Текст книги "Сила эмпатии: как развить свои интуитивные таланты"

Глава 4. Сострадание: «подкладка» души эмпата

Среди нас нет мира, потому что мы забыли, что принадлежим друг другу.

Мать Тереза

Вы уже получили представление о широком диапазоне необыкновенных талантов, которыми все мы наделены, дабы поддерживать отношения: как о тонких, экстрасенсорных эмпатических способностях, так и о телесной одаренности – нашего физического подключения к эмпатии.

Возможно, развивать и использовать эти дарования важнее всего потому, что они быстро и прямо ведут нас к состраданию, к желанию облегчать чужие страдания. Если и есть в этом мире что-то по-настоящему нужное, так это сострадание. И есть ли в нашем стремительно развивающемся, ориентированном на успех мире что-то, столь же мало вознаграждаемое?

Хотя все мы подключены к эмпатии, не все эмпаты сострадательны и настроены действовать в соответствии со своими эмпатическими переживаниями. И если «зеленый» эмпат может получать значимые сигналы и впечатления, не стремясь кого-то приободрять такими энергетическими посылами, то для зрелого эмпата такие сигналы всегда оборачиваются состраданием. В этой главе мы как раз и поговорим о прирожденном эмпате, который способен ощущать, а что же на самом деле происходит снаружи. И душа эмпата обречена на следующий решающий шаг: пользуясь той эмпатической информацией, которая поступает к нему, так естественно стремиться изменить что-то вокруг.

Одна буддийская притча заканчивается такой моралью: «Истина, благотворение и сострадание спасут мир» [26].

Кризис сострадания очевиден

Представьте себе, как мир – или хотя бы малая часть его – выглядел бы без сострадания, этой высшей цели эмпатии.

Одному моему клиенту, Аарону, этого даже и представлять не пришлось: он через это прошел. На него вдруг снизошло тревожное откровение. Он понял, что утратил контакт с той сострадательной личностью, которой когда-то являлся. И тогда он пришел ко мне с просьбой помочь ему отыскать эту запропастившуюся личность.

«В детстве я был самым чувствительным ребенком в округе, – рассказывал он. – Именно я вечно притаскивал домой бездомных больных кошек и раненых птичек, нянчился с ними, пока не вылечу. Всегда ощущал, когда мама огорчена и ее нужно развеселить. Я даже предчувствовал перемену погоды и говорил об этом папе, фермеру, и он мог подготовиться. Он называл меня „мой живой барометр“».

Аарон умолк, чуть не плача. «Но в какой-то момент я решил, что двигаться вперед куда важнее. Что просто оставаться самим собой недостаточно. Что безопаснее отстраниться – даже от себя».

Помолчав еще, он добавил: «Как ты думаешь, я когда-нибудь смогу снова научиться сострадать?»

Такие достоинства, лежащие в основе эмпатии, как сострадание, доброта, заботливость, встречаются все реже. Эти «мышцы чувствования», которые придают силу нашей человечности, атрофируются, оставляя после себя мучительное чувство пустоты, что Аарон и распознал в себе самом. Западный мир переживает эпидемию одиночества, депрессии и тревожности. Недавний опрос, проведенный Университетом Аризоны и Университетом Дьюка, включающий данные общего социологического опроса (GSS), показал, что число американцев, заявляющих, что им не с кем обсуждать важные вопросы, с 1985 по 2004 год утроилось. 25 % всех американцев считают, что им не с кем поделиться проблемой [27]. Такие перемены (а некоторые могут назвать это попросту ослаблением) в общественной взаимопомощи служат одной из причин, из-за которых, по мнению многих ученых, стресс так пагубно влияет на наше здоровье.

Как продемонстрировали психологи Эд Динер и Мартин Зелигман, те, кто охотно поддерживает социальные взаимоотношения, живут дольше, быстрее выздоравливают, счастье у них ярче и больше, а жизнь более содержательна и целенаправленна. И, согласно широкомасштабному исследованию, люди, лишенные взаимодействия, более подвержены болезням, живут меньше, чем даже традиционные группы с чрезмерно рискованным поведением: курением, гипертонией, ожирением и гиподинамией. Несмотря на то, что мы были бы здоровее и счастливее, если бы теснее общались – используя при этом свои эмпатические способности и действуя в соответствии с ними, – мы этого не делаем. И страдаем из-за этого.

