Текст книги "Брестская крепость"

А я мечтаю когда-нибудь написать для детей и юношества большую и правдивую книгу о жизни Петра Клыпы, увлекательной и трудной, полной настоящего героизма и тяжких испытаний, в которой были и славные победы, и немалые ошибки, – жизни сложной, как всякая человеческая жизнь.

По следам нового героя

Я рассказывал уже о том, как весной 1942 года на одном из участков фронта в районе Орла было захвачено донесение, составленное штабом 45-й пехотной дивизии немцев, в котором подробно сообщалось об обороне Брестской крепости. Когда копия этого донесения попала ко мне в руки, я увидел, что в нем особенно много внимания уделяется боям за какое-то крепостное укрепление, которое авторы документа называли Восточным фортом. Судя по описанию, шла исключительно упорная борьба за этот форт, и гарнизон его оказывал врагу поистине героическое сопротивление.

Вот что писали немецкие штабисты о боях за этот форт.

«26 июня. Гнездом сопротивления остался Восточный форт. Сюда нельзя было подступиться со средствами пехоты, так как превосходный ружейный и пулеметный огонь из глубоких окопов и из подковообразного двора скашивал каждого приближающегося.

27 июня. От одного пленного узнали, что в Восточном форту обороняется около 20 командиров и 370 бойцов с достаточным количеством боеприпасов и продовольствия. Воды недостаточно, но ее достают из вырытых ям. В форту находятся также женщины и дети. Душою сопротивления являются будто бы один майор и один комиссар.

28 июня. Продолжался обстрел Восточного форта из танков и штурмовых орудий, но успеха не было видно. Обстрел из 88-миллиметрового зенитного орудия также остался без результата.

Поэтому командир дивизии дал распоряжение об установлении связи с летчиками, чтобы выяснить возможность бомбежки.

29 июня. С 8.00 авиация сбрасывала много 500-килограммовых бомб. Результатов нельзя было видеть. Такое же малоуспешное действие имел новый оживленный обстрел Восточного форта из танков и штурмовых орудий, несмотря на то что были заметны в некоторых местах разрушения стен.

30 июня. Подготавливалось наступление с бензином, маслом и жиром. Все это скатывали в бочках и бутылках в фортовые окопы, и там это нужно было поджигать ручными гранатами и зажигательными пулями».

Только после того как противник подверг Восточный форт необычайно ожесточенной бомбежке, когда с одного из самолетов была сброшена бомба весом в 1800 килограммов, которая, как пишут сами гитлеровцы, «потрясла своей детонацией весь город Брест», – только после этого врагу удалось ворваться в форт и овладеть им. При этом были взяты в плен немногие оставшиеся в живых командиры и бойцы, большинство которых имели ранения или контузии, а также захвачены женщины и дети, находившиеся в фортовых казематах. Но, как ни обыскивали фашисты подземные помещения, им нигде не удалось обнаружить руководителей обороны форта. И по этому поводу в немецком донесении записано: «Майора и комиссара не нашли. Говорят, они застрелились».

Прежде всего мне предстояло выяснить, где же находится этот самый Восточный форт, о котором писали немцы. Я знал, что по военной терминологии фортом называется самостоятельное бетонированное укрепление, снабженное своей артиллерией, надежными укрытиями для гарнизона, складами боеприпасов, продовольствия и т. д. Но мне было известно, что подобных бетонированных укреплений в самой крепости нет. Действительно, Брестская крепость была окружена фортами, построенными в конце прошлого и в начале нынешнего века. Но все эти форты находились вне крепости, за несколько километров от ее внешних земляных валов. А из немецкого донесения можно было заключить, что Восточный форт, о котором шла речь, располагался внутри крепостной территории.

Эту загадку надо было разрешить.

Отправляясь в первую поездку в Брест летом 1954 года, я взял с собой копию немецкого документа. Там, бродя по крепости, я внимательно вчитывался в каждую фразу этого донесения, где говорилось о Восточном форте. И постепенно, сличая с местностью некоторые данные документа, я понял, что подразумевал противник под словами «Восточный форт».

Описывая первые бои в крепости, я говорил выше о том, что в северной ее части, по обе стороны дороги, протянувшейся от главных входных ворот к мосту через Мухавец, возвышались два своеобразных земляных укрепления, напоминавшие подковы.

