Текст книги "Нихт капитулирен!"

Берлин, Вильгельмштрассе, 77

30 июня 1939 г., около двух часов дня

– Значит, с Прибалтикой вопрос решен окончательно? – Фюрер внимательно глядел на главу германского МИДа.

– Да. Сегодня латыши подписывают договор с коммунистами и Ульманис уходит в отставку, – ответил Риббентроп, и поглядел на часы. – Вот как раз сейчас и должны подписывать. Всё, эти пешки съедены.

– Стало быть, интересы СССР полностью удовлетворены? – уточнил Гитлер.

– Да не совсем, – поморщился рейхсминистр иностранных дел.

– Как – «не совсем»? – возмутился фюрер. – Что значит – «не совсем»? Они что, не намерены выполнять свои обязательства?

– Они-то намерены, – вздохнул Ульрих Фридрих Вильгельм Йоахим. – Просто Мощицкий решил, что СССР, за транзит советских грузов по польской территории, платит мало, и попытался повысить пошлину.

– Скотина, – процедил сквозь зубы Адольф Гитлер. – Нет, каков подлец! Йоахим, нам нужны эти контракты с Советами, и мы тут тоже заинтересованная сторона! Какого черта дипломаты Рейха хлопают ушами? Ты уже подготовил ноту по этому поводу?

– Ноту-то я подготовил, да вручить не успел, – Риббентроп усмехнулся. – Русские сами разобрались. Отреагировали, надо сказать, моментально.

– Еще бы! – негромко хмыкнул Гейдрих. – Stalin veniki ne v`iajet, Stalin delaet grob`i.

– Так-так… – Фюрер поглядел на улыбающихся сподвижников. – И что же послужило причиной такому вашему радостному настроению? Йоахим, рассказывай, что за дворцовые тайны?

– Нет уж, Адольф, – посмеиваясь ответил министр иностранных дел. – Подробности люди Рейнхарда раскопали, ему и рассказывать.

Гитлер вопросительно поглядел на шефа СД.

– Ну, официальная нота, конечно, была составлена по всем правилам дипломатии… – группенфюрер насмешливо фыркнул. – Однако Сталин велел довести до польского посла и вербальную информацию. Собственно по смыслу она мало чем отличалась от ноты, но вот форма, в которую он эту речь облек… Литвинов сообщил ему о польских претензиях во время заседания Совнаркома, где Сталин присутствовал, а тот, со всей прямотой своего пролетарского происхождения рявкнул: «Чего ляхи хотят?!! А вот это они не видали?» – и показал кукиш. После чего добавил, прошу простить, но это цитата, насколько такое возможно перевести на немецкий: «Да я гроша ломаного этому … не заплачу сверх нормы! Я лучше втридорога, по Дунаю, через румын и венгров, товары буду возить! Да я на последние деньги шведский торговый флот до конца дней зафрахтую! Хрена лысого, а не деньги и границу по Венте этому жопнику! Я ему сейчас устрою борьбу за независимость литовского, украинского и белорусского народов и будет ему полный Коминтерн! Так и передай этой гниде, Максимыч. Дословно». Мощицкий решил, что ему будет куда как проще пойти на попятный.

Присутствующие на совещании посмеялись.

– А насчет Литвы, это довольно интересно, – заметил Риббентроп. – Сметона сумел добиться «на переходный период» достаточной автономии, да и не любят литовцы поляков. Если хорошенько раскачать, будет хороший повод поделить Польшу на пару со Сталиным.

– И что нам потом с этим «богатством» делать? – хмыкнул Гесс. – Поляки глупы, тщеславны, нечистоплотны и ленивы, кроме того – крайне безалаберны. Их даже в поместьях использовать не получится. Прибыли никакой, одна головная боль. Быть забором между русскими и Европой – вот единственное, на что они хоть как-то годятся.

– Ладно, – прервал дискуссию Гитлер, – по Советам у нас все?

