Текст книги "Жизнь в эпоху перемен. Книга первая"

– Интересно, какая она стала за прошедший год, – думал Иван покачиваясь в коляске, которая иногда встряхивалась на рытвинах или обнажившихся корнях сосен, что обступили с обеих сторон проселочную дорогу по которой извозчик решился ехать: путь по большаку был на двадцать верст длиннее, а весенняя погода позволяла и по проселку доехать быстро не увязая в грязи, время которой еще не наступило.

Часам к шести пополудни, коляска остановилась у ворот отцовского дома и, как всегда, на стук колес и ржание лошади, отец с Фросей вышли из ворот встретить юношу.

XII.

За год отсутствия, ничего в жизненном укладе на усадьбе не изменилось. Отец, внешне, каким был – таким остался. Фрося, будучи младше отца на тридцать лет, находилась лишь на самом пороге женского увядания, и потому сохраняла спокойный нрав: до истеричности сорокалетнего возраста, когда характеры у женщин заметно меняются, ей было еще далеко.

Сразу по приезду, в два дня, Иван обошел все село, навестил сестру, посмотрел на ее подросших детей, зашел на погост, уже без отца и положил букетик полевых цветов на заросшую высокой травой могилу матери и на этом его дела в селе детства закончились.

Возвращаясь из села в усадьбу, он столкнулся с отцом Даши, который в прошлом году грозился спалить усадьбу, если Иван испортит его дочь. Ничего такого, тогда не случилось и сейчас сосед вполне приветливо, поздоровался с Иваном и тут же поделился новостями:

– Дочку–то мою, Дашу, прошлой осенью я выдал замуж в ближайшую деревеньку, где у меня свояк живет. Благодарствую, что вы, Иван Петрович, не испортили девку, а то пришлось бы мыкаться с ней до скончания века. Девки – товар скоропортящийся: в двадцать лет уже перестарком считаются, ну а если порченная, то и вовсе замуж не выдать. Вот я и не стал медлить с Дашкой. Муж ей степенный попался, хозяйство у его отца крепкое, и сам трудяга и без злобы – бить жену не будет и сейчас не обижает.

Дашка, конечно, поплакала поначалу, говорила, что руки на себя наложит, а не пойдет за старого: но какой же он старый, если на десять годков всего –то и старше Дашки? Но теперь успокоилась и к осени должна разродиться. Помнится, что перед венчанием сказала мне, что лучше бы с Иваном, то – есть с вами, барин, согрешила, а потом уехала в город к тётке, чем жить с этим мужем.

Но сгоряча чего не скажешь? Я ведь тоже грозился Петру Фроловичу спалить вашу усадьбу, если Дашка с Ванькой спутается, но слава Богу, все обошлось: и вы честно поступили с моей дочерью и мне в каторжники за поджог идти не пришлось. Такие вот, дела, – закончил мужик разговор о своей дочери и, покачав головой, словно хотел еще что–то добавить, молча пошел к своему дому, что находился в сотне саженей от усадьбы Петра Фроловича.

Известие, о замужестве, девушки, с которой он сдружился прошлым летом, не сильно огорчило Ивана, но вызвало сочувствие к Даше: замуж ее выдали насильно и как живется ей с постылым мужем он не представлял, но образ лохматого и бородатого мужика, который мнет и тискает стройное тело Даши, виданное Иваном в полной наготе, был ему неприятен.

Оказалось, что отец – Петр Фролович, этой весною время зря не терял и через волостного старосту и своего товарища по службе, списался с городским училищем в городе Орше, – что в семидесяти верстах от села, и договорился о дальнейшей учёбе Ивана. Это училище имело при себе четырехлетние курсы подготовки учителей для классов земских и церковно – приходских школ: именно то, что и нужно было Ивану. Теперь, со свидетельством на руках об окончании полного курса земского училища, Иван, без испытаний, может продолжить учебу на учительских курсах при городском училище.

