Текст книги "Инспектор по сказкам"

Мужичок опасливо покосился на меня, но ничего не сказал.

Я обрадовался, что нашёл подходящего попутчика, да ещё и проводника: он наверняка должен знать, где царь находится. Но метёлка… Что-то я начал вспоминать, но… Не есть ли она какая-то аллегория? Всё золотое – для царя? А вообще интересно, какая у них монархия, абсолютная или конституционная? Тьфу ты! Я же в русских сказках, какая может быть конституционная? Самодержавная, конечно.

Видя, что мужичок примолк, я, для поднятия духа, рассказал несколько соответствующих анекдотов, сообразуясь со временем и местом, из чего он заключил, что я – отставной солдат… Я не стал его разочаровывать, и мы, мило беседуя, добрались до перекрёстка дорог.

Здесь нас, особенно меня, ждало новое испытание и разочарование: мы встретили подобных нам странников. Но, хотя их путь пересекался с нашим, я с удивлением узнал, что все они тоже идут к царю! При этом двое шли справа налево, двое слева направо, а трое – нам навстречу! И все к царю?

– Ребята, – спросил я несколько растерянно, – а вы ничего не путаете? Вы точно идёте к царю?

– Знамо дело, к кому ещё идти? – выкрикнул здоровенный парень, лицом немного похожий на Петрушку из кукольного театра.

– А как можно идти к царю, если вы все движетесь в разных направлениях? – поинтересовался я, начиная что-то подозревать.

– Дык смотря к какому царю итить, – продолжил седой рассудительный дедок из встречной партии. – Тебе, милок, к какому надобно?

– А разве он не один здесь? – растерялся я.

Меня чуть не подняли на смех.

– Не-е, милок, в каждой сказке – свой царь, – продолжал дедок. – Я, к примеру, иду к Василию-царю, они, – он указал на вроде бы попутчиков (во всяком случае, двигались они в том же направлении, что и он!) – идут к Царю Дадону, евти, – он махнул рукой направо, – к царю Салтану… А тебе к кому надо?

– Да я и сам не знаю, – почесал я затылок.

– Ты тогда посиди, подумай, а нам некогда: спешить надо, покуда наши цари какую войну меж собой не учинили. Тогда им век не до нас будет.

И они удалились, оставив меня совершенно замороченным.

Царь не один. Собственно, так и должно быть: раз много сказок, много и царей. Но куда в таком случае направиться мне?

– Давай подумаем! – строго сказал я себе, в глубине души надеясь, что статус Генерального Инспектора поможет мне вправить собственные мозги.

Теперь, когда выяснилось, что с царями явный перебор, следовало понять: что делать дальше? Ясно, что ни один из здешних царей-королей не обладает всей полнотой власти, чтобы отвечать за всю страну сказок. А мне нужен со всей полнотой, чтобы отметить командировку. Поиск такого царя должен стать глобальной задачей. Прочие задачи должны рассматриваться как второстепенные и будут выполняться попутно.

К таковым можно отнести и выполнение задания по командировке, то бишь непосредственно инспекцию. Поскольку мне всё равно надо ходить из сказки в сказку, искать нужного царя, заодно и проинспектирую. На вопрос обнаружения нарушений. Или отсутствия таковых.

Но куда идти в первую очередь?

По расстилающимся передо мной дорогам идти нельзя: они никуда не приведут. Вернее, приведут куда не надо. Что мужички говорили? Там царь Дадон, тут царь Долдон, здесь царь Салтан… или я ошибаюсь? И все не те. А может, мне президент нужен? Хоть какой-нибудь, хоть плохонький… Да нет, сказок про президентов пока не придумали. Анекдоты – другое дело. К примеру…

Стоп! – прервал я себя. Если так размышлять, будешь стоять буридановым ослом.