– Почти. – Гейдрих нахмурился. – По данным Канариса, японцы вновь готовят инцидент с русскими и монголами. Обе стороны уже накопили достаточно серьезные силы в районе Халхин-Гола, достаточно малейшей искры, и степь заполыхает.

– Йоахим, как это понимать? – Гитлер тоже нахмурился.

Министр развел руками. После нападения японцев на заставу Номон-Хан-Бурд-Обо[27]27
  11 мая 1939 г. отрядом японской кавалерии численностью до 300 человек была атакована монгольская пограничная застава на высоте Номон-Хан-Бурд-Обо, что, в реальной истории, положило начало конфликту на Халхин-Голе.


[Закрыть] германская дипломатия сделала все, чтобы погасить конфликт в зародыше. Видимо этого «всего» оказалось недостаточно.

– Русские не согласны на наше посредничество в урегулировании манчжурско-монгольской границы, – произнес он. – Видимо, обиделись на поставку танков Японии.

– Половину которых японцы тут же разобрали, чтобы изучить наши технологии, – пробурчал доктор Фриц Тодт.

– Любопытство – качество, характерное для арийцев, – заметил Гесс.

– Глупое любопытство – качество, характерное для обезьяны! – фыркнул Гитлер. – За ту цену, что они уплатили за полсотни Pz-I и Pz-II, я бы продал им всю техдокументацию на эти консервные банки c гусеницами. Кстати, Гейнц, что у нас с новыми машинами?

– Усовершенствуем, – отрапортовал Гудериан. – Броню усилили, над усилением орудий ведутся работы. Порше, опять же, разрабатывает две новые машины: самоходку на основе Pz-IV с орудием 8,8 Flak и танк на основе нового шасси с тем же орудием.

– И как он его впихивает в башню? – поинтересовался Тодт.

– Пока, честно говоря, с большим трудом. Но к осени-началу зимы намерен довести машину до ума, а в январе, если из этой затеи выйдет толк, запустить в серию.

– Это хорошо… – задумчиво произнес фюрер, а затем отрывисто, словно на него снизошло вдохновение, приказал: – Ладно, не вмешивайтесь в русско-японские дела. Я чувствую за действиями Японии руку американских плутократов. Пускай Сталин хорошенько прищемит им пальцы.

«И, быть может, приблизит Пёрл-Харбор», подумал он. Не все присутствовавшие были посвящены в факт существования пришельца из будущего.

На минуту в кабинете воцарилось молчание – дергать рейхсканцлера во время его мистических озарений крайне не рекомендовалось.

– Так, ну а что у нас по плебисциту в Данциге? – наконец, совершенно обыденным тоном, поинтересовался Гитлер.

– А там у нас все нормально, – отозвался молчавший доселе Геббельс. – Протоколы подсчета бюллетеней уже готовы, осталось только провести голосование. Явка составит семьдесят три процента, из них девяносто один процент выскажется за вхождение в состав Германии.

– Ну и славно, – кивнул фюрер. – Все свободны, кроме Геббельса. Идем, Йозеф, покажешь мне то, чем так хвалился.

Рейхсфюрер и рейхсминистр пропаганды и образования прошли в небольшой, всего на четыре ряда кресел, затемненный кинозал в соседней комнате. Гитлер сел в переднем ряду, а Геббельс лично встал к проектору.

По экрану замельтешили кадры, сначала пустые, без картинки, затем, в абсолютной тишине на экране появилась надпись, выполненная готическим шрифтом:

Кинокомпания UFA

представляет

фильм режиссера Лени Рифеншталь

– Музыка не помешала бы, – пробормотал Гитлер себе под нос.

И музыка, ритмичная, навивающая некоторую тревогу и предчувствие приключений, не замедлила явиться. На экране же, рассматриваемый словно через дуло нарезного оружия, появился одетый в безупречный смокинг мужчина, прошел, провожаемый невидимым стрелком (казалось, что это ты, зритель, держишь в руках нацеленное на актера оружие) до середины экрана…

– Я ведь говорил сделать фильм цветным, – недовольно произнес Гитлер не оборачиваясь.