У Ивана были мечты окончить гимназию в Могилеве за два года и после поступить на учебу в университет Московский, но такое обучение требовало денег, которых у отца не было и пришлось согласиться на отцовское предложение.

– Закончишь курсы, поработаешь учителем пару лет, если жив буду и братья твои помогут, поступишь в университет или, как мне сказали, в Вильненский учительский институт – тоже высшее образование заслужишь с правом учительства в гимназиях и городских училищах, – подсказал отец. Но том и порешили, и Иван остался, на лето у отца набираться сил перед новой учёбой.

Два месяца Иван провел у отца в полном безделии. Друзей – приятелей на селе у него не было, девушек по соседству тоже не оказалось, да и кто из мужиков на селе разрешит своей подросшей дочери встречаться с заезжим молодцом, который приехал и уехал, а слава дурная за девушкой на селе останется: иди потом, доказывай, что дочка ходила с этим городским барчуком собирать ромашки на лугу и больше между ними ничего не было.

В погожие дни Иван ходил на реку, сидел на берегу с удочкой и посматривал с обрыва, как ребятишки купались голышом и гоняли по заводи голых девочек, ничуть не стесняясь, своей наготы. Им было по семь – десять лет не больше, стеснительность приходит позже – к двенадцати годам, а в тринадцать лет девочкам и вовсе запрещается, сельским обычаем, находиться наедине со сверстниками: так начинает соблюдаться девичье целомудрие.

Иван с завистью смотрел на купающуюся мелкоту: когда – то и он с друзьями вот так же беззаботно плескался в этих заводях. С той поры минуло десяток лет, он уже взрослый, почти, а все его друзья давно занимаются тяжелым крестьянским трудом, помогая в семье обеспечить пропитание себе, старикам и детям, пока сами не обзаведутся семьями.

Прошло десять лет, но ничего на селе не изменилось в жизни: на реке плещется детвора не старше десяти годков, а все остальные дети трудятся вместе с взрослыми в полях и огородах, на заготовке леса и дров, на сенокосе и в прочих местах, где требуются крестьянские руки.

В ненастные дни Иван валялся на диване в гостиной с книжкой в руках, перечитывая вновь и вновь всю отцовскую библиотеку и свои книги, что привез от тетки Марии. Незаметно, под шум дождя, он засыпал, роняя книгу на пол, и часто ему снились сны, как он встречался с крестьянкой Дашей в прошлом году, или же ему являлась во сне подруга прошлой зимы – Маша, но обе они со смехом уворачивались и исчезали в сонной пелене, когда Иван пытался обнять какую – либо из них. Он просыпался вспоминал сон, потом вспоминал по очереди обеих девушек, каждая из которых могла бы стать его суженной, если бы он был старше возрастом и жил самостоятельной жизнью.

В августе месяце, отец отдал Ивану рекомендательное письмо к своему сотоварищу по армейской службе с просьбой помочь, при необходимости, своему сыну Ивану для устройства на курсы учителей.

– Я с тобой, Ваня, нынче не поеду – учись сам устраивать свою жизнь, тебе уже шестнадцать годков, я в твоем возрасте юнкером был и мой отец, Фрол Фаддеевич, ничуть мне не помогал, – сказал Петр Фролович в назидание сыну. – На почтовых перекладных, ты в два дня доберешься до места, остановишься поначалу в пристанционном гостевом доме, сходишь в училище насчет устройства, а затем переберешься в пансион при училище или к моему приятелю на время.

На этом отцовское напутствие закончилось и сосед, как обычно, отвез Ивана в уезд, оттуда юноша с попутным извозчиком добрался до Орши, переночевал в привокзальных номерах и утром явился к смотрителю училища справиться о зачислении на курсы учителей. Смотритель был на месте и разобрал бумаги Ивана: об окончании училища, метрику о рождении, дворянскую грамоту и письмо отца о согласии на обучение сына на учительских курсах, поскольку Иван, будучи несовершеннолетним, еще не мог самостоятельно принимать такие решения.