И я ломанул напрямик, через луг, по колышущейся под ветром невысокой траве – мне по колено, не больше. Нимало не задумываясь о том, что, протаптывая новый путь, я вполне могу начать новую сказку…

Две ведьмы

Услышав за окном шум возвращающейся ступы, молодая ведьма выскакивает из дальнего угла избушки и наклоняется над котлом, время от времени помешивая варево длинной ложкой и делая над поверхностью пассы.

Входит старая ведьма. Молча шествует через комнату и тяжело опускается в кресло, подняв при этом пару клубов пыли из обивки.

Барабанит пальцами по подлокотнику, сжимает губы.

– Ну? – не выдерживает молодая ведьма.

– Баранки гну! – отгрызается старая. – Ничего не понимаю. Нич-чего!

– А что, что такое? – спрашивает молодая недоумевающе.

– Да нет в шарике никакой информации, – морщится старая. – И нельзя понять: то ли её вообще никогда не было, то ли она самоуничтожилась, то ли…

Она внезапно вскидывается, подбегает к вороне, сонно сидящей на столе у миски недоеденной каши, хватает её обеими руками, и принимается злобно трясти, шипя сквозь зубы:

– Ты зачем шарик глотала, дура старая? Может, твой желудочный сок на него плохо повлиял? Не могла в клюве донести?

Ворона придушенно каркает и отбивается крыльями.

Молодая ведьма сочувственно смотрит на птицу.

– Отпусти её, – просит. – Она-то при чём? В клюве бы не донесла – дебаланс.

Старая ведьма опускает руки. Ворона, трепыхаясь, взлетает на шкаф, отодвигаясь подальше от края, и принимается охорашиваться и оглаживаться, гневно сверкая глазами.

– Извини, нервы, – бормочет старая ведьма, вновь опускаясь в кресло и вновь вздымая два клуба пыли. – Придётся действовать по-другому.

– Можно мне? – робко спрашивает молодая, и протягивает руку к стоящей в углу метле. – Я ему глаза отведу.

– Отведи-отведи, – бурчит старая. – За ручку… И подальше.

И вновь принимается барабанить пальцами по подлокотнику…

Избушка с квасом

Пёр я через поле долго, не оборачиваясь, но когда не выдержал и обернулся, то увидел, что развилка исчезла, дорог нет ни одной, а тянущаяся за мной цепочка следов постепенно исчезает, скрываемая распрямляющейся травой.

Обратный путь отрезается. Придётся двигаться вперёд.

Я шёл по полю, вспугивая кузнечиков. Они скакали от меня в разные стороны, не разбирая дороги и подтверждая тем самым древнее заблуждение, отмеченное ещё Козьмой Прутковым, будто бы кузнечики видят ногами: «Вот кузнечик скачет, а куда – не видит».

Слышат они ногами – это правда. Но только тогда, когда не стрекочут. А когда стрекочут, то сами заслушиваются, как глухари.

В воздух поднимались тучи цветочной пыльцы. От неё першило в горле.

Пчёлы и шмели рассерженно взмывали с цветов, но меня не трогали. Должно быть, работала инспекторская защита.

Зато солнце пекло вовсю, будто намереваясь передать моей лысине всю содержащуюся в нём энергию.

Хотелось пить. Жутко.

Я пожалел, что не взял неиссякаемую фляжку. Да и не смог бы, из-за отсутствия в наличии. Говорят, из неё фонтан сделали. Это из питьевой-то воды! Расточители. А кинешься с инспекцией – и попить нечего.

Поэтому когда заметил стоящий посреди поля, как показалось вначале, киоск с газированной водой, то обрадовался.

И даже не стал задумываться, почему вдруг посреди поля находится киоск с газводой, а просто ускорил шаги – насколько возможно по высокой траве.

Я шёл к киоску и боялся: не мираж ли он?

Действительно, по мере приближения киоск постепенно трансформировался в премиленькую деревянненькую избушку на курьих ножках, под крышей которой легко колыхалась вывеска с надписью «Пиво, воды, соки».

