Текст книги "Вакансия"

– Понятно, – приободрился Дорожкин и окинул взглядом полки, на которых стояли и лежали папки. – И как ты тут что-то выясняешь?

– А тебе зачем? – не понял, отправляя в рот волоконца леща, Ромашкин. – Ты же знаешь, кто такая Колыванова? Адрес выяснил?

– Выяснил, – кивнул Дорожкин. – Но там похороны, не хочется пока топтаться. Завтра вынос, там и навещу место жительства. А пока хоть что-то подсобрать.

– Ну так это просто, – пожал плечами Ромашкин. – Здесь, правда, кроме адреса, подсобрать ничего не удастся, но хоть соседей по именам узнаешь. Вот, вокруг стеллажи, на каждой полке – отдельная улица. Каждый дом – отдельная папка. Выбирай и листай. Информации не много, но зацепиться есть за что. А если не знаешь, где твой объект перекантовывается, вот эта папочка для распознавания и служит. Пишешь имя карандашиком на обложке и получаешь ответ внутри.

– На бумаге? – нахмурился Дорожкин.

– А ты что, никак не привыкнешь? – ухмыльнулся Ромашкин. – На бумаге надежней. Ни тебе программ каких-то, ни вирусов, ни электричества. Делай свое дело да поглядывай, чтобы листочек был чистым. И все. Ты чего пиво не пьешь?

– Да не хочется что-то, – помотал головой Дорожкин. – В ремеслухе набил живот макаронами…

– Ну, – поднялся Ромашкин, – тогда прощевай. Не обессудь, пиво заберу, а то сюда Кашин иногда заглядывает, нечего его баловать. И рыбку.

– Никаких вопросов, – поднял руки Дорожкин.

– Ключ в дежурке оставишь, Содомский сейчас с Маргаритой землю роет, – звякнул связкой ключей Ромашкин и посоветовал: – Не кисни, лютик.

– Прячься, ромашка, – парировал Дорожкин и, дождавшись, когда за Ромашкиным захлопнется дверь, подтянул к себе папку.

Обложка ее была неоднократно исчеркана, исписана карандашом и затем безжалостно затерта, приобретя серый цвет, который свойственен учебным пособиям нерадивых школьников. Дорожкин осторожно приоткрыл ее. В папку был вшит точно такой же желтоватый лист, как и в личную папку младшего инспектора. Никаких надписей на нем не имелось.

Дорожкин выдвинул ящик стола на своей стороне и обнаружил в нем несколько простых карандашей и большой мягкий ластик. Помедлил несколько секунд и осторожно, стараясь не нажимать сильно, вывел на картоне «Мария Колыванова». Выдержал недолгую паузу и открыл папку. На желтоватом листе появилась ровная строчка – «Мария Степановна Колыванова. Проживала по адресу: г. Кузьминск, ул. Мертвых, д. 17, кв. 3». Почерк был идеальным, словно рукописным шрифтом управляла невидимая машина, впрочем, таким же почерком вычерчивались надписи и в папке самого Дорожкина. Он перевернул лист, но на его оборотной стороне ничего не появилось. Дорожкин закрыл папку и осторожно стер имя с обложки. Информация на листке тоже исчезла.

– Обалдеть, – будничным тоном произнес младший инспектор, хотя обалдеть следовало уже давно. Ну или обратиться к специалисту по психическим заболеваниям. Только не к доктору Дубровской.

Дорожкин взял оставленный Ромашкиным стакан с пивом, выпил его залпом, с сожалением вспомнил об унесенных лещах, но тут же отвлекся, подумал, что с некоторым неудобством он смог бы заполнять обложку папки, не закрывая ее и поглядывая, как на желтом листе выписываются невидимой рукой буквы, но пока решил отказаться от экспериментов. Посмотрел в узкое окно, за которым в месиве начинающегося снегопада колыхался российский флаг, вспомнил о недавнем знакомстве и едва сдержал себя, чтобы не бросить все тут же и не побежать обратно на почту.

– Спокойно, младший инспектор, – прошептал Дорожкин и вывел на обложке папки: «Бывший инспектор управления безопасности города Кузьминска, высокий, красивый и очень страшный». Открыл папку – безрезультатно. Стер, написал: «Евгений Дорожкин». Открыл и прочитал: «Евгений Константинович Дорожкин. Проживает по адресу: г. Кузьминск, ул. Николая Носова, д. 15, кв. 13».

