Текст книги "Жорж иномирец 3"

Меня захлестнула злость. Захотелось припечатать ему в розовую щеку, чтобы он слетел с копыт. Я рывком приблизился к Глебу и замахнулся. Тот в испуге сжался и прикрылся руками. Удивительно, но наша ситуация каким-то образом была хорошо воспринята публикой. «Уууууу» затихло, зрители замерли в ожидании продолжения действия.

– Они хотят, чтобы мы дрались между собой. – Догадался Глеб. – Это же нечестно. У нас Борисом нет шансов пройти это испытание.

– Спасибо, но это вряд ли так. Кому интересен заранее известный победитель. Давай изобразим драку. Может быть им нужна постановка, а не драка.

– Давай. – С радостью согласился Глеб. – Только ты это, дозируй удары и не бей по лицу.

– Хорошо.

Я начал мутызгать Глеба, нанося слабые удары в его податливую плоть. Тот вяло отмахивался. Нас раскусили. Публике не понравилось такое постановочное шоу. Она жаждала чего-то более правдоподобного.

– Прям, как в жизни, не угодишь этим зрителям. – Глеб сплюнул на пол. – Чего вам надо, уроды? – Выкрикнул он.

И зря. Недовольные возгласы усилились, а первая линия зрителей сделала рывок вперед и оказалась рядом с Борисом. Так как наш друг никак на это не отреагировал, мне пришлось взять его под мышки и оттащить подальше от них.

– Давай, приходи уже в себя, мы с Глебом не справляемся. – Попросил я его, чуть ли не плача.

Борис бросил на меня бесцветный взгляд, за которым не было никакой работы мысли. Встряхнулся и поднял руки вверх. Щелкнул пальцами и отбил ногами какой-то короткий ритм.

– Это что такое такое? Кармен? – Презрительно произнес Глеб.

Борис, неожиданно для нас, принялся исполнять какой-то испанский танец, больше похожий на его женскую партию. Ему только не хватало черной юбки с розами и большой яркой розы в волосах. Он щелкал пальцами и довольно ритмично притаптывал. Зрители замерли и замолкли. Сами не заметив как, мы с Глебом стали хлопать в ладоши, поддерживая ритм танцующего друга.

Так продолжалось несколько минут, пока Борис не выдохся топать, а пальцы не устали щелкать. Он устало оперся руками о колени.

– Они хотят, чтобы мы их развлекали танцами. – Уверенно произнес он.

– Как ты догадался? – Удивился я.

– Каждый раз, когда вы начинали эмоционально двигаться, они замирали.

– Эмоционально? – Переспросил Глеб. – То есть они хотят видеть наши эмоции, переданные танцем?

– Наверно. Мне так показалось. – Борис тяжело разогнулся.

– А ты чего бабский танец-то танцевал? – Усмехнулся Глеб.

– У меня мать танцор в театре. Миллион раз видел, как дома репетировала. Других танцев я не знаю.

– Это хорошо, а то я подумал. – Глеб заржал.

– А ты сам-то какой мужской танец умеешь танцевать? Яблочко сможешь? – Я был уверен, что танец и Глеб это две противоположные вещи.

– Я могу только танец живота. – Огрызнулся он и действительно покрутил телом так, что его жирок на пузе закрутился по часовой стрелке.

Публика одобрила его движение.

– Ого! – Глеб покрутил животом в обратную сторону и получил еще порцию одобрения. – Давай, Вий, покажи, на что способен ты.

Честно признаться, с танцами у меня никогда не складывалось. Не было чувства ритма, да и тело было слишком каменным для танцевальной грации. Все что я умел, это скакать по очереди то на одной, то на другой ноге, размахивая при этом руками как попало. Уместнее всего для этого танца подходило выражение: «не подходи, зашибу».

– Ладно, только, чур, не смеяться. – Попросил я их.

– Не забывай улыбаться. Помни, улыбка без зубов красит человека вдвойне. – Поддел он меня.

Я встал в стойку, замер на мгновение, а потом пустился в пляс. Без музыки мои движения выглядели еще ужаснее. Я не танцевал, а мял глину с соломой, и грации во мне было столько же, сколько в кирпиче из самана. Я увидел глаза моих друзей, взирающих на меня, как не бесноватого, а потом и недовольный гул зрителей. У меня не получилось. Я остановился.