Из окошка выглядывала не иначе как Василиса Прекрасная.

– Напиться можно, Василисушка? – попросил я, попутно изучая ассортимент стоящей на стеллажах продукции.

Пива, вопреки вывеске, не обнаружилось. Да и с соками получалось сложновато: мутный осадок на дне бутылок вызывал опасение, что первый глоток может оказаться и последним.

Зато вода имелась в ассортименте. Вода и квас. Кваса даже больше, чем воды, причём в самых разных ёмкостях и сосудах, украшенных затейливыми этикетками. И шрифт на них был особенный: вызывающий жажду.

Гм, странно, а на вывеске наличие кваса не отражено. Непорядок! Отметим.

– Какая я Василисушка, Баба-Яга я, – ответила девушка, ни капли не улыбнувшись, но стакан в руки взяла, и спросила: – Что пить будем?

Я пробежал глазами по наклейкам бутылок.

– Лимонадика пару стаканчиков. И с собой бутылочку. – Я решил не рисковать. Квас, он, знаете, разным бывает. А пить в незнакомых местах лучше известные напитки. Мало ли…

Лимонад, на удивление, оказался действительно лимонным, холодным и вкусным. Я расплатился, сунул бутылку в сумку, улыбнулся продавщице (она снова не ответила) и пошёл дальше, огибая избушку. У двери стояла прислонённая к стене метла. У порога на дорожке виднелись следы прутьев.

«Ну, нет у неё настроения, что поделаешь? – размышлял я, двигаясь по дорожке, по которой, похоже, иногда проезжали и телеги. – Может, с женихом поругалась, с лешим. Оттого и шутки мрачные… Да, а лимонад-то чей: местный или привозной?»

Я достал бутылку и прищурился, разбирая надписи.

Лимонад оказался местным: внизу этикетки я прочёл: «Произведено и бутилировано в стольном граде». Но зато состав ингредиентов привёл меня в замешательство: под словом «компоненты» было написано: «Чёрт знает что». И больше ни слова.

Я остановился и задумался: то ли выбросить, то ли не обращать внимания… С одной стороны, слишком оригинально, даже внушает опасения, а с другой: если я именно его и пил, то вкус отменный.

Я хотел вернуться и потребовать объяснений, но подумал, что у продавщицы всегда есть отговорка: мол, не она производит. И вообще ничего не знает: не нравится – не берите.

Но хорошо, что я взял с собой бутылочку: будет вещественное доказательство.

На тропинке навстречу мне шли двое детей: девочка – чуть постарше, и мальчик.

Девочка вежливо поздоровалась; мальчик, не поднимая глаз, тянулся вслед за девочкой, и канючил:

– Солнышко высоко, колодец далеко… Жар донимает, пот выступает…

«Ты смотри: какой маленький, а как здорово рифмует!» – поразился я. У нас разве Глюданов мог легко бросаться рифмами. Хотя, признаться, и задалбывал ими же.

Что ответила девочка, я не услышал. Да и не посчитал нужным вмешиваться: идут дети, младший капризничает, что тут необычного?

Я не стал ни останавливать их, ни подсказывать: «Верной дорогой идёте, товарищи!» Они и так шли, куда надо, и скоро должны были увидеть избушку с квасом и лимонадами.

«Не маленькие, разберутся», – подумал я, провожая их взглядом и поворачиваясь, чтобы продолжить путешествие.

Но то ли повернулся слишком быстро, то ли солнце сумело-таки допечь меня, то ли лимонад оказался чересчур крепким, но стоило сделать два шага, и я почувствовал лёгкое головокружение.

Окружающее на мгновение помутнело, причём муть появилась не в глазах, а снаружи: исказились линии окружающего, придавая ему лёгкий акварельный вид.

