Текст книги "Пращуры русичей"

Посреди поселения захваченного руссами, стояла разноликая толпа. Многие были ранены и истекали кровью. Воины захватившие Вегард Фиорд, пополняли количество невольников, то и дело, приводя новых пленных. Несчастные и измученные люди стояли в грязи, мокрые и понурые, опустив головы в землю, изредка переговариваясь. Многие были в одних рубахах, поэтому стучали зубами от холода, жались друг к другу, что бы согреться. Среди женщин и детей, составлявших большую часть пленённых, Даньша узнал жену убитого ярла – Вандис. Женщина стояла, гордо поглядывая на захватчиков, и прижимала к себе обоих сыновей. Сегодня бывшие хозяева и их трели-рабы стояли рядом, плечом к плечу, новые повелители уровняли всех. Даньша пытался рассмотреть, нет ли среди несчастных Сакса-кузнеца, но ему этого не удалось. Очевидно, германец нашёл свою смерть от руки одного из нападавших.

После того, как Даньша стал невольным свидетелем схватки за Вегард Фиорд и наблюдал за поединком Скегги и Рауда, ему недолго довелось наслаждаться свободой. По всем окрестностям словно хищные звери рыскали русы, отлавливая беглецов. Молодой трель попал таки, в конце концов, на глаза захватчикам и снова угодил в неволю.

Парочка дружинников пригнали несколько новых пленников, но Даньша не успел их разглядеть, так как его внимание привлекли четверо человек, несущих на носилках раненного.

– Видать важный кто-то, – пробормотал стоящий рядом с парнем худощавый мужик, в котором молодой кузнец признал одного из бывших трелей Скегги. – Вон как бережно несут, точно уронить бояться.

Четверо носильщиков шли медленно, скользя по мокрому от талой воды льду, изо всех сил пытаясь удержать равновесие. Вдруг кто-то окрикнул процессию, и носилки остановились.

К раненному подошли двое, молодой русоволосый витязь, в меховой шапке и кольчуге и широкоплечий суровый рус лет сорока с огромной бляхой на груди. Мужчина не одел ни шапки, ни шлема, и поэтому его чёрный чуб гордо развивался на ветру. Воин что-то негромко сказал носильщикам и те поспешали опустить раненного на землю. Судя по тому, как носильщики исполняли его приказы, этот человек и являлся главным вождём всех захватчиков.

Даньша не расслышал слов широкоплечего, но зато смог разглядеть лицо человека лежавшего на носилках. Судя по одёжде и длинной бороде, раненый был не из руссов. Грузный и плосколицый, он более походил на матёрого новгородского купчину, нежели на одного из поджарых воинов варягов. Даньша вытянул шею, прислушался к разговору, но ветер доносил до юноши лишь обрывки слов.

– Кто же это такой? – снова пробурчал худощавый трель, в самое ухо Даньше, – И не нурман вроде, да и не рус, а чести, точно конунгу.

Даньша уже начал было терять к происходящему интерес, но вдруг знакомый до боли голос заставил парня напрячься.

– Озар! Гончак! Посмотри сюда! – крикнул кто-то из толпы, – Это я, узнаёшь?

Раненый приподнял голову. Он смотрел на пленных помутнённым взором, оба руса тоже оглянулись. Раненый прищурил глаза и протянул руку в направлении кричавшего, приподнялся, и, упал, потеряв сознание.

Только сейчас Даньша разглядел в кучке пленников, прибывших последними, того, кто назвал раненного по имени.

– Надо же, выжил, – усмехнулся молодой кузнец.

На Даньшу из толпы так же, не скрывая своего удивления, смотрел его старый знакомый Лейв.

В тесной, плохо протопленной комнатке, на высоких кроватях, укрытые толстыми покрывалами из шкур лежали двое. Два человека, два представителя разных народов, различные по своему положению и роду занятий. Но сейчас их объединяло одно, каждый из них доживал свои последние часы на этой земле.