Все бумаги оказались в полном порядке, смотритель показался Ивану добродушным и доброжелательным человеком, и юношу без всяких проволочек зачислили в училище и дали направление в пансион, который, как раз накануне и открылся, ожидая учеников: занятия начинались через полторы недели. Участие сослуживца отца не потребовалось, Иван разыскал пансион, определился с местом в комнате на двоих, и через час уже вселился на новое место жительства, принеся свои два чемодана из номеров.

За обучение Ивану платить было не нужно, как дворянину, пансион обошелся в два рубля за месяц, а столоваться комендант пансиона посоветовал поискать в близлежащих домах, где даются домашние обеды за умеренную плату.

И действительно, совсем рядом с пансионом хозяйка давала обеды учащимся за гривенник в день: сюда входили завтрак, обед и ужин – весьма скромные по блюдам, но достаточно сытные для юношеского возраста учащихся городского училища.

Так за один день, Иван устроил свою дальнейшую жизнь наперед на четыре года обучения.

Дни, оставшиеся до занятий, Иван провел для ознакомления с городом. Орша оказалась уездным городом с населением примерно вдвое больше чем Чауссы, где Иван учился и жил шесть лет у тётки Марии. Как и в Чауссах, половину населения здесь составляли иудеи, которые занимались торговлей, держали мастерские портняжные и сапожные, давали деньги в рост и бог весть что – то ещё.

Лавки, магазины и кабаки почти все были под властью этих инородцев. Отсюда, с самой черты оседлости, иудеи совершали наезды вглубь России с товарами, продавали их и возвращались поскорее обратно, ибо проживать там, в России, не имели права еще со времен императора Николая Первого. Его правнук Николай Второй дал многие послабления еврейскому племени, но запрет на поселение даже в Смоленской губернии еще действовал, хотя и не такой строгий: всегда можно было откупиться у городового начальника или принять православие и поселиться где угодно уже на законных основаниях.

Остальная часть населения Орша жила кто–чем: многие работали на железной дороге и днепровской пристани, кто – то обслуживал оружейные склады и местный гарнизон. Мужики работали на кожевенных заводах, маслобойках, но большинство кустарничало на дому кузнечным, столярным, сапожным, швейным, гончарным и прочими делами, продавая свою продукцию перекупщикам и тем перебивались, как говорится, с хлеба на квас. Женщины домохозяйничали и занимались огородами.

Народ жил здесь в бедности, как и по всем окрестным волостям и уездам. Земли тощие, урожаи малые, торговля, поэтому, велась захудалая, дома и избы были крыты в основном щепой, которая посерела от непогод, и город казался серым и угрюмым.

Жителей на улице почти не было видно, даже дети игрались во дворах, редко выбегая на улицу, но под вечер субботнего дня многие жители выходили на улицу, рассаживались на лавочки возле своих домов и тихо обсуждали свои дела, изредка и громко обращаясь к соседям, если шел спор или была важная новость.

Лишь на железной дороге кипела работа день и ночь: приходили и отправлялись поезда: пассажирские и грузовые составы по нескольким направлениям – это был крупный железнодорожный узел, что связывал запад России по всем сторонам света и с двумя столицами: Москвой и Петербургом.

Иван поднялся на колокольню собора Воскресения Христова и осмотрел весь город с высоты. Совсем рядом протекал Днепр, изгибаясь излучиной, на которой вдали появлялись баржи и лодки: они спускались к пристани или шли дальше по течению на юг к степям, откуда рекою доставлялась пшеница, которой всегда не хватало в здешних местах для выпечки хорошего хлеба.

В городе было несколько церквей православных и католических, синагога, приходские училища мужское и женское, еврейские школы, больница, библиотека, и книжные магазины, куда Иван не преминул заглянуть и покопаться в книгах по истории, среди которых нашел занятную книжицу по истории Виленского края, которую тут же и купил.

