Текст книги "Письма о любви"

Иван Тургенев

Писатель-реалист, драматург, поэт, публицист и переводчик (из его многочисленных произведений достаточно назвать лишь романы «Отцы и дети» и «Дворянское гнездо», цикл рассказов «Записки охотника» и рассказ «Муму») Иван Сергеевич Тургенев прожил 64 года, но своей семьей так и не обзавелся. Конечно, в молодости у него были увлечения. Например, первой любовью будущего писателя стала дочь княгини Шаховской Екатерина. Было это еще в юные годы: Тургеневу исполнилось пятнадцать лет, а его возлюбленной – девятнадцать. Они жили в Подмосковье в соседних имениях и часто ходили друг к другу в гости. Иван благоговел перед Екатериной и боялся признаться в своих чувствах. А тем временем под очарование девушки попал отец будущего писателя, Сергей Николаевич, и именно ему ответила взаимностью юная княжна. Это разбило сердце Ивана. А потом Тургенев-старший умер от приступа почечно-каменной болезни, а Екатерина Львовна через год вышла замуж за Льва Харитоновича Владимирова, родила ему сына и через шесть дней скончалась.

Произошло это в июне 1836 года, а в 1841 году Тургенев увлекся белошвейкой Дуней (Авдотьей Ермолаевной Ивановой). Вероятно, это было мимолетное увлечение, но оно имело весьма серьезные последствия – 26 апреля 1842 года Дуняша родила девочку. Ее назвали Пелагея (Полина), и хотя Тургенев сразу не признал ребенка официально, девочку он все же не бросил. Она воспитывалась в семье Полины Виардо, новой возлюбленной Тургенева, писатель брал девочку с собой в заграничные поездки. Саму же Дуняшу выдали замуж.

Оперная дива Полина Виардо стала страстной любовью писателя на сорок лет. Когда они познакомились, Тургеневу было 25 лет, Виардо – 22 года, но у всемирно известной певицы уже был муж. С ним-то и познакомился на охоте Иван Сергеевич, а уж Луи Виардо (писатель, критик, театральный деятель и переводчик) представил своего нового товарища супруге. Когда гастроли певицы в Санкт-Петербурге закончились, семейство уехало в Париж… а вместе с ними уехал и Тургенев.

Пылко влюбленный писатель еще не был известен в Европе, но покинул родную страну без разрешения матери и, соответственно, без денег. Потом он ездил вслед за семейством Виардо в Германию, в Англию, в другие страны. Официального брака он заключить не мог, но при этом жил в семье Виардо – «на краю чужого гнезда», как он сам выражался.

Кстати, истинный характер отношений Тургенева и Полины Виардо до сих пор является предметом дискуссий. Существует мнение, что после того как Луи Виардо был парализован в результате инсульта, Полина и Тургенев фактически вступили в супружеские отношения. Луи Виардо был старше Полины на двадцать лет, и он умер в один год с И. С. Тургеневым.

Тургенев жил и работал большей частью за границей. В то время, когда Полины и его самого не было в Париже, они постоянно переписывались.

9 (21) мая 1844 г. Петербург

Иван Тургенев – Полине Виардо[44]44
  Письма П. Виардо были написаны И. Тургеневым по-французски. Здесь дается их русский перевод.


[Закрыть]

Всего четыре дня как я вернулся из Москвы, моя добрая и дорогая госпожа Виардо, и <…> напоминаю вам о себе. Мое пребывание в Москве было не из самых приятных. Воспаление легких заперло меня в комнате на целых два месяца и т. д. Но вот, наконец, я вернулся сюда.