Вскоре Дорожкин убедился, что справочная система картотеки Кузьминского управления общественной безопасности работает по твердо установленному алгоритму. Вписываешь имя, получаешь адрес. Главное, не склоняться к излишествам. К последним относились не только запросы, не содержащие фамилии горожанина, но и запросы, относящиеся к таким уважаемым людям, как мэр города, директор промзоны, директор института и весь личный состав управления общественной безопасности и поддержания правопорядка, исключая самого Дорожкина. Впрочем, возможно, информацию о Дорожкине мог получить только сам Дорожкин.

Однако никакой информации об Алене Козловой он не получил тоже, хотя адрес ее матери папка выдала незамедлительно. Младший инспектор прикинул, кого еще он мог вписать на затертые ластиком строчки, и начертил имя Дубицкаса Антонаса Иозасовича. Папка не замедлила с ответом. «Дубицкас Антонас Иозасович. Проживал по адресу: г. Кузьминск, ул. Бабеля, д. 8, кв. 8. Выбыл в связи со смертью».

– Ага, – пробормотал Дорожкин, в который раз почувствовав охватывающий его холод. – Мария Степановна Колыванова, выходит, пока еще не выбыла? А Алена Козлова если и выбыла, то в секретном порядке?

Он захлопнул папку, стер с нее последнее имя и отправился прогуливаться вдоль стеллажей. На полке улицы Бабеля имелось десятка два папок, среди которых папка дома номер восемь ничем не выделялась. Дорожкин смахнул с нее пыль и, разложив ее на письменном столе, именно на восьмой странице обнаружил лаконичную запись: «Квартира номер восемь, две комнаты, общая площадь 110 квадратных метров, полезная – 85 квадратных метров. Проживает Шакильский Александр Валериевич, егерь».

В следующие полчаса Дорожкин проштудировал папку с перечнем жильцов дома номер семнадцать по улице Мертвых, обнаружив среди уже знакомых имен Марии Степановны Колывановой и Евгении, как оказалось Ивановны, Поповой и имя Угур Кара. Турок жил в том же самом доме, в каком находилась его шашлычная. Дорожкин с тоской подумал о кофе и подошел к стеллажу улицы Носова. Дом номер пятнадцать оказался пуст. В папке был подшит один-единственный лист, на котором значилось имя самого Дорожкина и указана немалая площадь его жилья. Дорожкин тут же вернулся к справочной папке и написал на ней – Ефим Ефимович Загоруйко, но результата не получил. Или справочная система все-таки давала сбои, или Ефим Ефимович был весьма важной персоной. В конце концов Дорожкин решил, что карлик мог быть исключен из списков, как бывший инспектор управления, и направился к стеллажам с названиями деревенских улиц. Дом Лизки, а точнее Елизаветы Сергеевны Улановой, отыскался в самом конце улицы Остапа Бульбы. Дорожкин сделал пометку у себя в блокноте и перешел к Польской улице. Папки с домом Марфы Зосимовны Шепелевой на полке не оказалось. Дорожкин недоуменно почесал в затылке, вернулся к столу и накорябал на обложке ее имя. Справочный лист остался чистым. Он принялся стирать написанное ластиком, как вдруг что-то почувствовал. От строчек на обложке осталось только: «Шепелев…» Дорожкин открыл папку и увидел короткую запись: «Шепелев Владимир Владимирович. Проживал по адресу: г. Кузьминск, ул. Николая Носова, д. 15, кв. 13. Выбыл в связи со смертью».

Мучительно зазудели пальцы правой руки. Дорожкин поднялся, вышел в коридор, запер картотеку и побежал в свой кабинет. Он почти не сомневался, чье имя обнаружит в рабочей папке.

Глава 6
Мертвяки и трупаки

Утром Дорожкин отдал час времени бассейну, но уже в девять был на работе. Маргарита, на скуле у которой багровел свежий кровоподтек, к появлению в папке Дорожкина под именем Марии Колывановой имени Владимира Шепелева отнеслась почти равнодушно. Скривила губы, словно несносный мальчишка прибежал к воспитательнице жаловаться на разбитую коленку, и посоветовала к Шепелевой соваться в самом крайнем случае.

– Она весь октябрь меня в ванной караулила, – признался Дорожкин в ответ на предупреждение начальницы. – Я месяц душ в трусах принимал.

