Текст книги "Наводнение"

Луис вернулся в холл и тяжело опустился в кресло-качалку напротив графа. Графиня, которая сновала среди гостей и устала от того, что ее целовали и трогали за волосы десятки незнакомых людей, пробежала в гостиную танцевать с Педрито, которого принарядили по случаю праздника и он стал походить на увеличенную копию куклы-негритенка, подаренной графине майором Кастельяносом. На нем был белый костюм с малиновой бабочкой на шее.

– Однако, Роберто не бросает слов на ветер! – недовольно выговорил Луис. – Только что мне устроили овацию. Слава богу, я вовремя догадался включить музыку и повернуть твоих гостей лицом к делу, для которого они созданы.

Луис принимал неизбежную многочисленность гостей как должное. Время от времени он сам подвергался вторжениям шумных студенческих компаний. Они входили в дом Луиса с восторженными криками, радостно смеялись, требовали, чтобы Луис поставил им музыку и танцевал вместе с ними, не интересуясь, хочется этого Луису или нет. Если хозяину было не до них, студенты с таким же веселым смехом уходили, ничуть не обижаясь. Им достаточно было услышать фразу «Я занят», и они, извинившись, шли куда-то еще, по дороге вспоминая, где здесь еще поблизости могут включить для них музыку. В этом была своя прелесть, понимать которую Луис уже научился. Он перестал воспринимать массовые дружественные визиты как зло и даже находил это забавным.

Дверь распахнулась, и графиня, а вслед за ней целый выводок разноцветных и разновозрастных детей влетели из гостиной.

– Луиси! Они хотят смотреть на тебя! – объявила графиня, и дети выстроились полукругом и уставились на Луиса. Десятка два разноцветных глаз настороженно и пытливо смотрели на него. Дети знали о Луисе что-то очень интересное и важное.

– Видишь, какой ты интересный, Котенук! – радовалась графиня. – Все на тебя смотреть приходят! И я буду смотреть, ладно?

Луис расхохотался. Он любил играть с детьми. Критически осмотрев группу экскурсантов, Луис выбрал девочку лет девяти и поманил ее пальцем. Девочка осторожно подошла, и Луис прошептал ей на ухо:

– Послушай меня внимательно, малышка! Всем, кто будет смотреть на меня долго, я в конце вечера откушу ухо. – Девочка отпрянула в сторону. – Не бойся, – шептал Луис, притягивая ее к себе. – Я вижу, что у тебя уши невкусные. А остальным откушу! Только никому ни слова! Ладно? – Девочка серьезно кивнула головой и, не оборачиваясь, побежала вниз в детскую.

– Она хочет вам рассказать что-то! – обратился Луис к детям громким шепотом, и они помчались за посвященной в схрашную тайну.

– Ты перепугаешь их! – негромко заметил граф.

– Напротив, им будет весело и интересно! Они умнее, чем мы о них думаем! – ответил Луис. – Как дела у Адама?

– Спит. Он долго препирался о чем-то с майором. Приставал ко мне с вопросами, сколько будет стоить его лечение. Я говорил, что его лечат бесплатно, а он не верил. Мне было неприятно говорить с ним, Луиси. Это выраженный преступный тип. Я очень боюсь таких людей! Когда приехал майор, я ушел, хотя он и просил меня побыть во время допроса. Я не люблю таких вещей, Луиси. Но Роберто вышел из его палаты в прекрасном настроении. А этот лысый Адам, напротив, как говорят медсестры, захлопнул рот и замолчал. Недавно я звонил, и сказали, что он спит.