– Это было реально страшно, Вий. – Признался Глеб. – Даже обезьяны танцуют лучше.

– А что мне делать? – Я расстроился, почувствовав себя лишним на этом испытании.

– Мне кажется, что дело не в том, чтобы махать руками и ногами, а надо выразить чувство движениями. – Пояснил Борис. – Когда ты замахнулся на Глеба, ты был убедителен, и публика тебя оценила, а когда ты скакал, как демон…

– Ладно, я понял. Выражайте свои эмоции пока, а придумаю, какое чувство мне станцевать. – Доводы Бориса мне показались убедительными.

Пока мы считали, что он находится не в себе, он наблюдал и обдумывал и нашел решение, которое могло оказаться верным.

– Я забиваю танцевать радость. – Выкрикнул Глеб. – Это легче всего.

Не ожидая, когда мы одобрим его выбор он начал танцевать. Его движения действительно походили на радость ребенка, которому вот-вот должны отдать игрушку, которую он долго ждал. Толстяк прыгал, махал руками и улыбался до ушей. Его танец вроде бы не сильно отличался от моего набором движений, но окрашен был совершенно иначе. У меня не было никаких сомнений, что Глеб изображает радость.

Он быстро выдохся. Но даже такое короткое выступление оказало на публику благоприятное впечатление. Она больше не походила на сборище исчадий ада. Танец словно вдохнул в них божественную гармонию.

– Я попробую станцевать печаль. – Произнес Борис и сложил руки вместе, как умирающий лебедь.

Его понесло мелкими шажочками вначале в одну сторону, затем в другую. Он печально гнулся, как молодая березка на ветру. Взгляд при этом соответствовал танцу. Приподнятые уголки глаз впивались в переносицу.

– Не Бориска, а Барбариска какая-то. У него что, все танцы будут девчачьими? – Шепнул мне Глеб.

– Уж лучше девчачьими, чем, как у меня, никакими.

– Борис прав, тебе надо выбрать эмоцию, а тело само придумает, как двигаться. – Посоветовал Глеб. – Ты зажат в проявлении чувств.

– Я зажат? – Мне захотелось возразить, но подумав немного, понял, что Глеб прав. Всю жизнь я учился не выражать эмоции, чтобы никто не мог узнать, каково мне бывает на душе. От этого и окаменел. – Ладно, а что мне изобразить? Все легкое вы уже разобрали.

– Так, что у нас осталось? – Глеб почесал живот, словно извилины мозга находились в нем. – Доброта осталась, любовь, обреченность, тоска, победа. Точно, тебе же знакомо чувство победы, когда ты вырубил противника?

– Ну, это же радость.

– Это другая радость.

– Я буду копировать твои движения. Нет, мне нужно совсем другое чувство.

– Я знаю какое. – Интригующе произнес Глеб. – Тебе надо изобразить каприз. Ты же капризный до ужаса. – Глеб заржал, довольный шуткой.

– Сам ты капризный. – Я поднял руки до подбородка и согнул в локтях. – Я буду танцевать танец маленьких утят.

Почему-то мне было непреодолимо стеснительно изображать свои чувства танцем, поэтому я решил использовать обычный танец, движения которого помнил с детства.

– О, боже, в твоем исполнении это будет танец деревянных утят.

– Значит, я буду выражать чувства деревянных утят.

Борис как раз закончил свои бесконечные печальные метания по сцене, оставив публику в восторге. Он подошел к нам вспотевший, уставший, но довольный.

– Никогда не думал, что буду чувствовать публику. – Признался он. – Это здорово.

– У Вия танец маленьких утят. – Опередил меня Глеб, не скрывая в голосе иронии.

– В смысле? Здесь же другое нужно. – Удивился Борис.

– А вот и посмотрим.

Я понял, что, скорее всего, неправ, но остановиться уже не мог. Отошел от друзей, сопровождаемый пятном света, занял стойку, отклячив задницу назад, как настоящий утенок, и напевая под нос мелодию, принялся танцевать.

– Тарадаратарадам, тарадаратарадам, тарадаратарадам, дам, дам, дам.