…Резко развернулся в сторону кинозала, выхватывая пистолет, и выстрелил. Фюрер вздрогнул, картинка замерла. Экран, сверху вниз, начал закрашиваться красным цветом, словно это кровь с раны на голове заливала глаза зрителя.

– Густав Грюндгенс в роли Йозефа Бонна, агента 007! – послышалось из динамиков. – Цара Леандр в роли М. В других ролях…

На кровавой пелене, полностью поглотившей экран проступило название картины: «Казино «Ройал».

Киев, ул. Крещатик

02 июля 1939 г., около восьми вечера (время местное)

Генералы, от комбригов до командармов 1-го ранга, самые обычные люди. Им тоже хочется порой передохнуть, отвлечься, пройтись по улицам и подышать свежим воздухом. Генералы, в конце концов, такие же простые советские люди, так что неторопливо двигающийся по улице мужчина с петлицами комкора вызывал со стороны киевлян любопытные взгляды, и не более того.

Размышляющий о неожиданно полученном от Захарова, начальника оперативного отделения Генерального штаба, предложении плюнуть на отпуск и срочно перевестись на Дальний Восток, Георгий Жуков совершал променад, прикидывая все плюсы и минусы возможного нового назначения. Он совершенно не обратил внимания на прилично одетого мужчину, оторвавшегося от чтения афиши на тумбе и стремительно догнавшего его.

Тот энергичной походкой миновал одного из лучших советских полководцев (о чем в СССР, правда, не знали) и свернул в подворотню. И лишь через несколько мгновений улицу огласил громкий женский визг – комкор, с широко распахнутыми глазами и выражением боли и изумления на грубом, мужественном лице, упал на колени и завалился на брусчатку, демонстрируя окружающим торчащую из спины рукоять финки.

Канарис счел, что Советскому Союзу будет гораздо лучше обойтись без будущего Маршала Победы. Так сказать – а мало ли что?

Граница МНР и Манчжоу-Го (окрестности высоты Палец)

09 июля 1939 г., восемь часов вечера (время местное)

Командир батальона тяжелых танков 7-ой мотоброневой бригады, майор Бохайский, рассматривал силы наступающего неприятеля в бинокль, высунувшись из башенного люка своего Т-35. Видно было плохо – дующий с северо-запада ветер прямо в спины танкистам нес дым от чадящих японских танков ТК, Йи-Го и Ха-Го, и пыль из-под копыт подходящих кавалеристов Лхагвасурэна.[28]28
  Жамъянгийн Лхагвасурэн – генерал-полковник, корпусной комиссар. Помощник по командованию кавалерией Монгольской народно-революционной армии, входящей в состав 57-го особого корпуса.


[Закрыть] Вид монголы имели весьма помятый – сегодня им хорошо досталось в сабельной сшибке с баргутской кавалерией. Взаимно, впрочем.

Вообще-то, сейчас батальон Бохайского должен был быть дислоцирован в районе Ленинграда, где тихонько формировалась 20-я бригада тяжелых танков, в составе формируемого 10-го танкового корпуса. Однако, в преддверии скорой войны на востоке (ну, может и не совсем войны, но серьезного конфликта), 57-й особый корпус было решено усилить батальоном самых мощных советских боевых машин. Сталин, правда, сомневался в целесообразности отправки Т-35 на берега Халхин-Гола, однако Ворошилов сумел убедить Вождя фразой: «Японцы поднаторели в строительстве линкоров. Так пускай знают, что у СССР они тоже есть – сухопутные». Мнением командования корпуса по этому поводу поинтересоваться никто не озаботился.

Когда к Улан-Удэ, по Транссибирской железнодорожной магистрали, прибыла гордость и краса харьковских танкостроителей, тяжелые танки Т-35, комдив Фекленко просто не знал, что делать с этими выкидышами танка Гротте, и не нашел ничего лучшего, как присовокупить их к расположенной на левом фланге 7-ой МББР,[29]29
  Фекленко по этому поводу сказал: «Там эти чудовища хоть не увязнут. Я надеюсь».


