Текст книги "Река снов"

Не встали. Потом в сумках нашлось то, что заставило их так озадачить охрану. Корень «ифтедар». Иногда называется «копыто демона». Смысл названия такой, что по мозгам бьет как копыто того демона. Ну вот и подумайте, каково это встреться с такими сорвиголовами в чистом поле, а не за линией проволоки, и без пулемета…

Я подошел к головному «козлу» и обратился к поручику с просьбой воспользоваться конвоем для поездки в форт. Он проверил документы и сказал, что я могу садиться на любую машину, но не в кабину. Сейчас охрана усилена, а потому – только в кузов. Эх, и пыли я сейчас наглотаюсь… Поблагодарил офицера, спрятал документы во внутренний карман пыльника и пошел к машинам. Подошел к третьей бортовой машине, сказал водителю, что поручик мне разрешил с ними поехать. Водитель ефрейтор кивнул головой. Солдат в кабине что-то искал в кармане и на меня внимания не обратил. Вообще они мне должны были сказать насчет того, чтобы я не курил, хоть машина и пустая сейчас. Но мне это говорить не надо – не курю.

Закинул как смог аккуратно вещи в кузов, а затем влез и сам. Сел справа от кабины, пристроив ранец на полу как сиденье. Ветра в это время года будут дуть так, что кабина меня закроет от пыли хоть частично. Чехол с карабином расстегнул, но его не вынул. Пусть так будет, в полуготовности.

Стояли мы еще около получаса. Затем медленно тронулись, спустились вниз и уже возле сведенного сейчас понтонного моста через Самару нас встретили броневики. Один задержался, пропуская колонну, а один ее возглавил. Колеса прогрохотали по понтонам, затем мы проехали через засамарскую слободку (там всего две-три улочки в мое время было, да и сейчас не прибавилось). Далее был КПП, через который нас пропустили без остановки.

Далее нас встретил ветер, несущий в лицо пыль и запах гари. Ну и нефтехимии тоже. Все как всегда – пахнет дорогой и заводом.

Но это будет не так долго. Возле завода пахнет только заводом, если ветер переменится. Пока же он дует так, что население форта отдыхает от заводского запаха.

Хотя к нему привыкаешь. По моим впечатлениям детства и юности, запах ощущался только иногда – когда на заводе были аварии или когда ты уедешь подальше, дня на три, а то и больше – по возвращении. И снова быстро привыкаешь. Но когда включат установку для военных моряков – вот там уж даже тренированное обоняние реагирует.

Путешествие выдалось пыльным, но мирным. Когда мы проезжали центральную площадь Федоровского, я постучал по кабине. Машина затормозила, и я как мог быстро ее покинул. Солдатик за рулем следующей машины давил на сигнал, поторапливая меня. Что значит молодой солдатик – не догадывается, что не все такие гибкие и шустрые, как он.

Я пропустил колонну, пересек площадь и поставил вещички на скамейку перед Народным Домом. Достал из ранца щетки и начал приводить себя в порядок. Напоследок протер лицо носовым платком и пошел в соседнее здание, где помещалась комендатура. Там мне положено было зарегистрироваться. Еще при комендатуре было несколько комнат для проживания командировочных. Вот на них я и рассчитывал. Гостиницы в форту раньше не было (и вряд ли появилась). Если там места не найдется, придется искать людей, которые сдадут комнату. А с этим есть сложности – не знаю, разрешается ли это сейчас. Да и помнит ли кто-нибудь меня через столько лет…

Зайдя внутрь в вестибюль, увидел ефрейтора с красной повязкой на рукаве, восседавшего за столиком. Это новость, раньше они тут офицера держали. Поздоровался и спросил, куда мне нужно пройти, чтобы зарегистрироваться на временное проживание. Ефрейтор восстал со стула, поправил кобуру, взял мои документы, внимательно прочел их и сказал, что мне нужно пройти в третий кабинет. Это по коридору направо.

Я двинулся туда. В коридоре слева были окна, выходящие на центральную площадь и клумбу с фонтаном посредине, а справа шли двери. Но табличек, кто помещается в кабинете, на дверях не было, только номера. Подошел к третьему кабинету, постучал в дверь, услышал: «Входите!» – толкнул дверь и вошел.