Ситуация настолько чрезвычайна, что Дуглас Лабир, специалист по бизнес-психологии и директор «Центра прогрессивного развития», даже придумал термин «синдром дефицита эмпатии», или СДЭ. Хотя этого термина вы не найдете в руководствах по психиатрической диагностике, Лабир вместе с другими специалистами считает, что эта проблема действительно существует и относится ко всей европейской культуре. Как он отмечает, возможно, вся культура целиком поражена этой ментальной патологией. И поскольку она становится нормой, выявить ее все труднее.

По мнению Лабира, СДЭ выражается в нашей неспособности выйти за пределы собственного «Я» и настроиться на чужие переживания, особенно тех, кто отличается от нас чувствами и верой. В этом основной источник личных конфликтов, распада интимных отношений и таких враждебных установок, как предрассудки и дискриминация между группами людей.

Лабир считает именно СДЭ причиной проявления эгоизма у супружеских пар, когда, например, один супруг не помогает другому, потому что «нуждается» в «свободном времени». В Америке эпидемия СДЭ проявляется в дискриминации ислама и предположении, что каждый мусульманин – это потенциальный террорист. Но Лабир наблюдает «разгул» СДЭ, проявляющийся в войне между группами, кланами и обществами с разной верой и убеждениями, не только в США, но и во всем мире.

Отчего же возникает СДЭ? По мнению Лабира, от нашей индивидуальной и коллективной неспособности сопереживать другим, чтобы получить представление об этих других через призму их установок.

Как вы уже узнали из предыдущей главы, эмпатия заложена в нас с рождения, но вот развивать и применять ли ее, уже зависит от нас [28]. Того факта, что эмпатия – и сострадание – улучшает здоровье, должно быть достаточно, чтобы сагитировать нас на развитие этих навыков. Далай-лама не без лукавства утверждает: «Если мы примемся вещать: „О, практикуйте сострадание, это благое дело, вы обретете святость“, нас никто не станет слушать. А вот если мы объясним: „Добросердечие реально снижает кровяное давление, уменьшает тревожность и стресс и улучшает здоровье“, люди прислушаются» [29]. Но я убеждена, что настоящая мотивация для развития эмпатии и ее поведенческого результата – сострадания – не должна быть столь утилитарной или упрощенной, вроде «это для нас хорошо». Сострадательная эмпатия должна быть целью в силу заложенной в нее доброты.

По сути, сострадание – духовное качество. Это основа большинства религиозных и духовных учений. И хоть для нашего здоровья и отношений оно тоже может быть полезно, сострадание лежит в основе и нашего духовного наследия.

Призыв к сострадательной эмпатии в религиозных традициях разных народов

Сострадание возникает, когда эмпат действует альтруистически, облегчая страдания другого просто потому, что это правильно. Как и должно быть, почти в каждой религии сострадание считается одной из величайших добродетелей, которую мы призваны культивировать и проявлять.

В иудаизме одно из имен Бога – Отец Сострадания. Он постоянно проявляет желание облегчить страдание или проявить милосердие. В переводе с древнееврейского «сострадательный» – rahmana, что обозначает также «ниспосланное слово Божье». Следовать этому слову – значит быть сочувствующим и любящим. Вот какой мыслью делится с нами рабби Гиллель Старший, один из великих раввинов первого столетия: «Того, что ненавистно тебе, не делай другому. – В этом вся Тора. Остальное – комментарии» [30].

В христианстве сущность сострадания, связанного с отношениями, воплощает Иисус, принимая на себя все язвы человечества, чтобы они могли быть исцелены. Его преданность состраданию, самоотверженности, бескорыстию бесспорна. Хотя многие христианские секты не придерживаются сущности его учения и не живут по его заветам доброты, самому Иисусу было ясно, что сострадательная эмпатия должна быть основной линией и светского, и религиозного поведения.

Ярким примером глубокой веры Иисуса в сострадание может служить его притча о Добром Самаритянине, изложенная в Евангелии от Луки (10:25–37). Как говорил Иисус, некий самаритянин едет по дороге. Этот нееврей принадлежит к секте, которую евреи презирают и всячески порочат. Несмотря на то, что они считают его нечистым и презренным, самаритянин помогает путнику (вполне возможно, как раз еврею), которого разбойники избили, ограбили и бросили умирать у дороги. До того мимо него безучастно прошли священник и левит, праведные люди, «обязанные» поступать правильно. Иисус подчеркивает, что «путь на небеса» открыт для тех, кто действует, как самаритянин, который решился проявить милосердие к ближнему, не думая о награде.