Я старался выглядеть убедительным, но чем дольше я крутил задницей и махал руками, тем недовольнее становилась публика. Все пространство между нами, которое отвоевали Глеб и Борис, я «просрал». Гудящая публика угрожающе приблизилась. Как они меня злили. Я представил себя гладиатором на песочной арене, а вокруг на трибунах тысячи праздных зрителей, жаждущих ради развлечения моей крови.

– Что ж, вам нужны мои чувства, получите. – Я бросил танцевать дурацкий детский танец и встал в стойку. – Я вам сейчас покажу, как выглядит ненависть!

Именно это чувство клокотало во мне. Его требовалось скорее выплеснуть наружу, чтобы оно не отравило меня. Я не сильно помню, что изображал, так как был в состоянии легкого аффекта. Отдал тело на откуп бессознательным реакциям. Помню, как махал руками и плавно переходил от одной фигуры к другой. По окончании танца я тяжело дышал. Готовясь услышать очередное «ууууу» услышал со стороны зрительного зала единый шум одобрения, и хлопки своих друзей. Публика отодвинулась от сцены на приличное расстояние.

– Ты был ужасно грациозен. – Глеб постучал меня по плечу. – А говорил, деревянный.

– Спасибо, но это ты говорил.

– Это было чистое выражение эмоции, без примесей. Ты выглядел, как берсерк на поле боя. – Похвалил меня Борис.

– Ладно вам, мужики, скажете тоже. – Я засмущался. – Берсерк.

– А что, тебе бы подошло вместо Вия. – Совершенно серьезно произнес Борис.

Неожиданно зажегся приглушенный свет, как после окончания фильма. Мы уставились в зрительный зал, чтобы разглядеть, что за публика жаждала наших выступлений. Вначале мои глаза не хотели верить в то, что видели. От людей были только головы, посаженные на длинные змееобразные тела, вросшие в огромное нечто. И это нечто пришло в движение. Оно зашевелилось и потопало прочь от нас, раскачивая тысячами голов, выросших на спине.

– Вот это социум. – Удивился Борис.

– Театрал-завсегдатай. – Борис похлопал себя по животу. – Я представляю его в буфете в антракте.

– Мне интересно, эти головы самостоятельные существа или имитация? – Мне стало интересно узнать, какое участие принимали так называемые зрители в этой постановке.

– А ну их к черту, домой пора. – Глеб огляделся в поисках выхода.

– Отсюда так просто не выйдешь. – Засмеялся я. – Только в танце.

– А что танцевать?

– Танец благодарного артиста. – Я начал кланяться на все стороны света.

– Не, теперь не в танце дело. – Произнес Борис. – А в том, что мы выкорчевали из себя комплексы.

Сразу же после его слов мы оказались дома, у пруда и водопада. Эрлы не было. Глеб встал на каменный берег пруда.

– Вы как хотите, а я начинаю разучивать брачный танец. Не лягу спать, пока не разучу его для Эрлы.

Глава 15 «Жорж»

– Как ты мог так поступить со мной, Антош? – Меня не покидало возмущение.

Как оказалось, вся эта история с облаком-богом, похитившим меня, была под наблюдением Антоша и Археориса, а я выступал в роли живца. Наш пресмыкающийся змей знал о нем, и даже обмолвился, когда мы придумывали возможных преступников, но внимание не заострил.

– Тебе ничего не угрожало, Жорж. – Оправдался Антош в который раз. – Мы же всегда были рядом, распутывали лабиринт ловушек этого извращенца.

– А молнию вы тоже успели бы перехватить? Он несколько раз чуть не испепелил меня разрядом. Оставили бы ребенка без отца. – Я кивнул в сторону кроватки, на которой спал наш малыш. – Во второй раз.

– Он мог сбежать, если бы понял, что им открыто заинтересовались. Это облако очень сильный и хитрый иномирец. Мы с Археорисом считаем, что если бы не остановили его вовремя ему на ум пришла идея создать свой город миров для негодяев, подобных ему. Представляешь, чем это грозило бы?

– Чем? – Я не смог представить всей опасности такого предприятия.

– Эта зараза поползла бы по мирам, разъедая их, как раковая опухоль. Способность ходить по мирам, должна идти в нагрузку с ответственностью за это умение. У иномирцев, подобных облаку, с ответственностью дела обстоят очень плохо. Ее им заменяет страх перед наказанием.

– И как вы его наказали? – Поинтересовался я уже спокойным тоном.