С большим удовольствием узнал я из «Allgemeine Theater-Zeitung», что вы приехали в Вену в добром здравии, и надеюсь, что после отдыха во Франции вы вернетесь к нам в таком же состоянии. Вы вернетесь к нам, не правда ли? Верный вам город Петербург с нетерпением ждет вас, судите же сами, что должны чувствовать ваши близкие, преданные вам люди, ваша старая гвардия. Я всех их вновь повидал, мы беседовали, или, как выражается Пиццо, «злословили на ваш счет». Не скажу, что мы вспоминали о множестве вещей, поскольку мы ничего не забыли; но мы доставили себе удовольствие повторить их друг другу. Особенно много я болтал с Пиццо; он благородный, честный малый, искренне привязанный к вам. Я заставил его петь до полной потери голоса <…> Кстати, известно ли вам, что я на вас в обиде: вы ведь так ничего и не спели мне из вашего «Альбома». А известно ли вам, что в этом альбоме есть замечательные вещи? Например, «Часовня» или же «Мрак и свет», но особенно «Прощайте, ясные дни»; все это проникнуто страстной печалью, мрачной и нежной, заставляющей вас трепетать и плакать; и при этом – какая правдивость выражения! Я имел возможность судить об этом.

Пиццо уезжает в Вену 27-го этого месяца, а я остаюсь здесь… Что до моих планов отправиться в путешествие… об этом нечего больше и думать.

Через полтора месяца вы будете во Франции; я заранее радуюсь той радости, которую вы испытаете при свидании с вашей матушкой, с вашим ребенком, со всеми вашими добрыми знакомыми, но если когда-нибудь мысль ваша перенесется на Север, не правда ли, вы не станете опасаться, как это могло быть перед вашей первой поездкой, что не найдете здесь искренних и верных друзей? Должен вам сказать, что вы оставили здесь о себе глубокую память; о вас говорят, вас любят <…> за исключением м-ль Волковой, вашего заклятого врага, но в утешение спешу сообщить, что ее брат, г-н Каламбур, изволит относиться к вам благосклонно… В Большом театре не осталось ни одного свободного места.

Лето я проведу в окрестностях Петербурга: буду охотиться с утра до вечера. Так хорошо целый день быть среди полей: там можно мечтать в свое удовольствие, а ведь вы знаете, что от природы я немного мечтатель. Кстати об охоте – я надеюсь, что Виардо в этом сильно преуспел. Если мое письмо застанет его в Вене, передайте ему от меня тысячу добрых пожеланий и попросите его черкнуть мне пару слов, которые можно адресовать просто в Министерство внутренних дел на мое имя <…>

Итак, прощайте или, лучше, до свиданья. Будьте счастливы. Право же, когда я обращаю к вам это слово, мне нечего к нему прибавить, ибо я говорю его от всего сердца и говорю его часто, потому что мне кажется, что такие пожелания должны исполняться. Прощайте же еще раз и позвольте пожать вам руку, как в былое время.

Ваш преданнейший друг

И. Тургенев

19 октября 1847 г. Париж

Иван Тургенев – Полине Виардо

Известно ли вам, милостивая государыня, что ваши прелестные письма задают весьма трудную работу тем, кто осмеливается претендовать на честь переписываться с вами? Я нахожусь в особом затруднении еще и потому, что по причине легкого нездоровья (которое теперь уже совсем прошло), лишавшего меня все эти дни возможности выходить, не могу, как намеревался, отправить вам небольшое обозрение всего происходящего теперь в Париже. И вот мне, как корнелевской Медее, приходится ограничиваться собственными средствами. Это меня весьма смущает. Но все равно! Я рассчитываю на вашу снисходительность… Ах! но – кроме шуток! – какая ужасная вещь злоупотребление словом! Вот фраза, которая, вследствие постоянного повторения, потеряла всякий смысл, и хотя употребляешь ее вполне серьезно, рискуешь, что тебе не поверят. Но в конце-то концов, как говорит ваш муж, начну с начала. Начну с того, что скажу вам, что все мы в большом восторге от удачного начала ваших странствований и что мы с нетерпением ожидаем известий о вашем дебюте. Мы видим отсюда, как летят цветы, и слышим возгласы «браво»! <…>

Итак, вы в самой глубине Германии!.. Надо надеяться, что эти добрые бюргеры сумеют заслужить свое счастье. Вы теперь в Дрездене… Не вчера ли еще были мы в Куртавнеле[45]45
  Усадьба Виардо в Куртавнеле, в шестидесяти километрах от Парижа.