Граф умолк, а затем серьезно обратился к Луису:

– Я хочу очень настойчиво о чем-то просить тебя! – Луис насторожился. Граф никогда не настаивал на своих просьбах. – Майор давал мне слушать пленку, еще вчера. Ты ни в чем не виноват! Я хочу, чтобы ты знал это. Я считаю, что ты не виноват ни в чем! – Граф слегка повысил голос. – Ты человек тонкий и впечатлительный, и то, что они устроили, было тебе просто не под силу выдержать. Я говорю об этом, чтобы обосновать свою просьбу. – Граф сделал паузу и, набравшись решимости, попросил:

– Пожалуйста, Луиси, не слушай эту пленку! Я знаю тебя, и ты можешь доверять моему мнению, – ничего, кроме страшных переживаний, это не принесет! Я не имею права настаивать, я понимаю, что ты очень хочешь услышать, но всё, что ты услышишь, мало добавит к тому, что ты уже знаешь в смысле информации. Но это будет страшное впечатление на всю жизнь! Это будет сниться тебе годами, до старости, до самой смерти, и это будут ужасные, злые сны. Ты знаешь, я никогда не желал тебе зла, и прошу тебя об этой услуге! Спрашивай меня, о чем хочешь, – и я охотно перескажу всё один к одному, я запомнил всё это в деталях. Но слушать это не надо! Даже для меня эта пленка – удар, от которого я никак не могу опомниться. Это страшно, Луиси!

– Что я могу тебе ответить! Согласись, мне трудно удержаться. Я не помню ничего, а в то, что вы мне рассказываете, я не могу поверить!

– И не надо верить! Не надо, Луиси, верить в этот кошмар. Он был и прошел, и всё кончилось! Зачем же вспоминать! Пусть эту пленку слушает суд. Там всё понятно, без твоих объяснений. Но тебе, тебе самому зачем окунаться в этот ужас? Эти люди напугали тебя так, что ты потерял себя, на время превратился во что-то другое. Неужели ты хочешь заново переживать этот страх?

Луис упрямо качал головой. Предложение графа застало его врасплох. Луис проснулся с нетерпеливым желанием искать майора и требовать у него пленку сейчас же, немедленно. Сейчас он поджидал, когда майор закончит ухаживать за гостями и выйдет из гостиной.

– Я не могу так, Хуан! Мне нужно знать это, чтобы… Чтобы, в конце концов, понять, как я сделал всё это и что должно было произойти, чтобы я вдруг превратился во что-то другое, как ты выражаешься! – Луис качнул головой, но, встретившись глазами с графом, неохотно выговорил: – Но если ты настаиваешь, я попробую. Если смогу, Хуан, если смогу…

– Да конечно же сможешь! Почему нет? Неужели тебе недостаточно знать, что этот Шакал визжал, как сто свиней, а нужно непременно слышать его визги!

– Хорошо. Скажи мне, как я сумел все это? Я был испуган, когда они заговорили о Люси. Как я сумел справиться с ними? Их трое, и у них оружие…

– Ты обманул их, Луиси! Мне кажется, это было именно так. Ты ходил вокруг, хлопотал, обещал им все, что они хотели, а потом – звон бутылок и крики. Вот и всё, что есть на пленке! Ты усыпил их бдительность…

– А знаешь, я ведь сбил этого громилу «ударом хвоста дракона»! Сбил с ног такую громадину. Я хорошо помню это! И вообще я ничего не боялся, пока они не заговорили о Люси. Я должен благодарить тебя за это!

– Какие благодарности, Луиси. Ты мой лучший ученик. – Глаза графа заблестели. – Ты меня самого чуть не вздул! Честное слово! Я никогда не подумал бы, что ты уже так много умеешь. Если хочешь, я тебе завидую, потому что сам никогда не расправлялся так лихо с целой группой. И вообще такое видел только в фильмах. Ты был просто неповторим!

– Тебе в самом деле понравилось? – Луис оживился. – Самое обидное, что я ничего не помню! Этого верзилу я сбил, когда он решил напасть на меня сзади и чуть не разбил наш любимый кувшин. Но я не хотел на них нападать. Я хотел, чтобы они убирались, только этого!

– Ты напрасно оправдываешься, Луиси. Я все слышал и все понял. И не только я, а даже сеньор генеральный прокурор считает тебя правым. Завтра мы продолжим наши утренние пробежки, и я покажу тебе всё, что ты сделал, а ты посмотришь. Правда, я не смогу сделать это так красиво и с такой свирепой физиономией, но я постараюсь! – Граф улыбался. – Ты нападал на меня, как лев! Это правда – посмотри! – Граф поднял руки, и на предплечьях Луис увидел синяки. – Это твоя работа! Ты боец, Луиси! Это мое открытие. Я как-то не думал, что ты настолько боец. Мне казалось, что ты человек более благодушный, созерцательный. Но это не так! Созерцатели не проводят по два тройных удара каждой ногой в течение секунды! Нет, я вполне серьезно, Луиси. Ты ошарашил меня этими сериями. Такие вещи обычно делают профессионалы, но отнюдь не ученики второго года обучения.