Но потом всё разъяснелось, акварельные тона пропали, и я, сделав ещё пару шагов, узрел перед собой чудесную речушку, на которой расположилась премиленькая водяная мельница. За мельницей разливался небольшой зеркальный прудик, из глубины которого доносилось завораживающее пение русалок. Над водой начинал слоиться вечерний туман.

«Наверное, пересёк границу сказок», – подумал я. Совсем незаметная граница, однако. И мельницу вообще видно не было. Как из-под земли появилась. А что, в сказках и не такое возможно, ничего страшного.

Мне показалось, что я начал различать границу, разделяющую соседние сказки. Иногда заметить её нетрудно: скажем, на одних деревьях листва только начинает распускаться, а на других уже большая. Но самыми интересными контрастами были, конечно, соседствующие времена года: на одной яблоне цветы распускаются, на другой зелёная завязь зреет, а на третьей – спелые да румяные яблоки ветви оттягивают. И почти рядом!

Главным открытием к концу первого дня пребывания в сказках было то, что они дискретны. То есть каждая имеет более или менее очерченные границы, зону влияния, за пределы которых герои не выходят. А если и выходят, то с ними ничего произойти не может; в чужих сказках они исполняют роль статистов, массовки.

Раньше я ничего подобного не замечал, но раньше и не был столько времени в сказках, тем более в разных. А бытовые настолько похожи друг на друга, что границ не заметно. И в сказках о животных: звери везде звери. А если честно признаться, не присматривался я к сказкам.

Но в волшебных сказках я был всего два раза. Один раз с шефом, чисто ознакомительно, и один раз с Сидорчуком: разбирали какой-то конфликт со Змеем Горынычем.

Я, помнится, тогда не стал вникать в суть вопроса: моё присутствие свелось к тому, что я поставил подпись на каком-то пергаменте с зелёной восковой печатью. Хотя подпись мог бы поставить и в Конторе: привёз бы Сидорчук бумагу, я бы и подписал.

Я ему так тогда и сказал. А он ответил, что вопрос хоть и не очень важный, однако решать его необходимо строго комиссионно, причём комиссией минимум из двух человек, для чего он меня и взял. А если привозить бумагу в Контору ради одной моей подписи, то ему, Сидорчуку, пришлось бы мотаться в сказки дважды, а это вовсе не с руки. Да и экономии командировочных средств не получилось бы, и нас бы не поняли. Тем более что в этом случае затягивалось решение вопроса по времени.

«И ничего с тобой не случилось, прогулялся», – добавил он.

Настроение у него тогда было отвратительным, у меня тоже, так что мы едва не переругались.

Но потом он пришёл с бутылкой вина, и мы распили мировую. Я поставил ответную, признал, что был не прав в первую очередь, просто личные обстоятельства складывались так, что ехать не хотелось. Правда, в целом поездка получилась удачной: обернулись одним днём, хотя командировку выписывали на три.

Из поездки мне запомнилось одно: я выяснял, хотя и не выяснил, почему Змея Горыныча называют Змеем Горынычем? Не помню только, у кого выяснял: у Сидорчука, у самого Змея Горыныча, или у кого-то ещё? Если у Сидорчука, то в сказке или по возвращении? Впрочем, неважно.

А может, и выяснил, но позабыл. То ли оттого, что Змей Горыныч живёт на горе, то ли оттого, что в нём горит огонь, то ли по какой третьей причине.

На мельнице

Пели русалки что-то до боли знакомое: не то из оперы «Русалочка», не то нечто народно-старинное, а, может, и современную стилизацию вышеназванного. Будь у меня абсолютный слух или музыкальное воспитание, а не жуткие нелады с тем и с другим, я обязательно сказал бы, что они поют.

Я принялся вспоминать, в какой сказке встречаются русалки, но ничего не вспомнил. Должно быть, из приключений Ивана-дурака. Или Ивана-царевича. Мало их там, вернее, тут, имеется?

