Текст книги "Заговор «красных маршалов». Тухачевский против Сталина"

С высказываниями «теоретика революционной войны» перекликаются мнения известного военачальника белой армии адмирала Колчака полковника В.О. Каппеля. «Гражданская война – это не то, что война с внешним врагом, – разъяснял он. – …В Гражданской войне не все приемы и методы, о которых говорят военные учебники, хороши. Эту войну нужно вести особенно осторожно, ибо один ошибочный шаг если не погубит, то сильно повредит делу. Особенно осторожно нужно относиться к населению, ибо все население России активно или пассивно, но участвует в войне. В Гражданской войне победит тот, на чьей стороне будут симпатии населения…»⁴³⁹. Указывая на добровольцев из крестьян, Каппель говорил: «Победить легче тому, кто поймет, как революция отразилась на их психологии. И раз это будет понято, то будет и победа. Мы видим, как население сейчас идет нам навстречу, оно верит нам, и потому мы побеждаем…»⁴⁴⁰.

Начальник штаба адмирала Колчака, молодой генерал-лейтенант Д.А. Лебедев, «выскочивший» из «вчерашних» подполковников, «и другие «вундеркинды», как называет их в своем дневнике барон А Будберг, уверяли адмирала, что в революцию и стратегия, и тактика, и организация войск должны быть иными, чем в нормальной войне. что и прапорщик в революцию может командовать армией» ⁴⁴¹.

Один из видных военных ученых русского зарубежья, бывший офицер л-г. Семеновского полка, воевавший в деникинской и врангелевской армиях, уже неоднократно упоминавшийся ранее, – полковник и профессор А.А. Зайцов «уверял, что в Гражданской войне организация никакой роли не играет, что нет ничего ненормального, что маленький отряд называет себя дивизией, а его начальник-поручик сам себя переименовывает в генералы…»⁴⁴².

Таким образом, «вундеркинды», «наполеоны» и «Тухачевские» – «краснощекие поручики» Красной и белых армий были едины в оценке характера Гражданской войны, в оценке собственной в ней роли и в обосновании «революционной законности» своего быстрого выдвижения в «Бонапарты». В условиях послевоенной России и русского зарубежья они намного лучше понимали и чувствовали друг друга, чем недоброжелательно и снисходительно-пренебрежительно относившиеся к ним старые генералы и высокомерно-недовольные «генштабисты».

Таким образом, своеобразная идеология «бонапартизма» зародилась практически одновременно в период гражданской войны, как в Красной армии, так и в армиях белых. Она была порождена специфической военно-политической обстановкой революционного хаоса и ожесточенной социальной войны. «Бонапартизм» же, если следовать вполне убедительной формуле Троцкого, «вырастал из революционной войны» как во Франции, так и в России. Примечательно, что А.В. Суворов первым ввел в обиход имя генерала Бонапарта как типологически-обобщающее обозначение «генералов, выросших из революционной войны» – «бонапарты». В этом плане «бонапартистские» настроения как среди младшего белого офицерства, так и среди «красных командиров» имели, в сущности, те же социально-политические корни, что и «бонапартизм» Великой Французской революции. «Бонапартистская» идеология в мировоззрении молодого офицерства, волей специфических обстоятельств Гражданской войны взлетавшего из обер-офицерских чинов в «революционные генералы», особенно остро проявлялась в их соперничестве со старыми генералами и офицерами-генштабистами. Эти социокультурные факторы оказались весьма благоприятной идеологической основой для приятия «бонапартистского» вектора в прогнозах политического будущего Советской России в период охватившего ее социально-политического кризиса 1922–1924 гг.

В годы гражданской войны стала привычной мысль, что решающим фактором социально-политического процесса в России является фактор военный, а решающей фигурой – «человек с ружьем». После того как большевикам удалось одолеть белые армии, подавить «зеленые» крестьянские восстания и мятежный Кронштадт, уже мало у кого возникало сомнение, что будущее России отныне в значительной мере зависит от Красной армии. Этот факт, несомненно, заставил обратить внимание на «вождей» Красной армии не только с военной, но и с военно-политической точки зрения. И если в годы Гражданской войны, как правило, Красная армия и ее действия были связаны с именем Троцкого, то теперь начал проявляться интерес и к военным профессионалам, к самим «революционным генералам».