Занятия в училище начались, в условленный день и оказалось, что Ивану крупно полезло: на учительские курсы набирались ученики через год, а то и через два– если были желающие учиться и платить за обучение. Два прошлых года таких не набиралось и лишь в этот год набралось двенадцать юношей, желающих выучиться на учителя начальных школ. Уроки вели учителя городского училища, каждый по своему предмету, и двое учителей закончили Виленский учительский институт, куда намеревался поступить когда-нибудь и Иван.

Ученики были в основном возраста Ивана, но четверо значительно старше: лет на 5-6, которые надумали подучиться основательно, хотя можно было им приехать с домашней подготовкой, выдержать испытания на звание учителя и сразу начать работать.

Ивану и остальным юношам этого нельзя было сделать по малолетнему возрасту, который не позволял им работать самостоятельным учителем до исполнения совершеннолетия или в год исполнения этого совершеннолетия, как намеревался поступить Иван.

Учеба на учительных курсах мало чем отличалась от обучения Ивана в училище перед выпуском: дисциплины те же самые, поскольку им будущим учителям предстояло учить детей в школах этим же предметам, основными из которых являлись письмо, чтение, арифметика, история и география. Если учитель начальных училищ намеревался учительствовать в гимназиях или женских прогимназиях, он должен был пройти дополнительные испытания и получить аттестат учителя начальных классов в гимназии: получалось, что учительское образование Ивана на курсах было не совсем полноценным, потому и требовалась дальнейшая учеба в институте.

Но это дело будущего, а пока Иван входил в установленный ритм жизни самостоятельного юноши, живущего в пансионе при училище, и во всем прочем должен был заботиться о себе сам, как и прочие обитатели пансиона.

Надо сказать, что в этом пансионе были и десятилетние мальчики, что приехали обучаться в городском училище из дальних и ближних сел и проживали в пансионе на полном обеспечении, которое оплачивали их родители. Из юношей возраста Ивана в пансионе проживали лишь четверо: остальные студенты, как их называли в училище, предпочли снять комнаты в городе, как правило, на двоих и с домашним питанием у хозяев, что выходило лишь на рубль дороже, чем Ивану пансион и домашние обеды.

Иван решил пока не менять пансион на жильё, в городе: знакомых у него в этом городе еще не было, и денег, чтобы искать развлечения, тоже лишних не водилось. Отец, как и обещал, высылал ему почтой шесть рублей ежемесячно, да тетка Мария не забывала племянника и от случая к случаю присылала то пять, то десять рублей. Жить на эти деньги в чужом городе было можно, но скромно и любая непредвиденная трата была сродни дырке в кармане: деньги девались неизвестно куда.

Проучившись три месяца, Иван приловчился жить по средствам и с учебой вполне справлялся, так, что оставалось свободное время, которое он заполнил посещением библиотеки в городе, где было достаточно книг, чтобы юноша увлекался чтением, к которому всегда имел склонность.

Иван сдружился сразу со своим соседом Адамом Шанявским, который был православным поляком, родители его с давних времен проживали в Могилевской губернии, обрусели, будучи православными в третьем поколении и потому считали себя русскими, как и сам Адам Шанявский. Видимо, достаток родителей Адама, как и отца Ивана, не позволял давать лучшее образование, чем учительские курсы, но Адам не унывал и подобно Ивану строил планы на дальнейшее обучение, возможно в Краковском университете.

– Поработаю учителем, получу рекомендации, уеду в Польшу, буду учиться в университете и снова стану поляком, – мечтал Адам, когда вместе с Иваном возвращался вечером с домашнего ужина в пансион. Нраву Адам был веселого, но весьма вспыльчив и обидчив – как ребенок, поэтому Иван, уловив эти черты характера своего соседа, никогда не заводил с ним споры и никогда не подшучивал, ибо доказать что – либо в споре, Адаму было невозможно, а любую шутку он воспринимал, как насмешку над собой и вспыхивал гневом.