У мусульман сострадание – одно из самых важных качеств, к которому человек должен стремиться. Священные книги мусульман призывают не только заботиться о ком-то конкретном, но и быть неравнодушным, отзываться на нужды пленников, вдов, сирот и бедняков. Заглядывая в себя, мы видим, что и нам довелось побывать в шкуре каждого из этих людей; каждому из нас в жизни порой случалось чувствовать себя оказавшимся в западне, растерявшимся и обездоленным. В месяце Рамадан мусульмане держат пост еще и для того, чтобы лучше прочувствовать голодные спазмы тех, кому нечего есть, стать более чувствительными к чужим трудностям и сострадательными к тем, кто оказался в бедности [31].

В буддизме сострадание также является одним из центральных принципов. Будда сказал: «Сострадание – это то, что заставляет сердце доброго откликаться на боль других. Оно сокрушает и разрушает страдание других; потому и называется со-страданием» [32].

И как сказал Далай-лама: «Если хочешь, чтобы другие были счастливы, сострадай. Если сам хочешь быть счастливым, сострадай».

В буддизме это стремление к сердечной доброте, к милосердию на практике распространяется на все живые существа, а не только на людей. Каков ключ к достижению наивысшего уровня всего, к состраданию? По словам бхикху (достопочтенного) Бодхи (буддийского монаха родом из Америки), он состоит в умении входить в субъективное состояние других людей, чтобы во всем разделить их чувства и внутреннее пространство [33]. Иными словами, следует проявлять эмпатию такой силы, чтобы просто становиться этими другими людьми.

Этот буддийский идеал напоминает мне золотое правило Иисуса. Возлюби ближнего своего, как самого себя. Ближний – это именно другой. И как тогда мы можем не любить другого, коль скоро мы сами и есть этот другой?

В индуизме сострадание имеет собственное наименование – дайя (daya) – и является одной из трех основных добродетелей. Еще в Ведах, древнейших индуистских священных книгах, писалось, что недостойно причинять страдания другим и очень важно воздерживаться от причинения вреда.

Мы могли бы исследовать множество религий по всему миру, но вряд ли нашли бы такую, в которой не подчеркиваются необходимость и красота сострадания.

На что похож опыт сострадательной эмпатии?

Если и эмпатия, и сострадание так важны, возникает вопрос: а на что же похожи эти качества, особенно проявляемые вместе? Как распознать их присутствие? Самая короткая формула звучит так: эмпатия подвигает нас к состраданию.

Чтобы начать поступать «правильно», нужно первым делом просто почувствовать, что происходит в другом существе (или предмете), или понять ситуацию, возникшую вне тебя. Порой весь опыт остается внутренним: мы вынуждены сопереживать самим себе. Например, когда мы работаем со своим внутренним ребенком, чтобы восстановиться после насилия, или решаем личностную или поведенческую проблему, именно самоэмпатия милосердно открывает двери пониманию, переменам и исцелению.

Понять другого означает прочувствовать, что этот другой испытывает, через что проходит. То есть «войти» в его субъективное переживание, оставив в стороне идеи и верования, которые мы могли бы спроецировать на него или на его ситуацию.

Например, вы сопереживаете другому, когда перестаете думать о собственной реакции на его боль и полностью отдаетесь заботе о нем. Вы сопереживаете сострадательно, когда ощущаете его радость от успеха, а не задумываетесь, почему же вы не столь успешны. Точно так же вы сопереживаете, и когда разделяете удовлетворенность друга хорошо выполненной работой или гордость за его смелое решение. Ваша способность поступать так говорит другому, что он может доверять вам, что вы способны по-настоящему считаться с его потребностями, а не просто проецировать на него собственные убеждения. Когда вы в состоянии полностью чувствовать другого человека или существо, то можете ощущать, что им нужно в действительности, а не по вашему мнению. (Во второй части мы обсудим подробнее, как это действует на практике.)

Очень легко думать, будто мы поступаем сочувственно, тогда как на самом деле мы всего лишь реализуем собственные убеждения. В качестве примера расскажу о своем клиенте, которого назову Максом.

