Текст книги "Твой демон зла. Поединок"

Глава шестая

Я сидел за столом, перед мрачным, нахмурившимся Хосы и бездумно водил точильным бруском по лезвию своего и без того идеально острого ножа. На пустом столе лежал текст договора, который Руслан Кимович привез из «Центра», и мобильный телефон Хосы. Висело тревожное молчание…

– Так, пошли они все к чертям собачим! Я собираюсь и еду туда, буду договариваться об обмене Кати на эту их адскую машинку! – наконец сказал я, убрал нож в наручный чехол, встал, но Хосы поймал меня за рукав, вновь усадил на место.

– Погоди, Сергей Степанович, не горячись! Мало ли что они там сегодня наговорили! Хотя… Может ты и прав. Чтобы спасти твою жену, придется идти на обмен. Только я думаю, что законы чести в данном случае вряд ли следует соблюдать – с похитителями людей надо действовать соответственно!

– То есть? – не понял я.

– Мы постараемся сделать так, чтобы и Катю спасти, и Прибор не отдать! Только… Только надо все очень тщательно продумать, свести риск к минимуму. В общем, так! Я, от лица мифического «хозяина» подписываю договор, еду в Центр и договариваюсь об обмене. А когда они привезут Катю, мы подсунем им Прибор… без начинки! Только корпус. Ну, или так: корпус и часть начинки, без каких-нибудь важных элементов… Ты, я надеюсь, сможешь размонтировать его?

– Не знаю… – пожал плечами я: – Разобрать не трудно. Рискованно это все! Вдруг они что-то заподозрят? Тогда нам всем крышка, а я не могу и не буду подставлять Катю…

– Значит, надо сделать так, чтобы никто ничего не заподозрил! Хорошо бы, чтобы Прибором занялся специалист… – Хосы встал, прошелся по комнате, пригладил рукой ежик стриженых волос: – Есть у тебя на примете кто-нибудь, кто разбирается, хорошо, я имею в виду, разбирается в электронике?

Я задумался, потом решительно тряхнул головой:

– Есть один человек! Я знаю его мало, но мне кажется, что он сможет нам помочь… Если захочет, конечно. Но – попытка не пытка. Рискнем!

Хосы вынул из внутреннего кармана ручку, склонился над текстом договора, лежащим на столе, секунду помедлил и поставил внизу залихватскую подпись…

– Все, Рубикон перейден!

* * *

Саня Кох сидел за своим рабочим столом и угрюмо разглядывал листок с инструкцией по контактам с посторонними. Такую инструкцию сегодня получили все сотрудники института – смерть Пашутина и пропажа Прибора серьезно повлияла на заказчиков, и руководству НИИЭАП стоила не малых трудов уговорить швейцарцев не разрывать контракт и продолжать сотрудничество.

Кох покосился на соседний стол, еще несколько дней назад занимаемый Игорем Пашутиным. Сегодня Игорь лежал на глубине двух с половиной метров, в сыром сосновом гробу на Котляковском кладбище, а его детище, его Прибор исчез, как исчез и этот парень, Серега Воронцов, то ли не сумевший сохранить жизнь Игоря, то ли попросту убивший его…

Скомкав многомудрую инструкцию, Саня швырнул ее в корзину и отправился курить. Работники лаборатории молча проводили его понимающими взглядами. После смерти Пашутина руководителем работ, связанных с восстановлением похищенного Прибора, был назначен Кох, как ближайший помощник и правая рука погибшего, и вся ответственность легла на его плечи, а каждый в лаборатории, да что в лаборатории, в институте, прекрасно знал, что Кох заранее обречен на неудачу – покойный Пашутин не оставил практически ничего, чтобы могло помочь Сане в работе…

Бумаги, документация и описания пропали, сам Прибор тоже, и все, что имела сегодня лаборатория – данные по доводке отдельных узлов и Прибора в целом. Было от чего печалиться!

Рабочий день заканчивался. Кох собрал подлежащие сдачи в «первый отдел» бумаги, отпустил сотрудников, дождался прихода инспектора, они вместе, согласно новым правилам, проверили каждый лист, каждую дискету, составили акт, опечатали контейнер, и инспектор сам понес его в хранилище.