Во всем остальном Адам был хорошим и честным соседом по жилью и вскоре превратился в верного товарища, всегда готового составить компанию для развлечений, которых кроме посещения библиотеки пока не находилось.

Оба юноши больше всего страдали от отсутствия общения с девушками: возраст требовал разговоров и прикосновений к девушке, но отсутствие знакомых и уклад жизни уездного города не позволяли завести полезные для юноши знакомства с девушками своего возраста.

Горячий Адам, скопив немного денег, на Николу зимнего сходил к гулящей девке снять юношеское томление и, вернувшись в пансион, долго плевался и ругал провинцию, что даже падшие девицы здесь потасканы, неопрятны и не могут удовлетворить толком клиента, который пришел получить немного продажной любви за деньги. Иван, как мог, успокоил шляхтича, рассказав, как ему повезло однажды с гулящей девкой, которая оказалась свеженькой и обучила его обращению с женщиной, а когда он навестил ее через полгода, тоже испытал отвращение и с тех пор по гулящим девкам не ходит.

– Лучше, Адам, книги читать про любовь духовную, чем заниматься плотским грехом с падшей женщиной, – посмеивался Иван над неудачным посещением Адамом публичной девки.

– Тебе легко говорить и терпеть мужское желание, потому, что ты спокоен и холоден как лед, а я горяч, как огонь, хочу женщину и не могу удержаться долго – мы, поляки известные ловеласы по женской части, – возражал Адам.

– Тогда пойди, справься у хозяйки заведения, когда поступят свежие девки и я, пожалуй, составлю тебе компанию, – посоветовал Иван, усмехаясь в усики, которые уже пробивались над верхней губой шелковистой порослью.

– Нет, никогда, не пойду больше к этой жидовке – хозяйке заведения. Обманула она меня, сказала, что девка бойкая, ласковая и молодая, деньги взяла вперед, и в полумраке я сначала не разобрался, а когда прижал девку на кровати понял, что ей лет тридцать и дряблая, вся колышется, словно студень.

Скажи Иван, почему хозяйка заведения жидовка, а девки все русские, хотя и не заведение это вовсе, а так, три девки под прикрытием хозяйки дома? – спросил Адам, немного успокоившись от своей неудачи.

– Откуда мне знать? – удивился Иван, – я околоточный надзиратель, что ли, чтобы следить за гулящими девками? Наверное, есть здесь заведения и с еврейками для евреев. Они живут здесь закрытой для нас жизнью, и что творится у них там, в еврейских кварталах нам неведомо.

На этом разговор юношей о гулящих девках закончился, но нечаянных знакомств с девицами порядочными им так и не удалось завести.

Иван сказал, как – то Адаму, что учась у своей тётки, дружил с ученицей из прогимназии и там устраивались танцевальные вечера и балы по большим праздникам, где и можно было познакомиться с приглянувшейся девушкой из выпускного класса, поскольку ученицы остальных классов еще не вошли в возраст.

Адам не преминул сказать директору училища, что хорошо бы устроить совместные вечера выпускников училища и выпускниц прогимназии и будущие учителя тоже могли бы принимать в них участие. Это хорошая практика для освоения манер поведения в обществе, а будущие учителя могли бы иногда проводить уроки с младшими классами не только в училище, но и в прогимназии.

Идея директору понравилась и, сговорившись с уездным смотрителем училищ, на Рождество был намечен совместный бал. Ивану принять участие в нем не удалось, поскольку он обещался на Рождество погостить у отца и заодно взять кое – какие свои вещи, что не удалось увезти сразу. Наступили холода, а теплое пальто на заячьем меху, что пошила ему тетка Мария, осталось у отца.

Возвратившись с рождественских каникул, Иван выслушал гордый рассказ Адама о Рождественском балу, что прошел в прогимназии и что он, Адам, познакомился там с гимназисткой.

– У нее есть подружки, можно тебя познакомить с ними – глядишь кто – то придется по нраву и будем вместе проводить вечера.