Граф продолжал анализировать бой, награждая Луиса щедрыми похвалами, которые его лучший ученик выслушивал с легко заметным удовольствием.

Снизу из детской комнаты, топая ногами по лестнице, поднялся четырехлетний парень и решительно направился к графу.

– Чико, скажи ему, что у меня уши тоже невкусные! – сурово потребовал карапуз, который научился обращаться ко всем без исключения представителям своего пола на «чико» раньше, чем овладел речью. Малыш избегал смотреть на Луиса, который заметил это и давился от смеха.

– А кто говорит, что вкусные? – поинтересовался граф.

– Они все так говорят, чико! – Малыш размахивал руками, жестикулируя не хуже взрослого. – И еще говорят, что он мне ухо отъест. А я на него не смотрел даже! – сердито закончил мальчик и начал ковыряться в носу.

– Конечно, невкусные! – согласился граф. – Ты их не слушай! Я думаю, они просто шутят, чико!

– Я же говорил, невкусные! – высоким хриплым голосом прокричал мальчик и побежал вниз по лестнице.

Внизу зазвонил телефон, и граф, легко вытолкнувшись из кресла, направился вслед за сердитым четырехлетним родственником майора Кастельяноса, еще не научившимся понимать шутки.

Через несколько минут граф вернулся. Его лицо было спокойно. Он поднял на Луиса большие зеленые глаза и тихо сказал:

– Это Анита. Только что приземлилась на частном самолете. Она ненормальная. Так ей сказали, когда самолет сел, потому что аэропорт закрыт уже трое суток. Она хочет быть здесь завтра. Я пытался отговорить ее, но отговаривать Аниту – это просто терять время. Думаю, что с первым же вертолетом она будет здесь. – Граф говорил тихо, почти монотонно. – Логика Аниты всегда меня восхищала. Она говорит, что уже четвертый день слушала по радио, что над Эль-Параисо повис циклон, и так разволновалась, что решила лететь во что бы то ни стало. Оказывается, телефонная связь с Мехико была прервана. Она пыталась дозвониться, а потом решила, что нас тут затопило, и наняла частный самолет. Интересно, сколько это стоило…

Луис поджал ноги в кресле, и беспокойство отразилось в его синих, как море Ринкон Иносенте, глазах.

– Знаешь, Луиси, я немного растерялся. Но если я смогу убедить ее не подходить к Люси сразу, а я думаю, нужно убедить ее в этом, я попрошу тебя на время приютить Аниту у себя. Им надо привыкать друг к другу. У меня не было времени и повода рассказать тебе. Дело в том, что Анита приезжает надолго, может быть, навсегда! Но Люси не помнит ее. Ты знаешь, Люси забыла, что Анита ее мама. Иногда она говорит, что ее мама – Мария, и я с ней никогда не спорю. Надо будет подготовить ее. Я очень надеюсь на тебя, Луиси. У меня, честно говоря, пока в голове пустота. А ты умеешь убедить Люси, в чем угодно. Подумаем, как обставить первую встречу. Обязательно все нужно обдумать в деталях, Луиси. – Граф действительно был растерян и говорил бессвязно. Таким Луис видел графа Хуана Сантоса Родригеса впервые.

– Конечно, Хуан! – быстро согласился Луис. – Мы придумаем что-нибудь умное и ненавязчивое. Знаешь, я думаю, Люси должна сама догадаться, что Анита – ее мама. А мы будем только помогать ей!

– Именно так, Луиси! Всё будет хорошо, я уверен! Главное – не напугать Люси. Она очень чуткая девочка. – Граф и Луис говорили теперь какими-то странными чужими голосами.

– Правда, Роберто хочет, чтобы я уехал! Но я думаю, что это не срочно. Несколько дней, во всяком случае, у нас есть, – прервал молчание Луис.