– Не думаю, что ты чем-то рисковал, – бросила через плечо Маргарита, собираясь уже скрыться в своем кабинете, в который Дорожкину пока что не удавалось даже заглянуть, но остановилась, обернулась и внимательно проговорила, глядя ему в глаза: – Он пропал, понимаешь?

– Как это, «пропал»? – напряг скулы Дорожкин.

– Так и пропал, – ответила Маргарита. – Был – и нет. Пообедал в «Норд-весте» вместе со мной и Марком, потом отправился по делам куда-то на проезд Конармии и исчез.

– Почему вы скрывали от меня его имя? – удивляясь сам себе, но с трудом сдерживая раздражение, спросил Дорожкин. – Почему от меня вообще что-то скрывают? Я работаю здесь или подпрыгиваю?

И он вдруг выбил ногами классную чечеточную связку, закончив ее энергичным стомпом.

– У вас тут танцы? – высунул лысую голову из кабинета Ромашкин.

Маргарита обернулась, прошипела что-то едва различимое, и Ромашкин поспешил скрыться.

– Тебе говорят то, что тебе нужно знать. – Она приблизилась к Дорожкину на шаг, делая паузы между словами и произнося каждое отчетливо и негромко. – И сейчас я говорю тебе то, что тебе нужно знать. А ты работаешь и получаешь за это деньги. Танцы – только в свободное время.

– Он искал Алену Козлову, – стиснув зубы, но не двинувшись с места, напомнил начальнице Дорожкин. – На проезде Конармии прачечная, где она работала.

– У него там была какая-то встреча, – остановилась в полуметре от Дорожкина Маргарита, так близко, что он вдруг понял, чего ему не хватало в ее образе. Она никогда ничем не пахла. Ни парфюмом, ничем. – Важная встреча. После нее он отправился домой к Алене Козловой. И тогда же пропал.

– Пропал, когда искал Алену Козлову? – уточнил Дорожкин.

– У него было еще одно задание в папке.

– Какое было вторым? – спросил Дорожкин.

Она словно застыла.

– Он не нуждался в моем опекунстве.

– А кто может знать? – Дорожкин не собирался сдаваться.

– Марк, – не сводила с него глаз Маргарита. – Хотя я не уверена. Это все? Или исполнишь еще один танец?

– Нет, – сглотнул Дорожкин. – Вопросов еще много, но могу ли я их задавать? А вдруг ответы на них вне моей компетенции?

– Шепелева ищет сына. – Взгляд Маргариты потемнел, голос стал чуть слышным. – Квартира, в которой ты обитаешь, раньше принадлежала ему. Вся мебель, библиотека от Адольфыча, но несколько лет Шепелев числился хозяином этого жилья. Хотя вряд ли ночевал там хотя бы однажды. Маменька его не отпускала от себя. Она знает, что он мертв, с этим ее не обведешь вокруг пальца. Но она не знает, где его тело. Поэтому она колдует на его поиск или на поиск его убийцы. Найти его пока не может, что уже само по себе странно. Наверное, колдовство почему-то не удается или не удавалось, и ее постоянно сбрасывало на эту квартиру.

– На душевую комнату? – удивился Дорожкин.

– Откуда мне знать привычки Шепелева? – сделала полшага назад Маргарита. – Может быть, он проводил там большую часть времени? Насколько мне известно, в доме его маменьки, кроме баньки, удобств никаких. Так что считай это сбоем колдовства.

– И часто у Шепелевой сбоит? – поинтересовался Дорожкин.

– Практически никогда, – покачала головой Маргарита.

– Тогда о чем думать? – почесал затылок Дорожкин. – Выходит, что я он и есть. Ее пропавший сынок. Ну уменьшился немного, измельчал, а так точно он. Второй вариант – именно я его и убил. И в землю закопал.

– Не шути, – еще на полшага отодвинулась Маргарита. – Ты не убил бы его, даже если бы у тебя было десять таких же пистолетов, что топорщится теперь под курткой. Кстати. Советую приспособить его на пояс. Великоват. Возьми подходящую кобуру у Кашина.

– Хорошо, – постарался оставаться спокойным Дорожкин, хотя глаза Маргариты, зрачки которых уменьшились до неразличимых точек, приводили его в дрожь. – Приспособлю на пояс. Когда я должен из него стрелять?