Саня оделся, спустился в холл, терпеливо дождался своей очереди, вошел в просвечивающую камеру – охранный гений полковника Урусова, получив дополнительные средства, развернулся вовсю, и теперь из института невозможно было не то что кусок припоя, скрепку вынести без специального разрешения!

Охранник отметил на пульте, что Кох чист и занес данные в компьютер. Саня вышел из камеры, прошел через тамбур с бронированными дверями и остановился на крыльце института, взглядом выискивая «свою» машину.

После печального случая с Пашутиным Урусов отказался от услуг «пришлых» телохранителей, оставив только «своих», из ФСБ, но опекали «фээсбэшники» лишь высшее руководство, видимо, Урусов здраво рассудил, что если их неведомые противники захотят кого-нибудь убрать, они сделают это, не смотря ни на что, в том числе не смотря и на телохранителя.

Поэтому ответственных работников НИИЭАП, а в их число теперь входил и Кох, развозили по домам на машинах, а за квартирами следили специальные агенты из Отдела охраны, которые только наблюдали со стороны – ведь, возможно, не окажись в ТОТ день с Пашутиным вооруженный Воронцов, Игорь мог бы остаться в живых…

«Волга» быстро, не смотря на обилие пробок, домчала Коха до Бауманской, Саня вышел, попрощался с шофером, и направился к своему подъезду. Сзади послышался шум отъезжающей машины, потом все стихло.

Во дворе было на удивление пустынно – вроде бы и не поздний час, половина восьмого, а ни одного человека не видно! Саня вошел в подъезд, по темной лестнице, пахнущей бомжами, поднялся на второй этаж, и уже достал ключи, приготовившись открывать дверь, как из темноты рядом с ним вдруг бесшумно возник человек, крепкая рука взяла Саню под локоток, и очень знакомый голос тихо произнес:

– Только не шуми! Мне надо с тобой поговорить!

* * *

– Почему ты думаешь, что я поверю тебе? – спросил Кох, вертя в руках чашку с недопитым, остывшим чаем. Я пожал плечами:

– Я рассказал все, так, как оно было на самом деле! У меня сейчас нет другого выхода…

Кох выщелкнул из пачки сигарету, закурил, посмотрел на меня. Осунувшееся лицо, круги под глазами, щетина – выглядел я, конечно, неубедительно…

Выпустив дым, Саня спросил, глядя в сторону:

– Что ты намерен сделать с Прибором? Я имею ввиду – с его демонтированными узлами?

– Мне было сказано, что у них, у этих, из Центра, в институте есть информатор! Если только они узнают, что Прибор, или его части появились у вас, мне обещали… Короче, моей жене будет очень плохо!

– А если никто ничего не узнает? – сощурил Кох свои голубые глаза: – Наша лаборатория сейчас работает над восстановлением этой штуки! Я мог бы принести узлы в лабораторию, на входе нас не проверяют так тщательно, как на выходе. Спустя какое-то время мы смонтировали бы Прибор, ты и твоя жена тут совершенно ни причем. Если ты согласен на то, чтобы отдать мне части, я соглашусь поехать с тобой и помочь тебе… вам всем.

Я посмотрел в полное решимости лицо Коха и кивнул:

– Пусть будет так, как ты говоришь! Но только… Хотя ладно! Но учти, Саня, ехать надо – сейчас, и в твоем распоряжении – только эта ночь.

Кох закатил к потолку свои небесно-голубые глаза, усмехнулся, потом перевел взгляд на меня и пошутил:

– Я помню, во время оно мы за ночь успевали выучить китайский язык, если узнавали, что утром экзамен!

В тот же вечер Хосы приехал в Центр. Его провели в Красный кабинет, и Руслан Кимович положил на стол перед Андреем Эдуардовичем подписанный договор.

– Я хотел бы оговорить детали завтрашнего обмена – Прибор на Воронцову! – сказал Хосы, усаживаясь на стул у стола.

– Вот это другое дело! – пробасил Андрей Эдуардович, смахнул договор в ящик стола, и расплылся в улыбке:

– А то угрозы, шантаж… Чайку не желаете?