Репутация и образ «красного Бонапарта», или «красного Наполеона», закрепились за Тухачевским еще со времен Гражданской войны, и в наше время уже никого не удивляют и, пожалуй, не производят особого впечатления. Хотя прозвище «Бонапарт», или «Наполеон», правда, с налетом иронии, закрепилось за ним, кажется, гораздо раньше. Мне приходилось уже неоднократно останавливаться на этом вопросе и писать об этом. Однако по-прежнему интригуют истоки этого прозвания, этого, если можно так сказать, «исторического» эпитета, ставшего неотъемлемой частью мифологизированной публичной репутации Тухачевского, а может быть, и реальным свойством его «психотипа».

Своеобразие облика южанина бросается в глаза с фотографий маршала, особенно в молодости. Это было замечено французскими офицерами, приятелями Тухачевского по плену. «Бледность, латинские черты лица, гладкие волосы, прилипшие ко лбу, – вспоминал один из них, – придавали ему заметное сходство с Бонапартом времен Итальянского похода»⁴⁴³. Несомненно, он и сам замечал это юности и, по свидетельству Л.Л. Сабанеева, «находил в своей внешности сходство с Наполеоном I, и, видимо, это наводило его на мысль о его будущей роли в России. Он снимался фотографией в «наполеоновских» позах, со скрещенными руками и гордым победоносным взглядом»⁴⁴⁴. Тому были причины семейного характера.

Его прадед, упоминавшийся выше А.Н. Тухачевский, был женат на Марии Петровне Липранди⁴⁴⁵, сестре однополчанина небезызвестного И.П. Липранди⁴⁴⁶, сына итальянского иммигранта Пьетро Липранди, переселившегося в Россию из Генуи. Их сын, Николай Александрович (1825–1876), дед маршала, после окончания Пажеского корпуса «за неспособностью к военной службе» начал службу при своем дяде, упомянутом выше действительном статском советнике Липранди в Министерстве внутренних дел⁴⁴⁷. «Итальянская наследственность» проявлялась и во внешнем облике будущего маршала, усиленная итальянской кровью и его бабушки Софьи Валентиновны Тухачевской.

Софья Валентиновна Тухачевская (1833–1912), бабушка маршала, жена его деда Николая Александровича Тухачевского (1825–1870) была дочерью карачевского дворянина-помещика Валентина Петровича Гаспарини, или на русский манер «Гаспарина» – так часто его именовали в канцелярских документах Орловской губернии. Личность эта заслуживает особого внимания.

В протоколе заседания Дворянского собрания Орловской губернии от 8 декабря 1817 г. значится: «Гаспарин, капитан, Валентин Петрович, 32 лет. Женат, детей мужского пола не имеет. Недвижимого имущества не имеет. В отставке. Жительство имеет в Орловском уезде»⁴⁴⁸. Далее в протоколе приводятся некоторые подробности происхождения и службы В.П. Гаспарини. «Оный Господин Гаспарин, – указывается в протоколе, – служил в Тифлисском Пехотном полку капитаном, пришедший из французской службы 1813 года августа 2 и по прошению его за болезнью Высочайшим приказом 1816 года марта в 3-й день уволен тем же чином, он же уроженец Австрийский Департамента Триестинского из дворян, который пожелал остаться навсегда в подданстве Всероссийского Престола»⁴⁴⁹.

Итак, итальянский дворянин, уроженец Триеста Валентин Гаспарини (1785 – после 1835), офицер наполеоновской армии убыл (при невыясненных обстоятельствах) из ее состава 2 августа 1813 г. Триест, уроженцем которого являлся В. Гаспарини, с 1797 по 1805 гг. был исключен из состава Австрийской монархии. Поэтому к тому времени, когда он вступил на французскую службу (как отмечено выше, это, скорее всего, произошло в 1802–1803 гг.), все жители этого города являлись подданными Франции.