В кабинете сидел поручик в черном мундире. Во всех Новых княжествах подобные службы носят черные мундиры, хоть и называются по-разному. Значит, офицеры теперь этим делом занимаются. Раньше учетом приезжавших занимались унтера-сверхсрочники, которым уже здоровье не позволяло в строю служить, а до отставки еще пара лет оставалась.

– Поручик Ветерков. Предъявите документы.

Предъявил.

– С какой целью приехали в форт?

– Посетить могилы родственников.

– А кто у вас похоронен тут?

– Мать, отец, бабушка, муж сестры.

Дядюшку еще не упомянул, но у него не могила, а кенотаф. Ибо он утонул в Великой, а тело так и не нашли.

Контрразведчик вопроса: «а не отсюда ли я родом?» – не задал. Предложил сесть, сел сам и углубился в мои документы. Изучив подробно, достал журнал и стал вносить мои данные туда.

– Чем занимаетесь?

– Частной магической практикой, больше целительской. Иногда веду курсы в Тверской академии, но не каждый год.

– Отношение к военной службе?

– В Тверской армии прапорщик резерва. На сборах резервистов был, но в военных кампаниях Тверской армии не участвовал.

– А в других армиях?

Тьфу ты, опять придется вспоминать.

– В Царицынской и Нижегородской армии, там также числился в резерве. Участвовал добровольцем в военном походе в качестве целителя, но это вне Новых Княжеств.

– Подробнее, пожалуйста.

Еще раз тьфу. Рассказал подробнее. Но мой рассказ у него никаких эмоций не вызвал. Возможно, это профессиональное, а возможно, его службе это – дела давно минувших дней.

Далее я еще отвечал на многие вопросы. Аж скучно стало. Но наконец мои бумаги были заполнены. Далее мне сообщили, что срок проживания пять дней, если я захочу подольше, то надо обращаться с ходатайством. Уехать раньше – можно и без ходатайства. Далее мне нужно пройти инструктаж по пожарной безопасности и положено не пересекать внутреннюю линию охраны самого завода. Далее я расписался в том, что это мне объявили. И пропуск получил, который обязан предъявлять по первому требованию. Уф, теперь у меня свои вопросы.

– Господин поручик, у меня с собой оружие, в том числе карабин СКС-М. Как мне с ним быть?

– Карабин носить в пределах форта только в зачехленном и разряженном виде. Это если вне боевой тревоги. По ней – можно в любом виде. Кобурное оружие – носить можно, но только открыто. Разрешения на скрытое ношение из других мест – недействительны.

– А гранаты?

– Аналогично карабину.

Ну да, это ж не Тверь, где гранаты можно иметь только охотникам за нечистью. Здесь, в приграничном месте, с этим проще.

– Извините, еще один вопрос. У вас при комендатуре были комнаты для командировочных. Нельзя ли ими воспользоваться для проживания?

– Отчего ж нельзя? Из вестибюля, где дежурный, в коридор налево. За последней дверью переход в дворовой флигель, там и комнаты помещаются. Спросите Татьяну Алексеевну, она поселит. Когда заселитесь – на второй этаж, насчет противопожарного инструктажа. Одиннадцатый кабинет.

На этом было все. Я попрощался, спрятал документы во внутренний карман пыльника (их сейчас снова придется доставать) и отбыл.

Прошел вестибюль, оба коридора, переход и оказался перед раскрытой дверью. В ней вполоборота ко мне стояла женщина средних лет и что-то искала на полках раскрытого шкафа. Я постучал в косяк.

– Входите, гостем будете. По какому случаю здесь?

Голос знакомый.

– К Татьяне Алексеевне. Поселиться на пару-тройку деньков. Могу дать списать географию или химию. А вот геометрию нет – Измаил Моисеевич догадается, что списано.

Женщина изумленно обернулась ко мне, и пришлось извиняться. Увы, ошибся. По голосу принял ее за свою одноклассницу.