Каждое из них состояло из двух высоких земляных валов подковообразной формы. Валы располагались параллельно – один внутри другого, причем внутренний вал для удобства обороны был несколько выше внешнего. Между ними оставалось пространство шириной в четыре-пять метров, образующее узкий и такой же подковообразный дворик, стены которого были выложены кирпичом.

Из этого дворика можно было войти в темные кирпичные казематы, расположенные в земляной толще валов. А в самом центре укрепления, в круглом дворе, примыкая к «подкове» внутреннего вала, поднималось двухэтажное здание казарм.

Никаких бетонных сооружений тут не было и в помине, и, строго говоря, это земляное укрепление только весьма условно можно было окрестить фортом. Но тем не менее теперь мне стало ясно, что Восточным фортом противник назвал одну из этих земляных «подков», именно ту, что находилась к востоку от главной дороги. И упоминание о «подковообразном дворе», и целый ряд других деталей, содержавшихся в немецком документе, не оставляли никаких сомнений в том, что восточная «подкова» и Восточный форт – это одно и то же.

В эту первую мою поездку в Брест мне не удалось найти там ни одного из тех бойцов, кто сражался в Восточном форту. Но несколько месяцев спустя, в феврале 1955 года, я снова побывал в Бресте. Взяв в воинской части машину, я объехал тогда ряд глубинных районов Брестской области в поисках участников и очевидцев обороны крепости.

И вот в начале этой поездки, попав в районный центр Жабинку, в 25 километрах от Бреста, я встретился там с руководителем местной районной организации ДОСААФ лейтенантом запаса Яковом Ивановичем Коломийцем. Я. И. Коломиец служил перед войной в Брестской крепости, был в то время командиром взвода, и ему довелось участвовать в обороне.

С первых же минут нашего разговора я почувствовал, что передо мной один из защитников Восточного форта, хотя Коломиец называл его не Восточным фортом, а «подковообразным земляным укреплением». Чтобы окончательно удостовериться, я посадил Коломийца в машину, поехал с ним в крепость и там попросил его повести меня к тому месту, где он сражался в 1941 году. Он сразу же привел меня к валам Восточного форта.

Я подробно записал его воспоминания. Он рассказал очень много интересного об обороне Восточного форта. Здесь, в казематах, были собраны бойцы из разных частей и подразделений. Из них сформировали роты и взводы, закрепив за ними строго определенные участки обороны. В форту четко работал штаб, здесь продолжительное время действовала телефонная связь, чего не было на других участках крепости. И все это, по мнению Коломийца, было результатом энергичной организаторской деятельности майора, который командовал обороной Восточного форта.

Коломиец с увлечением рассказывал об этом майоре. По его словам, это был необычайно волевой человек, прекрасный организатор, испытанный боевой командир, который показывал бойцам пример бесстрашия и мужества и был подлинной душой всей этой обороны, стойко отражавшей натиск фашистов в течение многих дней.

Я спросил фамилию этого майора, но, к сожалению, Коломиец забыл ее. Он стал вспоминать и сказал, что ему кажется, будто фамилия майора была Григорьев или как-то в этом роде.

Но к этому времени в моем распоряжении уже находился небольшой и пока еще далеко не полный список командиров, сражавшихся в крепости. Он был составлен мной со слов участников обороны, с которыми мне приходилось до того встречаться.

Каждого из них я прежде всего заставлял перечислять все сохранившиеся в его памяти фамилии защитников крепости. В этом списке, содержавшем тогда сто или двести имен, было и несколько майоров. Одного за другим я стал называть их Я. И. Коломийцу. Когда я дошел до фамилии бывшего командира 44-го стрелкового полка майора Гаврилова, Коломиец встрепенулся и уверенно сказал, что оборону Восточного форта возглавил майор Гаврилов.

Я принялся с пристрастием допрашивать Коломийца, точно ли вспомнилась ему эта фамилия, не ошибается ли он. Но он твердо стоял на своем – там, в «подкове», его командиром был майор Гаврилов, и никто иной.

Дело в том, что в моих списках Гаврилов значился как погибший в первый день войны. Еще до поездки в Брест как-то раз в Москве я встретился с полковником Николаем Романовичем Артамоновым, который учился тогда на курсах при Военной академии имени Фрунзе. В 1941 году Н. Р. Артамонов был батальонным комиссаром и служил в Брестской крепости, занимая должность заместителя командира 44-го стрелкового полка по политической части. От него-то я впервые услышал о бывшем командире 44-го полка майоре Гаврилове.