[Закрыть]?Время всегда быстро проходит, будь оно наполнено или пусто, но приходит оно медленно… как звон колокольчика русской тройки <…>

Все ваши чувствуют себя хорошо. Вашу матушку вижу по два раза в день. Позавчера мы всей семьей (осмелюсь так выразиться) видели «Златовласую красавицу». Это очень забавно и очень роскошно <…>

А засим, милостивая государыня, молю Бога, да примет он вас под свое святое и надежное покровительство. Главное, будьте здоровы и не забывайте ваших друзей, которые вам совершенно преданы, что нисколько не удивительно, потому что… на что, право, годилась бы разлука, если б нельзя было ею воспользоваться даже для того, чтобы сказать людям то, что о них думаешь?.. Но я останавливаюсь при мысли, что у вас сейчас должен стоять сплошной шум в ушах от восхвалений, и ограничиваюсь тем, что говорю вам… словом, как вам будет угодно.

Надеюсь, что муж ваш здоров, что он будет охотиться до изнеможения и затем напишет нам об этом хорошенькую статейку <…> Жму его руку, равно как и вашу, и от всего сердца целую маленькую Луизу… Если г-жа Шуман помнит толстого русского господина, которого она видела в Берлине, то скажите ей, что этот толстый господин ей кланяется. A что касается ее мужа, скажите ему, чтобы он раз и навсегда загасил свою свечу и отправился спать. Однако надо кончать письмо! Я отнесу его к вашей матушке, чтоб она приписала несколько слов.

Прощайте, будьте здоровы во всех отношениях; вот и все.

Совершенно вам преданный

Ив. Тургенев

13–14 октября 1848 г. Лион

Иван Тургенев – Полине Виардо

Guten Tag, liebste, beste, teuerste Frau, guten Tag – einziges Wesen![46]46
  Добрый день, самая любимая, лучшая, дорогая женщина, добрый день – единственное существо! (нем.)


[Закрыть] Вот я и в Лионе после 36-часового сидения на скамейке дилижанса. Эта скамейка – прескверная вещь, особенно ночью, а особенно место № 3 – совсем без спинки, да еще с несчастной охотничьей собакой, дрожащей от холода сзади вас, под кожухом! Но путешествие окончено, и завтра я возвращаюсь в Авиньон <…> Дорога не представляла большого интереса: положительно – Франция некрасива. Еще Бурбонне – ничего себе с его горами и оврагами, немного напоминающими Альпы, но зато плоская и сухая Бос, скучная Солонь, меланхолическая Берри, – видеть эти места – небольшое удовольствие.

Я ехал в обществе бакалейщика из Парижа, подлинного буржуа старой закваски, завсегдатая Комической оперы, толстого, важного, чувственного и консервативного, и капитана китоловного судна, довольно забавного чудака, в большой степени наделенного тем, что у немцев называется trockener Humor [суховатый юмор]. В конце концов, он опротивел мне своим рассказом о том, что видел, как на улице Кюльтюр Сент-Катрин после сражения хладнокровно расстреливали семнадцать бунтовщиков <…>

В остальном путешествие мое не сопровождалось сколько-нибудь примечательными событиями, разве только встреча с двадцатилетним красивым парнем, растянувшимся в своей тележке, которого мы обогнали, медленно поднимаясь в гору; он изумил меня сильными и красивыми модуляциями, которые могли бы сделать честь самому Вивье. И голос у него недурен – немножко грубый и хриплый, но звучащий трогательно и естественно.

Я пробовал также сочинять для вас стихи – но все понемногу рассыпалось. Я мог только смотреть, мечтать, вспоминать.

Я изнемогаю от усталости, иду спать, письмо кончу завтра. Покойной ночи. Да благословит вас Бог, liebster Engel[47]47
  Милый ангел (нем.).


[Закрыть]!