Трудно сказать, при каких обстоятельствах офицер наполеоновской армии Валентин Гаспарини 1785 г. рождения, оказавшийся в России явно в составе вторгшейся в нее в 1812 г. наполеоновской Великой Армии, перешел на русскую службу. Известно, что в декабре 1812 – сентябре 1813 г. в России формировался легион из бывших военнослужащих-военнопленных наполеоновской армии, в числе которых было 27 бывших офицеров (французов, итальянцев, голландцев)⁴⁵⁰. Для формирования этого «легиона» было организовано «депо» в г. Орле⁴⁵¹. Но в списочном составе этого «легиона» В. Гаспарини не было. В цитированном выше документе говорится, что он перешел из французской армии в состав русской или, скажем так, покинул ряды французской армии 2 августа 1813 г. Трудно сказать, при каких обстоятельствах оказался он в составе русской армии. Во всяком случае, в списках «легиона» его не было. Видимо, он был сразу же направлен на «кавказский фронт», в Тифлисский пехотный полк.

В наполеоновских войсках он, скорее всего, находился в составе так называемой «итальянской армии», которой командовал пасынок Наполеона вице-король Италии принц Евгений Богарне. В Бородинском сражении этот итальянский корпус, находясь на левом фланге наполеоновской армии, действовал против русского правого фланга, которым командовал генерал М.Б. Барклай-де-Толли. Надо сказать, что в русской армии, особенно со второй половины XVIII в., нередко встречались офицеры итальянского происхождения, в том числе и в генеральских чинах.

После увольнения с военной службы В.П. Гаспарини поступил на «статскую» и к 1835 г. достиг чина коллежского советника («гражданского полковника») и имел к этому времени 9 детей, в том числе 2 сыновей и 7 дочерей⁴⁵². Его 6-й дочерью была бабушка маршала Софья Валентиновна.

Очевидно, по инициативе Софье Валентиновны, оказывавшей сильное влияние на своего сына Николая Николаевича Тухачевского (отца маршала) и на воспитание его детей (ее внуков и внучек), три ее внучки получили имена трех ее старших сестер – Марии, Елизаветы, Надежды⁴⁵³. Как известно, Софья Валентиновна была прекрасной пианисткой, в молодости вращалась среди представителей творческой элиты, была близко знакома с Ф. Шопеном, Жорж Санд, И.С. Тургеневым, Полиной Виардо, с выдающимися русскими композиторами, братьями Н.Г. Рубинштейном и А.Г. Рубинштейном. Она привила любовь к музыке и музыкальный вкус своему сыну, прекрасно игравшему на рояле, и своим внукам, в том числе и будущему маршалу, который называл «музыку своей второй страстью после военного дела». Братья маршала – Николай, Александр и рано умерший Игорь – были профессиональными музыкантами, получив образование в Московской консерватории. Таким образом, «итальянская бабушка» «наполеоновского происхождения» оказала на воспитание своего в будущем знаменитого внука огромное влияние. Вне всякого сомнения, рассказы о прадеде, наполеоновском капитане Гаспарини, не могли не произвести впечатления на эмоциональную натуру будущего маршала с «музыкальной душой».

А как-то раз сам Тухачевский вспоминал примечательный, приводившийся выше разговор со своим двоюродным дедом-генералом, после которого в семье «Мишука» прозвали Бонапартом.

В ходе боевых действий л-гв. Семеновского полка в 1914–1915 гг. это «предчувствие и мания «великого будущего», «наполеонизм» подпоручика Тухачевского, воспринимавшиеся с некоторой иронией, были замечены и его однополчанами. Начну, однако, с эпизода, относящегося к концу пребывания Тухачевского в рядах л-гв. Семеновского полка, в Петрограде, уже после расформирования его фронтовой части.

