Текст книги "Коронатор"

Филип был ошеломлен. Вот он, их с Анной шанс! Ее «смерть» открывала для них горизонты новой жизни. Теперь ее не станут искать, рассылая во все крепости и монастыри королевства шпионов, оглашая на всех рыночных площадях ее приметы, назначать награду тому, кто укажет, где она скрывается. Теперь он сможет увезти ее в Нейуорт, в Пограничный край, где никому нет дела до королевских указов и важных чиновников, – в край, столь удаленный от остальной Англии, что никто ее не найдет, ибо для южан Пограничье – варварская страна, что-то вроде описанных Геродотом полуночных земель, где обитают люди с песьими головами.

Филип едва дождался, когда король уедет, и тотчас послал Оливера за Анной.

После отъезда вслед за королем отряда Майсгрейва крохотную хижину в лесу объяла тишина.

Была весна. В нежно-зеленых зарослях папоротника доцветали ландыши, поднялись и готовы были распуститься лесные колокольчики, поляны пестрели маргаритками. Кусты дрока словно покрылись огненными язычками. Ветер раскачивал звездочки нарциссов и диких лилий. В зарослях цветущего боярышника сновали кролики. В воздухе витал острый запах трав, дикой мяты, влажного мха. Порой из лесу долетал трубный зов оленя, и вблизи хижины, как порыв ветра, проносились пятнистые лани. У подножий дубов бороздили мягкую землю вепри и барсуки, раздавался лай лисиц, натужно гудели пчелы, и из чащи долетал грудной голос кукушки. По утрам роса на кустах сверкала как бриллианты, мир казался первозданным Эдемским садом, и не верилось, что где-то идет война, что люди с упрямой жестокостью истребляют друг друга.

Когда Филип засыпал, Анна уходила в лес, садилась на ствол поваленного дерева и долго оставалась так, впитывая окружающую ее гармонию природы, дивясь тому, как долго она была лишена всего этого.

Для всех, кто знал Анну, она умерла. Это было странное чувство, ощущение начала новой жизни – довольно необычное и тревожное. Анна догадывалась, как вышло, что ее признали в неизвестной утопленнице. Эд Ланкастер лишился супруги, Кларенс тотчас превратился в самого состоятельного и влиятельного вельможу в Англии – наследника Невилей, Монтегю и Бьючемов[98]98
  Женой Уорвика и матерью Изабеллы и Анны Невиль была наследница богатого рода Бьючемов.


[Закрыть]. Он готов был бы душу дьяволу заложить, лишь бы уверить всех, что труп в болоте – младшая сестра его супруги. А Дебора… Анна подозревала, что подруга попыталась таким образом отвести подозрения от Анны и позволить ей скрыться.

Когда Филип Майсгрейв поведал Анне о ее «смерти», она поняла, что все преграды разрушились. Оставался лишь Эдуард Ланкастер. Анна была его венчанной женой, а значит, принадлежала ему по закону, и Филип не мог, не преступив закона, соединиться с ней. У нее были все основания желать Эду смерти, но – таково уж было свойство ее натуры – она испытывала к нему только щемящую жалость. Поборов нерешительность, он все-таки явился в Англию и сделал это, догадывалась она, вопреки воле матери. Только сейчас она поняла, что всегда знала, что Эд Ланкастер любит ее, что он несчастен и все, что он сделал с ней, – результат отчаяния и неразделенного чувства… Что ж, теперь Ланкастеры здесь, и Филип говорит, что их силы достаточно велики, чтобы расквитаться с йоркистами. Но Анну все это уже не волновало. Ее отца нет в живых, и победят ли Ланкастеры, вынуждены ли будут уступить – ей нет до них дела. Она стремилась только к одному – уехать так далеко, как только возможно, туда, где они будут вдвоем с Филипом и где родится их ребенок.

Впервые Анна получила возможность сосредоточиться на своем состоянии. День ото дня она все полнее ощущала удивительную тихую радость. Она вслушивалась в то, что происходило с ней. Налилась и пополнела грудь, по утрам ее донимали головокружения, она чувствовала сонливость. Теперь ей уже не хотелось все время есть, как раньше. Наоборот, ее слегка мутило от запаха пищи. Старая Мэдж очень скоро заметила это и стала давать Анне отвар из лимонной мяты. Порой они болтали о том о сем, а когда Филип спал, Анна садилась рядом с женщиной, наблюдая, как та ощипывает курицу, латает сынишке штаны или доит корову. Анна уже знала, что окрестные жители считают жену угольщика колдуньей и сторонятся ее жилища. Однако иногда она замечала, как из-за кустов появляются закутанные до глаз фигуры, подзывают Мэдж и подолгу о чем-то шепчутся с ней.