Меч Скегги нанёс Рауду смертельную рану, но дыхание старого викинга всё ещё было слышно, он постанывал и хрипел. Сосед нурмана Гончак, также дышал с трудом. Обломок стрелы, по прежнему торчал в его груди. Опытные воины, принесшие новгородца в дом, понимая, что тот больше не жилец, решили не извлекать древка, что бы не дать истечь кровью. Так они пытались продлить умирающему жизнь.

Нарушив общую тишину дверь домика со скрипом отворилась, и в комнату вошли Рюрик и оба его брата. Трувор и Синеус задержались на пороге, пропуская старшего вперёд. Вождь руссов неспешно подошёл к нурману. Рауд, услышав присутствие людей открыл глаза, лицо его искривила слабая улыбка.

– Я нашёл таки то, что искал, – губы умирающего подрагивали. – Смерть от меча, вот о чём должен мечтать настоящий викинг, не важно конунг он или обычный хирдман.

Рюрик кивнул в ответ.

– Ты наскоящий конунг, мой сын будет гордиться своим дедом.

– Да, я буду пировать за столами Вальхаллы и смотреть сверху как мои потомки будут править завоёванными тобой землями. Я не ошибся в выборе мужа для дочери.

Довольный конунг вздохнул с облегчением, но, вдруг, словно вспомнив что-то, добавил. – Ведь я не ошибся, верно? – в голосе Рауда послышалась тревога.

– Если ты имеешь ввиду моё обещание, то я о нём не забыл. Наш общий родич, сын Витослава, уже плывёт к твоему фиорду. Олег станет для моего сына и твоего внука достойным защитником и учителем. Он позаботится о ребёнке, пока я буду добывать своё княжество. Я не забываю своих обещаний.

– Хорошо, это очень хорошо, я всегда верил в тебя, – старик, по-видимому, успокоился. – Ах да, тот человек, который разыскивал тебя всё это время, – Рауд указал на соседнее ложе, – Иди к нему, он что-то хотел сказать. Мне тяжело говорить, я должен подготовиться к дороге.

– Тебя похоронят по вашим обычаям, как настоящего конунга, я обещаю.

Блаженная улыбка появилась на лице старого нурмана, он закрыл глаза, Рюрик тем временем приблизился к Гончаку. Увидев, что новгородец пришёл в сознание предводитель руссов произнёс.

– Ты хотел меня видеть, ильменский посол, я пришёл.

Гончак приподнялся на локтях, огляделся, было видно, что каждое движение приносит ему муки.

– Ты не забыл обо мне, – умирающий втянул воздух, его голос дрожал. – Каждый во что-то верит, вот он, например, – Гончак кивнул на раненного нурмана, – хочет пировать с богами и жить войной, у меня нет таких целей. Я не знаю, что обрету после смерти, но я знаю, что хочу оставить после себя. Я всю свою жизнь служил своему князю, я служу ему и теперь, когда он ушёл от нас. Гостомысл завещал власть тебе, князь Рюрик, да, да, я не оговорился, теперь ты мой князь, и нужно, что бы в это поверили все. Не грабь мой народ, не терзай, будь ему защитой и опорой. Моя мечта, что бы мой сын, видя то, как жил его отец, и, видя как он умирает, захотел бы прожить свою жизнь так же славно, как прожил её я. Я рад, что нашёл тебя, я рад, что ты станешь князем моих земель, хотя мне не нравятся некоторые из твоих сородичей, они дают тебе дурные советы, не слушай их.

При этих словах Рюрик стиснул зубы, он понимал о ком идёт речь.

– Мы не должны были нападать на эти земли, я чувствовал это и вот результат, я умираю, не успев довести дело до конца. Я долго тебя искал, но я не смогу представить новгородскому вечу. Пусть это сделают другие. Помнишь пленника, который назвал моё имя, когда меня несли с корабля?

Рюрик кивнул.

