Текст книги "Все кошки смертны, или Неодолимое желание"

Когда мы дочитали историю болезни, я взглянул на Люсик: в лице у нее не было ни кровинки, а мои любимые веснушки казались сейчас черной угревой сыпью, как когда-то при нашей первой встрече. Но она мужественно досидела до конца.

– Дальше видеофайлы, – сказала она механическим голосом. – Будешь смотреть все подряд?

– Давай начнем с последнего, – ответил я, надеясь, что она, как в прошлый раз, встанет и уйдет. Но этого не случилось.

Она поводила туда-сюда мышкой и осталась сидеть перед монитором. Я крепко прижал ее к себе, чувствуя, как она дрожит всем телом.

На экране был гроб. Довольно просторный, как мне показалось, немного шире обычного. Но это был гроб, убранный, как положено, белой шелковой подстилкой с муаровой оторочкой, с маленькой подушечкой в изголовье. Гроб стоял на каталке, точно такой, какие используют в моргах и траурных залах. Потом к нему подошла высокая стройная девушка (мы видели ее со спины), деловито скинула с себя платье и туфли, потом лифчик и трусики. У нее была хорошая фигура. Невидимые руки подставили ей небольшой стульчик, и она ловко забралась в гроб, пристроила голову на подушечку и закрыла глаза. Те же руки, что подставляли скамеечку, взметнули белый шелк, накрыв девушку с головы до ног покрывалом.

– Все готово, – услышал я за кадром голос Ядова.

– Цветы, цветы забыли, – пробормотал кто-то рядом с ним, и в кадре появились плечи и голова ассистентки, которая поверх покрывала уложила вдоль тела несколько алых роз.

Тут же экран разделился на четыре сектора: включились дополнительные камеры, происходившее снималось теперь сразу с нескольких точек. Зажглись софиты, все, что не попало в их свет, погрузилось в полумрак, но я различал стоящего неподалеку доктора Ядова и еще два женских силуэта рядом с ним.

– Валентин Олегович, – негромко позвал Ядов, – вас ждут.

Валька появился в кадре так, что одна из камер крупно взяла его лицо. Он казался возбужденным, глаза неестественно блестели в ярком электрическом свете. На нем не было ничего, кроме короткого махрового халата. Подойдя к гробу, он выждал немного, а затем медленно потянул на себя покрывало. Что было дальше, я пропустил, потому что Люсик, держась за горло, вскочила и опрометью бросилась вон из комнаты. Я дернулся за ней и через незакрытую дверь туалета увидел, как сотрясается от безудержной рвоты ее спина.

– Голову подержать? – спросил я, чувствуя, как у меня самого подступает тошнота.

Она только промычала отрицательно. Ее продолжало выворачивать наизнанку.

Я вернулся обратно к монитору очень вовремя: что-то непредвиденное происходило в разыгрываемой на экране драме. Понос дергался поверх лежащей в гробу девушки, душа ее обеими руками. Все вокруг кричали, Ядов пытался вывернуть руки своего пациента, еще одна девушка, в которой я неожиданно признал Светку Михееву из Пензы, безрезультатно старалась ему помочь, в ярком свете бились белые ноги лежавшей в гробу актрисы. В-П страшно, по-звериному зарычал и обник. Его наконец удалось оттащить, и он упал куда-то за кадр. Ядов со Светкой подняли девушку на руки, доктор ногами грубо столкнул гроб с каталки и уложил ее на освободившееся место. Начал делать ей искусственное дыхание, потом остановился, прокричал, задыхаясь, протягивая руку куда-то назад:

– Адреналин! Шприц с самой длинной иглой!

Но даже мне было видно, что поздно. Сначала в кадре мелькнуло перекошенное лицо доктора с крупными каплями пота, потом оно пропало, и я смог наконец разглядеть обнаженную девушку на каталке. Это была Марта Панич.

Только тут кто-то сообразил выключить камеры, и экран погас, пошли белесые полосы. Рядом со мной, сжимая у горла кулаки, стояла Люсик: я даже не заметил, как она подошла. Мы оба молчали. Потом я встал, не очень твердыми ногами дошел до кухни и долго пил воду прямо из крана. Люсик так же жадно напилась из чайника, и мы присели у стола: обоим инстинктивно не хотелось возвращаться в комнату с монитором.