[Закрыть] командир которой, полковник Чистяков, долго рассматривал прибывшую технику и чесал в затылке. Еще бы – на фоне БА-6, БА-10 и БА-20 его подразделения, Т-35 казались горами. В последующие несколько дней, посмотреть на диковинки, выставленные в тылу расположения бригады, как «последняя линия бронеартиллерийской обороны», приезжали все старшие командиры корпуса, и каждый гость интересовался у майора – как он умудрился добраться до позиций своим ходом, не потеряв ни одного этого сорокапятитонного чудовища. И получали неизменный ответ – «чудом». После чего Бохайский, в очередной раз, отправлялся в батальон, где озверевшие от жары танкисты сутками напролет занимались переборкой двигателей, заменой смазки, и прочими, не менее «приятными» делами.

Доволен во всем батальоне был, пожалуй, только командир третьей роты, старший лейтенант Максим Хальсен, поволжский немец родом из Энгельса. Перед переправой на восточный берег Халхин-Гола был часовой привал, и вылезший из своей машины немец, втянув в нос аромат ковыля, мечтательно произнес: «Эх, как у нас, в саратовских степях, прямо. Словно домой попал». После чего посмотрел на реку, и добавил – «Только Волга уж больно обмельчала». Офицеры, конечно же, посмеялись, однако название «Мелкая» или «Малая Волга» к Халхин-Голу в батальоне, а затем и во всем корпусе, приклеилось намертво. Дошло даже до того, что это наименование, в переписке с Генштабом, использовал сам Штерн.

Труды танкистов не пропали даром – к сегодняшнему нападению сто процентов машин батальона были боеспособны и готовы встретить хоть черта, хоть Бога, хоть инспекцию, хоть японцев. Из всех перечисленных, правда, реализовался только второй по неприятности (после инспекции) вариант. Японцы.

6-я отдельная армия генерала Огису Рюхэя начала атаку в половине пятого утра, сразу по всей протяженности спорной территории – от озера Одом-Нур на севере, до гор Хулат-Улиин-Обо и Эрис-Улайя-Обо на юге и юго-западе.

В 6 часов 15 минут началась мощная артиллерийская подготовка и авиационный налет на советско-монгольские позиции. К счастью, разведка не прозевала японские приготовления, и комдив Фекленко успел отвести большую часть войск с первой, ложной, линии обороны и поднять истребители на перехват.

В воздухе сражение завязалось жаркое – советские И-15 и И-16 схватились с японскими Ki 10-II и Ki 27. Более опытным японским пилотам удалось связать боем эскадрильи прикрытия, и часть Ki 31 и Ki 32 смогла прорваться и сбросить свой смертоносный груз, невзирая на яростный зенитный огонь, после чего, подошел черед начала наземной операции.

В девять утра перед позициями 7-ой мотоброневой бригады появились четыре десятка Ха-Го и Йи-Го 3-го и 4-го танковых полков. Маленькие юркие танчики, за которыми следовала поддерживаемая семью ТК-ашками пехота, стремительно приближались к окопам 161-го стрелково-пулеметного батальона, намереваясь без особого труда прорваться через позиции капитана Егоркова, почитая противника деморализованным артподготовкой и авиаударами.

К большому разочарованию японских танкистов, им сегодня на собственной шкуре предстояло узнать значение излюбленной поговорки майора Бохайского «Ваши нынче не пляшут». Меткий огонь противотанковых и башенных сорокапяток довольно быстро сократил количество японской бронетехники до тридцати одной единицы, после чего бронеавтомобили перешли в контратаку, а подошедшие час спустя Т-35 довершили разгром первой волны наступления.

