверти долга приходятся на Эрогению…

– Минутку! – Перебил его Министр иностранных дел. – Как это… У нас же…

– Спокойно, Зевс, – Прюкенторф укоризненно взглянул на нарушителя деловой дисциплины, – Захариас знает, что говорит.

– Да-да, – подтвердил Министр финансов, – совсем недавно барон продал принадлежащие ему ценные бумаги. Сделка была секретной. Я знаю об этом от господина Зета. Они, скорее всего, пока придержат. Но не исключено, что выбросят на рынок и обвалят. Дефолт, господа, дефолт…

– Я так понимаю, – маршал Газгольдер в волнении хлопнул по столу пухлой ладошкой, – что эти негодяи, не рассчитывая справиться с нами в честном бою, решили удушить нас таким вот подлым образом. Экономически…

– А почему – нет? – Первый Министр был как всегда спокоен и чуточку ироничен. – Раз мы им позволяем. Да и кто из нас не сделал бы того же самого?

– Я думаю, – сказал Франк Бомм, – что выражу общее мнение, если скажу, что с этой несчастной Эрогенией пора кончать. Пока она не покончила с нами, – добавил он после паузы.

Франк Бомм потому и был Начальником Канцелярии, что умел выражать не только, и не столько свои мысли. И выражать кратко, четко и ясно.

– Наш Франк – сущий младенец! Его устами всегда глаголет истина. – Сострил Карел Девони, Министр внутренних дел. – Вот только как до них, проклятых, добраться? Они же там, на своем острове – как в крепости.

– Нет таких крепостей… – усмехнулся Прюкенторф, – маршал, я вас попрошу, обнародуйте свои мысли. Те, которыми вы делились со мной давеча. Я подумал на досуге, и понял, что в них есть рациональное зерно. Прошу.

– Крепости, господа, – начал Газгольдер, – берутся если не штурмом, то правильной осадой. По подсчетам специалистов из ведомства господина Зета три четверти как продовольствия, так и прочих товаров, включая лес и пеньку, необходимые для строительства их знаменитого флота, Эрогения берет из Амирана. Им это очень удобно, так как их разделяет относительно узкий пролив. Если перекрыть им этот канал, Эрогения долго не продержится. В десятки раз удлиняется плечо доставки, а море есть море. Там бури, ураганы, пираты, наконец. Да и мы – нас тоже не надо сбрасывать со счетов. Да, такого флота, как у них, у нас нет, но кое-что все же имеется. Да и пиратам всегда можно помочь. Пусть порезвятся.

– Все правильно, – не выдержал Прюкенторф, и встрял, воспользовавшись паузой, сделанной маршалом ради солидности, – все верно, господа. И если еще вчера мы могли говорить об этом чисто гипотетически, фантазировать, так сказать, на свободную тему, то нынче неожиданно оказалось, что этот вариант вполне жизнеспособен. Извините, маршал, продолжайте, прошу вас.

– Да, действительно, – недовольно хмыкнул Газгольдер. Там, у себя, в своем ведомстве маршал как-то отвык от того, чтобы его перебивали. Ну, тут, конечно, не там, приходилось терпеть, – так вот… О чем я?.. ах, да! Эрогения. Эту зажравшуюся тварь можно взять голыми руками. Нужно только воспользоваться благоприятным моментом. И этот момент наступил. То, что сейчас происходит в Амиране – что бы там ни происходило!.. – играет нам на руку. По последним данным разведки власть там отсутствует. Почему – загадка. Некоторые связывают происходящие там события с теми, что происходили летом, когда погиб наш монарх. Ну, вы помните… Но, так или иначе, а царя их, этого пресловутого Бенедикта, в столице нет. Столица сгорела. Сгорел дворец, может быть и Бенедикт с ним, хотя, согласно непроверенным слухам, он сбежал из дворца и где-то бродит сейчас. Самое главное – управление армией перестало существовать. Нет объединяющего центра. Через границу переходят уже не отдельные перебежчики, как это было раньше, а целые части, ищущие себе хозяина и согласные на все. Они подтверждают, что все военное министерство просто перестало существовать. Они говорят много вздора, которому верить не стоит, но факты, господа, факты!..