– Они всегда щедры и уступчивы, когда им нужна моя помощь. Но их детям не велят играть с Лукасом. Клянусь благостным небом, они уже давно выдали бы меня настоятелю монастыря как ведьму, да, видно, страшатся, что некому станет помогать им в их бедах.

Старая Мэдж умела многое: она заговаривала кровь, сводила опухоли и нарывы, снимала боль наложением рук, умела заглянуть в будущее, знала приворотные зелья, снимала порчу и сглаз. Ее звали, когда роды шли тяжело, бежали к ней, когда заболевал ребенок. Но она была права – те, кому она помогала, давали ей денег, но, когда она появлялась в селении, мужчины гнали ее прочь, грозя спустить собак.

Как-то раз, когда Мэдж сбивала масло, а Анна с рассеянным видом следила за ее движениями, женщина вдруг остановилась и, вытерев руки о передник, сказала:

– Хочешь, я узнаю твою судьбу? Дай-ка руку.

Анна было встрепенулась, но затем отпрянула:

– Нет, нет! Не надо.

– Ты боишься? Думаешь, я и вправду ведьма?

Анна на миг задумалась, но затем отрицательно покачала головой:

– Нет, Мэдж. Я не думаю, что твой дар от дьявола. Но я не хочу. Наверное, я почти счастлива сейчас, и мне не хочется думать о том, что меня ждет.

Да, она не чувствовала себя счастливой вполне. Покой, нарождавшееся чувство материнства, долгие беседы с выздоравливающим Филипом, их поцелуи – все это могло быть счастьем. Но свежая рана утраты еще нестерпимо ныла. Слишком мало времени прошло с той поры, как она потеряла отца. Она часто думала о нем, порой даже вела с ним беседы, пытаясь объяснить, почему поступает так, а не иначе. Она спорила с ним, как это бывало при его жизни. И внезапная мысль о том, что его больше нет, пронзала ее ноющей болью. Отец казался ей несокрушимым, вечным, надежным, и то, что его больше не было, не укладывалось в сознании. Анна старалась гнать от себя видение его мертвого, покрытого ранами тела, она помнила его улыбающимся, помнила молодым, помнила с уже посеребренными висками, помнила его пружинистую, как у пантеры, походку. Все это было мукой.

Однажды на закате, когда в лесу гремел птичий хор, она расплакалась, сидя у ложа Филипа. Он лежал тихо, и Анна решила, что он спит. Она сидела, глядя через отворенную дверь на меркнущий среди могучих стволов свет солнца, и изредка всхлипывала, как ребенок, вытирая щеки и нос тыльной стороной руки.

Филип смотрел на нее из-под полуприкрытых век. Анна была ранима, хрупка, одинока. Она изо всех сил старалась быть сильной, и Филип знал, что она будет недовольна, если обнаружит, что он наблюдает за ней. Он видел ее вздрагивающие плечи, нежный затылок под копной высоко заколотых волос. Принцесса Уэльская… Кто защитит ее в этой сваре Роз? И в этот момент он ясно понял, что не может отдать ее им. Какая разница, останется жив Эд Ланкастер или нет? Что с того, что по прихоти рождения ей предназначено жить иначе? Он вспомнил, как она рванулась к нему в «Леопарде», как боялась отпускать. «Мне плохо без тебя», – твердила она вновь и вновь, и он знал, что так и есть. Он понял это, когда стоял, смешавшись с толпой перед собором Святого Павла, чтобы взглянуть на нее. Нарядная, величавая и грациозная, она была великолепна, но оставалась печальной. Поистине, те, кто у власти, рождены не для счастья. Анна же хотела всего лишь быть счастливой. И он мог дать ей это.

Анна притихла, устремив взгляд на закатные лучи за приоткрытой дверью. В гуще кустов подал голос соловей.

– Анна, иди ко мне.

Он уложил ее рядом и, баюкая, прижал ее голову к своему плечу.