– Как фамилия этого человека? – спросила Люсик.

Но я почти не слышал ее. Мои мысли целиком были заняты совсем другим: если Марта Панич убита больше двух недель назад, то кто звонил сегодня мне и Малаю? Ясно, что это ловушка, но для кого? Для него или для меня? Или для обоих?

Я рванул в прихожую, нашел в куртке мобильник, но телефон Малая не отвечал. «Перезвоните позже…» Позже, черт возьми, будет поздно!

Меня теперь тоже начинало колотить.

Как же так, как же так, вертелось назойливо в голове. Ведь Малой-Малай вел свое расследование параллельно, хотя мы и часто с ним пересекались. Кто, кто мог знать о нас обоих одновременно, да еще иметь наши телефоны, особенно Малая? Если ответить на этот вопрос, все встанет на свои места…

И тут, как бывает, когда долго и безуспешно решаешь трудную задачку, все встало на свои места абсолютно внезапно. Пазл сложился, и картинка оказалось такой простой и незатейливой, что только диву оставалось даваться, как я не распознал ее раньше… О нас с Малаем одновременно мог знать только сам Малай.

Мы часто пересекались… Как он оказался тогда у офиса «Фаруса»? Еще интереснее: волшебное спасение Прокопчика подоспевшим на мотоцикле пензенским Марло! И уж совсем чудо: Малай со своим травматическим пистолетом на 2-й Владимирской… Да, последнее: только сегодня он ломился к Люсик, которая по моей просьбе разлочивала диски!

Мобильник все еще был у меня в руках. Я набрал номер Прокопчика. Он снова ответил снулым голосом, но я не собирался давать ему и дальше спать на рабочем месте.

– Встань! – скомандовал я. – Быстро подойди к моему столу и…

Я на секунду задумался.

– И переверни мой телефонный аппарат.

– Чего-о? – не понял Прокопчик.

– Посмотри, что у него на заднице, идиот! – заорал я.

– «Жучок», – после небольшой паузы растерянно произнес он. – Самый обыкновенный «жучок»…

Ай да Северин, подумал я со злостью, ай да старый идиот! Сколько раз я проделывал подобные фокусы с другими – и надо же! Купился на такую простую подставу!

Я даже отчетливо вспомнил момент, когда это произошло. «Нервы у вас. Это ребятишки с мотоциклом балуются. Как их там теперь… Байкеры…» Я отвлекся на неожиданный грохот под окном, показавшийся мне взрывом гранаты. Вот этим моментом он и воспользовался. Сам его наверняка и организовал – Малай ведь у нас мотоциклист, не так ли?

Как профессионал я готов был даже восхититься этим фокусом. Но времени на подобные эмоции не оставалось. Никакая Марта, даже поддельная, Малаю не звонила, он снял информацию об этом с того же «жучка» в моем офисе. Значит, ловушка была рассчитана только на меня. А поехал туда Малай. Со старшим Паничем.

Я взглянул на часы: 18.40. Оставалось восемьдесят минут, а больница за городом. И телефон у Малая отключен.

Я и не заметил, что Люсик опять стоит рядом со мной, уже в который раз настойчиво задавая один и тот же вопрос:

– Как фамилия этого человека?

– Какого? – не понял я.

Она махнула рукой в сторону комнаты с монитором.

– Там, в компьютере…

– Воробьев-Приветов, – ответил я, не понимая ее настойчивости.

– Надо посмотреть в записной книжке отца. Нет ли его среди клиентов. Что, если это он убил дядю Вику? И папу…

– У тебя есть записная книжка отца? – поразился я.

– В ноутбуке. Зина успел забрать его из квартиры до приезда полиции. Хочешь посмотреть?

– Еще бы!

Мы перешли в соседнюю комнату, принадлежащую Зине. И пока она извлекала отцовский ноутбук откуда-то из-за книжного шкафа, я осматривался. На стенах было много фотографий: Шахов-старший, несколько уже знакомых мне женщин, среди них Серафима и Ангелина. Множество разновозрастных фотографий Люсик и самого Зины. Почему-то Зина нередко, особенно в детстве, снимался в девчачьем обличье, например платьице с передником, а на одной фотке предстал даже с короткими косичками.