– Только в одном-единственном случае, – она вовсе закрыла глаза, – когда не сможешь не выстрелить.

– А кем был Шепелев? – буркнул Дорожкин.

Маргарита ненадолго задумалась, вдруг посмотрела на Дорожкина своими всегдашними, завораживающими глазами и прошелестела негромко:

– Кем-то вроде меня. Только злым. Как все люди.

Она сказала это так, как будто смотрела на людей со стороны. Смотрела с ненавистью. Или с досадой?

– Кто искал Шепелева? – спросил Дорожкин. – Кто им занимался?

– Я, – пожала плечами Маргарита, и это простое движение вдруг рассмешило Дорожкина, он едва сдержался, чтобы не прыснуть.

– И?..

– Никакого результата. – Она была серьезна. – Не волнуйся, иногда надписи в папке исчезают сами собой. От времени. Считай это влиянием срока давности.

– Выходит, иногда надо и поспешить, чтобы успеть выполнить работу? – не понял Дорожкин. – Или можно и помедлить и она сделается сама?

Она шагнула вперед и поймала указательным пальцем подбородок младшего инспектора, словно хотела рассмотреть его получше или снова попробовать проглотить нерасторопного подопечного. Ничего не вышло.

– Ты изменился, Дорожкин.

– В смысле?

Он растерялся – так внезапно переменился и ее тон, и ее взгляд.

– Да, в смысле, – ответила она негромко и скрылась у себя в кабинете.

Марка на месте не оказалось, поэтому Дорожкин сбегал на второй этаж, обменял у мучившегося от похмелья Кашина кобуру, потратил несколько минут, чтобы приспособить ее на пояс, еще немного потренировался с выхватыванием пистолета, затем засунул папку в брезентовую сумку и побежал на почту, пытаясь на ходу придумать какое-нибудь оправдание внезапному визиту. Оправданий не потребовалось. Жени на почте не оказалось. На ее месте, подкрашивая глаза, сидела сытая и крашеная блондинка с именем «Галя» на высокой груди. Наверное, выражение лица Дорожкина сказало ей больше, чем он хотел показать, потому что она фыркнула и отгородилась от посетителя картонкой с надписью: «Перерыв на тридцать минут».

– Все-таки Интернет тут не очень, – пожаловался Дорожкину Мещерский. – Линия, что ли, плохая? Не понимаю. Я тут, кстати, заказал кое-что из оборудования. Позавчера с утра отнес список Павлику, пообещали доставить все на днях. Не знаешь, может, у них тут какой-нибудь склад есть?

– Не знаю, – ответил Дорожкин.

– Ты чего нос повесил? – не понял Мещерский и прошептал, тыкая пальцем в сторону новенькой: – Ты посмотри, какая роскошная деваха заступила на службу. Имей в виду, тут Машка с утра забегала, так я ей сказал, что это твоя знакомая. Не вздумай отрицать.

– А где Женя? – спросил Дорожкин.

– Какая Женя? – вытаращил глаза Мещерский.

– Женя Попова, – выговорил Дорожкин. – Вчера она сидела здесь, замещала Колыванову. Забыл?

– Женя Попова? – наморщил лоб Мещерский и вдруг удивленно хмыкнул: – Дорожкин, черт тебя побери. Вспомнил. Что ж это такое? Я ж только что был уверен, что проторчал тут вчера весь день один, даже толком отойти-то не мог. Ага, «доктор, у меня провалы в памяти». Ну точно. Женька Попова. Женечка. Нет, Женька Попова, конечно, отличная девчонка, но чтоб эту красоту уравновесить, – Мещерский повел глазами в сторону новенькой, – таких, как она, три надо.

– И таких, как я, три, – буркнул Дорожкин. – Чтоб тебя уравновесить, График.

На часах было еще только десять утра. Вчерашний снег успел растаять, на брусчатке кое-где темнели лужи, но ледок все еще похрустывал под ногами. Так он и хрустел до входа в ремесленное училище. Дорожкин вошел внутрь и направился к расписанию занятий, чтобы выяснить, где ведет занятия Нина Сергеевна Козлова, но уже через минуту застрял, вычитывая названия диковинных предметов вроде адаптивной подготовки и начал постижения и реализации.

– Женька?