Артамонов рассказал мне, что он и Гаврилов жили в домах комсостава в северной части Брестской крепости. Когда началась война, Артамонов с первыми взрывами выбежал из дома и поднял по тревоге одно из подразделений полка, располагавшееся у главных крепостных ворот. Он знал, что по расписанию 44-й полк должен был выйти из крепости и занять оборону на заранее назначенном рубеже – севернее Бреста. Во главе этого подразделения Артамонов поспешил туда на рубеж. Он ждал, что вот-вот к ним присоединится и командир полка с другими ротами, но Гаврилов так и не вышел из крепости. А несколько позже Артамонову доложили, что в первые минуты войны в дом, где жил Гаврилов, попала бомба и майор погиб там со своей семьей.

Сообщение Коломийца теперь опровергало эту версию. Гаврилов не погиб, и он-то и был тем самым майором из Восточного форта, о котором говорилось в немецком донесении.

Я спросил Коломийца, что сталось с Гавриловым в дальнейшем.

И он ответил мне, что в последний день боев потерял из виду своего командира, но потом, уже в плену, слышал от своих товарищей по обороне Восточного форта, что, когда враги ворвались туда, майор Гаврилов якобы застрелился, чтобы не попасть в руки фашистам.

Таким образом, версия о гибели майора, которая содержалась в немецком документе, была теперь подтверждена и одним из защитников Восточного форта.

Во время той же моей поездки по Брестской области, несколько позднее, я попал в небольшой городок Каменец, расположенный неподалеку от Беловежской Пущи, и там в районной поликлинике встретился с врачом Николаем Ивановичем Вороновичем. Доктор Воронович не участвовал в обороне крепости, но, будучи военным врачом, в первые дни войны неподалеку от границы попал в плен.

Гитлеровцы отправили его в лагерь в Южном военном городке Бреста, туда, где находились Матевосян, Махнач и другие защитники Брестской крепости.

Вместе со всеми нашими военнопленными врачами Н. И. Воронович лечил раненых бойцов и командиров в лагерном госпитале. И вот, когда я спросил доктора Вороновича, кого из участников Брестской обороны ему пришлось лечить и что они рассказывали о сроках этой обороны, он сообщил мне следующее.

Это было 23 июля 1941 года, то есть на тридцать второй день войны, причем Воронович настаивал на дате, говоря, что он и другие врачи запомнили ее совершенно точно. В этот день гитлеровцы привезли в лагерный госпиталь только что захваченного в крепости майора. Пленный майор был в полной командирской форме, но вся одежда его превратилась в лохмотья, лицо было покрыто пороховой копотью и пылью и обросло бородой. Он был ранен, находился в бессознательном состоянии и выглядел истощенным до крайности. Это был в полном смысле слова скелет, обтянутый кожей. До какой степени дошло истощение, можно было судить по тому, что пленный не мог даже сделать глотательного движения: у него не хватало на это сил, и врачам пришлось применить искусственное питание, чтобы спасти ему жизнь.

Но немецкие солдаты, которые взяли его в плен и привезли в лагерь, рассказали врачам, что этот человек, в чьем теле уже едва-едва теплилась жизнь, всего час тому назад, когда они застигли его в одном из казематов крепости, в одиночку принял с ними бой, бросал гранаты, стрелял из пистолета и убил и ранил нескольких гитлеровцев. Они говорили об этом с невольным почтением, откровенно поражаясь силе духа советского командира, и было ясно, что только из уважения к его храбрости пленного оставили в живых.

После этого, по словам Вороновича, в течение нескольких дней из Бреста приезжали германские офицеры, которые хотели посмотреть на героя, проявившего такую удивительную стойкость, такую волю в борьбе с врагом.

Я спросил у доктора Вороновича фамилию этого майора, но, к сожалению, он ее забыл. Тогда, как и в беседе с Коломийцем, я стал называть ему фамилии майоров из моего списка. И вдруг Воронович сказал, что, как он теперь ясно вспомнил, фамилия пленного была Гаврилов.