– Археорис отправил его в мир-центрифугу, вытрясти из него всю дурь. – Ответил Антош. – Он сказал, что это крайняя мера, но тот ее заслужил.

– А что с миром будет, который он, так сказать, опекал? – Поинтересовалась Ляля, складывая выстиранные пеленки в стопку.

– Ничего. Если им сейчас сказать, что бога, которого они знали, больше нет, начнется хаос. Пусть пока живут, как жили, и верят, что ничего не поменялось. Когда об этом знает один человек, это ничего, а в масштабах цивилизации коренные изменения всегда происходят очень жестко и кроваво. Они ведь тоже привыкли перекладывать ответственность за свою жизнь в руки бога, и это привело их цивилизацию к регрессу в духовном и физическом плане. Отбор идет наоборот. Выживают худшие.

– Не знаю, как в духовном плане, но в физическом точно. – Я вспомнил неказистые фигуры и лица жителей того мира. – Я на их фоне действительно казался существом из высших сфер.

– Потому-то ты и прошел кастинг на роль бога.

Я уловил сарказм в голосе Ляли.

– Ну, тут у меня конкурентов не было, в отличие от школьного театра и сыграл я ее просто великолепно. Всего несколько часов и меня начали одаривать подарками. Как молочко, кстати?

– Нормально, усвоилось без последствий.

– Слава богу. – Я погладил себя по голове.

– Не паясничай. – Попросила меня Ляля. – Мне вчерашний день дался очень тяжело. Я не знала, что думать, что делать. Мне было очень одиноко и страшно, даже страшнее, чем у дракона в доме. Если бы не…, – Ляля кивнула на спящего малыша, – я бы наделала глупостей. Ну их к лешему этих преступников иномирцев, когда-нибудь вы нарветесь на того с кем не сможете совладать. Ребята, я поняла одно, без вас мне здесь делать нечего. Мы – семья. Такая дурацкая нестандартная семья. Мы никто друг другу, но вместе с тем уже так сроднились, что раздельно жить не сможем.

Мы с Антошем переглянулись. Поддаться на эти женские штучки или включить мужика? По мне, так сидеть безвылазно в доме было бы невыносимо. Несмотря на пережитый страх, я не готов был отказаться от подобной работы, приносившей мне удовлетворение. С другой стороны, я прекрасно понимал Лялю. В ней открылась мать и обострились инстинкты, отвечающие за сохранение семьи, ради нормального воспитания ребенка. Нельзя было пренебрегать ее чувствами. Я дорожил Лялей и не хотел видеть ее расстроенной и подавленной.

– Да, надо себе придумать занятие поспокойнее. – Произнес я, будучи еще неуверенным в этом. – Как думаешь. Антош?

– Да, ты прав, Жорж. Схожу к Археорису, попрошусь тексты для городских объявлений составлять.

Ляля сразу поняла, что мы не слишком ответственно отнеслись к ее словам.

– Хитрить будете, обманывать меня? – Она печально склонила голову вниз.

Я не удержался, подошел и обнял ее, сунув нос в шерстку на шее, и глубоко вдохнул привычный запах варежки.

– Мы без тебя никуда, мы же как три мушкетера, один за всех и все за одного. Либо вместе в бой, либо вместе в кабак, в смысле, вместе в тихое семейное счастье, любоваться, как растет наш маленький Дартаньянчик.

– Как ты его назвал? – Переспросила меня кошка.

– Дартаньян. Книжка есть такая «Дартаньян и три мушкетера» Александра Дюма.

– Дартаньян, Дартатньян. – Кошка проверила имя на язык. – Сложновато, но имя очень красивое.

– Правда? А хочешь, мы его немного переделаем. Как тебе Дартаньмяу?

– Дартаньмяу? Дарт, Ян, Дартмяу, Мяуян. – Ляля поиграла с разными вариациями слогов, составленными из предложенного имени.

– Дармаян. – Предложил змей свой вариант и добавил еще один. – Янмардан.

– Да чтоб тебе самому с таким именем жизнь прожить. – В шутку огрызнулся я.

– Да, подобные задачи не для моего ума. – Согласился змей. – Тут нужна интуиция особого порядка.