– Не думай больше ни о чем, моя дивная фея. И прости меня, я часто бывал неправ.

Она вздрогнула, сделала движение, чтобы подняться, но он удержал ее. И тогда Анна спросила:

– А что если одолеют Ланкастеры? Что если принц Уэльский вернется в Лондон и вновь станет наследником трона? Какое решение ты примешь тогда?

Она замерла в ожидании его ответа. Филип ответил так, как она ждала:

– Для них ты умерла. Теперь ты принадлежишь только мне, как и ребенок, который продолжит род Майсгрейвов. Я готов держать за это ответ перед Богом!

Люди Майсгрейва вернулись спустя месяц, когда Филип уже начал подниматься. Нога еще не вполне срослась, но угольщик сделал ему подобие костылей, и Филип тотчас решил отправиться к Кумиру. Он уже знал, что благодаря Кумиру Анна с Оливером нашли его на поле битвы среди трупов, и теперь непременно хотел повидать любимца.

Филип и Анна стояли под навесом, лаская коня, когда в лесу загремел конский топот, донесся звон оружия и послышались разудалые голоса. Они и опомниться не успели, как поляна наполнилась ржанием взмыленных лошадей, победными криками, лязгом доспехов.

И без расспросов, по одному только виду людей Майсгрейва было ясно, на чьей стороне победа. Хохочущие, горланящие, они все до одного вернулись к господину, лишь кое-кто получил незначительные ранения. У многих чересседельные сумки были набиты добычей, некоторые вели на поводу вьючных лошадей. Привыкнув совершать набеги у себя в Пограничье, нейуортцы не могли отказать себе в этом и здесь.

Они говорили все разом, от них разило потом и вином. Многие из отряда Филипа еще не видели леди Майсгрейв и теперь обступили ее, ухмыляясь и разглядывая с простодушным любопытством.

«Боже мой! Сущие дикари!»

Она властно прикрикнула на них, требуя, чтобы говорил кто-то один. Ратники притихли, удивленные тем, что она командует, когда сам сэр Филип молчит. Майсгрейв же расхохотался и взял Анну под руку.

Вперед, улыбаясь в бороду, выступил Освальд Брук. Его внушительный живот, обтянутый кожаным колетом, нависал над поясом с золотой пряжкой.

– Ну, что я вам говорил, парни? Это вам не Меган Перси, хотя та и была северянкой из Нортумберленда, а эта из Южной Англии. Добрая хозяйка будет в Гнезде Орла!

Лишь позднее, когда они откупорили привезенный с собой бочонок с незнакомым итальянским вином, которое называли «фраскати», да отправили одного из ратников с сыном угольщика в селение купить свинью поупитаннее, они наконец поведали о кровавой битве в Глостершире.

Говорил Освальд Брук, пользовавшийся в отряде Майсгрейва непререкаемым авторитетом.

– Королева Маргарита с сыном направлялись в Уэльс, где к ней должны были присоединиться отряды Пемброка. Но горбатый брат короля Ричард оказался малым хоть куда. Он стрелой примчался в свое графство и не дал ланкастерцам войти в город Глостер. Им пришлось задержаться, а когда они снова двинулись в путь, тут уж мы загородили им дорогу. Их было великое множество, Господь тому свидетель. Их копья были что тростник на берегах Твида, а их палатки могли бы составить целый город. Однако король Эдуард показал, на что способен. Милость небес была на его стороне. Он, как и под Барнетом, повел бой пешим и лишь в конце сражения, когда удача уже склонилась на его сторону, пустил в дело конницу. Клянусь верой, сеча была преславная! Ланкастерцев было втрое больше, но их военачальники без устали препирались между собой, и не нашлось под стягом Алой Розы такого вождя, как наш славный Эдуард Йорк – храни его Господь!

Словом, бой длился недолго. Натиск йоркистов был неудержим, и это решило исход дела. Лорд Уэнлок, командовавший передовыми отрядами принца Уэльского, так оробел, что в разгар сражения решил переметнуться в наш стан и стал во всю мочь кричать: «Англия и Йорк!» Солдаты услышали это, и поднялась такая паника, что я, видит бог, уже не знал, с кем мне биться, ибо все вдруг побежали кто куда, сметая и свои ряды, и наши, топча раненых. А Уэнлок все вопил – ну чисто иерихонская труба, пока не появился ланкастерец герцог Сомерсет и не раскроил ему череп секирой. Но дело уже было сделано. Полки Алой Розы смешались, у них начисто пропал боевой дух, и мы истребляли их, как кроликов во время облавы. Бойня шла на лугу, у переправы через ручей, и парни не дадут мне соврать – вода в нем скоро стала красной как кровь.