– Ну да, под присмотром их родителей, – усмехнулся Иван, вспомнив свои встречи с гимназисткой Машей, которая так и не написала ему и даже не справилась письмом к отцу об адресе Ивана: видимо Москва отвлекла Машу и помогла забыть о девичьей любви к разноглазому юноше неизвестного сословия – так Иван про себя называл свое положение в обществе.

Формально Иван был дворянином, как и его отец и многочисленное поколение предков. Но он был дворянином без поместий, капиталов или доходной должности в государственном управлении и соответствовал по положению в обществе крестьянину – середняку, таких дворян в обществе называли лапотными дворянами, а такого сословия в России не существовало.

Вот и выходило, что Иван был неизвестного сословия: любой зажиточный крестьянин или мещанин с деньгами, например, лавочник, был на статус выше лапотного дворянина. Не зря же писатель Достоевский в своем романе «Идиот» вывел такого персонажа, как князь Мышкин, который действительно происхождением был из аристократов прошлого времени, а по положению в обществе писарем, в какой – то конторе.

Иван не хотел быть таким князем – писарем и именно поэтому так стремился получить образование, чтобы через знания выбиться в люди и не зависеть материально ни от кого, добывая собственным трудом средства для достойной жизни себе и своей семье, – которая, несомненно, у него будет в недалеком будущем. А пока это будущее не наступило, необходимо было учиться и учиться, выбросив поиски знакомств с девушками из головы, поскольку жениться он не мог ни по возрасту, ни по достатку, а соблазнить девушку ради своей похоти он не мог и не желал из-за дворянской чести в его понимании.

Потому, Иван не присоединился к Адаму в его времяпрепровождении с девушками из прогимназии, а взялся давать платные уроки сыновьям мещан, чтобы подтянуть их к выпускным испытаниям в училище – заодно это была и практика в его будущем учительстве.

На заработанные деньги Иван надеялся как-нибудь летом съездить в Москву, отыскать там Машу, чтобы она ознакомила его с городом, где он надеялся когда-нибудь проживать и работать.

Закончив первый год обучения, Иван при первой возможности поехал к тётке Марии: повидаться с ней и разузнать у родителей Маши ее адрес в Москве.

Может показаться странным, но Иван скучал в своей одинокой, теперь, жизни по тётке Марии, которая столько лет заботилась о нем. Он жил при ней, не зная заботы ни о крове, ни о хлебе насущном – забот хлопотных и требующих денег, которые давались Ивану отцом, тёткой и собственной работой и которых всегда не хватало.

Тётка оказалась дома, когда Иван, без предупреждения, открыл калитку, отодвинув засов через щели в заборе, и вошел во двор. Мария выглянула с веранды посмотреть, кто пришел и, увидев Ивана, тихо охнула и присела без сил на крыльцо.

За год прошедший с отъезда, Иван на восемнадцатом году жизни стал настоящим мужчиной: раздался в плечах, на щеках курчавилась шелковистая бородка еще не знавшая ножниц и бритвы, темно-каштановые волосы аккуратно обрамляли его лицо с прямым носом и высоким лбом, из-под которого весело смотрели разноцветные глаза. Иван был рад увидеть тётку Марию в здравии и его глаза не скрывали радости племянника от встречи. Мария, тут же вскочила, подбежала к Ивану и прижалась к нему всем своим маленьким и похудевшим тельцем. Голову тетки, как всегда прикрывал платок, оставляя открытым лишь пол-лица, с оживившимся от встречи взглядом карих глаз.

– Что же ты не написал о приезде? – укорила тётка племянника. Я бы нажарила и напарила разных кушаний ради такой встречи, а сейчас мне и покормить тебя нечем. Живу одна, и есть мне совсем не хочется. Помнится при тебе, и я кушала за компанию, а в одиночку и ложка в рот не лезет, – видишь, как исхудала? А мне лишь немного за сорок лет. И седая стала я в одиночестве всего за год, – сказала Мария, отвернув платок и показывая Ивану прядь седых волос, которые еще прошлым летом были у нее иссиня – черного цвета.