Руслан Кимович кивнул. Хозяин кабинета заказал секретарше чай, откинулся в кресле:

– Теперь что касается обмена! Завтра, часов в одиннадцать, мы с вами встречаемся на пустыре возле Битцевкого лесопарка, там, где к нему подходит улица Инессы Арманд. Вас должно быть не больше двух человек, без оружия, прикрытия и разных хитростей вроде скрытых видеокамер – наши люди проверят машину и вас детекторами, предупреждаю сразу, любая попытка обмана или нарушения наших условий отразиться на заложнице!

Хосы кивнул, принял из рук вошедшей секретарши чашку с чаем, сделал маленький глоток. Андрей Эдуардович между тем продолжил:

– Обмен будет происходить следующим образом: вы или ваш человек с Прибором, и наш человек с Воронцовой отойдут в сторону и встретятся одновременно на одинаковом расстоянии от вашей и нашей машин. После обмена все возвращаются к своим машинам и… И мы прощаемся! Теперь – какие у вас вопросы?

Руслан Кимович сделал еще один глоток из чашки, посмаковал чай, улыбнулся:

– Какие вы можете дать гарантии того, что после обмена вы не предпримите действия, связанные с нашей ликвидацией?

Андрей Эдуардович рассмеялся:

– Всегда приятно иметь дело с профессионалом! Что касается гарантий, могу только сказать, что раз уж мы согласились дать вам долю в нашем бизнесе, нам вряд ли удастся ликвидировать вас бесследно – у вас, у вашей организации, есть все данные по нашему Фонду. Да и потом, я понимаю, что вы можете мне не верить, но мы – исключительно мирная контора, и никогда не занимались ничем, связанным с убийствами и прочими криминальными делами… И если бы ваш Воронцов не натворил таких дел, так жестоко обойдясь с нашими людьми, мы никогда не пошли бы на такой рискованный и не гуманный шаг, как захват его жены, пускай и бывшей, понимаете?

Хосы покивал, допил чай, поднялся:

– Значит, завтра в одиннадцать, улица Инессы Арманд! А жену Воронцова вы, между прочим, похитили до того, как он был вынужден, спасая жизнь своего клиента и свою собственную, вступить в перестрелку с вашими людьми! Всего доброго…

* * *

Саня Кох просидел на даче, колдуя над Прибором, всю ночь. Он что-то паял, клеил, сверлил маленькой, ювелирной дрелью, ввинчивал какие-то шурупы, чертыхался, или наоборот, восторженно всплескивал руками, бормотал что-то типа: «Ну надо же, до чего смело! Ни хрена себе, вот оно как! Ай да Игорек!» Я некоторое время посидел рядом, наблюдая за работой электронщика, потом отправился спать, наказав Коху разбудить меня, когда тот закончит.

Руслан Кимович вернулся из Центра уже после десяти вечера, рассказал, что обмен назначен на завтра, на одиннадцать утра, пообещал забрать нас в девять, и уехал, как он сам выразился: «В лоно семьи!»

Я спал беспокойно – мысль о том, что завтра я, возможно, увижусь с Катей, не давала мне покоя, наполняла какой-то внутренней радостью, и в то же время тревогой – а вдруг что-то не получиться, что-то сорвется, «центровики» заподозрят подвох?

Проворочавшись часов до двух, я встал, отправился на кухню – попить воды, и с удивлением увидел Коха, по прежнему сидящего за столом, и полуразобранный Прибор перед ним.

– Ну как? – спросил я хриплым спросоня голосом. Саня поднял покрасневшие глаза, кивнул:

– Классно! Блеск! Игорек тут такую штуку придумал – мы бы в жизнь не доперли!

– Да нет, муляж будет готов? – прервал я его сентенции, усаживаясь на табурет у стола.

– Само собой! – кивнул Кох рыжей головой: – Я сохранил корпуса всех внутренних блоков и узлов, вынул только начинку. Ну, понятно, настоящими останутся и CD-привод, и индикатор клавиатуры, и экран, и блок питания! В принципе, его даже можно будет включить, понажимать кнопки! Словом, не боись, все будет в ажуре!

– Поживем – увидим… – неопределенно ответил я, и вышел из кухни…

Где-то в центре Москвы…

– Господин Учитель, у нас проблемы! – Дмитрий Дмитриевич навытяжку застыл перед шефом, бестрепетно глядя своими холодными, стально-серыми за стеклами очков глазами в маленькие, масляные глазки Учителя.