Судя по голосу, дела у Машки шли прекрасно. Она и сама выглядела так, как не выглядела на памяти Дорожкина никогда. Глаза горели, к ямочкам на щеках добавился румянец, некогда болезненная кожа на скулах приобрела гладкость. Волосы струились волнами. Дорожкин даже удивленно присвистнул:

– Что на тебя так влияет? Природа? Или местные хлопцы адреналин в кровь вгоняют?

– Все понемногу. – Она прищурила глаза, которые вдруг засверкали зеленоватыми искрами или отблесками флуоресцентных ламп. – А знаешь, больше прочего – легкость.

– Это График-то легкость? – удивился Дорожкин.

– Не хами, Дорожкин, – лениво потянулась Машка. – Ты не представляешь, как много для женщины значит легкость. Ты думаешь, отчего бабы у богатеев как на картинке? От легкости. Мы, конечно, не богатеи, но само по себе отсутствие забот насчет одеться, пожрать, сделать ремонт в убогой халупе, не потерять работу, да еще не идти в школу и не терпеть всякую невоспитанную, избалованную мерзость это, Дорожкин, большое дело.

– Тут, выходит, мерзости нет? – поинтересовался Дорожкин.

– Как везде, – пожала плечами Машка. – Но тут она воспитанная. Ты чего приперся-то? Только не говори, что на меня посмотреть. Не поверю. Мещерский сказал, что ты там на новенькую телеграфистку запал? Зря. Я сегодня посмотрела на эту Галю. Дура дурой. А тебе ведь, Дорожкин, всегда хотелось, чтобы рядом с тобой была умная баба. Да и здорова она больно. Такую ты не прокормишь.

– От себя отрывать стану, – пообещал Дорожкин.

– Смотри. – Машка вдруг сузила взгляд. – Лишнее не оторви. Зачем пришел?

– Нужно поговорить с Козловой, – объяснил Дорожкин. – Насчет ее дочери. Я ж обещал? Вот. Занимаюсь.

– Нет ее в училище, – мотнула головой Машка. – Болеет. Второй день дома сидит. Вроде бы до конца недели не появится.

– Разве тут болеют? – удивился Дорожкин.

– Как видишь, – хмыкнула Машка и пошла по лестнице вверх, бросив через плечо: – Кто-то болеет, а кто-то выздоравливает.

Дорожкин остался стоять внизу. Он знал, где живет Козлова, но идти теперь к ней не хотелось. Точнее, мало было времени. Обернуться за полтора часа до излета улицы Сергия Радонежского и делать было нечего, даже пешком, велосипед, по совету Фимыча, с первым снежком и ледком Дорожкин поставил на прикол, но нормального разговора бы не получилось, а Козловой требовался именно нормальный, неспешный разговор.

Дорожкин примостился на подоконник, достал из сумки папку, прочитал никуда не девшиеся фамилии Колывановой и Шепелева, выудил из кармана карандаш и написал чуть ниже: «Козлова Алена».

– Дурак ты, Дорожкин? – спросил он себя и ответил себе же, прислушиваясь к трелям звонка и шуму множества ног на втором этаже: – А почему нет? Да, тут кто-то выздоравливает, кто-то заболевает, а кто-то остается самим собой.

Мерзлая брусчатка у дома Колывановой была забросана еловыми ветвями. Тут же, между домом и забором пилорамы, стояла лошадь, запряженная в узкую телегу, которая сама по себе напоминала половину гроба с колесами. На передке сидел гробовщик-печник.

– И вы здесь? – спросил его Дорожкин.

– Как видите, – притушил о скамью сигарету Урнов. – Хотя что это за работа? Гроб дешевенький, одноразовый. Рамка из рейки, оргалит да ситец. До кладбища довезти, и то ладно. Подниметесь или как? Читалка вон уже идет, скоро выносить.

Из дверей подъезда и в самом деле вывалилась крепкая рукастая тетка, которая с интересом покосилась на Дорожкина и бросила на телегу пук ремней.

– Не пригодились. Опять ты, Володька, прав оказался. Трупак, трупее не бывает. Оно конечно, и магарыч пожиже, зато и поспокойнее. А ты, молодой человек, поднялся бы. Этаж, конечно, второй всего, а все помощь требуется. Там кроме басурмана белобрысого только три деда-оглоеда да девки. Смотри, Володька, уронят они твой гроб. Чего сидишь-то?