У Макса трое сыновей. Ко мне он пришел потому, что расстроился из-за среднего сына (назовем его Джимми). Жена Макса – мать мальчиков – умерла несколько лет назад. Хотя отношения с Джимми всегда оставляли желать лучшего, с тех пор как умерла мать, даже та малость, которая их связывала, сошла на нет. Фактически, Макс был готов выгнать пятнадцатилетнего Джимми из дома.

«Он меня совершенно ни во что не ставит, – причитал встревоженный отец. – Никогда не делает домашнее задание, где-то шляется и постоянно грубит мне».

Я спросила Макса, пытался ли он понять, что происходит у сына внутри, а не только наблюдать издалека. Макс даже не сообразил, о чем я говорю.

«Это его задача слушать и понимать меня, – прорычал он. – В конце концов, я лучше знаю, что ему нужно».

Макс искренне полагал, будто делает для сына лучше, повышая на него голос и пытаясь приучить к порядку и дисциплине с помощью «комендантского часа», наказаний и ограничений. Проблема заключалась в том, что он гораздо больше сопереживал не сыну, а своим личным трудностям с ним.

Будучи средним ребенком, Джимми после смерти матери остался без пригляда. Макс мог говорить со старшим сыном и обниматься с младшим, но представления не имел, как сблизиться с Джимми. И потому поступил, как ему было удобно: предположил, что тот и сам разберется, как ему справиться с маминой смертью.

Ситуацию осложняло наличие у Джимми синдрома дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Его чрезмерная, суматошная подвижность и импульсивность раздражали уравновешенного, степенного отца, считавшего, что Джимми намеренно ведет себя вызывающе, тогда как в мальчике просто проявлялся СДВГ. Макс не только оказался не в состоянии проявить эмпатию в отношении сына, но даже не нашел достаточно времени по-настоящему понаблюдать за ним и выяснить его потребности.

Мне понадобилось несколько сеансов, чтобы объяснить Максу поведение Джимми. На одном из них Макс спросил: «Почему это я должен видеть ситуацию с точки зрения сына? С чего это он и его ощущения так же важны, как я и мои?» Способность Макса к эмпатии была крайне низка, но было ясно, что сына он действительно любит. В конце концов, Макс все-таки понял, что Джимми с его особыми потребностями попросту плохо подготовлен к жизни. Он увидел, что сын не столько неблагополучен, сколько растерян и обездолен.

Постепенно Макс начал сопереживать сыну. Научился пользоваться фразами типа «Я понимаю, что ты имеешь в виду» или «Пожалуйста, помоги мне понять, почему это так важно для тебя». Когда Макс впервые ощутил те чувства, которые испытывал Джимми, потеряв мать, и именно так, как он их испытывал, то был потрясен, обнаружив, что одна из причин его разобщенности с Джимми как раз в том, что он полностью передоверил его воспитание жене. Макс пообещал проводить больше времени наедине с сыном и начал это делать.

Затем настало время следующего шага: Макс привлек психолога, который должен был помочь Джимми с его неутешной скорбью, а также с СДВГ. И наконец, Макс нанял сыну репетитора, чтобы тот помог Джимми с учебой.

Придя ко мне впервые, Макс упрямо называл себя участливым человеком. И считал, что делает все необходимое, дабы помочь сыну. Проблема была лишь в том, что Джимми он не сопереживал. Поняв, как ощущать истинные потребности Джимми, Макс прорвался через барьер сочувствия и сделал то, что было действительно необходимо для благополучия Джимми.

Как показывает эта история, сострадательная эмпатия требует больше, чем просто намерение любить другого человека. Все начинается и заканчивается эмпатией. Нам необходимо понимать происходящее не только со своей точки зрения, но и с чужой. Лишь по достижении этой первоначальной цели мы сможем расширить свой ум и сердце и приступить к решению проблем.

Сострадательная эмпатия по отношению к самому себе

Как я уже говорила, бывают случаи, когда нам приходится предложить ту же оливковую ветвь самим себе. У большинства из нас есть недолеченные «внутренние дети» или даже раненые «внутренние взрослые», то есть те части нас, которых обидели и оставили страдать. Запутавшиеся в паутине событий прошлого, эти аспекты наших «Я», по сути, остаются заложниками старых страданий. На нас также могут влиять личности наших прошлых жизней, так и не оправившиеся от какой-то своей трагедии. Возможно, нам даже придется сопереживать какой-то части своих нынешних «Я», сталкивающейся с проблемами отношений, работы или здоровья. Как мы все знаем, тяжелые переживания в прошлом или настоящем могут привести к наркомании, самоповреждениям, низкой самооценке, финансовым затруднениям, тревожным расстройствам и другим бесчисленным проблемам.