– Он тебе сказал об этом? – встрепенулся граф.

– Нет, пока нет, и, может быть, не скажет. Но ему это нужно сейчас, да и мне, пожалуй, тоже… – закончил Луис с новой интонацией, которую почувствовал граф. Он посмотрел на Луиса и улыбнулся.

– Знаешь, мне кажется, что Анита изменилась, Луиси… – медленно произнес граф. Луис порозовел и замолчал.

Из распахнутой рывком двери в гостиную появился майор Роберто Кастельянос с бутылкой пива в руке и сигарой в зубах.

– Веселятся все, кроме хозяев! – провозгласил майор. Он сумел, не выпуская изо рта сигары, показать все зубы.

Из-за спины майора выскочили сестры его жены и с обычной в Эль-Параисо фамильярностью потащили Луиса танцевать. Луис не сопротивлялся. Графа танцевать не заставляли, так как широко было известно его равнодушие к танцам.

Граф спустился в детскую и, остановившись в дверях, наблюдал за игрой вошедшей в азарт графини. Несмотря на свой возраст, она была организатором и уверенно крутила вокруг стула мальчишку с завязанными глазами в два раза выше и старше ее. Играть в жмурки графиню научил Луис. Детям Эль-Параисо эта игра была незнакома и показалась удивительной и захватывающей.

«Чем старше становится Люси, тем больше она походит на Аниту!» – подумал граф и побежал вверх по лестнице. Ему казалось, что его тело потеряло вес.

* * *

Гости разбежались, как только с крыши «Золотой черепахи» ударил в небо огненный сноп фейерверка. Они спешили на карнавал, начавшийся в Ринкон Иносенте, несмотря на циклон. А спор в гостиной графа разгорался под стать фейерверку. В пылу спора майор забыл о «дайкири». Он, бурно жестикулируя, продолжал:

– Все только и твердят: война, война! Запугали друг друга до полусмерти! Ты сам, Хуан, как-то говорил мне, сколько детей и подростков становятся психами, еще не начав жить, от одной только мысли, что вот-вот начнется конец света. А теперь я спрошу вас: зачем все это? Войны не будет! Маленькие войны были и будут всегда, а большой войны уже не будет! Потому что война имеет смысл и цель. Начать войну – это не просто пострелять из пушек. Это риск, и большой риск! А рисковать никто не любит. Это в кино бывают такие парни, для которых сплошное удовольствие подставлять себя под пули. В жизни таких людей нет! Я, во всяком случае, их не видел! И я спрошу вас, зачем и кому может быть нужна большая война? Если потом, как говорят, не будет ничего и никого? Какой идиот начнет такую войну, зная, что его самого через две недели не станет? Не станет его жены, его детей! Я не верю в такие вещи. И вам не советую верить! Я всю жизнь занимаюсь политикой и знаю, что говорю. – Майор считал себя специалистом в вопросах международной политики. Он читал каждый день газеты Эль-Параисо.

– Начнем с того, что идиотов не так уж мало! – ответил ему Луис. – По крайней мере, трое лежат сейчас в клинике совсем недалеко отсюда, а еще один сидит напротив тебя. Этот идиот я! И нет, и не может быть никакой гарантии, что однажды такие люди не дорвутся до кнопки и не нажмут ее просто так, для удовольствия! Ведь это непосильный для человека груз! Кнопка, в которой заключена жизнь или смерть человечества. Я удивляюсь, как живут люди, которые смотрят на эту кнопку каждый день, трогают ее, смахивают пыль, чинят провода. Если хочешь, я думаю, что они уже сошли с ума! Человек не может переносить это и оставаться нормальным!