Из мельницы вышел некто высокий, обсыпанный мукой с головы до пят, и остановился, озирая окрестности.

Я подошёл поближе, поздоровался. Мне не ответили.

– Вы здешний мельник? – спросил я.

– Какой я мельник, – человек махнул рукой и побрёл к пруду. Наверное, умываться. Во всяком случае, я бы на его месте подумал прежде всего об умывании.

Когда он, не раздеваясь, плюхнулся в воду, русалки смолкли. Я прождал долго: мне хотелось поговорить с ним, выяснить, кто он такой, что делает на мельнице, и тому подобное, но он не выныривал. По моим внутренним ощущениям прошло с полчаса, хотя по часам – не более пятнадцати минут.

Русалки молчали, должно быть, уплыли вверх по течению. А может, нырнули вслед за нырнувшим – защекотать? Функции русалок я представлял себе весьма смутно. Или это кикиморы щекочут? В памяти незамедлительно всплыло:

«В заколдованных болотах там кикиморы живут

Защекочут до икоты, и на дно уволокут».

И в каком родстве между собой находятся русалки и кикиморы? Те и другие живут в воде. Но одни в грязной болотной, а другие – в чистой речной, или озёрной. Это от того, должно быть, и поведение их различается: русалки поют, а кикиморы… Ворчат, что ли?

Размышляя, я прошёлся по мельнице: должен же кто-то здесь остаться? Пошатался по лестницам, поднимаясь под самый верх и оглядывая из узеньких окошечек оба пруда – верхний и нижний; спустился к самой воде, оглядел обомшелое и покрытое прилипшей тиной большое мельничное колесо; потрогал отполированные деревянные шестерни – все механизмы на мельнице были деревянными.

Никого не обнаружилось. Пахло запустением и, всё же, мукой. И кто её тут мелет? И кто и как привозит молоть: наезженной дороги к мельнице не наблюдалось, да и ненаезженной тоже.

Виднелась единственная уходящая к лесу узкая тропинка. Но я-то вышел не из леса. Куда же делать та тропинка, что привела меня сюда? Или сделала своё дело и ушла?

А мелющие, они что, мешки на спине таскают? Или по воде привозят?

Я посмотрел на речку, на пруд – дорог и там не имелось. Вообще никаких следов. Ни на траве, ни на воде.

«Здесь и заночую», – решил я. Надо же и русалок послушать, когда ещё придётся? Определить их репертуар, а может, и поучиться пению. Могу я отдохнуть хоть немного?

Но тут прилетел филин.

Сел на подоконник и посмотрел на меня круглыми глазами.

– Ты что, ночевать здесь собираешься? – осведомился он.

– А что, есть варианты? – мрачно спросил я.

– Сюда же по ночам черти приходят! – ужаснулся он, и его круглые глаза сделались ещё круглее.

– Ну и что? – спросил я.

– Они же тебя съедят! – ухнул филин. – Ты хоть в мельничный ковш заберись, да осени себя крёстным знамением… крест-то у тебя есть?

– У меня кое-что получше есть, – процедил я сквозь зубы, и сунул ему под клюв бляху Генерального Инспектора.

Филин испуганно ухнул, хлопнул крыльями и улетел.

Несмотря на это, его слова вселили в меня тоскливые мысли.

Я заглянул в мельничный ковш. Его стенки покрывал тонкий слой муки.

«В ковш не в ковш, там испачкаться можно, – подумал я, – но спрятаться желательно. Хотя бы на время, чтобы не спугнуть чертей. А то увидят меня, и убегут. А вот если я первый их увижу, то мои будут, не отвертятся. Придётся им отвечать. Чертей-то тоже инспектировать нужно», – я достал из сумки экземпляр «Чертячьего устава» и наскоро пролистал, пока было не очень темно.

Укрыться я решил за бочкой, в углу. Подстелил кучу старых мешков, привалился к бочке и задумался.