– Этот человек был пестуном при Лучезаре, приемном внуке Гостомысла. Я вспомнил его. Он может тебе пригодиться на новых землях. Освободи этого пленника, пусть он сведёт тебя с приёмышем умершего князя. Я уже не смогу сделать этого сам.

– А так и сделаю. Скажи, я могу сделать что-нибудь для тебя.

– Позаботься о моём сыне, и он станет тебе верным слугой.

– Я возьму его в дружину, мне нужны люди, подобные тебе.

– Сделай его настоящим мужчиной, мой князь, сделай.

Гончак поднялся на локти, хотя было видно, что это далось ему нелегко, он захрипел, схватился рукой за грудь, струйка крови стекала по его губам, очевидно, долгая речь не пошла ему на пользу, он дёрнулся, и испустил дух.

– Тебя похоронят с почестями, ты этого достоин, – сквозь зубы процедил Рюрик. – Найдите человека, о котором он говорил, немедленно.

Когда Трувор и Синеус вышли из комнаты, Рюрик обернулся. Лежащий на соседнем ложе Рауд также не подавал признаков жизни.

– Они ушли одновременно, два человека, два героя, получив от жизни то, о чём мечтали, – усмехнулся будущий князь и направился к выходу.

Корабль стоял на вбитых в грунт деревянных сваях, посреди небольшого углубления у самого берега. Киль судна был врыт в землю, а каменная насыпь с обеих сторон держала корпус парусника, словно огромные монолитные тиски. Создавалось впечатление, что корабль плывет по суше так, как он когда-то бороздил просторы бескрайних северных морей. Не обычная рыбацкая лодка, не тяжелый торговый кнорр, а настоящий боевой драккар, длинный и узкий, с драконьей мордой, украшающей нос судна, с прокопчёнными низкими бортами, почерневшими от въевшейся в них смолы.

Толпа становилась всё больше и больше. Многочисленные трели-рабы подтаскивали к кораблю вязанки дров и тюки с соломой промасленной жирным, пахучим составом. Даньша стоял среди воинов, рядом с Лейвом, искоса поглядывая на снующих вокруг варягов.

– Удивительная штука судьба, – рассуждал бывший трель. – Два дня назад, Лейв, закованный в колодки, готовился встретить смерть, а сегодня вот он, стоит среди победителей, как ни в чём, ни бывало, одет в добротные одежды, и опоясан мечом.

Тот раненый, которого Даньша принял за заезжего купчину в самом деле оказался новгородцем, посланцем князя Гостомысла, и именно по его просьбе Лейв из разряда пленников, перекочевал в свободные люди, и стал чуть ли не советником при вожаке руссов. Но и сам Лейв, поступил благородно. Ведь именно благодаря его просьбе Даньшу освободили из плена.

Парень переминался с ноги на ногу, и кутался в свой тулуп, сырость и холод вызывали озноб. Снег и дождь падали на непокрытую голову Даньши, и он то и дело стирал с лица холодную влагу. Вдруг все, словно по волшебству замерли, и мощный рёв труб, раскатившийся многоголосым эхом по всей округе, возвестил о начале ритуала. От резкого звука Даньша напрягся, скривил лицо, борясь с сильным желанием заткнуть уши. Гусли, дудки и бубны, различные трещотки, вторили гласу труб, создавая невыносимый шум.

– Несут, несут, – послышалось со всех сторон. Толпа зашевелилась, отпрянула, пропуская вперёд кортеж с телом покойника.

– Кто ж он такой то? – дёрнув того за рукав, прокричал в ухо Лейву Даньша. – Что для него такие торжества затеяли.

– Конунг это нурманский, самый большой князь по-нашему, – не поворачивая головы, пробормотал Лейв, – родич он вождю варяжскому.

Новые завывания труб, помешали продолжить фразу. Даньша вытянул шею изо всех сил и увидел, как воины на специальных носилках внесли мертвеца на корабль по приставленному к борту трапу. Тело покойного конунга поместили на корме, под углом, словно бы давая ему возможность смотреть вперёд. Вслед за первой группой носильщиков появились новые. Семерых павших в бою варягов и посола новгородца, благодаря которому Даньша с Лейвом обрели свободу, провожали воины в их последний путь.