– Ты не можешь не знать, – продолжал Луис, – что в мире сотни и тысячи таких кнопок. И рядом с каждой из них живые люди. Сколько может продолжаться это? Даже если никто не будет хотеть войны, достаточно экипажу самолета, который по два дня висит в воздухе с ядерными ракетами на борту, только им, четверым, свихнуться и, свихнувшись, договориться между собой, – и все будет кончено! А в этом нет ничего невозможного! Вслед за одной ракетой полетят тысячи! А подводные лодки! Ты знаешь, сколько лодок вертится сейчас только вокруг этого райского места? Ракетные установки обслуживают уже не люди, а компьютеры – машины, которые умеют ошибаться так, как людям не дано ошибиться. Мир висит на волоске, и этот волосок делается все тоньше и длиннее! А ведь мы говорим сейчас только о случайности. О том, что война может начаться случайно, как сбой в механизме, как ошибка. Но есть немало людей, которые верят в войну, которые хотят сделать так, чтобы у этой войны была реально достижимая цель – уничтожить врага и остаться живым! К этой цели шли, идут и будут идти! И никакие рассуждения, что это невозможно, никого не останавливают. Потому что весь наш опыт, вся наша история – это история войн. Только так, победив врага, уничтожив или поработив его, люди или государства добивались чего-то существенного. Не за столом переговоров, отнюдь! Переговоры всегда были лишь отсрочкой. Так было, так есть сегодня, и если ты политик, то тебе не надо объяснять, что так будет завтра. Атомная бомба? Ну и что! Надо научиться использовать бомбу и победить! Политики не видят ничего нереального в этой задаче. Ее решают и, рано или поздно, решат! Или будут считать, что решили, – и это самый страшный вариант, так как тогда погибнут все. Мы не знаем, когда это будет, но это будет так, и в лучшем случае погибнет только часть человечества. Сегодня проблема упирается уже только в технику. Не в мужество солдата на поле боя, не в военное искусство, каким его понимали тысячи и тысячи лет, а в технику! И выживет самая технически оснащенная часть человечества, если только выживет. По-моему, это достаточно очевидные и понятные вещи. Не думать о них, не принимать в расчет можно, разве что родившись и процветая в таком прекрасном месте, как Ринкон Иносенте!

– С Луиси трудно не согласиться! – негромко отозвался граф. – Недаром идея конца света появилась у человечества две тысячи лет назад, когда никто не знал об атомной бомбе, и в деталях развита в Библии. Это будет именно так. И самое печальное, что та часть, которая выживет, если она выживет, будет продолжать все то же самое. И с ними повторится та же роковая цепь войн, не успеют они как следует насладиться плодами своей победы.

– Да вы оба с ума посходили, как старые лошади!1 – вскричал майор, подхватываясь с кресла. – Как это – повторится! Что за фатализм! Почему это, черт возьми, мы должны непременно поубивать друг друга! У нас в Эль-Параисо никто не убивает, это не принято! Да и не только у нас. Люди хотят жить! Это главное, чего хочет человек! Жить! Почему же он должен обязательно уничтожить сам себя! – Чтобы легче было жестикулировать, майор затушил окурок сигары в пепельнице. Он агрессивно двигал кончиками пышных усов.

– Я попробую объяснить почему. – Граф смотрел в глаза майора. – Пока насилие остается основой отношений между людьми, война будет главной формой отношений между государствами! Так говорил мой отец, и ничего умнее этого я не могу придумать. И боюсь, не только я. Когда мы говорим о животных и рассуждаем о том, что мы умнее, не нужно забывать, что насилие – это чисто человеческий опыт, чисто человеческое достижение. Животные не знают насилия! Борьба за существование не есть насилие. Они едят друг друга потому, что такими их создала природа, потому что у них нет другого выхода. Но кто видел, чтобы одна собака заставила другую добывать ей пищу, собирать в округе кости, или почесывать ей брюхо, или чистить свою будку! Этого не было и не будет! А все начинается, в конечном итоге, с того, что люди заставляют людей делать что-то. Заставляют силой, отдавая себе отчет в своем действии, подводя под насилие моральную основу, которая доказывает, что именно так они и должны поступать. Это ничего общего не имеет с естественным отбором. Слабого не убивают! Он становится объектом насилия. Отец говорил мне, что дьявол и насилие – это одно и то же. Дьявол живет в каждом из нас – в тебе, во мне, даже в Люси, хотя она еще не знает этого.

– Твой отец был умный человек! Но одни всегда подчиняются другим! Это закон! – Майор остыл и говорил почти спокойно.