– Это точно. – Задумчиво согласилась Ляля. – Дар-тань-ян. – Произнесла она по слогам. – Первый слог мне очень нравится. В имени точно будет Дар.

Наш малыш, словно почувствовав, что о нем вспомнили, подал голос из кроватки. Ляля сразу уловила в его интонации требовательные нотки, одним рывком оказалась рядом и сунула руку под пеленку.

– Ого, да мы навалили большую кучу. – Обрадовано произнесла она, будто речь шла о куче драгоценностей.

Малыш захныкал. Кошка быстро распеленала его.

– Жорж, мне кажется он горячий. Проверь ты. – Ляля заволновалась и принялась целовать ребенка в лобик. – Точно горячий.

Я подошел к малышу и проверил вначале пальцем температуру под мышкой. Вроде горячий, но не точно. Он же не был таким человеком, как я, поэтому мог иметь иную температуру тела. Ляля, например, была горячее меня, а змей, он вообще всегда был чуть холоднее комнатной температуры. К тому же у малыша имелся плотный шерстяной покров, мешающий ее определить. Я приложился губами к открытому лбу. Точно, ребенок был горячим.

– Приболел. – Произнес я и наткнулся на испуганный взгляд Ляли.

– Жорж, что нам теперь делать? – Спросила она обреченно, будто речь шла о смертельном заболевании.

– Я к маме. – Это было единственно правильное решение. В вопросах лечения детей я мог доверять только ей. – Черт, понадобятся деньги на лекарства. Только бы они с батей телек не успели купить.

– Тебе придется рассказать про нашего малыша. – Ляля завернула хныкающего ребенка в чистую пеленку и прижала к себе.

– Это сейчас меньшая из проблем. Так, что мне надо будет оттуда принести? Лекарства, градусник, подгузники, чего еще? Хоть список пиши. – Я засуетился, боясь забыть что-нибудь важное.

– Жорж, иди уже и возвращайся скорее. Бери все, что посоветует твоя мать.

Малыш срыгнул и подавился. Надо было видеть в какой испуг это вогнало нашу маму кошку. Она была готова упасть в обморок из-за переживаний.

– Жорж скорее. – Попросила она, чуть ли не плача.

Какие к черту преступники иномирцы, когда у тебя болеет ребенок. От переживаний у меня заныло в солнечном сплетении, а мысли завертелись в диком хаосе, мешая сосредоточиться.

– Я мигом.

Односторонняя дверь бесшумно захлопнулась за мной. В нос ударил знакомый запах подъезда родного дома. Я требовательно постучал в дверь, моля бога о том, чтобы родители были дома. За дверью послышались шаркающие шаги, затем голос отца:

– Кто?

– Пап, я.

Он открыл дверь и посмотрел мне в глаза.

– Мамка дома? – Спросил я и шустро проскочил мимо. – Мам?

– Ушла в магазин только что. А ты чего такой растрепанный?

– Блин, жаль. А в какой?

– Без понятия какие магазины бывают. Я последний раз в них был лет двадцать пять назад, когда еще по талонам давали. Говори, чего у тебя случилось?

Я вздохнул, не зная с чего начать. Сунул руку в волосы и потрепал их.

– Ребенок заболел. – Произнес я.

– У кого? – Простовато спросил отец.

Спустя мгновение взгляд его прояснился.

– Когда успел? Почему не говорил? А с кем это вы сострогали? – Завалил он меня градом вопросов.

– С Лялей, с кем же еще.

– Как? Она же… хоть я и не ученый, но гарантирую, что у вас никакого скрещивания не получится. Сынок, у Ляли мог родиться ребенок, но не от тебя.

– Па, я не идиот, она нашла его. Он грудной еще, мы решили стать его родителями.

– И змей?

– Конечно. Как же без него. Мать с телефоном ушла?

– Да.

– Звони скорей, устроил мне допрос с пристрастием.

– У меня-то нет телефона. Мне он на кой? Баловство.

– Чтоб купил себе телефон, вместо телевизора. Пойду, поищу ее во всех ближайших магазинах. – Я направился к выходу.

– А мы завтра за телеком собрались. Распродажа. – Крикнул он мне вслед, когда я бежал уже по ступенькам. – И матери не спеши хвалиться, что бабкой стала. Она валидол с собой не брала.

– Ладно.