Большинство из нас научилось скрывать свою боль и делать вид, словно мы вовсе не страдаем и нам не больно. Мы прячем свое израненное «Я» и горькие чувства в раковину. С течением времени раненый кусочек нашего «Я» чувствует себя все более испуганным, сердитым, обиженным или пристыженным. Между тем остальная часть нашей личности продолжает развиваться, пока мы не забываем о том жалком кусочке, который так и остался кровоточить в одиночестве и забвении.

Я работала со многими клиентами, потратившими годы на лечение, пытаясь сломать барьеры вокруг раненых частей своего «Я». Многие удивляются, почему так редко улучшается их повседневная жизнь, почему с ними по-прежнему все плохо обращаются и почему они по-прежнему не считают себя достойными любви, хорошего здоровья или обеспеченности. Ответ прост: они работают только над своим «сегодняшним» «Я», а не сопереживают своим раненым «вчерашним» или «сегодняшним». Они также забывают, что могут дотянуться и до будущего «Я», которое эмпатически позаботилось бы о вчерашнем и сегодняшнем.

Намерен ли испуганный внутренний ребенок покинуть свое укрытие только потому, что этого хочет взрослое «Я»? Разве всерьез обидевшийся внутренний мальчик намерен доверять людям только потому, что его взрослое «Я» считает, что он должен? Ключом к самоисцелению является сопереживание тем частям себя, которые увязли в страданиях и драме.

Сумев отождествить себя с нашим растерянным и одиноким внутренним «Я», мы сразу же обретаем его доверие. Мы сообщаем ему, что чувствуем его боль и заботимся о ней. Сопереживая ему, мы показываем, что оно не одиноко и что кто-то – наше взрослое «Я» – понимает, почему оно чувствует именно это. Только проявив эмпатию к этому запертому «Я», мы сможем выманить его из добровольной тюрьмы.

Конечно, мы не достигнем эмпатии, позволив раненому «Я» взять под контроль нашу жизнь. Вы ведь не позволили бы взбешенному трехлетнему ребенку носиться вокруг дома с ножом или пистолетом, не так ли? К сожалению, именно это часто и происходит, вероятно, являясь одной из причин нарциссического, пограничного, оскорбительного и другого неадекватного поведения. Эмпатия может начать процесс самоисцеления, но завершиться он должен сострадательным поступком. Таким поступком будет научить своего внутреннего трехлетнего ребенка, как себя вести, а не возлагать на него ответственность за нашу нынешнюю жизнь. Сострадательным поступком будет обеспечить раненым, еще только выздоравливающим внутренним детям дисциплину, поддержку и порядок, а не позволять им задавать тон и причинять боль другим людям просто потому, что больно им. Сочувственное поведение – это, прежде всего, поведение ответственное.

Чем не является сострадательная эмпатия

Иногда, чтобы понять, что то или иное собой представляет, нужно выяснить, чем оно не является. Эта книга полностью посвящена углубленному изучению сострадания или его отсутствия, но я считаю, что лучше сразу выяснить, чем эмпатия, в целом, не является.

Сострадательная эмпатия – это чувствование, осмысление и внимание. Это сближающее общение, взаимодействие и понимание. Кроме того, это действие, участие и стремление изменить ситуацию. Но это не:

• сочувствие/запутанность;

• персонализация;

• воображение;

• жалость;

• эмоциональное заражение;

• гипероптимизм;

• душевное расстройство;

• сочувствие/запутанность.

Я думаю, наиболее принципиальным отличием является то, что эмпатия это не сочувствие. Для тех, кто хочет углубиться в эту тему, в Приложении 1 я привела более подробное объяснение. Там же вы найдете и более обстоятельный анализ остальных пунктов перечня, которые могут маскироваться под эмпатию.

Проявляя эмпатию, мы ощущаем мысли, эмоции и непосредственные переживания другого существа, предмета или части себя. Мы входим в субъективную реальность другого, а не просто наблюдаем его переживания через призму нашей собственной, так называемой объективной реальности. Одновременно мы можем продолжать ощущать и собственную реальность. Мы не теряем себя, не забываем о собственных чувствах, эмоциях или потребностях только потому, что проникаемся кем-то еще. А проявляя сочувствие, мы, наоборот, так глубоко вживаемся в реальность другого, что фактически принимаем ее на себя. В результате теряем связь с собой. Чужая реальность замещает нашу собственную. Мы становимся второстепенными фигурами, в то время как первичным становится то или тот, чему или кому мы сочувствуем: человек, ситуация или существо. Мы можем даже принимать на себя чужую болезнь или состояние.