Собственно, в этот раз повоевать танкистам Бохайского почти не довелось – увидав приближающихся бронированных исполинов, поливающих врага огнем из 76,2-мм и 45-мм пушек да 7,62 пулеметов, японцы попытались было проверить их на прочность своими бронебойными снарядами, однако 57-и миллиметровые Тип 90 и 97 на Йи-Го и 37-и миллиметровые Тип 94 на Ха-Го (не говоря уже о 6,5-мм пулеметах шедших с пехотой «Токубецу Кенинся») и против БТ-5 были слабоваты, а тридцатимиллиметровая броня тяжелых танков оказалась им и вовсе не по зубам. Видя количественное и качественное превосходства противника, японский командир очень быстро решил, что пора предпринимать отступление, пока от его бронетехники хоть что-то осталось, что и было исполнено со всей возможной поспешностью.

Едва противник отступил, как полковник Чистяков приказал отойти и своим бойцам – вовремя. Первые гаубичные снаряды начали рваться на оставленных позициях минуту спустя после того, как тягач-эвакуатор утащил последний подбитый Ба-20.

После артобстрела, естественно, позиции занимались красноармейцами заново. За день японцы пробовали «на зубок» позиции 7-ой мотоброневой бригады еще пять раз, и батальон Бохайского понес свои первые потери – три танка было уничтожено авиаударами (к пяти вечера японцам удалось полностью завладеть инициативой в воздухе), а один Т-35 был подбит танком Ха-Го, сумевшим прорваться для выстрела в упор. Удача японца на этом, впрочем, закончилась – случившийся радом танк Хальсена протаранил японца, отчего тому пришел быстрый и неприятный конец.

Еще шесть танков частично вышли из строя от поломок и незначительных повреждений и были отбуксированы в тыл, а из девяноста пяти бронеавтомобилей повреждена или уничтожена была почти треть. И вот, под самый вечер, очередная атака.

– Начнем встречу гостей, пожалуй, – задумчиво произнес Бохайский, закрывая крышку люка.

После гибели командира бригады, он, как старший из офицеров, принял командование ею на себя.

«Правда», 10 июля 1939 г. – «Битва за Малую Волгу»

«Малой Волгой зовут солдаты-красноармейцы Халхин-Гол, в нескольких километрах от которого проходит монгольско-манчжурская граница. Называют ласково, любя, как младшего брата нашей великой реки. Брата, может, и далекого, но оттого не менее родного и любимого. Брата, который нуждается в защите и заботе.

Широко раскинулись вокруг Халхин-Гола степи, широкие и привольные, такие же, как в низовьях Волги. Бывает, на несколько дней пути в них не повстречать ни единого человека, только сусликов да байбаков. Издревле пасут в этих степях своих мохнатых лошадок монголы, и звучит там лишь посвист ветра да протяжная песня пастуха, перегоняющего коней с пастбища на пастбище.

Но – чу! Что за грохот поднялся утром 9 июля у Малой Волги? Что за многочисленный стук копыт, равного которому не знала степь со времен Чингиз-хана? Что за грохот, какого никогда не ведала седая степь?

Это японские милитаристы, подталкиваемые международной буржуазией, решили покончить с молодой монгольской Республикой. Поперек горла им стоят коммунисты Монголии! Много месяцев наращивали они мускулы своей военной машины для подлого удара, и – решились.

С жутким кровожадным оскалом пошли самураи на Советскую Монголию, стремясь растерзать молодое государство рабочих и крестьян, да не тут-то было! На пути их, перед Халхин-Голом, встал доблестный 57-й корпус Красной Армии. Штыком и гранатой встретили красноармейцы агрессора, встали насмерть. Потому что не было такого в истории, чтоб отогнал нашу армию противник за Волгу. А Халхин-Гол – Малая Волга.

Будет изгнан империалистический агрессор! Как бешеную собаку, загонят его бойцы Красной Армии и Монгольской Народной Республики в жалкую его конуру, да и прикончат без жалости и пощады! Храбрости советских и монгольских солдат – Слава! Империалистическим агрессорам, от нас, коммунистов – позор!»