Пали многие военачальники Алой Розы. Я сам видел тела молодого Бофорта, храброго Сомерсета, Сент-Джонса. Видел я и плененного принца Уэльского, когда его, со связанными руками, вели в палатку короля. Молодой Ланкастер держался молодцом. Он храбро бился во время боя и, если бы не всеобщая паника в стане Ланкастеров, не позволил бы схватить себя.

Рослый светловолосый ратник с живыми синими глазами и соломенной щетиной на лице горячо поддержал Освальда:

– Пусть меня повесят, если это неправда. Я видел, как бился этот парень, и скажу, что он умеет-таки держать свой топор. Да и после битвы он вел себя как потомок королей. Когда его привели в палатку короля Эдуарда, там шел пир и все уже были пьяны. Он же стоял со связанными руками, глядя на них, как рыцарь на перепившихся бродяг, и отвечал смело и с достоинством. Одно слово – настоящий принц. Говорят, это привело короля Эдуарда в ярость, и он ударил молодого Ланкастера по лицу железной перчаткой. И тогда все набросились на него, а герцог Глостер выхватил длинный кинжал и дважды всадил его в принца.

– Что ты мелешь, Гарольд! – вмешался капитан Брук. – Это не Глостер, а герцог Кларенс схватил его сзади за волосы, запрокинул голову и перерезал горло. Мне это в точности известно от парня, который прислуживал им за столом.

– Врет твой парень, – хладнокровно заметил красивый темноглазый воин в щегольски наброшенном на кирасу оранжевом плаще. – Эдуарда Ланкастера убил вовсе не Кларенс, а сам король. И ударил он его не перчаткой, а мечом в лицо.

Они заспорили. Филип озабоченно взглянул на Анну и увидел, что она побледнела, а рука ее нервно нащупывает застежку ворота.

– Эй, довольно вам! – прикрикнул он.

Солдаты притихли, недоуменно глядя на барона.

Анна поднялась:

– Надеюсь, вы не осудите меня, если я на некоторое время оставлю вас.

– Но, миледи! – Светловолосый великан Гарольд стукнул кулаком по стволу дерева, на котором сидел. – Разве вам не интересно? Столько событий! Обезумевшая от горя Маргарита Анжуйская прокляла братьев Йорков, а потом ее, пленную, отвезли в столицу. А пока мы бились на западе, на Лондон нахлынули из Кента отряды ланкастерцев, и лондонцы, вообразите, отстояли город. Когда же войско вернулось, король Генрих VI был найден мертвым в одной из башен Тауэра, и по этому поводу ходит множество слухов…

Анна молча отвернулась. Филип вспылил:

– Ты окончательно спятил, Гарольд! Или ты забыл, что подобные вещи не годятся для женских ушей?

Анна, не оглядываясь, пошла в лес. Здесь было тихо и царил нежный зеленоватый полумрак. Вокруг шумели могучие дубы и огромные буки с гладкими светлыми стволами. Их ветви сплетались наверху, образуя своды и арки – подобие храма.

Тропа, по которой направилась Анна, была едва заметна среди разлапистых листьев папоротника, но она вела к крохотной лесной часовне. Анной овладели печаль и раскаяние. Она, пусть недолго, принадлежала к семье Ланкастеров, и ей было горько слышать об их гибели. Она должна помолиться за них, снять гнетущую тяжесть.

Анна вернулась, когда солнце начало клониться к закату. Навстречу ей спешил Оливер.

– Миледи, хозяин уже стал беспокоиться. Да и я начал волноваться.

Анна мягко улыбнулась ему. Ее улыбка была чистой и просветленной. Зеленые глаза стали прозрачными, как вода в лесном озере. Она показалась Оливеру такой прекрасной, что у него перехватило дыхание. Нежным, почти материнским движением она убрала упавшие ему на глаза волосы. Потом крепко взяла за локоть изувеченной руки:

– Идем, Оливер.