Меня простили и поселили. Жить я буду в комнате на троих, но пока один. Правда, это положение может в любой момент измениться. В соседней комнате живут два командированных инженера, но они днями и ночами на заводе, монтируют оборудование. Придут, примут по чарочке и валятся спать.

Да, кстати, в полночь флигель закрывается. Кто не успел, тот ночует на коврике у дверей (а коврика-то и нет). Удобства в коридоре. Чай вскипятить можно, а вот еду разогревать негде. Душа нет, в двух кварталах баня. Ну про нее я и сам знаю. Инженерам проще – они на заводе после смены в душе помоются. Курить в помещениях нельзя. Для того во дворике оборудовано место. При курении в неположенных местах – штраф и иные кары. Но это мне на втором этаже расскажут.

Поскольку я не командировочный – стоить это будет новый рубль в сутки.

Я выслушал еще ряд наставлений, был записан в амбарную книгу, заплатил, сам расписался и многого другого положенного исполнил. После чего сложил вещи, вынул из карабина магазин (коль так нельзя) и пошел на второй этаж – инструктаж получать. На вещи поставил сигнальное заклинание, чтобы оно меня извещало, что их сдвинули. Такого, как в Гуляй-поле, ставить не стал. Вдруг явится еще один командировочный и чуть подвинет в сторону. Тут мне немного повезло: инструктор явно хотел побыстрее закончить дело, оттого, узнав, что я здесь много лет жил, обрадовался, дал мне расписаться в книге, вручил краткую инструкцию, чтоб я освежил требования в памяти, и выпроводил. Итак, официоз позади. Кстати, в инструкции было указано, что по боевой тревоге я должен прибыть на восточную сторону периметра «конно, людно и оружно» и обратиться в блокгауз номер три к его начальнику. Время еще раннее. Пойду на кладбище, оценю предстоящий объем работы.

Но прежде я вернулся в командировочный флигель и расспросил у Татьяны Алексеевны, где можно поесть и где сейчас располагаются разные магазины.

Уже было довольно жарко, поэтому пришлось применить старый самарский опыт – ходить по теневой стороне и возле каждой колонки на лицо плескать водой. Жарко здесь летом, особенно в июле-августе, но и сейчас тоже лучше не гулять по солнцепеку. Тем более что я шел по улице, застроенной домами на одну семью. А в таких домах отчего-то повелось ставить дома фасадом на улицу, а двор с деревьями располагать сзади. Семье это, может, и лучше, а вот улица получается голая и без тени деревьев. Вот на западной окраине, где стоят восьмиквартирные дома и казармы для рабочих, там с посадками все хорошо. А улицы Волжская и Самарская вообще засажены яблонями и черемухой. Детьми мы туда часто бегали – полакомиться. Хотя у многих свои яблони во дворе были. В то время среди взрослых было принято, чтобы отгонять детей от яблок, когда они еще зеленые. Поэтому, кто бы ни шел мимо, он нас отгонял, пока общественные яблоки несли угрозу. Как созревали – уже никто не мешал. Даже помогали сорвать, если прохожий видел, что ребенок еще маленький и не дотянется. Правда, требовали всегда вымыть или вытереть. Интересно, это еще сохранилось или уже забыто.

Старое кладбище находилось на песчаном берегу старицы. Давно я тут не был. Вошел в железные ворота, точнее, в их пешеходную часть. Рядом была широкая часть, для въезда катафалков, но ее открывали только при похоронах. А посетители ходили через эту калитку. Возле домика кладбищенского сторожа лежали несколько образцов надгробных плит. Ага, значит, здесь еще хоронят и можно будет тут же узнать насчет возможной замены или ремонта памятника и оградки. Вот сейчас погляжу, а потом подойду, уже зная, что требуется. Мне идти прямо, до огромного памятника сыну купца Званцева, потом свернуть налево, потом еще пару рядов, и там будут могилы матери и отца. Бабушкина могила на другом краю. А дядина где-то рядом с ней. А вот где муж сестры похоронен, я точно и не знаю. Надо будет у сторожа спросить, если у него ведется учет похорон в какой-то книге.