Покидая полк и Петроград в 1917 году, перед отъездом в Москву, прощаясь со своими однополчанами-офицерами, Тухачевский завтракал «во флигеле Семеновского полка… – вспоминала жена полковника Бржозовского, командира резервного Семеновского полка. – Тухачевский произвел на меня самое отрадное и неизгладимое впечатление. Красивые лучистые глаза, чарующая улыбка, большая скромность и сдержанность. За завтраком муж шутил и пил за здоровье «Наполеона», на что Тухачевский только улыбался. Сам он мало пил. После завтрака мой муж, я и еще несколько наших офицеров уехали провожать его на вокзал…»⁴⁵⁴.

«В нашем полку служил будущий маршал Тухачевский, – вспоминал много лет спустя один весьма примечательный «семеновец», бывший редактор известного журнала «Сатирикон», призванный в качестве вольноопределяющегося в 1917 г. и определенный для прохождения службы в Резервный Гвардии Семеновский полк. – Я с ним познакомился, когда он бежал из плена и прибыл в полк молодым офицером. Мне рассказывали, что он был большим поклонником Наполеона и во время похода постоянно читал исторический труд, посвященный наполеоновским войнам. У нас он пробыл недолго и в скором времени уехал, кажется, в Москву»⁴⁵⁵. Пьер Фервак (Р. Рур), французский офицер-приятель Тухачевского по плену в Ингольштадте в 1916–1917 гг., утверждал, что этим «историческим трудом» был «Мемориал Святой Елены» Лас-Каза⁴⁵⁶. «Тухачевский вообще, на мой взгляд, никогда не был большевиком, – завершал свои воспоминания о будущем маршале Корнфельд, – но психологически ему был близок путь, по которому, как известно, шел Наполеон, его кумир. Что у него было на уме, я не знаю, но ни в каком случае он не мог быть большевиком»⁴⁵⁷.

О подвигах и «наполеонизме» Тухачевского Корнфельду, скорее всего, рассказали офицеры-семеновцы Энгельгардт и Лобачевский, с которыми, как выше уже отмечалось, Тухачевский «был очень дружен»⁴⁵⁸. Все три офицера-семеновца, Тухачевский, капитаны С.К. Лобачевский и Б.В. Энгельгардт, оказались на фронте одновременно, отправившись туда 2 августа 1914 г. Именно поэтому Лобачевский и Энгельгардт могли наблюдать «наполеоновские увлечения» Тухачевского в походных условиях. Особенно Энгельгардт, его «земляк-смолянин», являвшийся в августе 1914 г. младшим офицером 5-й роты, которая, как и 7-я рота, где служил Тухачевский, входила в состав 2-го батальона полка.

Из цитированных фрагментов воспоминаний следует, что в семеновской офицерской среде к 1917 г. за Тухачевским уже закрепилось несколько ироничное полковое прозвище «Наполеон».

Сквозь призму его полкового прозвища, пожалуй, воспринимались и все последующие действия Тухачевского, связанные с переходом его к большевикам, и с его службой в Красной армии, и его реальной и потенциальной, ожидаемой ролью в «русском коммунизме». В связи со сказанным выше, обращает на себя внимание и дневниковая запись полковника (с 1922 г. генерал-майора) А.А. фон-Лампе (тоже бывший «семеновец», сослуживец Тухачевского) от 24–27 марта 1920 г.: «…Какая ирония: Тухачевский бьет Деникина! Не Наполеон ли?»⁴⁵⁹. На первый взгляд, «иронию» ситуации фон Лампе, возможно, усмотрел в том, что молодой офицер российской императорской гвардии, подпоручик-семеновец, «бьет» бывшего опытного генерала российской императорской армии. Но, возможно, что мне представляется более вероятным, вспомнив полковое прозвище подпоручика Тухачевского «Наполеон», полковник задался вопросом-сомнением, с едва заметным оттенком иронии: не тот ли это подпоручик-семеновец Тухачевский, иронично прозванный офицерами-однополчанами «Наполеоном»? Не тот ли это наш полковой «Наполеон»?