– Только не говорите мне, ради Бога, что доллар стал стоить столько же, сколько и рубль! – попытался пошутить Учитель, но в голосе его явно проскользнули раздраженные нотки – слишком уж много проблем вдруг появилось у них в последнее время…

Дмитрий Дмитриевич на натянутую шутку начальства никак не прореагировал, положил на стол свою неизменную красную папку, деревянным, лишенным всяких эмоций голосом сказал:

– Сегодня ночью, во время метели, Екатерина Воронцова бежала с нашей базы в Комоляках. Сейчас ведутся поиски, но след взять не удается – снегопад, метель, все замело…

Учитель на секунду побагровел, даже открыл было рот, для того, чтобы сказать, что он думает по поводу этого происшествия и по поводу эффективности работы своих сотрудников, но сдержался, и даже вдруг улыбнулся:

– Какие у нее шансы выжить?

– Шансов очень мало – это же практически тайга, север Вологодчины, а она ушла без серьезных запасов пищи, без оружия. За несколько последних лет в окрестных лесах расплодилось большое количество волков, Воронцова станет их жертвой с вероятностью в девяносто восемь процентов!

– Хорошо, а может она выжить? – все с той же улыбкой поинтересовался Учитель.

– Да, но только в том случае, если ей удастся добраться до ближайшей деревни, что в шестидесяти километрах от нашей базы. А пройти за один день шестьдесят километров зимой, в лесу, в тяжелом тулупе, да еще и беременной – невозможно! Значит, ей придется ночевать, и эта ночевка станет для нее последней…

– Аминь! Слава Богу, на нас греха нет, – деланно закатил глазки к потолку Учитель, поднял было руку, намереваясь перекреститься, но не стал, а лишь махнул ею:

– Тут еще вот что, Дмитрий Дмитриевич! Как можно тщательнее проверьте местность, где будет происходить обмен, на предмет засады, и расставьте своих людей так, чтобы Воронцов и Хосы во время передачи Прибора были ликвидированы сразу, быстро и, по возможности, незаметно! В связи с побегом и многовероятной… м-м-м… самоликвидацией Воронцовой, дальнейшее сотрудничество с группой Хосы-Воронцов видится мне м-м-м… бессмысленным! И, наконец, самое главное! Если учесть, что Прибор практически в наших руках, то можно считать, что выполнению нашего основного плана уже ничего не помешает…

Дмитрий Дмитриевич медленно и спокойно наклонил голову, подтверждая слова шефа, потом снова застыл в прежней позе…

Глава седьмая

Утро началось для меня скверно – полубессонная ночь, проведенная в приютившем нас доме друзей Хосы, бесконечные мысли о Кате, о том, как все будет происходить завтра на улице Инессы Арманд, затаенная радость и надежда на предстоящую встречу с женой, и в то же время – предчувствие беды, страшные видения, окровавленные тела на сером московском снегу – все это к утру просто-напросто вымотало меня до самой крайности…

Когда рассвело, я поднялся с постели и в ванной увидел в зеркале свою отекшее лицо, красные, воспаленные глаза, щетину на щеках, словом, лицо полубезумца.

Почему-то мне вспомнилась свадьба Бориса и песня про памятник Свободе, которую пел один из гостей. «Какая эйфория была в конце восьмидесятых, в девяносто первом! Как все радовались тому, что „застою“ пришел конец, что можно теперь не бояться открыто выражать свои мысли и делать все, что хочется, и так, как хочется, а не так, как это кто-то решил за тебя! И что получилось в результате? Вместо Свободы наступил беспредел демонов зла!», – уныло думал я, плеща себе в лицо пригоршни холодной воды: «В принципе, сама идея „КИ-клубов“ – робкая попытка как-то возродить дух истинной Свободы, но и эту идею в конечном итоге подмял под себя все тот же демон – то святое, то истинное, что еще осталось в людях, несколько подонков использовали для достижения своих собственных, честолюбивых целей… И теперь идея дискредитирована, растоптана, и тысячи людей, искренне, всей душой поверивших, снова оказались у разбитого корыта… Ох, что-то меня спросоня на морализм потянуло! Сам-то я – тоже продукт и поборник этой извращенной Свободы, потому что… Потому что лучше уж такая Свобода, чем никакой! И тот парень, в конечном счете, – не прав! Или…», – я тряхнул головой и разозлился. Что за идиотские мысли лезут в голову?! И это накануне такой ответственной операции…