Постойте, я вижу, что могу прибавить еще два слова. <…> Вдруг меня завтра поздно разбудят! Положительно, этот лист бумаги слишком велик для моей усталости. Представьте. Я не смыкал глаз от самого Парижа, а сейчас – 12 час. ночи. Спокойной ночи – окончательно – до завтра. Да хранят вас Бог и все ангелы.

14 октября 1848 года (Лион)

Суббота, 7 ч.

Иван Тургенев – Полине Виардо

Опять здравствуйте, Liebste, Theuerste, Einzige[48]48
  Любимая, дорогая, единственная (нем.).


[Закрыть].

Я прекрасно провел ночь и чувствую себя совсем бодрым. Вы посмеетесь про себя или не поверите мне, если я скажу вам, что во мне почти не осталось и следа болезни, так меня мучившей; а между тем это правда – и ваше предсказание сбылось. Честное слово, я говорю сущую правду (какое ужасное перо!). Вы увидите, что я вернусь сильный и здоровый, как бык! Через час я отправляюсь отсюда (вниз по Роне) до Валанса. Из Валанса – на лошадях до Авиньона, куда приеду завтра, в 4 ч[аса] утра; отдохну, схожу посмотреть папский дворец. Потом поеду по железной дороге в Ним, оттуда (послезавтра) – в Арль и Марсель; во вторник еду дальше, в Йер. Вот план моего путешествия. Если у вас есть карта Франции, загляните в нее. Поскольку пароход отходит не раньше десяти часов, я успею немного осмотреть Лион, который вчера в ночной темноте показался мне весьма примечательным. Двойная дуга огней на мосту, отражаясь в воде, всегда производит на меня какое-то странное впечатление, особенно когда река широкая, а небо ясное <…>

А вы что поделываете, дорогая? Сочиняете? Читаете? Когда вы уезжаете из Куртавнеля? Напишите мне до востребования в Марсель. Я не уеду дальше его окрестностей, и в случае необходимости на почте будут знать, куда пересылать письма, пришедшие на мое имя, – а посланы ведь они будут?

Только что вошел гарсон и сказал мне, что пароход действительно отходит лишь в десять часов, но так как я оплатил свое место в конторе по найму дилижансов, мне следует ехать в нем (в дилижансе) сейчас же на пристань.

Поэтому считайте это письмо лишь маленькой записочкой, написанной наскоро, и не судите по нему о следующих!

Итак, до свидания, будьте здоровы, счастливы и веселы; жму ваши ручки крепко, крепко. Тысячу дружеских приветов всем. Настоящая моя переписка начнется завтра в Ниме. Завтра я напишу вам в Париж на улицу Дуэ. Сегодня же пишу еще в Куртавнель, милый Куртавнель! До свиданья <…>

Ваш старый любящий, верный друг

И. Т.

29 декабря 1848 (10 января 1849). Версаль

Иван Тургенев – Полине Виардо

Добрый день, милостивая государыня, как вы поживаете? Хорошо, не правда ли? Ну, что ж! Я тоже чувствую себя неплохо. Добрый Мюллер, с которым я провел почти весь вчерашний день, должен был вам об этом сообщить.

В парижском воздухе, должно быть, заключается что-то неприятное для моих нервов. Этот коварный Париж! А все-таки я его люблю. Признаюсь вам, что я немножко скучаю в Версале, – но буду тверд. Я перевожу, читаю Сен-Симона, гуляю, хожу в кафе читать газеты – и при моем появлении его завсегдатаи, старые, дряхлые буржуа, которые в первый день смотрели на меня исподлобья и искоса, как обыкновенно смотрят загнанные собаками кабаны на картинах, представляющих охоту, уже начинают приподнимать свои шляпы. Я смотрю на их нескончаемые партии в домино, прерываемые в одних и тех же местах одними и теми же шутками – по одному су за сотню! – и спрашиваю себя: что же такое жизнь, как сказал бы г-н Виктор Гюго. Нет, я ни о чем не спрашиваю себя, я смотрю на эти «луковичные растения», и вид их неизменного и попросту глупого спокойствия внушает мне нечто вроде унылого смирения, – это тот же хлороформ… пусть мне вырывают коренной зуб!