– И эти факты говорят, – снова влез Прюкенторф, – что медлить нельзя. Амиран лежит перед нами. Голый и беззащитный. Осталось только взять его.

– Зачем? – Задал резонный вопрос Министр финансов. – Что там хорошего?

– Да плевать на Амиран, – разгорячился Прюкенторф, – маршал, скажите им… нам нужен не Амиран, гори он огнем. Нам нужно захватить порты, питающие Эрогению. А это можно сделать только через территорию Амирана. Так что Амиран нужен только в этом качестве. Территория! Все! Ну, а если попутно что прихватим ценного, так это нам будет лишний бонус, как говорят финансисты.

– Прошу прощения, господа, – раздался вдруг дребезжащий голос откуда не ждали, – я слышал сейчас, тут упоминался Амиран. Прошу, на всякий случай, не забывать, что наша королева – дочь Амиранского короля.

И все молча уставились на Министра двора. Ну, надо же, проснулся, старый козел.

***

Принципия ела кашу из котелка. Это был ее последний завтрак. А так же, очевидно, и последний обед, и последний ужин. Об этом ее осведомила жирная тетка, сунувшая ей в руки этот котелок, и снабдившая ложкой. Эту, безусловно, судьбоносную информацию, Принципия пропустила мимо ушей. Может быть потому, что сказано это было на незнакомом ей языке, а может быть и потому, что все вообще сейчас проходило мимо. Она безучастно смотрела по сторонам, и то, что она видела, что окружало ее, не вызывало у нее никаких вопросов. А если нет вопросов, то нет и ответов. А они ей были и не нужны. Она не знала даже, кто она сама. Весь мир сузился до одного единственного маленького комочка плоти, лежащего у нее на руках. И, как ни странно, но все, что этому комочку нужно, она каким-то образом знала, и делала это. Она понимала его, понимала, когда ему хочется есть, и тогда она обнажала грудь, не обращая ни на кого внимания, и испытывала странное чувство наслаждения, ощущая, как часть ее перетекает в этот комочек. Люди, подобравшие ее на дороге, были так добры, что дали ей целый ворох тряпок. В них она перепеленывала ребенка, и делала это довольно-таки умело. Руки сами справлялись с этим. Может быть, все дело было именно в этом. Голова не мешала.

Голова была пуста. Голова отключилась, сознание уснуло, наполняя сонным покоем и безразличием все ее существо. Оно спокойно спало, и безумное отчаянье не могло добраться до него.

***

Село Подгорное еще жило. Его лихорадило, и лихорадка эта, возможно, предвещала скорый конец. Люди готовились. Уже ждали неизвестно чего собранные в одно большое стадо коровы, собирали овец. С курями была проблема – как их, непоседливых, взять с собой? Взволнованно ржали лошади. Телеги, опустив оглобли, ждали их. Собачий лай перекрывал голоса людей. А люди-то, как раз, особо и не шумели. Они, крепко стиснув челюсти, стояли большой толпой на площади перед храмом. Говорил, взобравшись на паперть, один – староста. Священник спокойно стоял рядом, молчал, но молчание его было одобрительным. Все, что говорил староста, церковь в лице своего полномочного представителя поддерживала и одобряла.

А староста говорил в общем-то страшные вещи. Он говорил, что не сегодня-завтра к ним в гости явятся их добрые соседи, хамадийцы, которые уже спускаются с гор и скапливаются неподалеку. И эти вот самые хамадийцы, сволочи, кого не убьют, того заберут с собой и продадут в рабство. И что идет, вроде бы войско, чуть ли не под предводительством самого царя. Вот только на сей раз не помощи от этого войска ждать приходится. Эти едва ли не хуже хамадийцев, хотя, если столкнутся, то хамадийцам ловить нечего. Но вот только разорит это войско подчистую, хаты пожжет, баб спортит, а еще… А еще говорят, с ними там вообще страшные какие-то идут. Людей пожирают. А сделать с ними ничего нельзя, меча они не боятся. Потому что бессмертные. А бессмертные они потому, что души у них нет.