Когда они вышли на поляну, вокруг маленькой лесной хижины шел пир горой. Пылал костер, на вертеле жарилась свиная туша, и раскрасневшиеся от жара ратники хлопотали вокруг нее. Многие были заметно навеселе. Наверное, эти вековечные заросли никогда еще не видели столько шума и суеты.

Анна заметила захмелевшего угольщика, заплетающимся языком он пытался что-то втолковать хохочущему Освальду Бруку. Маленький Лукас вертелся среди ратников, глядя сияющими глазами на их мужественные разгоряченные лица, ловя их соленые шутки, ощупывая их трофеи и радостно вскидываясь, как молодой жеребенок, когда кто-нибудь из воинов трепал его по вихрастой макушке. Даже нелюдимую Мэдж вытащили из дома, и кто-то налил ей чару вина.

Когда Анна с Оливером показались из леса, все разом загалдели, поднимая разнокалиберные чарки за здоровье новой хозяйки Гнезда Орла. Анна улыбнулась, хотела пройти к Филипу, но вдруг поднялась возня, раздались крики:

– Подарок! Свадебный подарок леди Майсгрейв от нейуортцев!

Вперед с важным видом выступил Освальд Брук, протягивая ей с поклоном какой-то сверток:

– Примите от нас этот наряд, благородная госпожа. Мы везли его из-под самого Глостера, ибо не годится жене барона Майсгрейва явиться в Нейуорт, словно простой крестьянке.

Анна была и возмущена, и тронута одновременно. Она видела, как усмехнулся и повел головой Филип. Поблагодарив ратников, она приняла сверток и направилась в дом.

Оказавшееся в свертке платье наверняка принадлежало какой-то даме из стана ланкастерцев. Оно еще хранило чужие запахи, а длинный шлейф местами поистрепался. И все же Анна надела его, чтобы не огорчить воинов. Платье было из богатого сиреневого бархата, а его широкие рукава оторочены едва ли не до локтей мехом лисицы. Тем не менее оно пришлось впору.

Она разделила волосы, заплела их в две толстые косы и уложила полукружьями вокруг ушей, как учила ее Дебора. Мягкий бархат ниспадал крупными складками, и Анна подумала, как приятно вновь почувствовать себя нарядной и привлекательной. Когда же она появилась в дверном проеме и ратники невольно примолкли, восхищенно глядя на нее, она почувствовала себя совсем счастливой.

Рассмеявшись, она изящно подхватила длинный шлейф и плавно опустилась в низком реверансе. Поляна взорвалась восторженными возгласами:

– Ай да леди Майсгрейв! Многие лета красавице-госпоже и ее храброму супругу!

Анна чуть повернула голову и взглянула туда, где был Филип. Он сидел, облокотясь о шершавый ствол дуба, придерживая лежащие рядом костыли. Филип неотрывно смотрел на нее. Но, как и когда-то давно, еще в Бордо, свое восхищение он выразил тем, что лишь едва заметно прищелкнул пальцами.

В тот вечер было выпито немало. Анна слегка опьянела, разрумянилась, без устали смеялась. Солдаты не переставали восторгаться, глядя, как она красиво ест, беря мясо самыми кончиками пальцев. Кто-то заиграл на свирели, и Ан на встрепенулась.

– Ах, боже мой… Оливер, Оливер, да ведь это же «Пьяный монах»!

И она пропела:

 
Священник под вечер заехал в село.
Отведал перцовой и тминной…
 

Ратники стали допытываться, откуда она знает их песенку, но Анна лишь отшучивалась.

Снова зазвучала свирель, и черноглазый ратник в оранжевом плаще склонился к Анне, изящно протягивая руку и обращаясь к Майсгрейву:

– Вы позволите, сэр, пригласить баронессу на танец?

У него был плутовской взгляд, выгнутые лихой дугой брови. Он нравился Анне. Она была чуть пьяна и счастлива. Они все нравились ей.

Странное это было дело, проделывать куртуазные па под звуки пастушеской свирели, да еще под одобрительные хлопки ратников. Бархатный шлейф шелестя скользил по примятой траве. Солдаты даже посвистывали от удовольствия.

Капитан Освальд сказал во всеуслышание:

– Провалиться мне на этом месте, если я не был круглым дураком, приняв госпожу за простую девку! Ох, простите, леди Анна! Говорю же – дурак я был, и вы сами сказали, что я еще пожалею о том, что был так дерзок с вами. Теперь же вы истинная красавица, какой к лицу блистать при дворе короля Эдуарда. Сэр Филип, его величество не раз просил передать, что ему не терпится видеть вас и леди Майсгрейв у себя в Вестминстере.