Вы надеетесь, что я сообщу вам что-нибудь о Версале? Да? Ну, так вы ошибаетесь. Вы знаете мою любовь к неожиданному, а здесь я мог бы повторить лишь все те истертые донельзя суждения, которые слышал и повторял тысячу раз. Впрочем, если я напишу вам следующие слова: «величие, уединение, безмолвие, белые статуи, голые деревья, обледенелые фонтаны, великие воспоминания, длинные пустынные аллеи» – при помощи этих слов, которые вы можете пересыпать, как камушки калейдоскопа, – с вашим воображением и вашим умом (о! о!) вы сами будете вполне в состоянии сказать себе все, что я мог бы вам написать, и еще в тысячу миллионов раз лучше (спешу прибавить эти последние слова, иначе моя фраза стала бы фатовской до ужаса), если вы не предпочтете заняться чем-нибудь другим, чего не могу вам не посоветовать <…>

А засим целую ваши прекрасные руки и остаюсь навсегда ваш

И. Тургенев

29–30 мая – (10–11 июня) 1849. Париж

Иван Тургенев – Полине Виардо

Добрый вечер. Как вы поживаете в Куртавнеле? Держу тысячу против одного, что вы не угадаете того, что… Но хорош же я, держа тысячу против одного, – потому что вы уже угадали при виде этого лоскутка нотной бумаги. Да, сударыня, это я сочинил то, что вы видите – музыку и слова, даю вам слово! Сколько это мне стоило труда, пота лица, умственного терзания, – не поддается описанию. Мотив я нашел довольно скоро – вы понимаете: вдохновение! Но затем подобрать его на фортепиано, а затем записать… Я разорвал четыре или пять черновых: и все-таки даже теперь не уверен в том, что не написал чего-нибудь чудовищно-невозможного. В каком это может быть тоне? Мне пришлось с величайшим трудом собрать все, что всплыло в моей памяти музыкальных крох; у меня голова от этого болит: что за труд! Как бы то ни было, может быть, это заставит вас минуты две посмеяться.

Впрочем, я чувствую себя несравненно лучше, нежели я пою, – завтра я в первый раз выйду. Пожалуйста, устройте к этому бас, как для тех нот, которые я писал наудачу. Если бы ваш брат Мануэль увидел меня за работой, – это заставило бы его вспомнить о стихах, которые он сочинял на Куртавнельском мосту, описывая конвульсивные круги ногой и делая грациозные округленные движения руками. Черт возьми! Неужели так трудно сочинять музыку? Мейербер[49]49
  Джакомо Мейербер (урожденный Якоб Либман Бер) – немецкий и французский композитор еврейского происхождения, автор многих произведений, в том числе оперы «Пророк».


[Закрыть] – великий человек!!!

19 июня 1849 г. Куртавнель

Иван Тургенев – Полине Виардо

Милостивая государыня,

Нет более тростников! Ваши канавы вычищены, и человечество вздохнуло свободно. Но это далось не без труда. Мы работали, как негры, в продолжение двух дней, и я имею право сказать мы, так как и я принимал некоторое участие. Если бы вы меня видели, особенно вчера, выпачканного, вымокшего, но сияющего! Тростник был очень длинен, и его очень трудно было вырывать, тем труднее, чем он был хрупче. В конце концов дело сделано!

Уже три дня, что я один в Куртавнеле; и что же! Клянусь вам, что я не скучаю. Утром я много работаю, прошу вас верить этому <…>

Кстати, между нами будь сказано, ваш новый садовник немного ленив; он едва не дал погибнуть олеандрам, так как не поливал их, и грядки вокруг цветника находились в плохом состоянии; я ему ничего не говорил, но принялся сам поливать цветы и полоть сорную траву. Этот немой, но красноречивый намек был понят, и вот уж несколько дней, как все пришло в порядок. Он слишком болтлив и улыбается больше, чем следует; но жена его хорошая, прилежная бабенка. Не находите ли вы эту последнюю фразу неслыханною дерзостью в устах такого величайшего лентяя, как я?