… – И поэтому я соглашаюсь с теми, кто говорит, что мир обречен. Инструменты насилия с каждым годом все более эффективны, а контролировать их применение все труднее и труднее, – настаивал граф.

– Но что же ты предлагаешь! Позволить каждому подонку делать с тобой все, что ему заблагорассудится! Ведь это абсурд! Ты сам никогда не сможешь сделать это. И никто не сможет! – заволновался майор.

– Между тем полный, всеобщий и безоговорочный отказ от насилия – единственное, что могло бы спасти мир, – спокойно возразил граф. – И примеров, когда самые разные люди отказываются от права силы, достаточно. Убежден, что, если бы Луис оказался вместе с этими тремя в одной лодке в океане и, чтобы спастись, нужно было грести всем четверым слаженно и четко, они не стали бы пытаться убить друг друга.

– Но, доплыв до берега, тут же и схватились бы! – перебил графа Луис.

– Да, может быть. Но какое-то время у них не было бы выбора. Или работать вместе, не принуждая друг друга, – или погибнуть. Мы все сейчас как раз в таком положении, но катастрофически мало людей понимает это. А самое невозможное в том, что доплыть до берега, где можно будет снова, в безопасности, подчинить тех, кто слабее, мир не может! Мир плывет в этой лодке, и конца у плавания нет. Или грести вместе, или на дно… Но большинство пока занято вопросом: кого и как из лодки выбросить, не понимая, что выбросить хотят гребцов, что грести надо всем, непременно всем!

– Прекрасная метафора, дорогой граф! – воскликнул Луис. – И все же я не согласен с тем, что дела так плохи. Никогда знание о возможной гибели цивилизации не становилось достоянием народов. Никогда подобный исход войны не был возможен. Это вошло в жизнь людей буквально двадцать – тридцать лет назад – ничтожно короткий срок. Но миллионы людей сегодня могут повторить то, что говоришь сейчас ты. Эти чувства и мысли живут среди многих, и с каждым днем таких людей будет больше!

– Да, Луиси! Но при этом что делают эти люди? Они выходят на улицу и кричат: «Мы не хотим войны, мы не хотим убивать, не хотим быть убитыми! Мы хотим, чтобы наши дети жили!» Но дальше этого не идет никто! Никто не хочет понять, что война начинается в тот момент, когда отец бьет самое дорогое для него существо – своего ребенка – по голове, загоняет его в страшный темный угол, чтобы малыш не мешал смотреть футбол. Понять этой простой вещи люди не могут. В этом весь человек. Люди согласны, что ракетами бросаться не стоит, но ударить кирпичом по голове другого человека только для того, чтобы заставить его замолчать и не выкрикивать название неприятельского футбольного клуба, – это не страшно! – На экране включенного телевизора шли кадры репортажа о потасовке на одном из итальянских стадионов. Диктор сообщал число раненых и говорил о том, что разъяренные болельщики затоптали ногами пятилетнего малыша и не заметили этого в пылу драки. – Это одно и то же – ядерная кнопка и драка на стадионе! Вопрос только в масштабе…

Роберто широко раскрыл глаза и поблескивал синими белками, переводя взгляд то на графа, то на экран. Потом он шумно вздохнул и начал обвинительную речь против графа Хуана Сантоса Родригеса.

– Слышал я такие разговоры, много раз слышал! И что удивительно, говорят умные люди! А я не могу этого понять! И если честно, Хуан, мне всегда кажется, что эти люди говорят не то, что думают! Они хитрят, эти умные ребята, хитрят с другими и сами с собой. Я думаю, им хотелось бы выглядеть кем-то вроде мученика времен первых христиан. Им вырывают ногти – а они с любовью взирают на своих мучителей! Но ведь есть жизнь, есть реальность, в которой все мы, люди неплохие, незлые, разумные, так или иначе вынуждены драться. Кто-то больше, кто-то меньше! И это – единственная правда. – Роберто передохнул. – А все эти разговоры о том, что надо подставить вторую щеку, когда тебя бьют по первой, кончаются сразу, когда действительно начинают бить, и отдают настоящим ханжеством! Вот они все какие насильники кругом! А вот я – добрый! Никого не бью, не обижаю! Это блеф!