– Да, жить одной не в радость, – подумал Иван.– Я хоть с товарищем, проживаю, а тётка совсем одна осталась.

– Почему жиличку в дом не возьмешь, как обещалась? – напомнил Иван.

– Не хочу, чтобы люди в моем доме проживали и стесняли меня, видимо совсем я одичала в одиночестве – людей бояться стала, ворота на ночь на запор закрываю, и дверь на засов изнутри запираю, чего раньше никогда не бывало. Городок у нас тихий, сам знаешь, лихоимства нет. Бывает, что муж жену побьет или дом сгорит по недосмотру за детьми, а чтобы грабежа или смертоубийства мы тут не знавали, – пояснила тётка.

– Располагайся, как прежде, твоя комната свободная стоит, а я схожу в лавку и возьму припасов для стола: радость-то какая – племянник приехал в гости, – добавила Мария и заспешила в свою лавку.

Иван собирался провести у тётки дня два-три и потом ехать к отцу уже на все лето. Он переоделся с дороги, разобрал вещи, умылся из рукомойника на кухне и успел закончить эти дела, как возвратилась тетка Мария с двумя корзинами, в которых были разнообразные продукты из ее лавки: все, что нужно, чтобы встретить гостя.

Они вместе попили чая со свежим хлебом, ветчиной, сыром и копченой севрюгой на которые налегал Иван, но и тётка покушала с аппетитом, глядя, как племянник наворачивает кусок за куском.

После чаепития, тетка принялась хлопотать у печи, которую растопила, чтобы сготовить чего-нибудь к обеду, а Иван решил прогуляться по знакомым местам, которые покинул год назад, намереваясь навестить родителей Маши и справиться у них насчет адреса в Москве, чтобы написать Маше письмо. За год одинокой учебы в чужом городе, его чувства к девушке стали казаться ему значительными и важными для дальнейшей жизни.

Он вышел на улицу и ноги непроизвольно понести его в сторону, где прежде жила Маша и где они часто проводили время вместе за разговорами и чтением книг. Иван подошел почти к самому дому, как калитка отворилась из нее вышла Маша в сопровождении какого-то мужчины и они направились в его сторону, причем Маша взяла мужчину под руку, чего никогда не делала с Иваном при посторонних. Они о чем-то оживленно разговаривали, пока не поравнялись с Иваном и тут Маша, подняв глаза и увидев его, вдруг смутилась, но быстро опомнившись, весело вскрикнула:

– Здравствуй, Ваня, я и не знала, что ты здесь, а то обязательно бы зашла вместе с Филиппом.

– Филипп, – обратилась девушка к своему спутнику, – это мальчик Ваня, о котором я тебе говорила. Мы дружили здесь, пока не закончили учебу и не разъехались в разные края.

– Ваня, познакомься – это Филипп, мой жених, он заканчивает, университет в Москве и будет там работать. Я тоже буду с осени учиться в университете, осенью мы поженимся, и будем жить пока у родителей Филиппа, – закончила девушка, представляя Ивану своего спутника.

Иван машинально протянул руку для знакомства, совершенно огорошенный известием о предстоящем замужестве Маши, о которой минутами раньше думал как о возможной своей невесте.

Спутник Маши, худосочный мужчина лет двадцати пяти на два вершка ниже «мальчика», каковым представила девушка Ивана, тоже протянул руку, поправив очки на переносице. Высокий лоб с заметными залысинами и очки говорили о том, что Филипп много времени проводит за чтением и в недалеком будущем окончательно облысеет, оставаясь таким же тщедушным интеллигентом.

– Что такого нашла Маша в этом сморчке? – думал Иван, пожимая растерянно руку Филиппу.– Чем он улестил девушку, что она так быстро собралась за него замуж? Наверное, тем, что заканчивает университет и уже становится самостоятельным, а мне учиться еще три года.