Например, у меня в детстве была аллергия чуть ли не на дюжину разных вещей. Когда мне было немногим больше двадцати, я стала ходить к психологу. И она предположила, что я просто-напросто «забрала» аллергии у своих родственников. Она провела со мной медитацию, в которой я «вернула» аллергии их «законным» владельцам. В течение нескольких недель члены моей семьи снова начали жаловаться на свои прежние аллергии. А я? С тех пор страдаю только от сенной лихорадки.

Еще один распространенный пример: внезапное исчезновение вашей собственной реальности и столь же мгновенное появление чужой. Как часто с вами случалось нечто подобное?

• У вас отличное настроение и вы идете выпить кофе с подругой. Она раздражена. Через несколько минут раздражены уже вы, а она улыбается.

• Вы обсуждаете с любимым вопрос, который для себя уже уяснили. Любимый с вами не соглашается и бесится, потому что вы не уступаете. Он «подкалывает» вас, пока вы, наконец, не взрываетесь. И уходит довольный. Своей бурной реакцией вы помогли ему сбросить досаду и злость, взяв их на себя.

• Вы делаете заказ в ресторане, а ваш спутник (спутница) уже целую вечность не может ничего выбрать. Такое впечатление, что он (она) изобретает новое блюдо. Вы ощущаете страх и разочарование официанта и обнаруживаете, что вас трясет от ужаса. Вы боитесь подойти к другим клиентам. Вы слишком отождествили себя с официантом.

Сочувствие приводит к противоположным результатам. Вместо того чтобы ограничиться восприятием чужой реальности и созданием отношений, мы делаем лишний шаг. Берем на себя чужие затруднения, переживая их сами. В результате душим себя, ничем не помогая другому, который должен решить свою проблему сам.

Как уже стало понятно, тот факт, что мы можем впитывать энергию других людей, ставит перед нами новые сложные вопросы. Что мы должны делать, когда болеем? Следует ли нам лечить болезнь или «отдавать ее» кому-то, как это было с аллергиями моих родственников? Ощутив беду другого человека, следует ли нам брать его проблемы на себя или лучше отойти в сторонку и подождать, пока он разберется с ними сам? И это лишь некоторые вопросы, которые навлекает на себя человек, проявляющий сочувствие и которые можно обозначить одним словом: «запутанность» – состояние настолько полной переплетенности с чужими жизнями, что трудно сказать, где заканчиваетесь вы и начинается кто-то другой.

Персонализация

Персонализация – это замещение сопереживания своими собственными чувствами, потребностями, проблемами и реакциями. Тем не менее, мы считаем, что способны понять реальность другого человека, хотя на самом деле пользуемся его страданиями как предлогом, чтобы поговорить об аналогичных проблемах, пережитых нами. Разумеется, эмпатия часто предполагает обмен переживаниями как способ успокоить или утешить другого. При персонализации же мы «сопереживаем», но лишь для того, чтобы сосредоточиться на себе, игнорируя при этом другого.

Мы даже можем по-прежнему обнимать другого, проявлять заботу или понимание. Но по-настоящему понимать, что переживает другой, мы не можем, а другой не верит, что мы действительно «улавливаем» его.

Я часто сталкивалась с такой ситуацией. Например, я рассказываю о смерти близкого человека, и рядом всхлипывает самовлюбленный «нарцисс», но у меня нет ощущения, что человек воспринимает или «улавливает» меня. Чувства совершенно иные. Скорее, человек хочет через мою личную боль подключиться к резервуару собственных бедствий. Возможно, он ведет себя так для того, чтобы либо произвести впечатление на меня, либо сосредоточить общее внимание на себе.

Иногда вдруг обнаруживается, что, персонализируя чужую боль, мы оказываемся не в состоянии справиться с собственными переживаниями.