Надо сказать, что и некоторые другие, чем-либо примечательные или выдающиеся офицеры-семеновцы, его сослуживцы, также имели полковые прозвища. Командира полка генерал-майора Ивана Севастьяновича фон-Эттера офицеры, особенно молодые, за глаза ласково-иронично называли «Ванечка», а артистичный штабс-капитан поляк Бржозовский умело имитировал командирский голос. Подпоручика Павла Александровича Купреянова прозвали «Монтигомо Ястребиный Коготь», а не пользовавшегося уважением в полковой офицерской среде командирского угодника поручика Казакова прозвали «Молчалиным».

Прочитав персональный состав Особого совещания при Главкоме Каменеве, учрежденного в ходе советско-польской войны и представленного в газетной статье «На службе у большевиков», врангелевский офицер, полковник Генерального штаба Алексей Александрович фон Лампе, бывший офицер л-гв. Семеновского полка, 7 ноября 1920 г. прокомментировал его в своем дневнике: «…кое-кто из очень хороших моих знакомых – Зайончковский, Гиттис, Лазаревич и т. д. Да и наш Семеновец Тухачевский!»⁴⁶⁰

Из этой записи следует, что фон Лампе включает в число своих «очень хороших знакомых», оказавшихся «на службе у большевиков», и Тухачевского. Следует отметить, и это немаловажно, что фон-Лампе, бывший офицер л-гв. Семеновского полка, назвал своего однополчанина Тухачевского «нашим Семеновцем». Чувство «полковой солидарности» инерционно, пожалуй, даже подавляло в нем, убежденном белогвардейце, естественное чувство политической неприязни к Тухачевскому. Фон Лампе гордился своей принадлежностью к «семеновской полковой семье», чему свидетельством может служить и принятый им литературный псевдоним «Л.Г. Семеновский», и не видел оснований отлучать от «семеновской полковой семьи» и Тухачевского: «что поделаешь, enfant terrible»⁴⁶¹. «Белый» семеновец испытывал даже что-то близкое чувству гордости за «красного» семеновца Тухачевского: хоть и «красный», но все-таки «наш, Семеновец!», «Знай наших!»

Принадлежавший к старой «семеновской фамилии» Алексей Александрович фон Лампе (1885–1967), окончивший в 1913 г. Николаевскую академию Генерального штаба, с началом Первой мировой войны, т. е. с июля 1914 г., оставаясь в списках л-г. Семеновского полка (в 8-й роте 2-го батальона), как офицер Генштаба был прикомандирован к штабу 18-го стрелкового корпуса. Это подтверждается также списком офицеров в «боевом (фронтовом)» составе полка на 1 августа 1914 г.⁴⁶² В нем не упоминается штабс-капитан фон Лампе. Никаких сведений, ни прямых, ни косвенных, о личном знакомстве этих офицеров-однополчан, Тухачевского и фон-Лампе, не имеется. В своем дневнике последний нигде об этом не пишет. Однако выпущенный в полк 12 июля 1914 г. подпоручик Тухачевский по прибытии в полк еще до объявления войны, несомненно, познакомился, в соответствии с полковой традицией, со всеми офицерами полка, в том числе и со штабс-капитаном фон Лампе. Последний был в списках офицеров того же 2-го батальона, что и Тухачевский, туда назначенный, и еще не был откомандирован в штаб 18-го стрелкового корпуса. Кроме того, в ходе кампании 1914 г. фон-Лампе бывал в своем полку. «10-го ноября (1914 г.), – вспоминал полковник-семеновец А.А. Зайцов-1, – в Имбромовице приехал в полк наш офицер, причисленный к генеральному штабу (в штабе XVIII-го корпуса) шт. – капитан фон-Лампе и впервые открыл нам глаза на общий ход событий»⁴⁶³.

Во время своего приезда в полк в ноябре 1914 г. штабс-капитан фон-Лампе прежде всего общался с офицерами своего батальона, в состав которого входила 8-я рота, которой командовал его близкий родственник штабс-капитан В.М. Мельницкий, и 7-я рота, командующим которой с 11 сентября 1914 г. был подпоручик Тухачевский⁴⁶⁴. Молодой офицер уже обнаружил повышенный интерес к оперативно-стратегическим вопросам, но в еще большей мере Тухачевский был уже известен и в полку, и во всех полках 1-й гвардейской пехотной дивизии своим подвигом на Кжешувском мосту. Поэтому неспроста в ноябре 1920 г. фон-Лампе в своем дневнике назвал Тухачевского в числе своих «старых хороших знакомых».