Внешний рейд Кильской гавани, борт учебного барка «Хорст Вессель»

10 июля 1939 г., около десяти утра

– Ну и махины… – ошарашено прошептал Райс, глядя на выходящие из гавани «Гнейзенау» и «Шарнхорст». Буксиры уже отцепились от этих бронированных левиафанов, и теперь, постепенно набирая ход, оба корабля выходили на морской простор.

– А то, брат! – отозвался кто-то из кадетов. – Это тебе не наш малыш «Вессель», а линейные крейсера.

– Цилиакс и Фёрсте[30]30
  Цилиакс Отто, капитан цур Зее, командир «Шарнхорста». Фёрсте Эрих, капитан цур Зее, командир «Гнейзенау».


[Закрыть] себе сейчас все головы сломают, пытаясь понять, что за желтые сигналы «Вессель» на реях развесил, так что не будут ли любезны господа морские кадеты закрыть рты, покуда местные птицы не начали кормить их червячками, и продолжить уборку парусов? – раздался снизу окрик боцмана. – Вы еще на «Шлезвиг-Гольштейн» бы вылупились. Ручками, ручками работаем, а не глазками, молодые люди. Это и вас, непотопляемый рейхсминистр, касается!

Карл фыркнул, и вернулся к выполнению поставленной задачи. Как и все, находящиеся на реях кадеты, он отвлекся от работы, провожая взглядом прекрасные в своей мощи боевые корабли, гордость Кригсмарине – так что обращение боцмана лично к нему показалось Геббельсу придиркой. Подумаешь, засмотрелся на пару мгновений дольше, нежели остальные…

В Амстердаме барк проторчал не три дня, как обещал Дед, а целую неделю. Двигатель-то починили в срок, но что-то, перед самым выходом, гикнулось в хозяйстве «короля воды, говна и пара»[31]31
  Дед, он же стармех – старший механик. «Король воды, говна и пара» – четвертый механик (как правило), т. к. все это входит в его компетенцию.


[Закрыть] – пришлось подзадержаться. Конечно, в открытом море кадетов непременно привлекли бы к ремонту, но в порту Шниббе решил, что будет спокойнее, если починку произведут профессионалы.

Зато, за время вынужденной стоянки, молодым людям продемонстрировали недавно вышедший приключенческий фильм режиссера Фрица Ланга «Бавария Фриц и Ковчег Завета», о похождениях молодого немецкого археолога. На протяжении всего фильма (позаимствованного Виххманом со случившегося тут же «Эмдена») Карла не оставляло два ощущения: то, что где-то он уже это видел, и то, что все в фильме идет не так, как должно. Впрочем, не смотря на это, а также идиотское имя главного героя, приключения археолога с хлыстом и револьвером ему понравились, так что для себя он решил непременно побывать и на анонсированной в конце фильма второй части, «Бавария Фриц и Святой Грааль». Когда ее снимут, конечно.

На мачтах линейных крейсеров взвились сигнальные флаги – «Шарнхорст» и «Гнейзенау» приветствовали возвращающийся в порт «Хорст Вессель». Над палубой пронесся свист боцманской дудки, приказывающий спускаться кадетам, закончившим уборку парусов, барк салютовал вымпелам боевым кораблям, после чего замолотил дизель, и «Вессель» двинулся в порт.

– Э-э-эх! – потянулся Арндт. – Еще полторы недели, и отпуск.

– Экзамены сдать не забудь, – посоветовал Вермаут.

На причале кадетов ожидал Мёдор, который, невиданное дело, улыбался. Не скалился, как это с ним бывало довольно часто, а именно улыбался, нормальной человеческой улыбкой.

– Ну что, орлы… Из тех, что деревья клюют, – обратился он к кадетам, когда те, с вещами, выстроились на пирсе. – Наслышан о ваших похождениях.

Покуда суть да дело, пока молодые люди покидали места вахт согласно расписания, забирали вещи из кубриков, строились, Мёдор, с новенькими погонами гауптбоцмана на плечах, успел переговорить со Шниббе и Виххманом.