Граф заинтересованно слушал Роберто. Это был первый раз, когда майор Кастельянос выступил против точки зрения графа, выступил открыто, решительно, с полным сознанием собственной правоты.

– Я ничего не имею против тебя, Хуан, или тебя, Луиси! Я не говорю, что вы ханжи, не нужно понимать так! – спохватился Роберто. – Но предложите тогда разумную альтернативу! Пять лет я жил под одним небом с Хуанито, который, кстати, до сих пор процветает. Это садист в кресле диктатора! Нет сегодня в этой несчастной стране человека, который бы не боялся. Люди боятся всего, а Хуанито продолжает сеять смерть и страх вместе с кучкой подонков, которых он поставил во главе армии. Что с ним делать, что, я спрашиваю вас! Подставлять щеки? Но уже нечего подставлять. Народ захлебывается в собственной крови, а этот ублюдок покупает виллы в Майами, выписывает из Парижа дорогих проституток… Да зачем ходить за примерами так далеко! Неужели мы должны сейчас отдать под суд Луиси за то, что он поразбивал головы этим недоноскам? Если бы я мог, я посадил бы их в клетку на главной площади! Я чуть не блевал под конец беседы с этим Адамом. Вылитый Хуанито, только попроще и поглупее. Неужели Луиси должен был позволить им поймать Люси и держать ее как заложницу! Или разрешить им измываться над собой? Тысячу раз нет! Их надо давить, как тараканов, давить беспощадно, чтобы они не гадили, не отравляли жизнь людям, потому что они не люди, а ядовитые насекомые!

Майор распалился. Он стоял на ногах и топтал пол в гостиной, показывая, как именно надо давить.

– Это убийцы, вы понимаете! Карахо, это же настоящие убийцы! Какие уговоры помогут, если они способны поднять руку на Люси, на ребенка, прелестнее которого нельзя себе представить! Давить, как тараканов! – крикнул майор и гневно окинул взглядом своих оппонентов. Ни Луис, ни граф не нашли слов, чтобы возразить майору.

Городской телефон мелодично зазвенел, и граф снял трубку.

– Это тебя, Роберто! – обратился он к еще не остывшему от спора майору и передал трубку.

– Да-да, я сейчас выезжаю! Вы нашли Гидо? Он увел наш «джип» на карнавал, проклятый толстяк. Он сейчас приедет? Сюда? Хорошо! – Майор бросил трубку и обиженно воскликнул: – У этого мэра просто нюх! Когда объявляют мобилизацию национальной гвардии, он ухитряется достать меня из-под земли. Они там паникуют. Мэр кричит, что плотина дала течь. Эта плотина все время дает течь, но это еще не значит, что всех надо поднимать на ноги, черт бы побрал этих паникеров! Кудахчут, как курицы, как будто это первый дождь в Ринкон Иносенте. А мне как раз нечем заняться и нужно непременно вывозить бездельников, которые веселятся в «Кабаньяс дель Соль»1. Их, оказывается, затапливает! Сидели бы спокойно, карахо! К утру вода уйдет! – ворчал майор, оставаясь на своем месте, пока с улицы не донеслось рычание мотора.

– Ну вот, Гидо приехал. Я пошел! Не сердитесь, я на вас тут накричал. Нервы! Все эти дни не спал, а этот красавчик мне еще ногой по роже! – Майор никак не мог простить Луису обиду.

– Захвати с собой! – остановил его Луис, который перелил «дайкири» из кувшина в высокий квадратный бумажный стакан.

– Это мысль! – Майор благодарно похлопал Луиса по плечу. – Толстяк перевернет машину от радости! Да, кстати, если мой «форд» будет уплывать, привяжи его, Луиси. Я шучу! Спокойной ночи! – Майор, ступая мягко, как кот, стал спускаться вниз по ступенькам.

* * *

– Но каков наш майор! Настоящий государственный деятель! Не будь он так ленив и сладострастен, он уже стал бы президентом! Крепкий парень!

– Он не мог быть другим, Луиси! Он хочет быть добрым, но у него не всегда получается. Помнишь, я рассказывал тебе об отце? Если хочешь, в его судьбе я вижу пример того, как человек может противостоять насилию.