Рука Анны дрогнула. Она взволнованно взглянула на Филипа.

– Боюсь, что я и моя супруга не скоро будем иметь возможность являться при дворе. Я думаю, что нам следует отправиться в Нейуорт. Леди Майсгрейв ожидает ребенка, и я хочу, чтобы мой сын родился на своей земле, под кровом Гнезда Орла.

Анна покраснела, а ратники разразились такими воплями, что ей пришлось зажать уши. В лесу, разбуженная шумом, проснулась и жалобно закричала птица.

Они уезжали через день на рассвете. Ночью пролился дождь, и теперь между стволами деревьев лежал туман. Филипа ожидало путешествие в конных носилках, и он посмеивался, что Кумир окончательно решит, что им пренебрегают.

Солдаты седлали коней, забрасывали им на спину чересседельные сумки. Угольщик, сжимая руками голову и пошатываясь, побрел в лес. После двух дней беспрестанных возлияний он чувствовал себя совсем скверно и не понимал, как эти люди, пившие еще больше, могут оставаться такими бодрыми.

Маленький Лукас вертелся здесь же, заглядывая ратникам в лица.

– Когда я вырасту, я тоже стану воином. Можно я приеду тогда к вам в Гнездо Орла?

Освальд Брук засмеялся, потрепав мальчишку по голове.

– Если найдешь дорогу – приезжай!

Анна стояла рядом со смирной гнедой лошадью, на которой ей предстояло проделать весь путь, и кормила ее с ладони овсом. Она была все в том же сиреневом платье, на плечах ее лежала темная пелерина с капюшоном.

Оглянувшись, она увидела в дверях Мэдж и, улыбнувшись, направилась к ней.

– Вот, – протянула она ей руку ладонью вверх. – Теперь я ничего не боюсь. Скажи, что меня ждет?

Женщина коротко взглянула на ладонь, держа ее в своих кривых, словно болотные коряги, руках.

– Ты недавно потеряла близких.

Анна вздрогнула и едва не отшатнулась. Но сдержала себя.

– Не говори мне о прошлом. Скажи, что впереди.

– Я вижу троих детей. Тебе суждено не одно замужество. Но ты будешь всю жизнь любить лишь одного человека.

Глаза Анны просияли, и она согласно кивнула.

Мэдж между тем недовольно хмурилась.

– Это ясная и длинная линия. Но что-то тут есть, чего я еще не могу понять.

Анна засмеялась:

– Ну, Мэдж, на сельской ярмарке за такое гадание ты не заработала бы ни фартинга.

Но женщина словно не слышала ее, удивленно и озадаченно разглядывая линии на руке Анны. Потом ее светлые глаза расширились, и она выдохнула:

– Тебе суждено стать королевой!

Анна перестала улыбаться.

– Да-да, – повторила Мэдж. – Мне еще никогда не доводилось видеть столь странной линии судьбы. Но то, что ты станешь королевой, – это несомненно.

Анна выдернула руку:

– Ну уж нет! Я не зря сказала о ярмарках. Только там шарлатаны зарабатывают медяки, предсказывая сельским дурням, что они сделаются королями, герцогами и даже султанами. Зачем ты это сказала? Кем-кем, а уж королевой мне не бывать никогда.

Она повернулась и пошла прочь. Мэдж видела, как однорукий оруженосец рыцаря, потеснив ратника в оранжевом плаще, помог Анне сесть в седло, и она тотчас, наклонившись к носилкам, заговорила с мужем. Потом звонко засмеялась.

Отряд тронулся, копыта глухо ударили в мокрую землю. Так и не оглянувшись больше, Анна исчезла в тумане. Следом потянулись ратники, один за другим скрываясь среди листвы. Некоторое время еще слышался шум кавалькады, потом стало совсем тихо. Где-то подала голос кукушка. Расстроенный Лукас утешался тем, что вгонял и вгонял в землю подаренный кем-то из ратников нож.

Мэдж еще долго стояла без движения. Ее светлые глаза, казалось, смотрели в непостижимое. Наконец она негромко произнесла:

– Нет, я не могла ошибиться. Я вижу ее в короне!