Я сунул голову под кран, поежился, когда струйки ледяной воды побежали между волосами, но вялость и разбитость после плохо проведенной ночи как рукой сняло, а вместе с ними вода «смыла» и грустные мысли. Вытираясь жестким махровым полотенцем, я почувствовал себя намного лучше. Ну что же, граф, нас ждут великие дела!

Умывшись, я вскипятил чайник, вяло пожевал бутерброд с колбасой, и занялся проверкой и подгонкой снаряжения. Саня Кох, всю ночь провозившийся с Прибором, безмятежно дрых на отведенной ему раскладушке, и будить его сейчас было совершенно бессмысленно, он и лег-то, наверное, от силы час назад.

Вычистив и смазав пистолет, я вложил беретту в кобуру, проверил «броник», еще раз осмотрел весь свой арсенал – цилиндрики «тарантула», нож, последнюю из оставшихся светошумовых гранат, баллончик с «паралитиком», потом перебинтовал заживающую рану на левой руке, и уселся на кухне, напротив окна – ждать Хосы.

За окном расстилалась заснеженная, поросшая купами серых, голых деревьев равнина. Февральские ветры намели у стволов длинные сугробы, мартовское солнце навело на них корочку наста, и теперь сугробы даже издали блестели, словно лакированные.

Через равнину, то ныряя в неглубокие овраги, то виясь по гребням холмов, шла дорога, весной и осенью, видимо, раскисающая и превращающаяся в непролазные топи, но сейчас, благодаря ночным морозцам, вполне проезжая. По ней и должен был приехать Хосы.

Красную «Хонду» Руслана Кимовича я увидел еще на далеких подступах к дому – возле некогда белой, а теперь серой будки с надписью «Осторожно, газ!» мелькнуло и сразу исчезло за холмом знакомое красное пятнышко автомобиля шефа.

«Почему он помогает мне?», – подумал я, разминая сигарету: «Ведь, казалось бы, что я ему и кто? Он – глава преуспевающей фирмы, человек со связями, с положением в обществе, при деньгах, причем настолько при деньгах, что может себе позволить их не считать! А я? Чуть ли не беглый каторжник, убийца, телохранитель-неудачник, да еще и с проблемами – похищенная Катя, убитый Пашутин, Прибор этот долбанный… Или все совсем не так, как я думаю, и я просто пешка в какой-то совершенно непонятной мне, сложной и кровавой игре? Пешка, которую вдруг стала опекать такая сильная фигура, как Хосы? Эх, хорошо читать детективы – если что и не понятно, посмотрел в конце, и все сомнения – как рукой… Интересно, какой конец будет у этой истории, и удастся ли мне его… прожить?»

Я прикурил от большой настольной зажигалки, выпустил кольцо дыма, встал и пошел открывать ворота – Руслан Кимович уже подъезжал к дому.

В отличии от меня, Руслан Кимович выглядел, как всегда, молодцом. Стройный, подтянутый, он лихо вылез, чуть не выпрыгнул из своей плоской машины, энергично пожал мне руку, улыбнулся:

– Ну, как спалось? Готов?

Я вяло кивнул.

– А как этот твой «паяло»?

– Спит. Всю ночь сидел, я в два встал, так он только-только разобрался во всем, а лег вообще недавно. Но дело сделал!

– Молоток! Только все равно придется его разбудить – надо получить у него кое-какие инструкции…

Взъерошенный Кох с красными глазами некоторое время не понимал, где он, и что от него хотят, но потом как-то разом очнулся, вскочил с постели, и пробормотал:

– А вы что, не ложились еще?

Хосы улыбнулся:

– Александр, нам пора, мы по дороге завезем вас домой, но прежде покажите, что вы сделали, и как нам с этой штукой теперь управляться.