Слова филина о чертях пробудили воспоминания о моей самой первой инспекции, в НИИН, научно-исследовательский институт нечисти.

Меня аж передёрнуло, когда я вспомнил, что там увидел. Правда, то была своего рода проверка: выдержу ли я? Если после такого не уйду – значит, буду работать. Что и получилось.

Ох, не время было вспоминать такое, ох, не время! И всё же мне завспоминалось…

Перед глазами замелькали кошмарные морды, клыки, хвосты… Или это я уже засыпал?

Черти и леший

Привело меня в чувство, прогнав дремоту, неявное шевеление и постукивание.

Близилась полночь. Из леса доносилось уханье совы. Или то был давешний филин? Настолько в орнитологии я не разбирался.

В свете луны на пол то и дело падали тени: за окном охотились летучие мыши. Жили они здесь же, под крышей мельницы.

От неясных шорохов и скрипов, населявших старое здание, становилось немного жутковато. Темнота таила в себе нечто опасное, но фонарик я не включал. Во-первых, боялся спугнуть чертей, а во-вторых… вообще-то было довольно светло от луны. И я ждал.

Черти появились внезапно. Их было трое, и выглядели они весьма натурально, то есть согласно уставу: в шерсти (длиной не менее одного и не более трёх сантиметров), с копытами (аккуратно подстриженными) и рожками (наточенными и густо смазанными солидолом).

Один держал в руках фонарь со свечой внутри, второй – колоду карт, а третий – грубейшее нарушение! – бутылку вина и три стакана стопкой. Нигде и ни в каком уставе не сказано, что черти пьют. Да полно, черти ли это? Может, бомжи замаскировались, или участники художественной самодеятельности?

Они расселись вокруг мельничного камня, выпили по первой, и принялись сдавать. А я мучился: как следует выйти? С шумом и гамом устроить им разнос, построить по команде «смирно», или же тихо и незаметно? И как к ним обращаться: «товарищи черти»? Чушь. «Граждане»? Официально и зоной попахивает. Нет у них нашего подданства, какие они граждане? Мистеры, месье? Абсурд.

А когда в голову пришло определение «джентльмены», я окончательно рассвирепел, последний раз порылся в памяти – и вспомнил какую-то сказку, в которой герой попал в аналогичную ситуацию и отлично из неё вышел. Помню же что-то!

Я выступил из-за своего укрытия и гаркнул:

– Здорово, черти!

У них карты из рук попадали, а вздрогнули они так, что со стропил пыль посыпалась, а мельница жалобно заскрипела.

Но скоро пришли в себя, опомнились, поздоровались, указали место в кругу.

– Садитесь, гостем будете, – предложил старший (по званию, должности, или по возрасту? Знаков различия на них не было, а определить разницу в возрасте я бы не сумел). Младший (те же условности) принялся раздавать карты на четверых, а третий – очевидно, средний, поскольку других эпитетов не осталось, – достав неизвестно откуда четвёртый стакан, наполнил его вином.

– Здорово ты гаркнул, аж в ушах зазвенело, – признался он. – Подумал: шеф подкараулил. Похожие голоса у вас, – добавил он, понизив свой.

– У всех начальников, наверное, голоса схожие, – усмехнулся я, принимая стакан. – Командирские…

– Ты, что ль, начальник? – насторожились черти.

– Я – Генеральный Инспектор! – произнёс я самодовольно. Чёрт его знает, чего вдруг меня на откровенность пробило. Вроде и не выпил ещё… Обстановка, наверное, поспособствовала, перенервничал малость.

– Ва… ваше… ваше превосходительство! – хорошо, что черти не взяли стаканы в руки, а то выронили бы, как карты. – Не прикажите казнить, прикажите слово молвить!

– Говорите, – милостиво разрешил я.

– Ёшка, Етыка и Гулям, – представил всех старший, Ёшка.

– Как хорошо-то! – вырвалось у Гуляма.