Новых покойников положили в ноги к павшему конунгу. Трубы умолкли, на мгновение воцарилась гробовая тишина. Из толпы воинов вышел старец в длинном одеянии. Он отличался от остальных варягов, как лицом, так и одеждой.

– Жрец это, – пробормотал кто-то из стоящих за спиной, Даньша поёжился.

Старец, в длинном одеянии из шкур, с посохом, украшенным побрякушками из черепков и перьев, затянул длинную речь, из которой Даньша ни понял ни слова, грубый голос старца напоминал карканье ворона. Знавший древнегерманский Лейв понимал всё, но Даньша не стал требовать разъяснений, ведь всё и так было ясно без слов, говоривший воспевал подвиги героев, провожая их в далёкий загробный мир. Несколько участников погребения внесли на борт оружие и утварь, горшки с зерном, и готовые хлеба, какие-то драгоценности, бочонки с медами и брагой, одним словом всё, что должно было послужить умершим в их дальней дороге в загробные миры.

Жрецу принесли жертвенных животных, собаку и петуха, подвели молодого и статного жеребца. В считанные мгновения жертвенный нож жреца сделал своё дело. Когда с невинными тварями было покончено, двое бывалых рубак из числа нурманов огромными топорами изрубили туши животных на куски и бросили их на палубу драккара. Всё это происходило под всё те же звуки труб и заунывные песни плакальщиц из числа пленниц, пригнанных варягами к месту погребения.

Кто-то промелькнул пред глазами и на мгновение Даньша потерял пленниц из виду. От кучки женщин отделилась укутанная в плащ фигура.

– Кто это? – прошептал Даньша в самое ухо Лейву, не удержавшись.

– Это новая служанка конунга, она будет сопровождать его по дороге в Вальхаллу.

– С ней поступят так же, как и с животными?

– Её удушат, – равнодушно заявил кто-то из стоящих поблизости.

– Говорят ваш конунг пообещал её детям жизнь и свободу, если она добровольно взойдёт на жертвенный огонь, – почёсывая бороду прорычал здоровенный нурман, обращаясь к говорившему. – Я слышал, эта тир6060
  Тир – женщина-рабыня.


[Закрыть] очень хороша, так, что нашему старику-конунгу можно сказать повезло, – и здоровяк рассмеялся собственной шутке.

В этот момент женщина откинула капюшон и подошла к жрецу. Она стояла с гордо поднятой головой и смотрела на собравшуюся толпу надменным, твердым взглядом. Даньша от удивления охнул.

– Да ведь это же… – оглушительный рёв помешал парню договорить.

В несчастной Даньша узнал бывшую хозяйку, жену погибшего ярла – Вандис.

Под звуки труб, сопровождаемая жрецом, новоиспечённая тир, взошла на палубу, корабля.

– Вот такая штука судьба, вчера жена воина, сегодня лишь несчастная жертва для жадных до крови варяжских богов, – заявил с сожалением Лейв, поглядывая на бывшую хозяйку, а ведь ей я тоже обязан жизнью.

Даньша лишь опустил голову. Бывший датский викинг, повторил его недавние мысли. Вот и он, Даньша, недавний трель, потом пленник, а сегодня уже снова свободный человек. Юноша провёл рукой по горлу, тугой ошейник больше не сжимал ему шею.

Погребальный огонь разгорался медленно, разнося густые клубы дыма. Несмотря на обилие сухих дров и горючего жира, с неба падала влага и мешала пламени разгореться, но всё же, спустя некоторое время, красные языки охватили корабль и всё, что было на нём, Даньшу обдало жаром.

– Что же случится завтра, как снова судьба пошутит над нами?

Пламя поднялось до небес, прислуга готовила столы для предстоящей стравы6161
  Страва – поминальный пир.