Вот и могилы. Умерли они в разное время, но отец после смерти матери договорился, чтоб для него оставили место рядом с ней. И через восемь лет лег рядом с матерью. Здравствуйте, мама и папа. Если так можно говорить уже мертвым.

Я присел на лавочку и погрузился в незримую беседу с теми, кто ушел в эту землю, но остался в моей душе.

Сестра, когда после смерти мужа уезжала отсюда с детьми в Ахтубу, привела тут все в порядок. И это чувствовалось. Оградка, скамейка и столик требуют только покраски – все же семь лет прошло. Памятники тоже в порядке, нужно б только подновить краску, которой залиты буквы надписей. Ну и траву повывести… Теперь к бабушке.

А вот там оказалось не так хорошо. Тут виновата больше баба Аня. Перед смертью она заявила, чтоб на ее могилу не устанавливали каменного памятника, ибо не хочет она, чтоб ее плитой давило. Поставят пусть деревянный крест, как христианке, и даже не пишут на нем ничего. Бог ее и так знает, мы тоже знать будем, где она ляжет, а более ничего и ни для кого ей не нужно.

Отец сделал чуть по-своему и хорошо сделал: поставил небольшую каменную пирамидку с надписью, но не на саму могилу, а как бы в головах. Вот по этой пирамидке ее могилу я и нашел, потому что крест сгнил и развалился. Травы тоже много выросло, еле пирамидка нашлась.

А вот дядюшкин кенотаф оказался в идеальном порядке. И даже подсохшие цветы на могиле лежали. Видимо, женщина, любившая его, до сих пор жива и посещает. История эта романтическая, как раз в духе моего дядюшки. Он влюбился в одну замужнюю даму, та тоже его полюбила, но не могла разорвать уз брака. Так вот они и любили друг друга, пока смерть их не разлучила. Интересно, жив ли еще тот муж, бросить которого она так и не решилась при жизни дяди Евгения. Впрочем, история эта случилась во времена моей юности, поэтому мне могли не рассказать всех подробностей. Собственно, так и было, поскольку имени и фамилии мне родители так и не назвали. А дядюшка, как джентльмен, тем более. Или это уже не возлюбленная дяди, а его дочь? Кто знает…

Что ж, теперь пора к сторожке, вопросов к сторожу накопилось много…

Сторожа я застал на рабочем месте. Поздоровавшись, я спросил, ведется ли на кладбище какая-нибудь книга учета захоронений, потому что я хотел бы найти место захоронения мужа сестры, но не знаю, где точно он похоронен.

Сторож ответил, что учет этот ведется, но не им, а в жилищной части комендатуры. Это на втором этаже здания. Затем я спросил, как найти какую-нибудь организацию, которая сможет быстро изготовить крест и установить его. Оказалось, на улице Волжской, в пристройке к третьему дому, есть такая контора. Обычно она занимается похоронными услугами для тех, кто не работает на заводе (действующие работники завода погребаются за его счет, это в контрактах прописано), или если человек желает чего-то для себя необычного. Так что контора и кремацию организует, и похороны, и установку памятников. Крест у них может оказаться и готовым.

Что ж, теперь пойду обратно. Живому в царстве мертвых тоже долго пребывать не нужно. Он еще успеет сюда. Сначала в жилищную часть, потом пообедаю, потом в эту контору на Волжскую.

Было очень жарко, так что я уже не только у колонок увлажнял лицо, но и пил. Поэтому пребывание в жилищной части, где толстые стены хранили прохладу, мне очень понравилось. Сидишь, постепенно тебе все лучше и лучше, и даже то, что нужные бумаги ищут в подвале и уже долго, тебя совершенно не беспокоит – пусть ищут подольше… Но в итоге меня ждал сюрприз. Оказалось, что муж сестры в списках похороненных не значился. В списке кремированных – был. Значит, Никифор Ильич либо завещал развеять свой прах над любимым им местом, либо Анастасия увезла урну с собой. А в письмах она ничего об этом не писала.