На поведенческую установку «Тухачевского, человека и впечатлительного, и нервного…» (к такому заключению пришел Цуриков⁴⁶⁵) влияло, особенно в пореволюционную эпоху, вне всякого сомнения, собственное внешнее сходство с Наполеоном, даже воспринимаемое им самим с иронией. «У него было предчувствие и мания «великого будущего», – вспоминал хорошо знавший его Л.Л. Сабанеев⁴⁶⁶. Сабанеев конкретизировал «предчувствие» того «великого будущего»,⁴⁶⁷ к которому маниакально устремился Тухачевский. «Насколько я могу понять из его высказываний, – делился Сабанеев познанием объекта своей памяти, – он имел в виду, подобно Наполеону, воспользоваться революцией и хаосом в политике, а также своим положением в армии (маршал и одно время председатель Реввоенсовета), совершить переворот «бонапартистского» типа, иными словами, объявить себя диктатором и свергнуть вообще советскую власть. Потом в разговорах он часто возвращался к отрывкам из этого плана»⁴⁶⁸. Но был ли он и в самом деле «потенциальным Наполеоном» Русской революции или, как его порой называли, «потенциальным Наполеончиком» в СССР 30-х гг?⁴⁶⁹

Вряд ли Сабанеев мог судить об указанных намерениях Тухачевского, когда последний стал уже маршалом (ноябрь 1935 г.) и «председателем Реввоенсовета (1931 г.; имеется в виду – заместителем Председателя РВС СССР). Выше уже было отмечено, что Сабанеев покинул СССР в 1926 г. Встречался ли он за границей с Тухачевским после 1926 г., когда тот выезжал в Германию (1932 г.) или в Англию и Францию (в 1936 г.)? Сведений таких не имеется, а сам Сабанеев ничего об этом не говорит. Поэтому высказанные им наблюдения на предмет «бонапартизма» Тухачевского относятся ко времени до 1926 г.

Предчувствие Наполеона, затаившегося в этом советском военном вожде, на протяжении всей его жизни завораживало общественное сознание, поражая надеждами одних и опасениями других. «Поддерживать ощущение загадочности, – пишет С. Московичи, – возбуждать любопытство по поводу своих намерений особенно необходимо вождю в решающие моменты»⁴⁷⁰. Психолог резюмирует свою мысль: «Можно сказать, что авторитет по своей сути есть разделяемая иллюзия»⁴⁷¹. Это вполне уместно отнести не только к Тухачевскому, но и к самому Наполеону, и к Сталину.

Разночтения в оценках Тухачевского, широким веером развернутые в современной, серьезной и не очень серьезной литературе, затрагивают и его репутацию военачальника – от апологии до полного развенчания. Отмечу сразу же: и в его военном искусстве также проявилось неоднократно свойство его личности, о котором выше достаточно много говорилось, – «одержимость», «маниакальность», если мягко выражаться, «увлеченность». Это приводило Тухачевского и к ярким, быть может, даже блестящим военным победам, и к неудачам, и к катастрофическому поражению под Варшавой.

Надо сказать, что слава и вместе с ней популярность Тухачевского начали особенно быстро и широко распространяться в ходе успешных боевых действий 5-й армии, воевавшей под его командованием на Восточном фронте против войск адмирала Колчака. Пожалуй, началом общественного признания и популярности Тухачевского как полководца была победоносно проведенная им Златоустовская боевая операция в начале июля 1919 г. Не только «красная», что вполне естественно, но и «белая» сторона признали полководческий талант Тухачевского в этой боевой операции и пришли к единодушному выводу, что «Урал был потерян Белой армией, и в этом отношении цель красных была достигнута»⁴⁷² и что «результатом было – занятие г. Златоуста, огромные трофеи, выход в Сибирские равнины и переход всего Урала в… руки» большевиков⁴⁷³. Поражения, нанесенные войскам адмирала Колчака 5-й армией Тухачевского под Златоустом и Челябинском, были настолько сильны, что воспользоваться неудачей советского военачальника на р. Тобол и развить свой наступательный успех белые были уже не в состоянии. Поэтому в октябре 1919 г. наступление Тухачевского возобновилось и завершилось блестящей и очень быстрой Омской операцией.