Вы не забыли маленького белого петуха? Так этот петух – настоящей демон. Он дерется со всеми, со мною в особенности; я ему подставляю перчатку, он бросается, вцепляется в нее и дает нести себя, как бульдог. Но я заметил, что каждый раз, после битвы, он подходит к дверям столовой и кричит, как бешеный, пока ему не дадут есть. То, что я принимаю в нем за храбрость, может быть только наглость шута, который хорошо знает, что с ним шутят, и заставляет платить себе за свой труд! О, иллюзия! вот как тебя теряют… г. Ламартин, воспойте мне это.

Эти подробности с птичьего двора и из деревни заставят вас, вероятно, улыбаться, вас, которая готовится петь «Пророка» в Лондоне… Это должно вам показаться очень идиллическим… А между тем я воображаю себе, что чтение этих подробностей доставит вам некоторое удовольствие.

Заметьте – какое самомнение!

Итак, вы определенно поете «Пророка» и все сами делаете, всем управляете… Не утомляйтесь чрезмерно. Заклинаю вас небом, чтобы я знал наперед день первого представления… В этот вечер в Куртавнеле лягут спать не раньше полуночи <…> Сознаюсь вам, я ожидаю очень, очень большого успеха. Да хранит вас Бог, да благословит он вас и сохранит вам превосходное здоровье. Вот все, что я у него прошу; остальное – зависит от вас.

12 июля 1849 г. Куртавнель

Иван Тургенев – Полине Виардо

Итак, я в Куртавнеле, под вашим кровом! Мы прибыли сюда вчера вечером, при чудной погоде. Небо было удивительно ясно.

Листья на деревьях отливали одновременно металлическим и маслянистым блеском, люцерна казалась завитой под косыми красными лучами солнца. Стая ласточек кружила над розейскою церковью; они поминутно садились на перекладины креста, старательно повертываясь белою грудкой к свету.

Я ждал письма и посматривал вдоль улицы, не несет ли его мне почтальон. Но прибыли одни газеты.

Куртавнель показался мне довольно сонным; дорожки во дворе поросли травой; воздух в комнатах сильно охрип (уверяю вас) и в дурном настроении; мы его разбудили. Я распахнул окна, постучал по стенам, как, я видел, однажды делали вы; я успокоил Кирасира, который по привычке бросался на нас с яростью гиены, и когда мы сели за стол, дом уже снова принял свой благожелательный и радушный вид. Сегодня утром парк весел, как обычно, и тростник в овраге колышется столь же приятно, как всегда, не подозревая, что скоро он будет безжалостно вырван и пепел его развеян по ветру <…>

Я хочу работать, уверяю вас, что хочу работать. Сегодня мы отправляемся с г-ном Сичесом удить линей в Мезонфлер. Мы сядем в тени знакомого вам дуба и, само собою разумеется, будем много думать о вас. Что вы делаете в эту минуту? По всей вероятности, готовитесь к тому, чтобы петь. Я ожидаю, мы ожидаем письма сегодня; мы все жаждем узнать что-нибудь определенное о «Пророке». Кстати, да благословит вас Бог тысячу раз. Но скажите, не восхищаетесь ли вы прекрасным большим листом бумаги, который я взял, чтобы вам писать? А? Писали ли вы когда-нибудь мне на подобной бумаге? Не знаю, что со мной, я выгляжу хвастуном… а в сущности я маленький мальчик; поджал хвост и сижу себе смирнехонько, как собачонка, которая чувствует, что над ней смеются, и глядит куда-то в сторону, прищурив глаза как бы от солнца. Или, вернее, я немного грустен и немного задумчив, но это пустяки. Я все-таки очень доволен тем, что нахожусь в Куртавнеле, обои цвета зеленой ивы в моей комнате радуют мой взор, и я, конечно, очень доволен. Но за письмо снова примусь позднее.