– Что сказать? – он выдержал театральную паузу. – Молодцы, хвалю! Честь училища не посрамили, все кабаки и бордели в портах стоянки взяли на абордаж.

– Не все! – раздался откуда-то из строя дерзкий и, одновременно, возмущенный выкрик.

– Виноват, – поправился гауптбоцман. – Все, на какие хватило финансов. На сегодня все могут быть свободны, но завтра, в восемь ноль-ноль, быть в экипажах. Вопросы есть? Вопросов нет. Всем разойтись. А вас, Геббельс, я попрошу остаться.

Карл опешил. Он определенно не мог припомнить за собой ничего такого, что заставило бы Мёдора обратить внимание именно на него.

– Вольно, кадет, вольно, – произнес подходя гауптбоцман.

– Поздравляю с присвоением звания! – Карл щелкнул каблуками.

– Спасибо, – кивнул Мёдор. – Но все равно, была команда «вольно». Корветтенкапитана фон Шпильберга тоже не забудьте поздравить. Как раз он-то и желает вас видеть, причем срочно.

– А… Что случилось, герр гауптбоцман? – осторожно поинтересовался Геббельс.

– Расширяют нас, – вздохнул тот. – Подводников теперь гораздо больше требуется, так что ежели вдруг надумаете идти по штурманской части, в Мариншуле переводиться уже не надо. В связи с этим и звания досрочно присвоили многим. – Тут Мёдор насмешливо фыркнул. – Ах, черт, вы же про себя спросили. Не знаю, кадет. Честное слово – не знаю. Могу точно сказать, что с учебой это связано вряд ли. Я бы был в курсе.

Гауптбоцман поглядел на часы.

– Садитесь в машину, я вас подброшу в училище, – он мотнул головой в сторону служебного «Опель-Кадета KJ38», числящегося при их учебном заведении. – Заодно расскажете как поход прошел.

Мёдор, как неожиданно выяснил по дороге Карл, мог быть и вполне адекватным собеседником, что для Геббельса, привыкшего к постоянной язвительности и злым шуточкам гауптбоцмана, стало настоящим откровением. Тот от души посмеялся над историей с плавающим якорем, внимательно осмотрел купленные для Аделинде подарки (тут уж сам Карл проболтался. На вопрос «А как получилось, что вы четверо в Ресифи вернулись на борт трезвыми», он ответил совершенно честно и по существу, после чего гауптбоцман вежливо попросил продемонстрировать покупки) и похвалил вкус молодого человека. После чего даже припомнил, какие подарки он привозил из плаваний своей невесте, а потом, соответственно, жене. Видеть Мёдора «с человеческим лицом» было настолько непривычно, что Геббельс поневоле начал подозревать какой-то подвох.

– А вы что думаете, кадет, унтер-офицерский состав существует лишь для того, чтобы сырыми есть младших по званию? – рассмеялся гауптбоцман, видя его растерянность. – Разумеется, мы так же кушаем, дышим, любим, страдаем, только если вас не гонять в хвост и в гриву, как же из вас сделать настоящих моряков? На «Весселе», поди, мои придирки вспоминали с этакой мечтательностью: «Вот бы Мёдора сюда – он так не гоняет».

– Ну, – смутился Карл, – честно говоря – да. Особенно поначалу. А… Можно вопрос?

– Да ради Бога.

– Скажите, герр Мёдор, вот вам уже тридцать шесть, вы в училище не первый год… Как так получилось, что вы еще не офицер?

– Думаете, не предлагали пойти на курсы? – хмыкнул гауптбоцман. – Еще как, и едва ли не в приказном порядке. Я ведь из рядовых матросов в унтера с портупеей вышел. Только кто ж вас по плацу и спортзалу будет гонять, если меня куда-то переведут с повышением? Нет, кадет, вот отправят из училища по ротации, тогда и будет смысл думать об офицерских погонах. А пока я на своем месте и при своем деле. Кстати, мы приехали.