Люсик перенесла ноутбук на кухню. Быстро нашла файл «Записная книжка». Сказала очень тихо:

– Знаешь, он поставлял девочек половине города. Совсем молоденьких. – Помолчала и добавила: – Зина прав: это было невыносимо…

Сначала я посмотрел на букву «В». Потом на «П», но Вальки не обнаружил. Тогда я стал листать страницу за страницей. Фамилий действительно было огромное множество. Телефоны, адреса. Попадались довольно известные и даже знаменитые. Я дошел до самого конца, но безрезультатно. И уже хотел закрыть компьютер, когда меня словно по темечку шарахнуло. Последними, без всякого алфавита, стояли три фамилии с адресами. Две я бы, пожалуй, пропустил мимо глаз, но третья благодаря некоторой нестандартности запомнилась мне очень хорошо. Это был селедочный Ивасев, а с ним две другие добытые когда-то старанием Прокопчика жертвы Дамы Бланк: Саробьян и Ривкин.

Быстро просмотрев еще раз записную книжку Шахова, я всех троих нашел под соответствующими буквами алфавита. Кто и зачем собрал их в одном месте? Сам Шахов? Я быстро вошел в «Документы». Последний раз этот файл подвергался изменению пять дней назад. Это было как раз в тот день, когда Прокопчик обнаружил в Интернете информацию про новую жертву Дамы Бланк. Шахов к этому времени был давно мертв.

Как ни странно, первой опомнилась Люсик.

– Зина… – пролепетала она за моей спиной.

Я обернулся и увидел, как по лицу ее текут крупные слезы. Пазл снова готов был сложиться. И смертным кошкам тут места не было: вывод напрашивался абсолютно железный.

– Ты не знаешь, у него есть какой-то тайник?

– В детстве мы от родителей прятали все за шторкой под ванной, – обреченно произнесла она.

Я быстро прошел туда, присел на корточки и пошарил в указанном месте. Рука наткнулась на какую-то длинную коробку. С изумлением я извлек на свет блок сигарет «Парламент». Он был открыт. Я его перевернул. На кафельный пол вместо сигарет посыпались упаковки новеньких карточных колод. Некоторые из них были распечатаны. Я взял одну такую колоду и быстро просмотрел: не хватало дамы червей. Пролистал еще две – то же самое. Мне было страшно поднять глаза на Люсик. Но в конце концов я выдавил из себя:

– Ты знала?

– Догадывалась… – одними губами прошептала она. – Но… гнала от себя…

Я вскочил на ноги. Посмотрел на часы. 19.10.

– Сейчас там, в больнице, могут убить еще двух человек.

– Я поеду с тобой, – решительно сказала Люсик.

– С ума сошла!

Но она уже судорожно натягивала джинсы. Одевшись, вынула из своего компьютера жесткий диск и брезгливо, как дохлую крысу, двумя пальцами поднесла его мне.

– Тебе нельзя, – не слишком уверенно возразил я, пряча диск в карман куртки. – Если он действительно сумасшедший, то в образе Белой Дамы может быть очень опасен.

– Нет. Он мой брат. Он обожает меня и мне никогда ничего плохого не сделает. А я могу попробовать его уговорить. Зина меня послушает.

И я решил, что это тот случай, когда проще согласиться, чем терять время на споры.

31

Как мы добрались до психушки, не очень помню: в памяти не осталось, что называется, реперных точек. Я гнал «хонду» так, как она, бедняжка, наверняка не ездила ни разу в жизни. Мысли при этом крутились вокруг одного и того же стержня, как поломанная карусель, на которой осталась всего пара облезлых лошадок. Неужели Зина? И – какой же я идиот! За всю дорогу мы с Люсик не проронили ни слова.

В самой больнице у памятных мне глухих ворот цвета сурика по-прежнему единственным украшением оставался огромный висячий замок. Но на этот раз не было радушно распахнутой калитки и небритого, слегка поддатого стража: все задраено, как на готовой к погружению подводной лодке.