– Да, но он погиб, Хуан! Погиб в расцвете сил! – горячо возразил Луис.

– Но это не самое важное, Луиси! Конечно, это страшно, но это не главное. Он понимал, на что идет, и тем не менее шел по этой дороге. И я понимаю его. Ему было уже шестьдесят два года, он был еще здоровым и мог прожить лет двадцать и вылечить еще сотни людей. Но то, что он сделал, спасло жизнь десятков тысяч. Восемь тонн героина было конфисковано в первые две недели! Достойный итог жизни! Знаешь, в Риме к нему отнеслись по-разному. Многие пожимали плечами и осуждали.

– Бесспорно, он был прав! Но можем ли мы требовать или надеяться, что кто-то будет жертвовать собой! Я говорю банальность, и все же мученики – это единицы, а обычные люди – все остальные.

– Этого нельзя требовать! – перебил Луиса граф. – Просто есть порода людей, которые не могут по-другому.

Они созданы, устроены так. Это добрые люди, Луиси! Если люди вокруг будут жить на этой планете через триста – четыреста лет, они все будут добрыми! Но боюсь, это невозможно. Люди сегодня – как плохо воспитанные дети. Они нашли спички и забавляются, поджигают все, что видят вокруг собственного дома. Рано или поздно дом загорятся, а тушить пожар дети не умеют! Меня расстроил Роберто. Он не понимает, что не может быть права давить или миловать. Это право завоевывают, крадут, покупают. Его добиваются люди, как правило, недобрые, ценой жестоких интриг. Это одно из трагических противоречий мира, которое решал Иисус. Но не решил. Добрые люди беззащитны. А ступив на путь насилия, уничтожив врага, добрый человек меняется. Это неправда, что он уподобляется тому, кто сеет зло, нет. Но, вынужденный убивать, он не может остаться тем, кем он был. Его мир рвется на части! Он погружается в пучину страха и уже не живет, а доживает. Стать над насилием можно, только уничтожив в самом себе любой намек на желание поднять руку на кого-то, будь то человек или животное. Так учил меня отец…

Луис возбужденно встал с кресла и прошелся по комнате.

– Ведь не все, как твой отец! Что делать с бандитами? Я повторяю вопрос Роберто. Если их не давить, они расплодятся и в тысячи раз умножат заключенное в них зло! Я много раз хотел спросить тебя, Хуан. Как ты научился жить, не ущемляя никого в этом тесном мире? Ты никогда не наказываешь и не ругаешь Люси. Но она слушается тебя! Все тебя слушаются…

– Далеко не все! И слава богу, что это так. Ты рисуешь мой силуэт в слишком розовых тонах. Ты романтик, Луиси, а жизнь не так празднична и прелестна, какой ты умеешь ее видеть. Я не умею жить так, как ты говоришь. Я хочу жить так и стараюсь помогать всем, кому могу. Вот и все. Никакой тайны! Хочешь, я расскажу тебе одну легенду? Может быть, она объяснит тебе что-то.

Луис кивнул в ответ.

– Много лет назад школы кун-фу были в глубоком подполье. Японцы безжалостно расправлялись с ними, и однажды была разгромлена одна знаменитая школа. Многих ее учеников убили, часть пала в бою, защищая Учителя, а сам он скрылся в лесах. Он бродил по лесам, питался дикими фруктами, и единственное, что у него осталось, была дорогая и хорошая одежда. Однажды в лесу он встретился с группой молодых охотников из соседней деревни. Их снарядили крестьяне, чтобы найти и убить тигра-людоеда, который наводил ужас на окрестные села. Охотники увидели Учителя, догнали его и потребовали, чтобы он отдал им свою одежду. «Ты старый, ты скоро умрешь, зачем тебе такая хорошая одежда! Возьми лучше нашу!» – со смехом кричали они. Учитель не стал спорить. Он отдал свое платье и переоделся в лохмотья одного из охотников. Когда охотники уходили, они стали издеваться над Учителем. Они бросали в Учителя комья грязи и плевали в его сторону. Учитель молча снес все это и ушел.