В благодарность за поиски журнала семилетней давности по пыльным закоулкам я спонсировал отставного унтера, который на этом учете сидел и поисками занимался. Да, знаю, преступление. Но не сделал бы – чувствовал бы себя неудобно. И отставник вечером выпьет пива, смыв архивную пыль с глотки.

Выходить на улицу не хотелось несмотря на голод. Потому я посидел внизу, выпросив у дежурного в вестибюле стул. Сидел и вспоминал разные интересные захоронения и надгробные надписи.

Сначала вспомнил про Балаково. Там, в сухом грунте, многие тела высыхают и не истлевают. Хотя смотреть на них неприятнее, чем на скелеты такого же возраста. С балаковских мумий мысль перескочила на Царицынское западное кладбище, где столько интересных надгробных надписей. Там чаще хоронят своих аборигены, потому на нем соседствуют самые различные способы упокоения. И на надгробиях самые разные языки встречаются. Вот, помню, на вилларском: «Вышел я в поле для посева, но ударила в меня молния, и не увижу я теперь итога дел своих». Проникает. Или надпись, сочиненная матерью (этого языка я не знал, мне перевели): «Всем был хорош мой сын, и все мне завидовали. Даже Смерти стало завидно, что у меня есть он, а у нее его нет».

У выходцев из герцогства Ребольд вообще не принято на могилах писать имена и фамилии. Они оставляют там два-три или чуть больше рисунка, которые должны сказать все о человеке. Например – трость, книга, четыре звезды кучкою. Означает: человек был книжником, дожил до старости, имел четырех дочерей.

А в Харазе я видел монумент в честь какого-то древнего полководца. Это была стела с выбитым на нем текстом. Сначала перечислялись победы этого человека, а заканчивалось все такой строкой: «После победы на Синей реке никто не мог встать в поле против него, ибо у всякого врага мужество стекало по ногам при звуке его имени».

А самую смешную и неграмотную эпитафию я встречал в старой книге: «Увы увы ты наповал на небо вкусивши гадостей земных и водно часье ввысь воск парил от всех своих нуждежд а нам свою болонку пре под нос мол ах тяжка ты дуля в земной удоли смертного».

Поскольку я, вспоминая некоторые надписи, не удержался от смеха, ефрейтор-дежурный не выдержал и спросил, отчего я смеюсь. Я ему и рассказал, чем доставил пареньку неподдельное удовольствие. Он ведь был совсем молод и не успел посмотреть мир. Я еще добавил про разные харазские достопримечательности. Время проходило приятно и в приятной прохладе, но сколько ни тяни, а идти-то надо.

Харчевня, которую мне рекомендовали, была по дороге к улице Волжской. Но, пока я дошел, пот лил с меня градом и пить хотелось со страшной силой. Я заказал холодный свекольник, гречневую кашу с молоком и двойную против обычной порцию морса. Выбрал все это я, исходя из температурных условий. Все пошло на ура, но вскоре стало неприятно печь в желудке. В итоге последний участок пути я страдал не только от жары, но и от изжоги. Не то там кухня была такая, не то так желудок отреагировал на холодную еду. Правда, по Волжской идти было полегче из-за того, что улицу в свое время хорошо озеленили.

В погребальной конторе «Безенчук» мне обрадовались. Что навело на мысль, что с клиентами у них не так густо. Название же навело на мысль про одного литературного героя, тоже гробовых дел мастера. Но тут все не столь однозначно. В Самарской губернии до Переноса был поселок Безенчук, район с таким же названием и небольшая речка, впадавшая в Волгу ниже Самары.

Район и поселок остались где-то в иных отделах мироздания, а вот речка слилась с местной Иден, оттого сильно увеличилась. Ландшафт получился тоже гибридный, но, слава богам, Дурных болот не образовалось. Называли ее пришлые и аборигены, кому как хотелось. Аборигены чаще по-старому, потому что на языке местных кочевников «Иден» означало «Молодая луна», а «Безенчук» не означало ничего. Рыбная ловля там считалась весьма хорошей, хотя и похуже, чем в Кинеле. Но не в пример безопаснее.