«Захват Омска доставил красным крупнейшую победу, – вынужден был признать один из «белых» авторов, А Ефимов, – без больших усилий и принес им значительные трофеи. Они захватили главную тыловую базу белого фронта – с огромными запасами имущества разного рода и свыше 10 тысяч человек»⁴⁷⁴.

По своей полководческой манере, настрою и судьбе Тухачевский, похожий на Наполеона внешне и, несомненно, упоенный стихией войны, жаждой побед и воинской славы, подражавший ему, особенно в молодости, руководствовавшийся любимым наполеоновским принципом «надо ввязаться в бой, а дальше будет видно», по духу своему был, пожалуй, ближе к Карлу XII. Талант, блеск побед и славы и катастрофа у обоих похожи: у Тухачевского «Варшава», у Карла XII – «Полтава».

Однако, «если когда-нибудь, – выражал французский лейтенант Р. Рур (Пьер Фервак) мнение о характере своего русского приятеля подпоручика Тухачевского, близко наблюдая его в плену, – этот молодой человек оставит свой Генеральный штаб, он с легкостью найдет себя в историческом фильме. Никто в мире не представит столь хорошо, если не брать в расчет фигуру, корсиканца с прямыми волосами… Это был фантазер. Он шел туда, куда влекло его собственное воображение. В нем не было практической натуры Наполеона»⁴⁷⁵.

«Я не успел еще довести до середины своих «листков воспоминаний», – рассуждая о «бонапартистском» потенциале Тухачевского, писал Н.А Цуриков, – как получил уже «различные» о них отзывы. Мне передали, что в лагере «национал-большевиков» были довольны их. «началом», что пуристы Белой армии⁴⁷⁶ были удивлены, как это я так «сочувственно» пишу о красном генерале, и что контрреволюционные «тактики» сетовали на меня за то, что я «спугиваю» возможного Наполеона и не даю ему „настояться“»⁴⁷⁷.

Говоря о «национал-большевиках», Цуриков, в этом не может быть никаких сомнений, имел в виду своего некогда единомышленника, а потом идейного противника, примирение с которым он яростно отвергал, несмотря на настойчивое желание последнего. Он, конечно же, прежде всего имел в виду Н.В. Устрялова. Первые его статьи, посвященные выработке идеологии «национал-большевизма», появились в печати еще 1921 г. И в этом направлении Устрялов публиковался особенно активно в 1921–1926 гг.⁴⁷⁸

Если определять упрощенно сущность «национал-большевизма», то это результат «национализации» русской революции, начиная с советско-польской войны, когда Ленин, Троцкий и другие вожди большевистской «мировой революции» начали активно использовать патриотические лозунги и мотивы, привлекая на свою сторону русское население, особенно офицерство.

С другой стороны, крушение идеи мировой революции в этой же войне, в результате катастрофы Тухачевского под Варшавой, обозначило развитие русской революции по «национальному» вектору. Спустя пять лет он был уже постулирован как строительство социализма в одной стране. Иными словами, происходило сращивание «национально-государственной идеи» с идеей социализма, но в «транскрипции» большевистской идеологии и большевистских методов.

Арестованный 6 июня 1937 г. (т. е. в период следствия по «делу» уже арестованного Тухачевского) Н.В. Устрялов сообщал на следствии, что в сентябре 1936 г. у него состоялась встреча с Тухачевским – по инициативе последнего и на квартире последнего. Устрялов признался, что, хотя прежде ему не приходилось встречаться с маршалом, он «о нем много слышал, читал написанную о нем зарубежную литературу». По словам Устрялова, в его мыслях «Тухачевский не раз смутно выплывал (во время… термидорианских и бонапартистских теорий) как подходящая кандидатура в русские Наполеоны. Свои произведения, печатавшиеся в Китае, я посылал и Тухачевскому. и мне было интересно его повидать и побеседовать»⁴⁷⁹.