Я выбежал во двор. Соседки, материны подружки по сплетням, сидели на скамейке у подъезда.

– Мать давно прошла? – Спросил я с ходу, забыв поздороваться.

Меня окинули недобрым взглядом.

– Минут пять. – Ответила соседка с четвертого этажа.

– А куда?

– Туда. В «Арарат», там ночью алкаши стекла побили, милиция приехала.

– Ясно, достойный повод. Спасибо за сотрудничество. – Поблагодарил я их и направился к магазину армянской диаспоры.

Мать стояла в толпе зевак, рассматривающих процесс оформления преступления. Если бы такие преступления случались рядом каждый день, да еще и с убийствами, телевизор можно было бы вообще не смотреть. Я подошел к ней со спины и тихонько тронул за плечо. Она вздрогнула и обернулась.

– Игорек. – Удивилась она. – А ты чего не по графику?

– Идем отсюда, мне нужна твоя помощь.

Мать, с неприсущей ее возрасту грацией, выбралась из толпы.

– В корсете? – Догадался я.

– Привыкла к нему. Летаю, как ведьма. Подружки мои уже недобро на меня посматривают.

– Да на кого они добро посматривают? В этом весь смысл их посиделок.

– Чего у тебя случилось? – Спросила мать, когда мы отошли в сторону.

– Короче, мы с Лялей усыновили ребенка. Мальчика, в смысле, сына. Он чего-то приболел сегодня, а мы в полной растерянности что делать. У нас ничего нет. Ни лекарств никаких, ни градусника, ничего. Он температурит, хныкает, его рвет.

Глаза у матери увеличились раза в два. Она смотрела на меня, не перебивая.

– Мам, у меня денег-то нету на лекарства. Я же не стану воровать. Одолжите, что батя с зажигалок накопил, а я верну потом. Золотишко намою и сдам. А самое главное, скажи, что надо купить.

– Игорек, я не так представляла себе этот момент, когда ты мне скажешь, что я стала бабушкой. – Глаза у матери увлажнились.

– Мам, оставим сантименты на потом. Помоги своему внуку. Деньги дома?

– Нет, конечно. Со мной. – Она похлопала по сумке. – Твой отец ждет распродажи завтра, чтобы на оставшиеся деньги обмыть покупку.

– Он мне говорил.

– Ладно, пошли в аптеку. По дороге расскажешь, что у меня за внук.

Я рассказал ей о том, что он не совсем человек в ее представлении, что Ляля без ума от него и полна материнских чувств и что она только ей доверяет в вопросах лечения детей. Вопреки опасениям отца, мать не бухнулась в обморок, наоборот, проявила понимание и женскую солидарность.

– Как я ее сейчас понимаю. – Сочувствующе произнесла она. – Хорошо, когда рядом есть женщина, прошедшая через это. Я бы взялась понянчиться, если бы вы меня пустили к себе.

– Мам, с этими переходами не все так просто. Стоит тебе перейти хоть один раз и ты автоматически становишься иномирцем. Вдруг, ты не сможешь вернуться домой?

– Тогда приносите мне своего ребенка. Хоть бабкой себя почувствую.

– А ты не станешь его стесняться или недолюбливать? Он ведь не такой, как мы.

– Он хоть не сильно страшный?

– Мам, он совсем не страшный. Он очень милый. У него большие глазки, которые меняют цвет в зависимости от времени суток. Он агукает, как обычный ребенок. Я даже не помню, сколько секунд мне потребовалось, чтобы перестать видеть в нем кого-то иного. Он мой сын. И ты можешь стать ему бабушкой, если захочешь.

– Знаешь, что мне отец сказал? Обидно было, но он прав. Он сказал, что я всю свою жизнь тем и занималась, что выравнивала кувалдой свои извилины. Он ведь прав, я ничего не приемлю, что отличается от придуманных мною правил.

– И в какой момент ты осознала, что неправа? – Меня крайне удивило ее признание.

– Дня два назад, ночью. Чего-то мне не спалось. Думала про тебя, про жизнь твою. Почему у тебя все так, не как у людей. А потом, бац и мне пришла мысль, что это я, как коза на веревке всю жизнь у одного столбика простояла и только завидовала, у кого веревочка наряднее, чем у меня. Утром проснулась другим человеком. Хочу тоже мир посмотреть.