– Нет-нет! Домой меня везти не надо! – Кох натянул свитер, потер лицо веснушчатыми своими руками, тряхнул рыжей головой: – Я… Мне в институт! Тут такое… А Прибор, ну, я имею в виду, то, что осталось… Он работает, только, так сказать, в холостом режиме! Вот смотрите…

Выехали мы через полчаса. Серый корпус Прибора уложили в кожаную сумку, сверили часы – было девять пятнадцать утра, и «хонда» отправилась со двора…

Руслан Кимович уверенно вел машину, и по его скуластому лицу было абсолютно невозможно определить, волнуется он или нет. А вот я, само собой, волновался, и не просто волновался, а откровенно мандражировал, меня буквально трясло, и даже сидевший сзади отчаянно зевавший Кох спросил, все ли в порядке, и как я себя чувствую…

Высадив рыжего электронщика через два квартала от института, Хосы прямо на тротуаре развернул машину и погнал ее на юг Москвы – опаздывать на обмен было нельзя ни в коем случае, мало того, мы предполагали приехать пораньше и осмотреться…

Улица Инессы Арманд поразительно напоминала сотни, тысячи подобных улиц, расположенных на окраинах крупных городов. На одной ее стороне возвышались грязно-белые шестнадцатиэтажки, а с другой щетинился серый, унылый в это время года Битцевский парк.

Улица, не очень длинная, с редким движением, шла перпендикулярно невидимой отсюда Кольцевой дороги. Примерно посредине деревья с одной стороны парка отступали, образовывая довольно большой, с пару футбольных полей, пустырь, заснеженный, пересеченный несколькими тропинками, с какой-то кирпичной будкой на краю, и редкими кустами, торчащими там и сям. Обмен должен был произойти на этом пустыре…

Хосы остановил «хонду» на обочине, и мы огляделись. Несомненно, за нами должны были следить, может быть, даже из вон того, торчащего в полукилометре от пустыря ближайшего жилого дома, похожего на старый, сточенный клык какого-то ужасного зверя…

Серое небо, серый снег, серые ветви деревьев – все вокруг было настолько серым, тусклым и безрадостным, что мне, не смотря на бивший тело нервный озноб, захотелось вдруг спать – завалиться под теплый, домашний плед, и спать, тупо, без сновидений, чтобы проснуться от звонка в дверь, вскочить, очумело метнуться, поцеловать свежую с морозца Катю в пахнущую духами и чистотой щеку, выслушать ее шутливый упрек по поводу его сна, а потом…

Я оборвал себя – кажется, действительно начинаю задремывать. Должно быть, перенервничал и впал в какой-то ступор, так бывает, это обратный эффект возбуждения. На память пришли чьи-то стихи:

 
Серый день, серый дом.
Серым вечером – уснем.
Прилетает серый сон.
Мочит серый дождь балкон.
С серой липы серый лист
В сером воздухе повис.
Ритм размерен, жизнь сера,
Словно серая гора.
Снова день, все тот же дом,
И опять все тот же сон…
 

«Ничего себе – серая жизнь!», – отстранено подумал я о происходящем, усмехнувшись, но все равно стихотворение очень соответствовало моменту, неизвестно, впрочем, почему. Я взглянул на часы – до срока, назначенного нам, оставалось полчаса с какими-то копейками…

Они появились внезапно – словно вынырнули из серого воздуха. Три роскошных, дорогих автомобиля, я так и не определил марку, все – цвета «мокрый асфальт», все – того редко встречающегося у нас в стране класса, когда на шасси джипа ставиться салон представительского класса и в результате получается машина, способная преодолеть российскую грязь и дорожные хляби, при этом оставаясь по уровню комфорта настоящим лимузином.

Машины свернули с дороги на самом краю пустыря, немного проехали по снегу и остановились. До них было метров двести, они застыли стально-черными слитками металла, практически неразличимые на фоне древесных стволов. Тонированные стекла отражали серость окружающего пейзажа.

– Приготовься! – тихо сказал Хосы. Я достал пистолет, снял его с предохранителя и передернул затвор, загоняя один патрон в ствол.

Из крайней машины «центровиков» вылез человек в черном кожаном плаще и не спеша пошел к «хонде». Он шагал, чуть проваливаясь в неглубоком снегу, аккуратно обходил замерзший собачий кал – пустырь, видимо, был излюбленным местом выгула собак у всей округи.