Еще в 1919 г. в разговоре с Ключниковым Устрялов фактически обозначил основные элементы идеологии «национал-большевизма» в парадоксальных расчетах на соединение «белого движения» с «большевизмом». Проявляя к этому времени совершенно очевидные симпатии к успехам большевиков, он считал при этом, что «только. Белое движение сможет утвердить завоевания большевиков для истории. Сам большевизм для этого недостаточен. Чтобы консолидировать французскую революцию, нужен был Наполеон…»⁴⁸⁰.

«Наполеон рождается, однако, не из поражения, – обосновывал Цуриков свой скепсис в отношении «наполеоновских» перспектив Тухачевского в СССР, – и не из балаганных маневров, а из победы. Пока Тухачевский командовал округом, еще можно было думать, что он наконец решится на что-нибудь, напоминающее его прежнее поведение в плену. Но принятие им тылового поста начальника штаба, не оправдываемого его теоретическими знаниями и потому явно представляющего почетную отставку, было его концом. Может быть, так было и удобнее, и спокойнее, но не «наполеонистей». Что будет дальше с ним – мы не знаем, но Наполеона из Михаила Тухачевского „не выпеклось“»⁴⁸¹.

«Наполеоновская мания» подпоручика Тухачевского в бою под Кжешувом 2 сентября 1914 г. уже тогда обнаружила призрачные очертания, еще, разумеется, никем не предполагаемого, будущего «красного Бонапарта», вызывая лишь снисходительно-добродушную иронию, проявлявшуюся в его полковом прозвище⁴⁸².

Сквозь призму именно этого прозвища, со временем утратившего иронию и приобретшего свойства устойчивого политического ожидания и надежд не только белого движения, но и русского зарубежья, пожалуй, воспринимались, как уже говорилось, и все последующие действия Тухачевского.

Однако, несмотря на внешнее сходство с Наполеоном, несомненно влиявшем на самочувствие и самоидентификацию Тухачевского, особенно в ранней молодости, несмотря на мечты о воинской славе, подобной «наполеоновской», несмотря даже на наличие бонапартистских политических намерений, несомненно беспокоивших его время от времени, Тухачевского, пожалуй, вряд ли можно идентифицировать как «красного Наполеона по его психотипу».

Лейтенант Бонапарт, в отличие Тухачевского, не был «одержим» войной и армией и не грезил мечтами о славе великого полководца и, уж конечно, в мыслях не представлял себя императором французов. В молодости его мечты выше чина майора не простирались. Ему больше импонировала карьера военного моряка, каковым он, к своему сожалению, не стал. Он хотел стать писателем, пробовал себя на этом поприще; первоначально он был корсиканским националистом, писал «Историю Корсики». Он стал офицером артиллерии, куда, как правило, попадали лица буржуазного происхождения или бедные дворяне, предки которых часто также являлись выходцами из буржуа. По собственному признанию, Наполеон почувствовал свою незаурядность лишь в 1796 г., в сражении на Лодийском мосту.

Наполеон вырос из Века Просвещения, верил в Просвещенный Разум, его любимой книгой была книга Гете «Страдания молодого Вертера», его увлекала государственная деятельность, устройство общества на принципах Просвещенного Разума. Он тяготел к рационализму и был убежден в том, что «у государственного человека сердце должно быть в голове». Вот почему одним из его кумров был великий французский полководец маршал Тюренн, у которого, как считал Наполеон, «сердце было в голове».

Тухачевский же был рожден декадансом, он верил в «волю и представление» (по Шопенгауэру и Ницше), был увлечен Достоевским и очарован образом Николая Ставрогина из «Бесов». Государство и государственная деятельность привлекали его главным образом как инструмент обслуживания армии и войны. В этом отношении социализм представлялся ему эффективной системой и инструментом для реализации его военных грез. Он был до мозга костей военным и уже постольку государственным человеком.