– Что хорошего? – решил выяснить я.

– Да хоть раз с Генеральным Инспектором с глазу на глаз поговорить, без начальства!

– Что, притесняют? – удивился я.

– А как же! Среди чертей, как и среди людей, есть черти первого, второго, третьего сорта… Одни работают, а другие пьют да гуляют…

– И тебе обидно? – уточнил я.

– Конечно, обидно! Ладно бы принимали правильные решения, а то ляпнут что-нибудь с пьяных глаз – такие убытки стране… пеклу приносят, а нам опять отдуваться, пояса затягивать. Может, вы у нас побываете? У нас тут транспорт рядом…

– Так-так, – бодренько сказал я. Но что-то мне в его высказываниях не понравилось. Уж очень шаблонно они звучали. Кто и когда любил начальство? Во все века обязательно находились недовольные. Другое дело, что и начальство должно себя вести соответственно. – Обязательно побываю. Но по плану. Потерпите чуток. Ещё какие жалобы есть?

– Да… – нерешительно сказал Етыка, – не жалоба, а так…

– Ну-ну, – поощрил я его.

Чёрт, поминутно запинаясь и оговариваясь, рассказал душещипательную историю о том, как ему пришлось целый год работать на мужика за то, что съел у того всего-навсего горбушку хлеба.

– Нет, тут я вполне согласен с вашим начальством, – решительно сказал я, – у мужика последняя горбушка хлеба оставалась – а ты что, не мог другой еды найти?

Чёрт сидел, повесив голову. Видя раскаяние, или настроение, я спросил Ёшку:

– Ну, а ты что расскажешь?

– У меня другое было, – начал рассказывать чёрт, – ко мне нанялся парень, решил заработать умение оборачиваться разными зверями. Задал я ему задание: за одну ночь расчистить от камней поле, вскопать землю, посадить яблоню – и утром принести яблоки. А он и спрашивает: тебе что важнее, чтобы я всё сделал, или чтобы яблоки принёс? Я и ляпнул: яблоки! Очень уж сладенького захотелось. Зима на дворе, думаю, откуда он их возьмёт?

– Э-э, батенька! – рассмеялся Гулям. – При нынешнем развитии транспортных средств доставить из Южного полушария яблоки – плёвое дело! Надо было сказать так: мне не нужна твоя работа, мне надо, чтобы ты мучился!

– Ну а выучил ты его зверями оборачиваться? – я решил выяснить всё до конца.

Но ответить чёрт не успел: из невообразимого далёка, из-за леса, донёсся петушиный крик, и черти исчезли.

Я выглянул в окошко. Небо посветлело.

«Часа четыре», – определил я и зевнул. Можно немного поспать, заработал.

И я прикорнул на лавке.

Разбудило меня чьё-то покашливание, из того же угла, в котором сидел я сам, дожидаясь чертей. Я обернулся и сел, думая: не вернулся ли кто из них. Но ошибся.

В углу, на бочке, сидел бородатый и лохматый дедок в полосатых штанах и серой рубахе. Он курил короткую пенковую трубку. Такого деда я никогда не видел.

«Может, привидение? – подумал я. Но вряд ли привидения курят, а дым от дедова самосада щипал глаза. – Или домовой… или как зовут того, который на мельнице обитает: мельничный?»

– Ох-хо-хо! – вздохнул он. Я продолжал сидеть молча.

– Чё молчишь? – не выдержал дедок. – От молодёжь пошла. Хучь бы поздоровался.

– Здравствуй, дедушка, – произнёс я, слезая с лавки.

– Здравствуй, милок, – отозвался он, не трогаясь с места и продолжая сверлить меня острыми глазками (позже я обнаружил в рубашке две или три дырки). Потом затушил трубку, выбил о край бочки и положил в карман.

– Ну, чего здесь делаешь, рассказывай.