Автомобиль тормознул у КПП. Карл попрощался с Мёдором, которому еще предстояло получать со складов амуницию, и поспешил в кабинет командира роты. После обязательных уставных приветствия и доклада, Геббельс поздравил командира с повышением в звании и получил предложение присаживаться.

– У меня для вас скверная новость, кадет, – без обиняков произнес Шпильберг. – Пока вы находились на борту «Хорста Веселя», погибла вдова вашего дяди, фрау Эльза Геббельс, и все трое ваших племянников. Примите мои соболезнования.

– Как? – выдохнул Карл. Теперь он на собственной шкуре узнал значение слова «ошарашить» – ощущения были такие, будто бы по голове пришелся удар набитого песком мешка. Юноша «поплыл» – он слышал и понимал все, что ему говорят, но как будто бы откуда-то издалека, с расстояния.

Конечно, он никак не мог испытывать особо теплых чувств ни к тетке, ни к племянникам – ведь он их совершенно не помнил (если уж быть точным, то он их никогда и не знал. Более того, люди это были совершенно нереальные, выдуманные, но Карлу-то сие было неведомо). Однако любому человеку, если только он не отшельник, не добровольный изгой, приятно и тепло осознавать, что есть где-то там близкие и родные люди, люди, связанные с тобой узами крови. Люди, которые придут на помощь, даже если и не очень хочется. Твои тылы, выражаясь военным языком.

И вот теперь Карл вдруг осознал, что он остался один во всем этом мире. Мире подлом, жестоком – один-одинешенек.

Нет, «скупая мужская слеза», как любят выражаться романисты, не прокатилась по его щеке. И острого приступа жалости к себе он не испытал. Он был именно что «ошарашен» – растерян, пришиблен свалившейся новостью, но не более того.

– Пожар, – ответил корветтенкапитан. – Дом выгорел в считанные минуты. Спастись не удалось никому.

– Мне… Наверное… Нужно съездить… – слова давались как-то с трудом, их приходилось из себя выталкивать, выпихивать наружу непослушным языком.

– Не стоит, – покачал головой Шпильберг. – Не стоит, поверьте опытному человеку. Похороны уже состоялись две недели назад, да если бы и нет – вы бы не смогли никого опознать. Во-первых, у вас амнезия, а во-вторых, обгоревшие трупы… Да и не увидите вы там ничего, даже закопченных стен. Юридическое управление флота взяло на себя хлопоты по оформлению вашего наследства и продало участок и развалины под стройку.

– Простите? – помотал головой Карл. – Я не совсем понимаю.

– Ну что же тут непонятного? Ваш дядя в свое время приобрел небольшой дом на окраине Данцига. После его гибели дом наследовали жена и дети, а после их гибели – вы, как единственный родственник. Фрау Эльза была сиротой. Наследие Великой войны… Кроме того, как выяснилось, ваш дядя был крайне предусмотрителен и застраховал дом, в том числе и от пожара. Страховка еще не истекла, так что и страховая сумма подлежит выплате. Так как на момент открытия наследства восемнадцать вам еще не исполнилось, Кригсмарине, как ваш законный опекун – вы все же в военном заведении учитесь, – взяло на себя заботы по оформлению вашего наследства на себя. Ну, а поскольку двадцать девятого июня вам исполнилось восемнадцать лет, вы совершеннолетний и можете получить все причитающиеся вам денежные средства в финчасти – начальник ее предупрежден и ждет вас.

– Двадцать девятого? – как-то растерянно произнес Карл. – А я и не знал…

«Нехило ж мы мой день рождения отметили», мелькнула у него мысль.

– Амнезия, понимаю, – кивнул командир роты. – Еще раз примите мои соболезнования, а теперь прошу меня извинить. Дела.

– Да-да, конечно, – пробормотал Геббельс поднимаясь.

– И не забудьте посетить финчасть, кадет. Долго такую сумму мы в кассе держать не можем.