– Спина у меня, – проворчал Урнов и покосился на Дорожкина точно таким же взглядом, каким на него смотрела и коротконогая гнедая лошадка.

Дорожкин кивнул, закинул сумку за спину и заторопился в подъезд, дверь которого по случаю похорон была открыта и подперта какой-то деревяшкой. В подъезде, не в пример дому Дорожкина, пахло отчего-то квашеной капустой и кошками. На подоконнике стояли пыльная герань и пепельница. Тут же курили две бабки.

– Наверх, наверх, соколик, а то Угурчик-то наш пуп сейчас надорвет.

Дорожкин шагнул на ступеньку и тут же посторонился в сторону. Навстречу ему с раздраженным лицом спускался Марк Содомский. Увидев Дорожкина, он плюнул под ноги и, не здороваясь, прошел мимо. Дорожкин пожал плечами, взлетел на второй этаж, толкнул приоткрытую дверь и тут же оказался в свечной духоте, запахе грязной обуви, верхней одежды и еще чего-то, что неминуемо выдает накатывающую на любое жилище беду. В квартире толпились женщины в черных платках, Жени среди которых не было. У выставленного на табуретки гроба пыхтел турок и копошились сразу три деда. Дорожкин коснулся плеча крайнего, показал на крышку и тут же подхватил гроб у ног покойной и попятился, попятился к выходу и лестнице.

– Тут коридоры широкие, хорошо, – задвигал покрасневшими щеками Угур, но дверь уже осталась позади, и Дорожкин пошел по ступеням, поднимая гроб над головой, чтобы турку не пришлось надрывать живот, удерживая его перед собой на вытянутых руках.

– А ты здоров, братец! – с уважением покачал головой шашлычник, когда гроб был поставлен на телегу и из подъезда потянулись добровольные плакальщицы. – Все ж таки в Маруське-то за сто килограмм было, точно тебе говорю.

– Угур… – Дорожкин посмотрел на выстраивающихся за телегой женщин, но Женю опять не разглядел и только кивнул довольным незапланированным облегчением дедам, которые прилаживали на телегу крышку. – Вопрос у меня есть. Ты где продукты закупаешь? В Москву ездишь?

– Нет, редко, – замотал головой турок. – Далеко, да и хлопотно. Надо оказии ждать. Баранину, свинину, спаси аллах, говядину беру в деревне. А вино, минералку, гастрономию разную, баранки опять же, все в Москве. Но не сам. Заказываю в администрации. Быстро доставляют. И по тем ценам, что мне нужны. А я уж только получать хожу. И когда в Москву езжу, тоже только набираю товар, а доставляют уж ребятки из администрации. Павлик в основном. Все по-честному. Но я редко сам езжу, зачем? Да и заведение оставлять…

– И где получаешь? – поинтересовался Дорожкин.

– Так в ангаре на колхозном рынке, – пожал плечами Угур. – Там все получают. И одежду, и еду, и книги, и учебники, и мебель – все. Да и если что отвезти надо, тоже туда везут. Скатерти там с фабрики или еще что. А там уж Павлик подгоняет фуру и все устраивает. А вот Борька Тюрин деревяшки свои, если их надо куда отправить, уже на пилораму тащит. Но там-то, наверное, так же все устроено.

– И все на одной фуре? – спросил Дорожкин.

– Не знаю, – выпятил губу турок. – Может, на автобусе. У них еще вроде и «газель» есть. Или не одна? Так мне какая разница? Ты когда письмо получаешь, разве спрашиваешь, на какой машине его привезли?

– Да это я так, – снова оглянулся Дорожкин. – Мало ли, вдруг захочу что-нибудь от матушки сюда привезти.

– Так это к Павлику, – посоветовал Угур. – Там не знаю, кто в администрации за это отвечает, но лучше напрямую к Павлику. Ну я побегу, а то даже шашлычную пришлось закрыть, Адольфыч ругается, если кто расписание не соблюдает. Спасибо тебе, выручил!

Турок поклонился, сложив ладони у подбородка, и побежал к шашлычной. Урнов хлестанул лошадку вожжами, и она потащила телегу со двора. Мария Колыванова лежала в гробу спокойно, направив длинный прямой нос в мутное ноябрьское небо, и Дорожкину казалось, что никакой телеграфистки и не было, а была восковая кукла, которая заменяла ее на почте, запуская спрятанную внутри шарманку: «Интернетчик заболел, заболел интернетчик», и вот пришло время, завод кончился, и везут куклу на свалку.