Труженики конторы сказали мне, что крест у них есть и они его могут установить тогда, когда мне удобнее, хоть завтра. Мне только нужно назвать, где могила, и дать образец надписи на кресте, то есть кто там покоится и что я еще пожелаю написать – выражение из христианской священной книги, например. Вообще я сам собирался купить краски и кисти и подновить буквы и оградку облагородить, но коль ребята тут такие шустрые, может, им это поручить? Цены, судя по прейскуранту на стене, здесь куда меньше тверских. Так и решил. Ребята приняли у меня заказ на крест (надпись на нем я делать не стал, памятуя бабушкины слова) и подновление краски. Поскольку я не знал, на каких линиях произведены захоронения, а ориентировался на глаз, то договорились, что встретимся завтра в десять у ворот кладбища. Я покажу, где нужно, и могу проконтролировать исполнение заказа. Я подписал договор, оставил им аванс и, попрощавшись, вышел. Теперь куда б деться при такой жаре? Будь прохладнее, можно было б погулять по улицам, ведь всюду есть что вспомнить.

Оттого я зашел во двор пятого дома, устроился на скамейке в тени и предался созерцанию и раздумьям. С самим двором пятого дома в моей жизни ничего не связано (забегал сюда несколько раз во время игр), поэтому я смотрел на кота, пытавшегося поймать голубей, на игры стайки ребятишек, на густо засаженные цветами клумбы… Да и самому было что вспомнить.

Так шло время. Прогудел гудок завода (это значит, что уже пять), вскоре стали появляться люди, идущие с работы. Пора и мне идти. Желудок чуть притих, но удовольствие от сегодняшнего дня он мне уже испортил. Есть еще место, где я могу поужинать, но вдруг там окажется тоже нечто снова непереносимое для желудка? Оттого я решил повторить самарский опыт с ужином, купив молока и нечто печеное, и поесть в номере. Вообще с четырех до шести в самарском климате самое пекло бывает. Может зайти в этот самый «Уютный уголок», вдруг там есть веранда, где тень и прохлада?

Пошел туда. Веранда там была, но там уже сидело много народа, громкое веселье, табачный дым коромыслом… Ну его, пойду лучше за молоком и пирожками… Молока купил целый литр, решив, что хуже не будет. Если до утра не скиснет, то попью чаю с молоком – неплохое средство при разных желудочных неприятностях. А скиснет – невелика потеря. Пирожков тоже купил с запасом, аж десяток. С капустой и яйцом пойдут на съедение сейчас, а с вареньем на утро. Что безопаснее при хранении – надо есть во вторую очередь.

Пришел в гостиницу, почистил обувь и одежду, умылся и сел есть. На часах было семь. Для ужина нормально, но вечера еще много. Поскольку перлы из жизни попаданцев я оставил Семену, то пришлось читать руководства по маузерам. К темноте они уже так надоели, что за наставление по гранатам браться не хотелось. Инженеры из соседней комнаты пока не возвращались. Не то еще не все смонтировали, не то на веранде «Уютного уголка» отдыхают.

Молоко вышло все, проблема с прокисанием решена окончательно и бесповоротно. Желудок успокоился и на пирожки реагировал вяло.

Пора спать. Револьвер на столик, часы тоже, кольт под подушку, сторожки на окно и дверь, одежду в шкаф, а сам под простыню. И пусть приснится мне нечто приятное вроде купающихся девушек или восточного базара…

Мечты, мечты… А вышло совсем по-другому. Вообще из ряда вон выходящий сон.

Я был во тьме, и мне звучал голос:

– Третий. Третий! Я не вижу тебя, но ощущаю твое движение по Итилю. Отступись, третий. Что тебе до Закатной Пущи. Что тебе до изнанки планов власть имущих, которые делят власть и золото на берегах Итиля. Отступись. Ты ничем не обязан пославшим тебя. Они тоже отступятся или найдут себе другое орудие. Тебя никто не упрекнет, даже ты сам. Отступись. Я смогу вознаградить тебя за этот шаг назад. И не только золотом или Силою. Твои родители умерли уже давно, и я не смогу воскресить их. Но твою дочь – смогу. Это нелегко, но я смогу. Вернись обратно. Петля Судьбы не хуже петли палача.