На этот раз я решил не раскрывать инкогнито и прикинуться если не лаптем, то валенком:

– С чертями беседовал…

Дедок расхохотался. Он смеялся, раскачиваясь из стороны в сторону, и бочка под ним скрипела и шаталась. Мне даже страшно стало: вдруг бочка развалится, а он упадёт, да и рассыплется вслед.

– И чего они интересного нарассказали? – внезапно прекратив смеяться, спросил он.

– Почти ничего, – сдержанно произнёс я.

– То-то, – дедок неожиданно легко (чего я, собственно, и ожидал, на ветхого деда он не походил: крепенький старичок, как грибок-боровичок) спрыгнул с бочки и подошёл поближе. – Нашёл кого спрашивать, чертей. Да они правды ни за что не скажут, даже если знать будут! Черти – они черти и есть. От русалок и то больше толку, бесхитростные: что думают, то говорят. Да ты, ежли хочешь, побеседуй с ними опосля. Песенку тебе споют… – усмехнулся он.

Мы вышли наружу. Было светло, но утренний туман искажал очертания предметов. Лёгкая сырость прилипала к лицу.

Я оглядывался по сторонам. Мне показалось, что лес снова изменился. Или так и должно быть? Столько сказок на свете, неужели в каждой один и тот же лес фигурирует? Он просто обязан быть всякий раз другим – хотя бы в зависимости от того, кто читает сказку.

– А вы здесь кем… обитаете? – спросил я. – Домовым?

– Ещё чего! – обиделся дедок. – Какой я тебе домовой? Нешто ты никогда леших не видел?

– Вы леший? – удивился я. – Что-то я не припомню сказок о лешем…

– А мы не сказки, – усмехнувшись, произнёс дед, – мы – быль.

– Быль? – я задумался. Я, наверное, не туда забрёл. Быль вне моей компетенции. Но интересно: леший – быль! – Ну, раз вы леший, значит, все лесные тропки-дорожки знаете?

– А как же! – усмехнулся дедок-леший.

– Так может, подскажете мне, как найти самого-самого главного во всех сказках?

– Подсказать? Отчего бы не подсказать? – усмехнулся леший. – Даже проводить могу… Но недолго: делов у меня много.

– Вот спасибо! – обрадовался я.

Дед потащил меня через лес. Я едва поспевал за ним. Идти было легко, хотя лес не потерял дремучести: вокруг оставалось тот же бурелом, что и раньше. И шли мы не по тропинке, а напрямик, через кусты и заросли. Но они расступались, пропуская нас.

Жизни в лесу стало намного больше: просыпаясь, начинали перепархивать с ветки на ветку птицы; прошуршал в траве ёж, наоборот, укладываясь спать. Заяц, выскочив из кустов, удивлённо повёл ушами и снова скрылся в кустах.

Всё это было интересно само по себе: часто ли я, городской житель, бываю за городом? Но ещё большее очарование придавали происходящему речи старичка, знавшего всех птиц и зверей в лицо. Он разговаривал с ними беспрестанно, то спрашивая, то отвечая: я заблудился в бесконечных отрывочных диалогах. А кое-кому дед шептал на ушко – как, например, белке, спустившейся с еловой ветви ему на ладонь и что-то тихо процокавшей.

Если раньше у меня были какие-то сомнения в том, что дед может меня обмануть, то сейчас я удостоверился: он действительно леший. Кто другой может свободно общаться с лесными жителями? Не лесник же. Хотя хороший лесник в чём-то сродни лешему.

С каждой минутой мне нравилось здесь всё больше и больше. Хотя и неясная тревога не оставляла. Нет, она шла не от старичка-лесовичка, а находилась вне его, была как бы рассеяна в окружающем пространстве.

Посветлело: похоже, лес заканчивался. И леший остановился.

– Дальше – по тропинке, – указал он.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Ну, бывай! – вздохнул дедок.

– До свиданья, – отозвался я.