– Здравствуйте.

Женя вынырнула ниоткуда, поймала Дорожкина за локоть.

– Спасибо, а то никого не могла найти, народ не любит мертвяков.

– Так то мертвяков, – прошептал Дорожкин, которого накрыла жаркая волна, и покосился на девушку. Она шла рядом, кутаясь в темный платок, подняв воротник обычного, до колен пуховика.

– Да. – Она по-будничному отнеслась к словам Дорожкина. – Объяснять просто ничего не хотелось.

– Вы давно здесь?

Телега с гробом поравнялась с башней гробовщика. Урнов на ходу спрыгнул, подхватил ремни, свистнул, сунув в рот два пальца, и тут же из дверей башни выбежала смешная троица – коренастый кудрявый парень с озабоченным выражением лица, еще один паренек помладше и пошкодливее на вид и девчонка лет четырнадцати. Все трое напоминали лицами отца, разве только кудрявый своим обликом отчасти подсказывал, что в увеличении семейства Урновых принимала участие и мать. Кудрявый подхватил поводья и пошел рядом с телегой, а оставшиеся двое заняли место отца, где тут же начали толкаться и щипать друг друга, не обращая внимания, что везут на телеге мертвого человека.

– Не очень. – Она говорила негромко, словно боялась, что ее услышат. Дорожкин оглянулся. Народ понемногу начал рассасываться, и уже на улице Бабеля за телегой шли всего лишь с десяток женщин, да какой-то мужик маячил у башни гробовщика. Деды, кажется, завернули вслед за турком к шашлычной. – Я жила с отцом далеко отсюда. Когда он умер, стала наведываться сюда, к матери. Потом и ее не стало, а я вот осталась. А на самом деле даже и не осталась. Я тут… наездами. Где-то даже урывками… Хотя пыталась зацепиться, вот устраивалась в детский сад, помогала на почте, еще пыталась работать… в разных местах…

Она посмотрела на Дорожкина так, словно именно он должен был дать ей ответ, давно ли она здесь и здесь ли она.

– А вы?

– Просто позвали на работу, – осторожно пожал плечами Дорожкин, боясь, что ее рука соскользнет с локтя.

– А что вы умеете? – Она не сводила с него глаз.

– Ничего, – прошептал он вовсе чуть слышно. – Был обычным логистом, менеджером. В Москве работал, снимал квартиру. Но потерял работу, тут и подвернулся Адольфыч. Позвал меня в Кузьминск.

– Что вы умеете? – Она ждала ответа на свой вопрос.

– Ничего особенного, – усмехнулся Дорожкин. – Сначала нимб какой-то разглядел в метро над головой одной женщины, а потом выяснилось, что какие-то магические щелчки на меня не действуют. И все. И вот я здесь. А вы?

– Подождите.

Телега, которой кудрявый отпрыск гробовщика управлял не в пример резвее, чем его отец, поравнялась с церковью. У ограды стоял отец Василий и издали крестил процессию. Дорожкин оглянулся. Кроме него и Жени, за телегой уже никого не было. Несколько женщин торопливо заворачивали вдалеке на улицу Мертвых. Да фигура мужика оставалась все там же, на перекрестке.

– Стой, шалава! – закричал кудрявый и придержал лошадь.

Тут же двое младших Урновых подхватили крышку, накрыли гроб и резво застучали молотками. Впереди, в сотне метров, вздымалась овитая засохшим хмелем арка кладбищенских ворот. На снегу валялись какие-то пакеты и пустые пластиковые бутылки. У тронутых ржавчиной створок стояли четверо даже издали кажущихся неопрятными мужиков.

– Вот. – Женя зашелестела купюрами. – Четыре тысячи рублей. Передайте. Я не могу туда подходить. Прошу вас.

Дорожкин кивнул, взял купюры. Кудрявый словно ждал этого. Свистнул, согнал с телеги сестру и брата, начал понукать лошадь. Заскрипели оглобли, лошадь захрапела и, неуклюже переступая, стала медленно разворачиваться. Дорожкин пошел к воротам, но чем он ближе подходил к ним, тем тяжелее давались ему шаги. Он даже посмотрел на ноги, но на них были все те же кроссовки, и мерзлый камень под ногами был тем же самым камнем, что и во всем городе.