[Закрыть]. Воины русы, воины нурманы и новгородский посол Гончак сегодня покидали этот мир, следуя каждый в свой загробный мир, тот в который он верил при жизни. Кто-то из певцов затянул протяжную песню:

 
Кукушка, ты вещая птаха богов,
Скажи, где меня похоронят,
Засыплют землёй, иль над жаром костров,
Мой прах злые ветры разгонят.
Ирей и Вальхалла, желанный удел
К которому, я устремляюсь.
И сколько б ни жил я, и песен ни пел,
Я вновь пред богами склоняюсь.
Курганная насыпь, божественный холм,
И тризны блаженные плясы,
Ладья, покачнулась, от трепета волн,
Проснулись могучие «асы6262
  Асы – верховные божества в германо-скандинавской мифологии.


[Закрыть]».
Фрейер или Один, Перун и Велес6363
  Перун – слыл богом воинов, Велес – помимо всего считался богом плодородия у славян. Соответственно Один и Фрейер выполняли те же функции у скандинавов.


[Закрыть],
Варяжские главные боги,
В Вальхаллу, и в Ирея девственный лес,
Откроют героям дороги.
Вот пламя упало, на трепетный шёлк,
Покрывший броню боевую,
Костёр закусил его, будто бы волк,
Распробовал плоть неживую.
Огонь пожирает телеса его,
Дымы вознеслись над волнами,
Мгновенье, и, более нет ничего,
Лишь память о нём будет с нами.
Хороним героев, хороним вождя,
Дружина их в путь провожает,
Упали на уголья капли дождя,
Бессмертье героев встречает.
 

Книга третья
Русь идёт

Глава первая. Чужаки

Впервые, за последние месяцы, ему удалось оторваться от дел и выехать за город. О том, что бы навестить семью, оставленную в Изборске, он теперь только мечтал. Бывший воевода и представить себе не мог, что, став новгородским посадником, наживёт кучу болезней, станет нервным и раздражительным. Будучи воеводой Изборска, Елага занимался содержанием и обеспечением местной дружины, безопасностью городка, и прилегающих к нему земель. Став посадником Новгородским, он столкнулся с множеством прочих проблем и забот, которые, как выяснилось, оказались для него непосильной ношей. С утра до ночи приходилось выслушивать вечно ворчливых и всем недовольных горожан. То мужики из за клочка земли полаются, где чей надел, да кто им по праву владеть должен, то купцы местные с гостями заморскими в цене на товар не сойдутся. Так не говорят, а всё орут, того и гляди, как бы за ножи да топоры не схватились. Любит люд новгородский погалдеть да поспорить, а дай мужикам волю, так они и силушку в ход пустить готовы. Ни один вопрос, ни один суд без посадника не обходится, а коль уж судить да рядить, так по справедливости надобно, а не как придётся. А как по справедливости, так ведь всем и не угодишь. Те, кого обделил, глядишь, и обиду затаить могут, потом ходят злобу в сердце носят. А Елага, хоть и воин от роду, суров да беспощаден в боях, а в жизни то совсем не таков. Большое сердце у нового посадника, большое и доброе. Трудно ему, когда люди про него злое наговаривают, от того и хмурый он вечно, не по нему такая жизнь.

Пока у кривичей воеводствовал, так там ведь всё иначе было, по-другому.

Где враг, где свои, особо думать не надобно. Дружине спуску не давай, что бы не ленились, а уж врагу и подавно. Врагов бил воевода, не щадя. Не щадил при том, ни дружину ни себя самого, а в городе что? Тут свои, как их унять? По мирному ведь надобно, тут силу не применишь. За этот неполный год, пока он в Новгороде посадником сидел, Елага истощал, осунулся, постарел и лицом и душой. Голова, напрочь, облысела, да и в бороде волоса русого не сыщешь, одна седина. Зачастую друзья да знакомцы прежние уж и не признавали сразу, в старике этом некогда грозного и могучего воина славянских земель.