При этих словах староста взглянул на священника, и тот одобрительно кивнул. Все верно сказал староста. Нет у них души. А нет потому, что не Единого этого порождения, а Врага Его. И об этом даже бумага из церковного управления вроде бы была. Сам-то священник ее не видел, но говорят – верно…

Но это все люди уже и сами знали. А староста говорил дальше, и все молча слушали, стараясь не упустить ничего. Стараясь запомнить, чтобы потом передать тем, кого нет сейчас на площади. Тем, кто собирает живность, запрягает лошадей, грузит повозки, одевает детей. Или просто – бессильные, больные, старые, беременные – сидят в опустевших избах, глядя сквозь слезы на обнажившиеся неказистые, но такие родные стены. Судьба ли увидеть их когда-нибудь снова?..

А староста говорил, что посланные в ближайший монастырь люди вернулись ни с чем. Там уже полнехонько тех, кто поспел туда раньше. Монахи больше никого не принимают. В город идти бесполезно. Города сейчас не те, что в старину. Никого города уже не спасают. Нету, срыли давно, на постройки пустили древние стены, некогда уберегавшие города и всех, кто в них прятался от супостата. Да и где сейчас этот супостат? С какой стороны ждать удара? Никто не знает. А сидеть тут, и ждать… Ну, сами понимаете…

Уйти в лес? Спрятаться там, переждать? Ну, армия со своими людоедами может и уйдет, а хамадийцы-то, хамадийцы останутся. Они же давно на наши земли зубы точат. Мы же для них чужие. Они нас обратно не пустят, говорил староста. Да все это и так понимали.

И народу сейчас поднялась уйма, – говорил староста, – бегут, и тоже никто не знает, куда. И их, куда бы они ни пришли, везде мечами, да дубьем встречать будут, потому что они никому не нужны. Да мы бы и сами… Ну, чего об этом говорить. Земля наша большая, вот только места на ней для нас нету. А где не занято, там жить нельзя.

И выход один, – говорил староста, и все слушали, а священник еще и кивал, одобряя и соглашаясь, – уходить надо отсюда совсем. Не так давно, – говорил староста, – купцы – не наши, чужеземные, но это не важно, – так вот, купцы на своих кораблях попали в бурю, и занесло их на острова в океане, далеко, аж на краю земли. И на тех островах, говорили они потом, никто не живет. А там – хорошо! Там реки текут, озера есть. Там климат мягкий и земля жирная, по три урожая в год снимать можно.

Вздох пронесся над толпой. Три урожая…

Вот, – говорил староста, – вот она, земля обетованная! Вот куда мы пойдем, мужики. Вот куда я поведу вас.

– А как же?!. – возник внезапный всплеск сомнения. – Это же!..

– Да, это за морем. Ну, так и что? И доберемся. Пойдем к морю. Пусть далеко, дойдем. А там – на корабль. Единый поведет нас. Он ничего не делает зря, правда, святой отец? – обратился староста к священнику, ища у него поддержки.

– Да, братья, – голос священника был профессионально звонок и далеко разносился в ядреном морозном воздухе, чуть припахивающем навозцем, – да! Единый испытывает нас, своих детей. Своих любимых детей. И кто пройдет это испытание, и не возропщет, тот придет в райские кущи с плодородной землей, с которой потом будет снимать по три урожая. Главное, терпеть и верить. И не опускать рук. И не бояться трудностей. И вам воздастся!

– Да что там!.. Да мы согласны! Веди! – Загомонил народ.

А один все-таки вылез с обычным своим скептицизмом и прагматикой:

– А как мы на корабль-то сядем? Кто нас туда пустит.

– Так, спокойно, – староста поднял руку, успокаивая стихию, – все продумано. Значит, так… Первое, мой племяш сейчас служит. Он там сержант в своем полку, а полк в районе Хамистополиса стоит. Там недалеко. Оттуда один парнишка, дезертир, вчера был тут, весточку передал. Они там еще не разбежались пока. Надо успеть туда, к ним. Я племяша-то сблатую, чего ему?.. а он еще человек десять парней подговорит. Нам хватит. С ними мы всю страну пройдем. Возьмем где чего – Единый простит, на благое дело ведь. А как до моря доберемся, корабль захватим, в порту. По дороге золотишка посшибаем с богатеньких. Сейчас же не только голытьба с места сорвалась, помещики, те тоже – ноги в руки. Вот мы их и пощиплем во славу Единого. Не все им нас щипать. Когда-то должок и вернуть надо, верно?