Помню, как однажды я услышала печаль подруги: у нее только что случился выкидыш. Я расплакалась, но на самом деле вовсе не из сочувствия. Беда подруги раздразнила мое собственное горе, когда месяцем ранее у меня тоже случился выкидыш. Я сознательно притворилась, что сочувствую ей, но позже принялась медленно упиваться собственным, прежде скрытым горем. Увидев ее в следующий раз, я уже смогла осознанно разделить страдания подруги, а не использовать ее для своей эмоциональной настройки. Оглядываясь назад, я жалею, что не рассказала ей, как сильно ее беда ударила по слишком болезненной и для меня теме и что я проявила бы больше дружбы, если бы позвонила ей позже, после того, как освобожусь от собственных переживаний.

Воображение

Некоторые путают сострадательную эмпатию с воображением, потому что хотят заботиться, но просто не могут. Мы можем притвориться понимающими и сочувствующими, например, вместе с кем-то плакать, вздыхать над чужим страданием или торжествующе смеяться, но все это будет неискренняя, смоделированная эмпатия. Конечно, представляя себе, что переживает другой, мы, в конечном счете, сможем установить с ним связь. Однако, если «дорасти» до истинного понимания так и не получится, мы рискуем своей порядочностью. Ведь мы вводим другого в заблуждение. Он может начать надеяться на наше истинное понимание своих проблем и ожидать поддержки, а потом удивляться, почему мы продолжаем вести себя так, словно ничего не случилось.

Как-то работала я с супружеской парой, пребывавшей на грани развода. Она упорно обвиняла его в нечуткости, хотя он казался добрым, участливым и заботливым. Он кивал, когда она сообщала о чем-то для нее важном, держал за руку, когда она огорчалась. Тем не менее жена настаивала, что эта его заботливость неискренняя.

В конце концов муж признался, что представления не имеет об эмоциях жены. «Я вырос в семье, где чувства не допускались, – рассказывал он. – И мне всегда казалось, что в свою роль я вжился хорошо».

Поведение мужа играло ему на руку в мимолетных отношениях, например с коллегами по работе или в тренажерном зале. В том мире все считали его отзывчивым и внимательным. Но жена чувствовала, что он не близок, не связан с нею. Чтобы научиться сочувственно откликаться, мужу следовало сначала разблокировать собственные эмоции, а для этого предстояло проделать серьезную психологическую работу.

Жалость

Еще одним заместителем эмпатии служит жалость. Жалея кого-то, мы сочувствуем ему (или сами себе). Этот настрой автоматически ставит того, кого мы жалеем, и лишает его (или ту часть нас самих, которая нуждается в эмпатии) веры в себя. Это также может реально стоить нам сил.

Вспомните, как в последний раз кто-то вас жалел, отправляя вам тягостные вибрации типа «ах ты, бедняжечка». Вместо сочувствия к себе вы, скорее всего, еще больше расстроились из-за своей проблемы, а подумав, что не в состоянии ее решить, распереживались еще сильнее. Хотя мы не несем ответственности за все, что с нами происходит, никогда не оправимся от травмы, если будем и дальше прятаться в тени настроя «ах я, бедняжечка». Мы так и останемся заложниками этой жалости и одновременно превратимся в нравственных иждивенцев, которые считают, что раз они пострадали, то все кругом им должны.

У меня была клиентка, которую в детстве изнасиловали. Ситуация, что и говорить, ужасающая, и я ей глубоко сочувствовала. Однако, проработав с ней несколько месяцев, я начала замечать, что рассказы об изнасиловании у нее с каждым разом обрастают все новыми подробностями. Причем такими, которые в жизни просто физически невозможны. И если к тем событиям, в которых была доля истины, у меня возникала эмпатия, то с фантазиями, не имевшими ничего общего с реальным происшествием, контакт, конечно же, не мог наладиться никоим образом.

В конце концов она разоралась, словно кошка, которой наступили на хвост, возмущаясь, что я ее недостаточно жалею. «Ты и весь мир должны мне за то, что я пережила!» – верещала она.

Через несколько лет она призналась, что приукрашивала свои воспоминания перед всеми врачами и друзьями, чтобы привлечь внимание. Она больше заботилась о том, чтобы ее жалели, чем помогали решить ее реальные проблемы. Основывая взаимоотношения с нею на ложной информации, ее радетели не могли дать ей то, в чем она действительно нуждалась. Фактически, к ней относились как к маленькой девочке, а не как к нормальному взрослому человеку, способному самостоятельно выстраивать свою жизнь. Она же в поисках жалости провела много лет, в результате условия ее жизни ухудшились, а не улучшились. Жалость затуманивает истинные потребности и блокирует исцеляющее воздействие эмпатии.