Не доходя до машины Хосы метров пяти, «черный плащ» остановился и махнул рукой, мол, на выход! Руслан Кимович повернулся ко мне:

– Пригнись, Сергей Степанович, пусть они пока тебя не видят!

Потом он приоткрыл стекло, вопросительно мотнул головой. «Черный плащ» негромко сказал:

– Один из вас, вместе с Прибором, идет к середине поляны, останавливается там и ждет. Мы выводим женщину, подводим ее, забираем Прибор, и расходимся! Понятно?

Хосы кивнул, потом сказал:

– У меня встречный план: мы выезжаем на середину на машине, а вы идете пешком и ведете Воронцову!

– Одну минуточку! – «черный плащ» вытащил рацию и что-то забубнил в нее, видимо, советуясь с начальством.

Я, по прежнему согнувшийся в три погибели на переднем сидении, с кряхтением спросил:

– Зачем все это?

– На машине мы можем сразу уехать, а пешком… В общем, нас может снять снайпер, пока мы будем идти к машине…

Посланник Центра закончил переговоры, спрятал рацию и крикнул:

– Медленно двигайтесь за мной!

«Хонда» тронулась, затрещал ломающийся под колесами наст. Хосы вел машину со скоростью пешехода, соблюдая дистанцию. Через минуту идущий впереди человек поднял руку – достаточно! А сам, не оглядываясь, ушел к своим.

Тянулось время. Я, выпрямившись, с хрустом разминал пальцы – мои нервы были на пределе, мне даже показалось – раздайся сейчас рядом какой-то громкий и неожиданный звук, и я умру от разрыва сердца…

Двери машин «центровиков» открылись одновременно, из одной вылез «черный плащ», а из другой двое вывели женщину в овчинном тулупе, с натянутой до подбородка вязаной черной шапочкой.

Секунду помешкав, «центровики» двинулись в сторону «хонды», ведя Катю под локотки, ведя бережно, и даже, как показалось мне, поглядывающему в просвет между сиденьями, предупреждая ее о ямках и рытвинах на тропинке.

В том, что это Катя, я не сомневался ни одной секунды – вон, под не застегнутым тулупом виднеются знакомые коричневые шерстяные брюки, водолазка, коричневый же жакет – в этом костюме Катя обычно ходила на работу. Но почему они закрыли ей лицо?

– Почему они закрыли ей лицо? – вдруг вслух спросил Хосы, и сам себе, и мне ответил: – Не хотят, что бы она видела их лица! Да… Но мы-то их видим! Что-то не так…

И вдруг бросил на меня быстрый и тревожный взгляд:

– Это – Катя?!

Я кивнул, но не так уверено и решительно, как хотелось бы – в самый последний момент что-то меня смутило! Но что?!

– Ты не уверен? – опять спросил Хосы, и глаза его вытянулись в одну узкую-узкую щелочку, прерванную посредине лица тонкой переносицей.

– Я… не знаю… Что-то… Одежда ее… Походка… На этих колдобинах не поймешь! Не знаю…

– Думай, вспоминай! – Хосы зачем-то с треском отстегнул клапан на бушлате, и опять обратился к мне:

– Какие-нибудь характерные детали, в походке, в одежде, в обуви!

Я на секунду замешкался, и вдруг до меня, что называется, «дошло»: «В обуви! Ну конечно! В тот день Катя ушла на работу в „нелюбимых“ полусапожках, черных, на среднем каблучке, продавали их с такими ныне не очень модными псевдозолотыми блямбами, я потом по Катиной просьбе эти блямбы снял! А у этой… которую ведут… Блямбы на месте!»

– Это не она! – крикнул я, выхватывая пистолет.

– Не дергайся! – железной рукой перехватил меня Хосы, внимательно посмотрел в глаза: – Уверен? Объясни!

Я объяснил. Руслан Кимович секунду помедлил, глядя на приближающихся людей, потом быстро вытащил из расстегнутого кармана плоскую черную коробочку – то ли телефон, то ли рацию, я не разобрал, нажал на кнопку и сказал одно единственное слово: «Пустышка!»