Темнота на какой-то краткий миг расступилась, и я увидел Не-мертвого. Как будто сквозь толщу воды со дна реки. Скелет, обтянутый кожей. Глаза, светящиеся, как угли пекла. На голове герцогская корона. На шее тяжелая золотая цепь с магически активными включениями. Ветхая черная мантия. В руке сухая дубовая ветвь, только желуди на ней не обычные, а золотые.

И снова непроглядная тьма и глухой голос:

– Отступись.

Я открыл глаза. Пот буквально заливал меня. Так потеют только фанатики бани в парилке или эпилептики после припадка. Другая жидкость тоже рвалась покинуть меня. Я встал. Ноги подкашивались. Дошел до туалета, сделал свое дело, плеснул воды на лицо, затем отхлебнул воды из-под крана. Чуть отошел. Но сердце колотилось, как у затравленного зайца. Поковылял обратно, пройдя сквозь мощную волну перегара из соседней комнаты (вернулись-таки с «монтажа»). Расстегнул саквояж и влез во внутренний карман. Пальцы нащупали небольшой квадратный флакончик. Теперь десяток капель в стакан воды (спасибо, что здесь принято ставить графин с водой в комнату). Взболтал и выпил. Теперь можно надеяться, что сердце не сдаст. Подошел к окну, распахнул его. Вернулся к кровати и свалился на нее (прогнутая сетка лишь чуть-чуть не достала до пола).

Ритм сердца понемногу редел, уже не напоминая его ритм у ребенка или у кролика. Пот тоже высыхал под потоком ночной прохлады.

Нет, ну не верю я в то, что Не-мертвый так обращался ко мне! То есть если он сочтет нужным, то найдет и обратится, и гонца пришлет, да еще и гонца, который от старости не умрет, если с ответом задержка выйдет. Но не может существо такой силы уговаривать меня отступиться. Переговоры ведут близкие по силе противники.

Нет, это воображение разыгралось! Или это испытание со стороны наблюдающих за мной? А вот это более вероятно, чем Властелин Ужаса, обращающийся к какой-то мелкой сошке с предложением отступиться за чрезвычайную цену.

И ведь как точно нацелено – в самое сердце! Не властью, не Силой, ни толпой девственниц соблазняют, а именно тем, от чего сердце идет вразнос. Нет, любезные, еще раз такое ниспошлете про дочь – действительно отступлюсь!

Сердце стало биться редко – получилось сорок два в минуту. Наверное, многовато принял лекарства. Но кто ж знал – рекомендация по нему пять-десять капель, а я крупнее среднего больного.

Но все обошлось. Ритм увеличился и стабилизировался самостоятельно. Встал и выпил еще воды. Потом закрыл окно. Только простуды еще не хватало.

Но все-таки кое-что мешало признать сон простой игрой воображения или проверкой на лояльность. Две детали смотрелись подозрительно, ибо дублировались с прежними снами. Дубовая ветвь с желудями и зеркало ртути. Наверное, то, что я ощущал как взгляд из-под воды, – не вода, а ртуть в чаше для поиска удаленного предмета или человека. Два пересечения вещих снов. Если предположить, что во второй раз меня проверяли, то в первом-то случае – нет!

Игра воображения? Что-то повторяется эта игра. А когда сведения о чем-то повторяются, значит, так оно и есть. И еще – у врага может быть более хитрый план. Если у меня сдаст сердце от такого предложения, то и воскрешать никого не потребуется. Угроза уйдет сама.

Нет, не верю!

А с другой стороны – отчего выбран именно я? Не абориген, а пришлый, не фанатичный поклонник Светлой Четверки, не доктор магических наук, не потомок Арсина Бэраха? Отчего бы Светлой Четверке не стронуть с места трехсотлетнего (по слухам) Валера, чуть подлечив ему старые суставы и усилив его командой из подающих надежды его учеников? Они б ему чай кипятили, уставшие ноги массировали и заодно делу учились…

Или, коль нужны обязательно пришлые – то Сфинксов (пообещав в награду неограниченное количество пива)?