– Нам дальше, – впервые подала голос Люсик, и этот голос был сух и безжизнен, как песок на дне пересохшего арыка. – Дядя Вика как-то возил нас на экскурсию. Еще когда строилось…

Через сто метров монастырская кирпичная кладка закончилась, сменившись знакомым мне высоким бетонным забором, крашенным свежей зеленой краской. Только теперь я знал, какое учреждение за ним находится. Вскоре показались ворота. Эти были устроены по-современному – на кронштейнах с электрическим мотором. Но в отличие от тех, первых, настежь распахнуты. Я с ходу влетел в них. Выложенная серой плиткой дорожка очень скоро заканчивалась единственным корпусом без видимого признака окон: сплошная стена серо-синего зеркального стекла. Но к центральному входу вели обычные ступеньки, и был этот вход также гостеприимно открыт всем ветрам. Перед ним мы с Люсик синхронно остановились в нерешительности. Я прижал ее к себе и сказал:

– Я люблю тебя.

Она ничего не ответила. Только мелкая дрожь пробегала волнами у нее по телу. Я еще сильнее сжал ее в объятиях, но дрожь этим не унял. Тогда, решившись наконец отпустить ее, я первым шагнул внутрь.

Здание было устроено довольно странно. Сначала показалось, что весь первый этаж представляет собой один огромный зал: свет здесь почти не горел, только несколько дежурных светильников по дальним стенам. Но пройдя вперед почти на ощупь, я понял, что это не совсем так. Посреди зала зияла огромная, уходящая вниз ниша, окруженная металлическими перилами, возле которых мы с Люсик остановились, пытаясь разглядеть что-нибудь под нашими ногами. Света там оказалось больше, но рассеянного, будто там, внизу, царили постоянные сумерки. В них угадывались очертания неких совершенно разнородных, никак не сочетающихся между собой элементов: ведущая в никуда балюстрада, кусок рощи с похожими на настоящие деревьями, обстановка целой квартиры и даже искусственное озерцо с причаленной к берегу лодкой. Декорации, догадался я. Психо-драмо-терапия, или как там у них. Электрический свет зажегся в самом дальнем углу, и сразу же оттуда послышались громкие голоса, даже крики, грохнуло подряд три выстрела. Мы с Люсик сорвались с места и побежали вдоль перил в поисках лестницы, которая обнаружилась буквально в десяти шагах от нас. Скатились кубарем вниз и мимо балюстрад, рощ и озер устремились на источник яркого света, вокруг которого кричали и стреляли.

Все происходило в декорациях бани или сауны. Дверь в парилку, лавки с шайками, деревянный пол из длинных серых досок. На этом полу, залитом кровью, навзничь лежал поверженный динозавр – пензенский негоциант Петр Борисович Панич. С первого взгляда было ясно, что он мертв: огромная резаная рана рассекала ему грудь в области сердца. Рядом с ним со своим травматическим пистолетом в руках и перекошенным от ненависти лицом стоял Малой-Малай. А в паре метров перед ним, опершись головой на одну из лавок, полулежал Зина в белой куртке с красным подбоем, в съехавшем набок светлом парике. Вид его был ужасен: одна резиновая пуля попала ему в левый глаз, на месте которого вздулся чудовищный бело-розовый пузырь. Вторая угодила в шею, не иначе как перебив сонную артерию: кровь хлестала из раны, которую он безуспешно пытался зажать одной рукой. В другой Зина все еще держал огромный зазубренный тесак в крови по самую рукоять.

Люсик с каким-то горловым рыком бросилась к брату, упала рядом с ним на колени, выхватила из кармана платок и попыталась помочь ему пережать артерию. Одновременно она успела кинуть мне полный отчаяния умоляющий взгляд – призыв о помощи. Подойдя, я первым делом ногой выбил из ослабевшей руки Зины тесак, задвинув его подальше под другую лавку. Потом неохотно опустился рядом с Люсик. Неохотно, потому что хорошо понимал: помочь ему практически невозможно.

Я слышал всякие байки про то, как удавалось в подобных случаях прижать сонную к позвоночнику и даже засунуть в нее палец, чтобы остановить кровь. Но тогда велика вероятность гибели одного, а то и обоих полушарий мозга. И все же Люсик смотрела на меня с такой надеждой, что я присел рядом с Зиной на корточки, быстро свернул из платка нечто вроде тампона, который попытался воткнуть туда, откуда мощными толчками выплескивалась кровь.