– Мама. – Потрясенно произнес я. – А что сказал отец?

– Я с ним не говорила на эту тему. Скажет, что с катушек съехала на старость лет.

– Попробую узнать у Антоша, может он в курсе уже, как можно жить, к примеру, на два мира, не становясь полноценным иномирцем. Вы не потянете тот путь, который совершил я со своими друзьями, по возрастным ограничениям.

– Даже в корсете?

– Даже в корсете, мам.

– А вот и аптека. – Мать кивнула в сторону мигающей вывески с зеленым крестом.

Мы вошли в помещение, пахнущее лекарствами. Мать сразу направилась к нужной витрине.

– Девушка, нам надо для новорожденного подобрать все, что нужно.

Минут через десять в моих руках едва помещались пакеты со всем необходимым для нормального развития ребенка. Мы вышли на улицу.

– Отец, конечно, будет в шоке. – Заключила мать.

– Скажи, что я скоро верну и добавлю ему сверху. Внук – дело святое.

– Он поймет, хоть немного и побесится. Ты запомнил, что и куда я положила и с чего начать?

– Вроде? От температуры свечки, от газиков порошок, от поноса… забыл. Жаль, что у нас нет телефонной связи.

– Приходи чаще, не сложно же.

– Ладно, мам, спасибо тебе. – Я поцеловал ее в щеку. – Пойду, Ляля там заждалась уже, наверное.

– Куда ты, люди вокруг. – Она ухватила меня за край куртки в последний момент. – От меня же шарахаться начнут, если ты вот так исчезать у всех на глазах будешь.

– А, черт, совсем отвык в своем Транзабаре от этих условностей. В подъезде уйду.

– И в подъезде нельзя. Ты же с подгузниками. Мои подружки сразу поймут, что ты отцом стал, а я бабкой. Задолбают с вопросами. Они уже и про корсет начали подозревать и коситься на меня.

– Не бабки, а детектор лжи. – Посокрушался я, вынужденно подчиняясь нелепым условностям родного мира. – Отправь их на йогу, пусть растягиваются.

– Они только язык могут растягивать. Идем за гаражи, оттуда отправишься.

– Да, место дремучее, батя там не раз исчезал. – Согласился я с материным предложением.

Когда мы полезли в заросли лебеды, выросшей за гаражами вровень с крышей, нас проводили удивленными взглядами мужики, ковыряющиеся под капотом старых «Жигулей». Мне уже, честно говоря, было совсем не до того, чтобы скрываться. Я уже чувствовал, как Ляля ждет моего возвращения и не находит себе места.

– Ладно, мам, пока. – Я обнял ее и поцеловал в щеку. – Не знаю, как и благодарить.

– Сделай нам безвиз в ваш Транбазар и все. Мы с дедом хоть чем-то, кроме этой дачи будем заняты.

– Обещаю, мам. Пока.

Я сделал шаг назад и вышел возле дома в Транзабаре. Забежал внутрь и нарвался на детский крик. Наш малыш ревел во все горло. Ляля, была не в себе, взъерошенная, какой я не видел ее никогда, с перепуганным глазами. Она выбежала мне навстречу.

– Жорж. – Кинулась мне на плечо, громко всхлипывая. – Жорж, ему все хуже. Вдруг ему здесь не климат? Вдруг он умрет?

– Так, села муха на пятак, отставить причитания. Ребенок должен болеть и плакать, это их нормальное состояние. Мать сказала, что я был таким же. – Я полез в сумки, чтобы достать градусник.

Нашел его и протянул Ляле.

– Измерь температуру.

– Как? – Она уставилась на меня испуганно-непонимающим взглядом.

– Как, как, мамаша блин.

Я решил показать ей сам. Взял в руки градусник с ртутной шкалой, стряхнул его и попытался засунуть под мышку малышу. Не тут-то было. Он ревел и дергал ручонками. Я попытался придержать ту, под который был градусник, но это привело только к усилению рева.

– Я уже не могу. – Ляля прижала руками уши.

– А ты как хотела? Быть матерью непросто, а уж хорошей – это настоящий подвиг. Придется мерить температуру ректально.

– Как? – Ляля решила, что ослышалась.

– Сам не хочу, но как иначе. Тем более свечку от температуры все равно придется вставлять. Только давай, ты это сделаешь сама. – Я протянул Ляле градусник. – Пойду, остальные сумки разберу.