– Что ползешь, быстрее давай, – раздался от ворот хриплый голос.

Дорожкин похолодел. Четверо у ворот могли бы напоминать московских бомжей, которые нет-нет да попадались на глаза всякому, кто иногда бывал на вокзалах или, к примеру, спускался в переходы под московскими площадями, но эти четверо были не просто грязными и запущенными. Они были лежалыми. Всех четверых с одной стороны покрывала пыль и прилипшие листья, а с другой пятна сырости и как будто даже комья земли. И лица их, опухшие, заросшие щетиной, с просинью, тоже были лежалыми, перекашиваясь на одну сторону. Дорожкин невольно втянул воздух, но запаха мертвечины не почувствовал, и здесь пахло мятой.

– Чай с мятой – никогда больше, – пробормотал Дорожкин, когда ворота заскрипели, створки пошли внутрь, подгребая ворох листвы, и мужики остановились по сторонам от входа.

– Шелести шустрее, – протянул серую руку с зелеными ногтями самый высокий из четверых и, подцепив купюры, довольно засопел, крикнул: – Ну что ты там, резвей подавай свою шалаву, Сергунчик!

Дорожкин оглянулся, увидел сына гробовщика, который вынуждал пятиться лошадь, заводя телегу в ворота, увидел стоявшую на полпути между церковью и воротами Женю, и поплевывающих семечки еще двоих отпрысков гробовщика, и отца Василия, все так же накладывающего крестные знамения из-за ограды храма, и мужика, который шел теперь в сторону кладбища или в сторону Жени, и посторонился. Телега до половины вошла в арку, двое из мужиков неожиданно резво залезли на ее борта, двинули гроб, еще двое его подхватили, подняли на плечи, и вот уже четверка довольно бодро зашагала в глубь кладбища, куда уходила усыпанная листьями аллея.

– За мертвяка по две тысячи на нос берут, – пробурчал кудрявый, выводя лошадь из арки. – С трупаком дешевле выходит, но их мало бывает. Помогите ворота закрыть.

– Это тоже мертвяки? – спросил Дорожкин.

– Они самые, – кивнул кудрявый. – Но это отбросы, считай. Так-то там и нормальные есть, от человека не во всякий раз и отличишь. Эй! А ну хорош! Кончай дурью маяться!

Двое младших из ритуального семейства выдернули из-за поясов рогатки и принялись обстреливать удаляющуюся процессию. Наверное, один из выстрелов достиг цели, потому что тот из лежалых, что шел сзади, на ходу поднял руку и погрозил кулаком.

– Они только днем за воротами, – объяснил кудрявый, – а ночью могут по всему городу разгуливать. Эти придурки по ним из рогаток стреляют, а потом ночами ими обстрелянные в двери стучатся. Понятно, что безобидные, а все равно не по себе.

– Зачем им деньги? – спросил Дорожкин. – Разве мертвяки едят?

– Едят, наверное, – пожал плечами кудрявый, запрыгивая на телегу. – Я почем знаю? Но ночами некоторые торговцы на Конармии павильончики открывают. Говорят, водка хорошо идет, вино молдавское. Ну и прочая ерунда. Можно просроченный товар сбывать. Только цены гнуть не надо, а то осерчают, нахулиганят, а с них какой спрос?

Кудрявый встал в телеге на ноги, залихватски свистнул, вдарил поводьями по спине лошадке, но секундами раньше там же оказались и двое его младших, и лошадка побежала, застучала копытами, унося веселую компанию от кладбища к близкому дому.

Дорожкин посмотрел на Женю. Она стояла на том же месте, притопывая от холода. Священник ушел. Мужик остановился на полпути. Дорожкин даже мог разобрать его лицо.

– Спасибо вам, – крикнула она Дорожкину.

– А показать квартиру Колывановой? – спросил он, шагнув в ее сторону.

– Не сегодня. – Она помотала головой, посмотрела на замершего мужика и, хотя Дорожкину осталось пройти до нее каких-то пятьдесят шагов, вдруг стала удаляться, уменьшаться, исчезать, как будто там, где она только что стояла, образовалась гигантская прозрачная труба, и Женю Попову понесло вдаль, засосало, потащило стремительным прозрачным эскалатором, пока она не уменьшилась до точки и не исчезла вовсе. Сказала она «пока» или ему показалось?