Но тут неожиданно сопротивление оказал сам Зина. Закрутил головой, не давая мне хоть что-то для него сделать.

– Уйди, гад! – закричал он странным булькающим голосом. – Н-ненавижу!

– Меня-то почему? – Говоря, я пытался удержать его шею в неподвижности – но тщетно.

– Ты… ты… втянул ее в это! Нельзя… было!

– Зина, Зина, – запричитала Люсик сквозь слезы. – Ты прекрасно знаешь, что я сама… Мне нужно было знать, кто убил отца!

– Тебе… знать?.. – то ли мне показалось, то ли булькающие звуки слегка напоминали смех.

Мне было ясно, что жить ему остается минут пять–семь, не больше. К этому времени из него просто вытечет большая часть крови. Но я оглянулся на Малая, который столбом застыл над телом своего хозяина, и прикрикнул:

– Чего стоишь? Вызывай «скорую» и полицию!

Он судорожно выхватил мобильник, начал набирать номер. А я снова повернулся к Зине. Наверное, Люсик не простит мне такое никогда. Но я тоже должен был знать.

Все еще пытаясь заткнуть артерию платком, я спросил:

– Зачем тебе все это? Белая Дама, собачья удавка…

Он мог бы не отвечать, силы оставляли его с каждым сокращением сердечной мышцы. Но я подозревал, что мы сейчас с ним заодно: я хотел знать, а он – чтобы наконец узнали все.

– Погань… гнусные твари… – через силу произнес он, – хотели девочек… не просто… Папаша, дрянь… целочек им… За большие деньги…

– Прекрати, Зина, прекрати! – взмолилась, склонившись над ним Люсик, – ты не должен этого говорить! Даже сейчас!

– Ы-ы-ы, – длинно и свистяще протянул он. – А то ты… не знала… сестричка…

Зина снова забулькал странным, похожим на смех образом, и у краев его рта выступила розовая пена. Только тут я заметил, что третья резиновая пуля попала ему в грудь, оставив глубокую вмятину: если она сломала одно или два ребра, те могли проткнуть легкое. Сунув жгут Люсик в руки, я ухватил его под мышки и слегка подтянул вверх, уперев в лавку спиной. Принципиального эффекта это не дало, кровь вырывалась наружу с той же ритмичностью. Но мне показалось, что дышать ему стало легче.

– А доктора за что? – спросил я.

– Чем… отличается? – Он даже сделал попытку приподнять руку. Как я догадался, желая показать на окружающие нас декорации. – Папаша… Нинель… те же девочки… В актрисы хотели!

– Значит, тогда, в первый раз, ты за ним следил? Я попался случайно?

– Жаль, – прохрипел он, и струйки крови потекли у него по подбородку. – Жаль… Все время… мешал, гад!

Мне не совсем было понятно, чего ему «жаль»: что в тот день не прикончил доктора или что не добил меня. Скорее всего, того и другого.

Я повернулся к Люсик, чтобы снова перехватить у нее томпон, и обнаружил, что она стоит на коленях с окровавленным платком в руках, даже не пытаясь помочь брату.

– Зина, это ты… дядю Вику? – спросила она тихо и совершенно спокойно.

– Я, я! – подтвердил он. – Раньше надо… было!

И Люсик произнесла все так же тихо, но что-то неразличимо страшное, как завывание ветра на чердаке пустого дома, было в ее голосе:

– Что же ты наделал, Зина! Ты убил своего отца!

Наступила тишина, которая прерывалась только предсмертными хрипами Зины.

– Ы-ы-ы, – протянул он наконец. – Плевать… Ты тоже… своего… убила.

– Что-о?! – сказали мы с Люсик одновременно.

А Зина в последние минуты обрел неведомо откуда взявшиеся силы. Заговорил хоть отрывочно, но ясно:

– Брось, сестричка. Я приехал утром рано… из Питера. Тебя не было. Удивился. Пошел наверх. Ты лежала рядом с ним. Вся в крови… И с этим… – Он, как мог, показал подбородком на тесак, который я задвинул под дальнюю лавку.