– Где моя жена? – деревянным голосом спросил я в пустоту. Это было похоже на какой-то транс: «Надежды наши не сбылись, и не надежны обещанья…»

– Спокойно, Сережа! Спокойно, я сказал! – рявкнул Хосы, тут же взревел мотор «хонды», и машина, отчаянно визжа колесами, задним ходом рванулась с места. Меня бросило вперед, я буквально «влип» в спинку переднего сидения, но успел заметить, что шедшие к нам люди, как только «хонда» двинулась с места, тут же упали в снег, выхватывая оружие, причем «Катя» упала едва не самой первой и так профессионально и мягко, что у меня исчезли последние сомнения и растаяла последняя надежда – моя жена никогда не стала бы, ТАК падать на жесткий снег, да еще будучи беременной!

Выстрелов не было слышал – выпрямившись, я с удивлением наблюдал, как возле машин Центра, казалось бы, прямо из грязного снега, выскакивали какие-то фигурки в камуфляже, с оружием. Вдруг что-то вспыхнуло, грохнуло, разбрасывая куски слежавшегося снега и мерзлую землю, несколько фигурок упало, остальные дружно ударили из всех стволов, и почти тут же взорвался один из шикарных джипов-лимузинов «центровиков».

«Хонда», по прежнему задним ходом, уезжала с места несостоявшегося обмена, и я видел завязавшийся бой «центровиков» с неизвестными камуфляжниками, как будто в перевернутый бинокль, который вдобавок удаляют от глаз. Внезапно я понял, что Хосы уже некоторое время что-то говорит мне:

– …мы с ним в Афгани еще служили – я командиром разведовательно-десантной роты, а он – зампоружем нашего батальона. Я с ним вчера встретился, говорю: «Леха, так и так, выручай!». Ну, он и выручил, «подмогнул», так сказать! Что будем делать дальше, Сергей Степанович?

– В Центр, мать его так! – хрипло сказал я и замолчал, тупо глядя вперед…

Где-то в центре Москвы…

…– Что, опять провал?! – визгливо выкрикнул Учитель в лицо Дмитрию Дмитриевичу, навытяжку стоящему перед шефом: – Где Прибор, вашу мать?! Вы – бездарь, Дмитрий Дмитриевич! Вы – болван! Идиот, кретин!!! Срывается, летит к чертовой матери все, что я планировал! И – по вашей личной вине! Погибли или захвачены пропущенным вами неизвестным спецназом лучшие наши люди! Это – все! Конец! Я увольняю вас! Считайте, что ваша карьера, как моего помощника по охране и обороне, закончилась! Убирайтесь с глаз долой!

Учитель протянул руку, намереваясь вызвать охрану, но его остановил спокойный голос уже бывшего с этой минуты помощника:

– Я думаю, вы ошибаетесь.

– То есть!? – вскинулся Учитель, и его маленькие глазки, словно буравчики, впились в ладную фигуру Дмитрия Дмитриевича.

– Вы изработались, Учитель! Вы в последнее время допустили ряд кардинальных промахов, поставивших под угрозу существование всей нашей организации! Вы, ваши псевдо-грандиозные и бредовые идеи были причиной наших неудач! Вы окружили себя полубезумцами, которых вы брали на работу в обход меня. Вам очень нравилось изображать из себя Учителя, эдакого фюрера от интеллекта! И вы очень правильно сказали – сегодня погибли или захвачены именно лучшие ВАШИ люди! Итак, пора подвести черту: я думаю, вам пора на покой…

Учитель еще в середине фразы сделал какое-то неуловимое движение, потом вскочил, сжимая в руке изящный вороненый револьвер, но буквально в тот же миг Дмитрий Дмитриевич отточенным движением выхватил из кармана небольшой, блестящий пистолет с тонкой трубочкой глушителя и выстрелил в голову своего шефа.

Учитель дернулся, рука с револьвером медленно опустилась, тело на секунду словно бы окостенело, а потом рухнуло назад, в кресло. Из небольшой дырочки, прямо посредине широко лба Учителя, вытекла тонкая струйка густой, практически черной крови. Дмитрий Дмитриевич достал из кармана носовой платок, развернул его и покрыл голову убитого, затем сунул в карман подобранный револьвер и отошел к столу.