– Жорж. – Кошка сделала жалобные глазки. – Я боюсь.

– Ты определись, чего ты боишься больше, градусник вставить или… не хочу даже говорить об этом.

Это было немного подло давить таким грубым способом на совесть. Но мне хотелось, чтобы Ляля проявила решительность в таком вопросе. Это же была ее идея взять ребенка, и большая часть ответственности лежала на ней.

– Ты прекрасная мать. – Я сделал ей комплимент, чтобы скрасить сказанное прежде и вышел из комнаты.

Спустя минуту рев малыша прекратился на мгновение, а затем продолжился с новой силой. Думаю, Ляля попыталась стать хорошей и смелой матерью. Спустя еще несколько минут она вернулась с градусником, внимательно разглядывая его показания.

– Сколько это по-вашему? – Спросила она меня, из-за того, что написания наших цифр отличались.

– Ого, сорок и два.

Я видимо был слишком убедителен в своем удивлении. Кошка тихо заскулила.

– Как многооо.

– Живо свечку ему.

Я схватил пачку с лекарством от температуры и побежал с ним в комнату с малышом, зная, что если Ляля начнет мешкать, я все сделаю сам. Она приплясывала рядом со мной в нетерпении, пока я вскрывал пластиковую капсулу. А когда освободил, она выхватила ее у меня из рук и ловко вставила малышу куда следует. Тот снова затих на мгновение, а затем дал ревака с прежней силой.

– Сколько в нем этого крика. – Удивился я.

– Когда упадет температура? – Спросила меня Ляля.

– Минут через десять. – Пообещал я ей, не уверенный, что так рано. Хотелось, чтобы она взяла себя в руки и успокоилась.

Наш больной малыш начал затихать раньше. Плакал все слабее. Ляля не выпускала его руку из своей, контролируя процесс падения температуры. И вот он замолчал и засопел. Ляля потрогала ему губами лоб.

– Холодный, как раньше. – Облегченно произнесла она. – Жорж, – она всхлипнула, – скажи свой маме, что я ее очень люблю.

– Скажу обязательно.

Я решил поцеловать Лялю в щеку, потянулся к ней, но к огромной неожиданности наткнулся на ее губы, которые жадно ответили мне. Наши глаза встретились. Возникла неловкая пауза.

– Я очень благодарна тебе за все, что ты сделал. – Объяснила свой поступок Ляля.

– Я тоже благодарен тебе за то, что ты благодарна. А где змей? – Закрутил я головой, думая, что он стал невольным свидетелем пикантной сцены.

– Ушел к Археорису. Я даже не помню зачем. Не до него было. – Призналась Ляля. – Ты же не смог соврать родителям?

– Не смог. Сказал, как есть.

– И что они сказали?

– Отец, как всегда, в своем репертуаре, не долго удивлялся. А мать, как ни странно, изъявила желание придти к нам и нянчится с внуком.

– Ты серьезно? – Спросила кошка удивленно.

– Сам в шоке. Сказала, придумайте, как сделать, чтобы без последствий и буду ходить к вам, а то дача уже надоела.

– У тебя золотая мать. – Произнесла сокрушенно Ляля. – А я, наверное, никогда в жизни не осмелюсь признаться своим, что у меня есть сын, не рожденный мной, и вообще непонятно откуда взявшийся.

Кошка уткнулась носом мне в плечо и тихо заплакала. Ее горячие слезы пропитали мою майку.

– Я же знала всегда, что у меня в жизни все будет не так, как у остальных.

– Это же прекрасно. – Я положил свою руку поверх ее ладони и нежно погладил. – Я уже не мыслю жизни, в которой нет тебя.

И тут нас накрыло. Виной тому было и долгое игнорирование своих чувств, и напряжение, схлынувшее вместе с температурой нашего сына, и благодарность за это. Я даже не помню в деталях все, что между нами произошло в тот момент. Очнулся, когда увидел мокрую, видимо, в моих слюнях, мордаху Ляли. Наверное, такие страстные поцелуи не практиковались среди её соотечественников.

– Теперь нас можно считать полноценными родителями. – Произнесла кошка, поправляя на себе одежду. – Иначе у нашего сына могут появиться неправильные представления о семье.