Я с ужасом, еще не до конца веря, перевел взгляд на Люсик. Она сидела с открытыми глазами, положив ладони на коленки, и слегка раскачивалась из стороны в сторону. Зина продолжал, но приступ его активности явно закончился. Мысли стали путаться у него в голове. Он уже не говорил, а невнятно бормотал:

– Отнес вниз… отмыл… сжег твою… отпечатки… одежду… Ты сутки… памяти не было… все равно…

Последним словом, которое он произнес в жизни, было «люблю…».

Дыхание еще вырывалось из него минуты полторы-две, потом Зина успокоился. Малай, склонившись, закрыл ему единственный глаз, но Люсик даже не обратила на это внимания. Сидела, все так же мерно раскачиваясь, глядя перед собой. И вдруг замерла.

Это было как во сне. Когда кажется, что бежишь во весь опор, а на самом деле остаешься на месте. Нас будто бы стало двое. Два Северина. У одного все мелькало перед глазами, словно он кубарем катился по крутому склону. Второй, кивая на Зину, немыслимо деловитым тоном отдавал распоряжения Малаю:

– Сними с него куртку и парик. Не надо, чтобы Люсик связывали с Белой Дамой. Мы всего этого не слышали. Вы с Паничем пришли сюда в поисках Марты и наткнулись на Зиновия. Он на вас напал.

Вполне возможно, что Севериных было больше. Как минимум еще один отчужденно наблюдал за первыми двумя со стороны, что-то прикидывая, вспоминая, сопоставляя.

Первый, оглушенный, ободранный в кровь, падал на самое дно давящего со всех сторон ущелья. Там, в полутьме, не видно было ничего, кроме превратившейся в соляной столб Люсик.

Второй продолжал неспешно говорить с Малаем:

– Будет время, зайди ко мне, покажу тебе видео, как погибла Марта. Заодно заберешь свой «жучок». Я пользуюсь другой системой.

И сочувственно наблюдал, как пензенский сыщик сначала бледнеет, потом багровеет, потом согласно кивает.

Третий Северин безуспешно пытался неловкими руками соединить разбитое вдребезги.

Неодолимая тягостность, да? Человек изо дня в день вынужден терпеть то, чего терпеть не хочет и не может.

«Он поставлял девочек половине города, совсем молоденьких. Это было невыносимо…».

«Папаша, дрянь… целочек им… А то ты… не знала… сестричка…»

Концентрическое сужение сознания. Моноидея. Квазиличность. «Короткое замыкание». Амнезия. «Ангелина не знает, что убила учительницу».

Квазиличность, реализовав неодолимое желание, уходит. Прежняя иногда возвращается, иногда нет. Люсик повезло – прежняя вернулась.

«Но если вокруг больного снова сложится непереносимая для него обстановка, если он опять попадет в стрессовую ситуацию…»

Квазиличность вернется.

Пусть на несколько мгновений: вспомнит все и снова в ужасе схлопнется. А там… Психическое и физическое истощение. Сумеречное сознание.

Разным Севериным нелегко будет собраться вместе.

Я встал и попытался взять Люсик на руки: надо было где-нибудь уложить ее поудобней. Но у меня ничего не получилось. Сначала я не смог отклеить ей руки от коленей. Потом обнаружил, что у нее не гнутся спина и шея. Малай бросился было помогать, но и вдвоем мы не смогли ничего поделать. Каменная статуя: все мышцы отвердели, жилы натянулись. Только глаза оставались открыты и смотрели в одну точку. Абсолютно пустые, без всякого выражения глаза.

– Кататонический ступор, – сказал врач, когда «скорая» наконец приехала, обогнав полицию. Но добавил с сомнением: – Хотя какой-то не совсем типичный.

Он вкатил ей полный шприц прямо в спину, под лопатку, и Люсик сразу обмякла, свалилась мне в руки, как куча тряпок. Я отнес ее до машины, сам уложил внутрь на носилки и сказал, что поеду с ней в больницу. Но тут наконец появились полицейские, и никто никуда уехать мне не дал.

В больницу я попал только к половине шестого утра.

– Это не наш пациент, – не слишком любезно сказал дежурный терапевт с красными припухшими глазами, которого я разбудил своим появлением. – Ее уже отправили в психиатрию.

Психиатрия.

Психиатрия, как и было сказано.

Ах, доктор Ядов, доктор Ядов! Как мне будет вас теперь не хватать!