– Верно! – откликнулось собрание единым облегченным выдохом.

– Ну, я и говорю… наймем команду, да и поплывем к тем островам. Первыми будем, никого больше не пустим. Верно?

– Верно!!

– Ну, что? Идем?!.

– Идем!!!

И староста, сжав могучий кулак, взметнул его вверх, туда, где из высокой пустоты неба глядели на них всех, любимых своих детей, добрые и все прощающие глаза Единого.

***

Дракон по имени Пафнутий пил воду. Между прочим, зимой, когда морозы покрыли реки ледяной коркой, занятие не из простых. Хотя Пафнутий уже приспособился. Он вообще довольно быстро обживался в этом непривычном и чуждом для драконов мире. Сначала-то он просто слизывал снег. Приходилось, чтобы напиться обесснеживать целые поляны. Сейчас же он сидел на берегу и, опустив голову на длинной шее к воде, огнем растапливал лед. Ну, а потом пил в свое удовольствие из образовавшейся полыньи.

Поначалу-то огонь возникал как-то спонтанно, помимо его желания, просто как реакция на раздражающие обстоятельства. Примерно так, как кашляет поперхнувшийся человек. Но он быстро научился пользоваться этой способностью своего организма. Что-то это напоминало ему, но он никак не мог вспомнить, что. Впрочем, он многого не мог вспомнить.

Пафнутий напился, опорожнил кишечник, и поднялся ввысь. Сегодня был хороший день. Сегодня по дорогам шло много коров. Пафнутий был сыт. Он летел просто так. Он не высматривал пищу. Он наслаждался полетом и с любопытством поглядывал вниз. Его последнее время странно тянуло к людям. А они разбегались при его появлении. Контакта не получалось. Пафнутию было как-то грустно из-за этого.

Это чувство было похоже на голод, но от съеденной пищи не проходило.

***

Две женщины – одна молодая и красивая, другая старая и сгорбленная, тяжело опирающаяся на сучковатую клюку, стояли на обочине и смотрели на проходящий мимо народ.

Последнюю неделю они безвылазно просидели у себя в доме, в глухой чащобе, куда не было ни дорог, ни троп. Они были заняты. Они готовили зелье, которое должно было помочь маленькому внуку местного трактирщика, известного богатея. Внук неожиданно захворал, местные лекари не помогали, и трактирщик обратился к ним, когда они пришли в село за продуктами. Внук был осмотрен, диагноз поставлен, плата оговорена, и они удалились к себе, готовить из запасенных еще летом трав и прочих ингредиентов то, что гарантированно поднимет мальца на ноги, а им даст столь же гарантированный кусок хлеба еще месяца на два, на три.

Трактир оказался закрыт, ворота, окна и двери надежно забиты досками, зелье в узелке оказалось никому не нужным. Ушел трактирщик. Куда? А куда бредут все эти люди, куда скрипят колесами повозки, куда гонят стадо?

Молодая все порывалась пойти, спросить, но старуха останавливала ее. Зачем? Они сами не знают. Им просто страшно. А больше они ничего не скажут, в лучшем случае наговорят с три короба всяких досужих сплетен и слухов. Пусть идут…

***

Принципия сидела на скамеечке возле ворот. Ворота были закрыты. Тут суета закончилась, хозяева собрали все, что смогли, уложили в две телеги, да поехали туда, где все собирались. Так что некому было потревожить Принципию, и она никому не мешала.

А чуть подальше суета еще продолжалась, но это Принципию не трогало и не волновало. На руках у нее был ее младенец – вся ее жизнь, и смысл этой жизни в придачу. Младенец спал. Принципия тоже была сыта, и ее клонило ко сну. Рядом стояла сумка с хлебом и тряпками, собранная и подаренная ей на прощанье ее недолгими попутчиками и несостоявшимися хозяевами. У них был свой путь. У Принципии, наверное, тоже, только она его не знала. Пока же ей было хорошо, спокойно. Солнце согревало ее своими лучами, сияя в незамутненном небе. Мороз пощипывал лицо, но это было даже приятно.