Таким образом, я снова напал на след бывшего командира 44-го стрелкового полка, который в дни обороны крепости командовал защитниками Восточного форта. Видимо, вопреки всем слухам он не застрелился и не погиб, а попал в гитлеровский плен, но уже значительно позже.

О дальнейшей судьбе майора Гаврилова Н. И. Воронович ничего не знал, потому что спустя несколько дней после этих событий доктора перевели в другой лагерь.

Вернувшись из Бреста, я вскоре нашел в Москве в Нагатинской больнице доктора И. К. Маховенко, а в Ленинграде – доктора Ю. В. Петрова. Оба они в июне 1941 года попали в тот же гитлеровский лагерь в Южном городке и работали там врачами в так называемом госпитале. И Маховенко и Петров, каждый в отдельности, полностью повторили мне рассказ доктора Вороновича и подтвердили тот факт, что фамилия пленного майора была Гаврилов. Доктор Петров и доктор Маховенко находились в лагере дольше Вороновича. Они помнили, что майор Гаврилов через некоторое время немного поправился, стал ходить, и тогда врачи устроили его работать на лагерную кухню, для того чтобы он мог хоть слегка подкормиться и восстановить свои силы. Что произошло с ним дальше, ни тот ни другой не знали, так как лагерь был расформирован весной 1942 года и они потеряли из виду майора Гаврилова.

Теперь у меня появилась надежда, что Гаврилов мог остаться в живых и вернуться после войны из плена на Родину. Но для того чтобы начать розыски, мне нужно было знать, во всяком случае, его имя и отчество. Фамилия Гаврилов – чересчур распространенная: в списках Главного управления кадров Министерства обороны нашлись бы сотни однофамильцев героя Брестской крепости, и для успеха поисков следовало добыть какие-нибудь дополнительные сведения об интересующем меня человеке.

К сожалению, ни врачи, ни Коломиец не знали имени-отчества Гаврилова. Я тотчас же снова принялся разыскивать полковника Артамонова, надеясь, что он-то должен помнить, как звали его бывшего начальника. Оказалось, что за это время Артамонов уже успел окончить курсы при академии, был назначен республиканским военным комиссаром Карельской АССР и уехал в Петрозаводск. Туда я и написал ему.

Ответ не заставил себя ждать. Н. Р. Артамонов сообщал мне кое-какие внешние приметы Гаврилова, описывал некоторые черты его характера, но смущенно признавался, что за эти пятнадцать лет забыл его имя-отчество. Да и звали они друг друга больше по фамилии – «Гаврилыч» и «Артамоныч».

Итак, мои надежды не оправдались. Надо было идти в дальнейших поисках другими путями.

Я знал, что 44-й полк, которым командовал майор Гаврилов, входил в состав 42-й стрелковой дивизии. И я начал с того, что обратился в Генеральный штаб с просьбой проверить, не сохранились ли в военных архивах какие-либо старые списки командного состава этой дивизии. Спустя некоторое время удалось отыскать один из таких списков, и там я, как и ожидал, нашел краткие сведения о майоре Гаврилове.

Оказалось, что его зовут Петром Михайловичем и что он родился в 1900 году. С этими данными уже можно было начинать поиски. Позвонив в Главное управление кадров, к тому же полковнику И. М. Конопихину, я просил его найти личную карточку майора П. М. Гаврилова.

Прошла неделя, и И. М. Конопихин сообщил мне, что карточка находится у него. Я сейчас же приехал к нему. С волнением я взял в руки эту потертую старую карточку, заполненную уже выцветшими фиолетовыми чернилами. В ней я прочел следующие данные: Петр Михайлович Гаврилов служил в Красной армии с 1918 года. Он участвовал в боях против Колчака, Деникина, против белых банд на Кавказе. В 1922 году вступил в ряды Коммунистической партии.

После гражданской войны он остался военным и долго жил в Краснодаре, командуя там различными воинскими подразделениями.

Потом его послали на учебу в Академию имени Фрунзе в Москву.

Окончив ее в 1939 году, он был назначен командиром 44-го стрелкового полка, с которым прошел через тяжелые бои на Финской войне, а два года спустя приехал в Брестскую крепость.