Но Светлые боги и их аватары не взялись за само собой разумеющиеся варианты, а взялись за меня. Значит, для чего-то нужен именно я, то бишь есть во мне нечто, которое видно им, а мне – нет. Но только что это?

Неужто правда то, что дядя как-то сболтнул про давнюю примесь эльфийской крови? Ага, аж два раза. Гляньте на меня – эльфа я напоминаю только ростом. А вот ушами – увы… И в лесу душа не поет и не чувствует себя дома. А неплохо бы, чтоб в нужный момент оказалось, что я – реинкарнация некоего великого эльфийского волшебника минувших времен, хе-хе…

Что-то тут не так, но что – никак не могу догадаться. Оттого, что непонятно, за что меня выбрали, – за что-то или оттого, что другого выбора не было.

Перевернул подушку, устроился поудобнее. Надо заснуть. Только вот незадача – захотелось невинный сон про девиц посмотреть, а получил кошмар. Чтоб сейчас пожелать, чтоб сон нормальным оказался? Так и заснул, не зная, что пожелать.

И приснилась мне кавалерия, грозно идущая в атаку по степи. Волны всадников прокатились через меня, совсем рядом, но не задевая. И смотрел я на это как-то снизу, словно лежал на земле. Кавалерия была какая-то давняя, регулярная, но с шашками. Не сегодняшние драгуны, которые вместо шашек тесаки таскают.

Должно быть, это дела давно минувших дней, вроде той самой Междоусобной войны. Тогда стороны кавалерией широко пользовались. Победившая сторона вообще две конные армии имела, в каждой по четыре кавалерийские дивизии. Огромные массы. Если сейчас в тверской армии всех драгун с «горгулий» согнать и на коней посадить, то едва наберется четверть этой конной армии.

Проснулся я в полвосьмого. Чувствовал себя вполне нормально, ни сердце, ни желудок не беспокоили. Вышел в коридор и узрел соседей – инженеров. Гульнули они вчера здорово и сейчас обсуждали животрепещущий вопрос: похмеляться или нет? Если похмелиться – на завод не допустят с соответствующими последствиями. Прощай тогда контракт. Не похмелишься – здравствуй, белая горячка.

Ага, трижды ха-ха. Нашли чего и когда пугаться.

Им до белой горячки еще дожить надо, а до того еще и пить бросить. Попробую-ка им предложить помощь. Не заработаю, так поехидничаю.

– Привет вам, соколы ясные! Что крылья-то приопустили, пригорюнившись? Аль вчера водку с пивом вкушали до состояния не летающего, а пресмыкающегося?

Инженер, что повыше ростом, ругнулся. Тот, что пониже, пробурчал нечто в смысле, что мне за дело до того.

– Да, в общем, никакого. У меня руки не дрожат, и изгнание с работы, ежели похмелюсь, мне не грозит. Могу и мимо пройти. А могу и помочь магической детоксикацией. Один день лечения и три приема снотворного средства на ночь. И даже на работу сегодня пойдете без последствий для контракта. Все это, естественно, при том условии, если опять гудеть не будете. И гудеть не надо с недельку.

– А почем?

Ага, пробрало.

– Десятка с носа. Марками не беру. Шелонгами тоже, ибо патриот (это я так просто, из противности).

Высокий опять ругнулся. Сосед сказал ему:

– Чего экономить-то? Похмелимся – контракт накроется, ибо выгонят. Потери значительно больше будут. Не похмелимся, терпеть будем – фиг знает что получится из монтажа. Замкнет цепь от ошибки – не рассчитаемся. Куда ни кинь – всюду клин. Да и не обеднеем-то…

– Ну тогда ты первый, а я посмотрю, может, соберусь…

Низенький нашарил кошелек, протянул мне стопку монет. Я отправил их в карман, спросил, сколько у них есть времени. Ответили, что приблизительно час есть. Я подвел его к кровати, уложил, сказал, что сейчас он заснет и будет спать минут двадцать. Потом пробужу и еще раз обработаю. Сегодня он будет больше обычного мочи выделять, так что пусть не пугается. И самое главное – ни капли спиртного. Неделю.