Все трое стояли молча, не зная о чем завести разговор. Неловкое молчание прервала, Маша, спросив Ивана, чем он занимается. Услышав ответ, что Иван учится на курсах учителей младших классов для земских школ и городских училищ, Маша победно сверкнула глазами и прижалась к своему Филиппу: учительские курсы Ивана не выдерживали конкуренции с университетским образованием Филиппа, хотя неказистый вид ее жениха не выдерживал сравнения с высоким статным и привлекательным Иваном – каким он стал за прошедший год.

– Эх, если бы внешность Ивана соединить с образованием Филиппа – получился бы идеальный жених, – подумала девушка. – Но не ждать же целых три года, пока Ваня закончит учительские курсы, чтобы потом уехать с ним в глухое село и прожить там всю жизнь. С Филиппом я буду жить в Москве, тоже закончу университет и мы будем светской интеллигентной парой, живущей обеспеченной и культурной жизнью. Потому я и не писала Ивану и даже не пыталась узнать его адрес, чтобы он своим взглядом разноцветных глаз не утянул меня за собой в бедную и грубую жизнь сельского учителя.

– Желаю тебе Ваня успехов в учебе. Мы завтра уезжаем с Филиппом в Москву, а сейчас торопимся в лавку к еврею – ювелиру, купить обручальные кольца – здесь они гораздо дешевле, чем в Москве. Прощай Ваня, может быть, и встретимся когда-нибудь в этом городке, – сказала Маша и потянула жениха за собой, оставив Ивана на месте.

Юноша смотрел вслед уходящей паре, удивляясь, как столичная жизнь изменила Машу: увлекающаяся и непосредственная девушка превратилась в спокойную и расчетливую даму, разменявшую свою любовь к нему, в чем сама призналась когда-то, на блеск и лоск столичной жизни. Пожертвовав ради этого своим телом и отдав себя этому хилому очкарику, но с университетским образованием.

Гулять по городку Ивану расхотелось, и он не спеша прошел к реке Басе, сел на берегу, где год назад под ольхой страстно целовался с Машей и смотрел на струи воды, которые медленно уносились вдаль. Невидимое время, также как и вода, унесло годы его жизни в этом городке, унесло любовь Маши к нему и он остался один на пустом берегу жизни. Вглядываясь в даль, как в будущее, в надежде увидеть там, за поворотом реки и времени, свою взрослую будущую жизнь, он не видел ничего: будущая его жизнь скрывалась в пелене времени, как речка Бася скрывалась за поворотом в сизой мгле – видимо неподалеку что-то горело и дымок стелющийся по земле скрывал очертания дальнего леса сразу за излучиной реки.

Погостив у тётки три дня, Иван собрался в дорогу и, несмотря на уговоры тётки Марии погостить еще, уехал к отцу проводить свое очередное лето.

XIII.

На третьем году обучения Ивана на учителя в стране начались повсеместные волнения крестьян и рабочих, требующих перемен в своей невыносимо тяжелой жизни.

Толчком к этому явились неудачи в русско-японской войне, которая началась в феврале 1904 года с разгрома русской эскадры кораблей под Цусимой и дальше сопровождалась поражениями царских войск на суше и в Порт Артуре. В сёла возвращались инвалиды, получившие увечья на войне, которые были озлоблены и вносили смуту в крестьянскую среду. Рабочие, вынужденные работать по 14 часов в день по законам военного времени, требовали сокращения рабочего дня и повышения зарплаты, чтобы сводить концы с концами в своей беспросветной жизни. Общее недовольство усиливалось неурожаем в разных концах страны, где люди влачили полуголодное существование. Крестьяне переселялись в города, где их никто не ждал, и не было работы для всех. В своем развитии, Россия отставала от европейских стран в объёмах промышленного производства на душу населения и уровне жизни населения, и это отставание увеличивалось с каждым годом.