Ниже всего этого, в самом конце карточки, уже другими, более свежими зелеными чернилами были приписаны три краткие строчки. Но это были самые важные и дорогие для меня строчки. В первой было написано: «Пленен в районе города Бреста 23 июля 1941 года», то есть действительно на тридцать второй день войны, как говорил мне доктор Воронович. Во второй строке значилось: «Освобожден из плена в мае 1945 года», а в самом низу стояло короткое примечание: «Красногвардейский райвоенкомат г. Краснодара».

Итак, майор Гаврилов, к счастью, оказался жив, находился теперь в Краснодаре и состоял там на учете в Красногвардейском райвоенкомате. Дальнейшие поиски уже не представляли трудностей.

Там, в Краснодаре, жил один из уже известных мне участников обороны крепости, кстати, бывший подчиненный майора Гаврилова, боец того же 44-го стрелкового полка Анатолий Бессонов, токарь-шлифовщик завода «Краснодарнефть». Он хорошо помнил своего прежнего командира, хотя во время боев за крепость сражался не в Восточном форту, а на другом участке обороны – в центральной Цитадели. Я немедленно сообщил Бессонову о полученных мною сведениях, просил его зайти в Красногвардейский райвоенкомат Краснодара, узнать там адрес Гаврилова.

Ответное письмо Бессонова пришло через неделю. Вот что он писал мне:

«Я сразу же поехал в Красногвардейский райвоенкомат, где должен быть приписан майор Гаврилов. После того как я объяснил работникам военкомата суть дела, мне сказали, что майор Гаврилов действительно находится на учете у них, и достали его личное дело. Увидев в этом личном деле фотокарточку Гаврилова, я сразу узнал его. Записав его адрес, я немного успокоился. Но было уже поздно, и я в тот день не мог встретиться с ним. Ночь у меня прошла в беспокойстве – утром предстояла встреча с Гавриловым.

Встав рано утром, я, не позавтракав, помчался к Гаврилову. На мой стук в дверь вышел сам Гаврилов. Признаюсь, я растерялся. Отрапортовал так: „Бывший боец 44-го стрелкового полка, которым командовал майор Гаврилов, – перед вами!“

Гаврилов тоже растерялся, на глазах у него выступили слезы, он засуетился, и я заметил нервную дрожь на его лице и руках.

Сергей Сергеевич, если б Вы видели нашу встречу! Ее нельзя описать. Я был очень удивлен и растроган. Верите ли, передо мной был не строгий, волевой командир, каким я его привык помнить, а скромный, добродушный гражданский человек. Беседа затянулась у нас до вечера. Но во время его рассказа он как будто опять превращался в командира полка, и прежний его образ снова вставал перед моими глазами».

Анатолий Бессонов сообщил мне адрес Гаврилова, и я тотчас же написал ему большое письмо. Я рассказывал, как мне пришлось искать его, писал, что, по моему мнению, там, в Брестской крепости, он совершил подвиг выдающегося героизма, и я верю – недалеко то время, когда народ узнает об этом подвиге и Родина по достоинству оценит мужество, самоотверженность героя. Я сообщал, что в ближайшие дни выеду в Краснодар, чтобы встретиться с Гавриловым и записать его воспоминания.

Две недели спустя я приехал в Краснодар. На вокзале вместе с Бессоновым меня встречал Гаврилов. С любопытством вглядывался я в этого человека, о котором столько думал и которого так долго искал. Это был худощавый пожилой человек, с несколько изможденным широкоскулым лицом, казавшийся на вид старше своих 55 лет. На нем были старенькая офицерская шинель и ушанка военного образца. Он сразу же повез меня к себе – в маленький саманный домик на дальней окраине Краснодара. Там нас встретила его вторая жена Мария Григорьевна, радушно принявшая меня.

В домике было чисто, аккуратно, но по всему чувствовалось, что хозяева живут далеко не в полном достатке. Этот домик был построен руками самого Гаврилова и его жены, и я догадывался, что им пришлось во многом отказывать себе, чтобы обзавестись своим жильем и кое-каким хозяйством.

Зато гордостью их был большой и заботливо ухоженный виноградник, раскинувшийся около дома. И когда мы сели завтракать, на столе появилось молодое вино собственного изготовления, и, конечно, первый тост был провозглашен за героев Брестской крепости.

А потом мы в течение нескольких дней беседовали с Гавриловым, и я записывал его воспоминания. Он рассказал мне всю историю своей интересной, но нелегкой и сложной жизни.