А тут недавно ещё напасть приключилась. Двое племенных вождей из ильменских словен меж собой повздорили. Не то из-за того что кто-то девку из дома без согласия родичей умыкнул, не то какая другая причина была, времени на разборы у Елаги не было. Началось как всегда с мордобоя, а закончилось тем, что прибили двух мужиков до смерти, и тут пошло, взялись мужики за топоры. Кровь пролилась, сцепились не на шутку, могло всё большой бедой обернуться. Хуже нет когда род на род идёт, да к тому же вожаки ещё и всех соседей к своей разборке привлечь норовят.

Пока Елага воев скликал, что бы смуту унять, так те деревеньки боярин Вадим замирил. Хотя что говорить, не замирил, а силой унял да успокоил. У Вадима Храброго дружина своя, да такая, что покрепче городской будет, в боях проверена. Налетели на смутьянов, плетьми да конями толпу разогнали, точно баранов. Такой жути на мужиков нагнали, что те про пересуды и думать забыли. Вроде бы хорошо всё, да только у Ерги мысли закрались. Вадим ведь не только бунтарей унял, а ещё и плату с них взял, за беспорядки учинённые. Взял не только с ильменцев, но ещё и с соседей их, эстов, их тех, что собирались бунтарей поддержать. А добро, что воины его взяли не в казну городскую, а себе прибрал. Мол, дружина то моя, так и прибыль мне, войску на прокорм. Вроде бы правильно то, да только не совсем. Подати со своих брать, то княжья забота, а коли нет князя, тогда что? Елага было попытался с боярина Вадима к ответу призвать, но тот в ответ лишь посмеялся.

– Пусть подать с виновных брать и княжья забота, да только и ты, посадник, не князь. Потому уймись, и не пытайся ухватить то, что самому не поднять, – ответил воевода, и денег в казну не дал.

А разве с Вадимом теперь поспоришь? Дружина у него побольше городской, конная рать – степняки да болгары. А казна пуста, нечем ратникам платить, вот половина то из них по своим домам да огородам и разбежалась. Разве, что с Вадимом этим Лучезар потягаться сможет. У княжича приёмного тоже дружина своя, пусть не такая как у Вадима, но тоже с полсотни наберётся, в основном балты да эсты. Одним словом запутался посадник совсем, не выдержал, и, не долго думая, оставив вместо себя одного из приказчиков, сел на коня и собрался за город отдохнуть от суеты и забот.

– Не долго уж осталось, по уговору скоро срок мой исходит, – радовался Елага. – Соберём вече, и тогда пусть уж мужи сами решают, кого новым посадником ставить. А коль хотят, пусть князя выберут, хоть Вадима, хоть Лучезара, а с меня хватит, уморила меня эта служба. Отдохну недельку, а там и до назначенного срока недолго останется.

Елага, в сопровождении двух городских ратников, верхом на каурой лошадке ехал по весеннему лугу. Первые побеги пробивались сквозь плотный слежавшийся грунт, с которого только-только сошли зимние снега.

– Вот она травинка, тонкая такая, слабая с виду, а сквозь толщу земную всегда лазейку найдёт, просочиться, расправиться и станет крепнуть и стремиться к солнцу, – радовался посадник первым зелёным листочкам. – Уж и думать перестал, не вспомнить уже, когда в последний раз за плугом ходил, а ведь было время, эх, … Как сброшу с себя хомут этот, отойду от дел, так, пожалуй, заживу спокойно.

Елага подъехал к раскинувшимся средь поля постройкам. Его это земля, с давних пор ещё выкупил, так просто для души, а нынче вот и сгодилась.

– Отойду от дел, сюда жить приеду. Семью привезу, найму работников, поле засею, и заживу, – размечтавшись, Елага въехал во двор. – А пока хоть высплюсь вдоволь.

Но отдохнуть посаднику, было не суждено. В доме его уже ждали.