5 часов.

Мы возвращаемся с рыбной ловли с 50 линями. Мы получили вашу записочку. Это утомление скоро пройдет… Но как? Неужели «Пророка» не будут ставить? Признаюсь, это огорчило бы меня, не из-за денег, которые бы вы потеряли, но из-за того, что это могло бы выглядеть отступлением перед успехом м-ль Зонтаг… Однако посмотрим. Будьте здоровы, вот главное. Я не расположен писать. Мы собираемся обедать; погода прелестная. До завтра.

26 октября (7 ноября) 1850. С.-Петербург

Иван Тургенев – Полине Виардо

Дорогая моя, хорошая m-me Виардо <…> как вы поживаете? Дебютировали ли вы уже? Часто ли думаете обо мне? Нет дня, когда дорогое мне воспоминание о вас не приходило бы на ум сотни раз; нет ночи, когда бы я не видел вас во сне. Теперь, в разлуке, я чувствую больше, чем когда-либо, силу уз, скрепляющих меня с вами и с вашей семьей; я счастлив тем, что пользуюсь вашей симпатией, и грустен оттого, что так далек от вас! Прошу небо послать мне терпения и не слишком отдалять того, тысячу раз благословляемого заранее момента, когда я вас снова увижу!

Работа моя для «Современника» окончена и удалась лучше, чем я ожидал. Это, в добавление к «Запискам охотника», еще рассказ, где я в немного прикрашенном виде изобразил состязание двух народных певцов, на котором я присутствовал два месяца назад. Детство всех народов сходно, и мои певцы напомнили мне Гомера. Потом я перестал думать об этом, так как иначе перо выпало бы у меня из рук. Состязание происходило в кабачке, и там было много оригинальных личностей, которые я пытался зарисовать a la Teniers[50]50
  Давид Тенирс – фламандский живописец XVII века.


[Закрыть]… Черт побери! Какие громкие имена я цитирую при каждом удобном случае! Видите ли, нам, маленьким литераторам, ценою в два су, нужны крепкие костыли для того, чтобы двигаться.

Одним словом, мой рассказ понравился – и слава богу!

1 (13) ноября 1850. С.-Петербург

Иван Тургенев – Полине Виардо

Я ходил сегодня взглянуть на дом, где я впервые семь лет тому назад имел счастье говорить с вами. Дом этот находится на Невском, напротив Александринского театра; ваша квартира была на самом углу, – помните ли вы? Во всей моей жизни нет воспоминаний более дорогих, чем те, которые относятся к вам… Мне приятно ощущать в себе после семи лет все то же глубокое, истинное, неизменное чувство, посвященное вам; сознание это действует на меня благодетельно и проникновенно, как яркий луч солнца; видно, мне суждено счастье, если я заслужил, чтобы отблеск вашей жизни смешивался с моей! Пока живу, буду стараться быть достойным такого счастья; я стал уважать себя с тех пор, как ношу в себе это сокровище. Вы знаете, – то, что я вам говорю, правда, насколько может быть правдиво человеческое слово… Надеюсь, что вам доставит некоторое удовольствие чтение этих строк… а теперь позвольте мне упасть к вашим ногам.

Личная жизнь И. С. Тургенева сложилась не совсем удачно. Прожив 38 лет в тесном общении с семейством Виардо, писатель чувствовал себя глубоко одиноким. В этих условиях сформировалось тургеневское творчество (в его произведениях почти не бывает счастливой развязки, а последний аккорд чаще всего – грустный).

В январе 1878 года он написал: «Непритворна моя грусть, мне действительно тяжело жить, горестны и безотрадны мои чувства. И между тем я стараюсь придать им блеск и красивость, я ищу образов и сравнений; я округляю мою речь, тешусь звоном и созвучием слов. Я, как ваятель, как золотых дел мастер, старательно леплю и вырезываю и всячески украшаю тот кубок, в котором я сам же подношу себе отраву».