Текст книги "Великий нефритовый путь"

Глава 8
Первые находки

Сколько точного ходу до устья Верхней Ангары, никто не знал. Знатоков не сыскали, бывалых землепроходцев в городе не осталось, поразъехались по разным службам государевым. А те, кто что-то слышал, кажись, выдумывали разно, дабы в глазах расспро-сников подняться и выглядеть поважнее. Кто пять дён, кто все десять насчитывал. Ни карт, ни лоций тоже не было. Откуда же, коли все самостийно ходили по морю, чутьём да опытом всё определяли.

Михей, отряженный для сбора путевой информации, воротившись с рыночных площадей да гостиного двора, отчитывался перед Ефимием: ни монахи в монастыре, ни купцы, что на базаре, ни рыночные смотрители, ни яндашевские, которые по случаю в Иркутск приехали, толком ничегошеньки сказать не могли. Дескать, всё от ветра зависит да духов Байкала. Ну об этом и так известно было – коли дует попутно – ходу меньше, а если батюшка Байкал завредничает, или, пуще того, осерчает… поболе. Ефимий слушал, молчал, в долгие расспросы не вступал. Коли завредничает, не дай-то бог… легко утащит к себе одной волной!

…Коч отошёл от причала в Лиственничном без проводин и напутствий – секретное задание воеводы, и нечего привлекать внимание посторонних. Мало ли кто по Байкалу ходит, мало ли по каким таким делам.

Ветра не было никакого – шли на вёслах. Поперву скрипели они в своих уключинах нещадно, словно жалобились на свою натруженность, а потом, напитавшись какой-то особой лодочной масляной пропиткой, ветром, брызгами, вроде как свыклись, словно срослись с бортами. Если и поскрипывали, то уже не жалобно, не просяще, без натуги и безнадёги, приняв эти два размеренных движения – к себе и от себя.

С воды суша выглядит совсем иначе, чем если ты на ней или даже забрался на высокий холм или дерево. Все дорожные неровности словно бы сливаются, уходят из виду; ленточки дорог, словно гладкие ремешки, опоясывают строения и насаждения и вслед за ними уходят в распадки, скрываются в полях, в траве, выныривают и вновь прячутся от глаз. И кажется, что крыши изб подравнялись повдоль, и окошки, с раннего утра ещё прикрытые ставнями, тоже на одной высоте выстроились в линейку, а неохватные листвяки, словно солдаты, уж очень аккуратно вросли между строениями. И даже дымок из печей, которые поутру уже затопили домовитые хозяева, поднимается ровненько, словно кто подравнял. И лишь разнится серыми «подпалинами», если в топку закинули трухлявое полешко.

Михей работал на вёслах в паре с Кирьяном, Хват с Андреем, Ефимий держал руль коча.

– Старшой, когда приваливать будем? А то без обеда скоро добежим до устья, – нетребовательно и даже чуть лениво поинтересовался Михей.

Ефимий, погружённый в свои мысли, не ответил. Он привалился плечом на руль, без особых усилий время от времени двигал его вправо-влево, словно боялся сойти с водной «обочины» и наблюдал за берегом, вдоль которого они шли. Ни там, на берегу, ни на воде не было и намёка, что кроме них есть кто-то ещё.

– Старшой, – не унимался Михей, – н е забудь, нам ведь камешков надо собрать, нефритов разных, яшм, лазуритов. Как дашь команду чалить к берегу, так сразу и начнём мешки набивать.

– Греби, собиратель, – цыкнул Кирьян. – Пока погодка в помощь, нам идти надо. Или забыл, как нас по морю носило?

– Забудешь тут, как же, всё нутро вывернуло, изболелось после.

– Ну так и греби.

Михей замолчал, но ненадолго:

– Слышь, Андрей, что за камень-то такой нефритовый? Про яшму, лазурит слыхал, цена у них видная. А у этого зелёного?

– Так то у китайца спрашивать надо. Наш атаман рассказывал, а он от прикащика слыхал, что нефрит, он же каш, непростой камень.

– Каш?

– Ну да, так его монголы называют.

– Слышь, старшой, коли одну букву в конце добавить, есть сразу охота. Был каш, а станет каша! Да, поесть бы не мешало…

Ефимий снова ничего не ответил. Делать стоянку по всему было рановато. Но без ветра на вёслах и правда отмахали несколько часов кряду, и гребцы явно стали уставать. Нет-нет, да и шлёпалось длинное весло коча вскользь, поднимая кучу брызг, и тогда крики неслись в сторону гребца, который допустил неловкость.

Но погода на Байкале словно бы специально дразнила путешественников. Есть хотите, устали? А вот вам солнца, спокойной воды, без грозы и ветра. Успевай, лови момент, двигай по своей надобности. Ежели разбушуется море – беда.

Будет счастье, коли в бухту, укрытую от ветров, успеешь забраться. А сколько куковать в ожидании небесного разрешения на ход, того никто не знает.

Ещё через пару часов, когда солнце вошло в зенит и стало припекать нещадно, Ефимий закрепил руль, достал где-то раздобытую карту, долго вертел её, глядя то на берег, то снова на неё, видимо, пытаясь обнаружить что-то, и наконец дал команду грести к берегу. Потом развернул руль так, что коч, описав полудугу, пошёл к бухте, которую Ефимий назвал Обухеихой.

С воды берег бухты выглядел сурово и неприступно. Казалось, громадные скалы закрыли всю сушу. Местами из камня торчали деревья, изогнутые, покорёженные в борьбе с твердыней, где, по идее, ничего расти-то и не должно. Ан на тебе – как-то укоренилось, поднялось наперекор ветрам и стужам. Между скалистыми отрогами, уже ближе к берегу, можно было разглядеть распадки, которые уходили вверх. У воды они начинались прогалинками, поросшими травой и кустарником, потом сужались со стороны распадка и терялись где-то там, между хвойниками, осинниками и березняком.

Именно к одной из таких прогалинок и подогнали коч. Пристали недалеко от подножия высокой скалы, коч крепко привязали к ближайшему дереву.

– Славное местечко, дремучая тайга, – оглядев пятачок берега, строго оценил Михей. – Ну ничё, счас костерочек, кипяточек, иван-чаем заправим. Кирь, а Кирь, может, наудишь из воды рыбки, тогда ушицы похлебаем.

– Осмотреться бы надо, старшой!

– Осмотрись, Хват, а как же. Поди, тут и заночуем.

– Я тоже, значица, осмотрюсь, – п одхватил Михей. – П о бережку пройдусь, на камешки гляну, а ну как угляжу чего.

– А то как же, углядишь! Чтоб Михей не углядел, так быть не может, – стал подтрунивать Хват.

– Угляжу, а что? Не лес валить, работа для зоркого глаза. Оно, конечно, и потапычей кому-то гонять надо, но углядеть – это дело тонкое, не всякому дано.

Хват ничего не сказал, знал – Михея не переговоришь. Пусть себе зубоскалит, в походе настроение иной раз поважнее еды будет.

Пока Андрей разводил костерок, Кирьян достал нехитрую байкальскую снасть и пошёл по берегу, оценивая рыбацким своим чутьём, где надёжнее будет закид сделать. Михей отправился в противоположную сторону, туда, где серая скала спускалась к самому урезу воды. Узкая полоса гальки вперемешку с песком отделяла её от Байкала.

«Скала да и скала, – подумал Михей. – Ничего особенного». Растительность на ней всё-таки сумела взять своё. Рядом с мхами, травой, цветами приспособилась и сосенка. Сил распушиться, разлапиться скальник ей, разумеется, не дал, но как-то умудрилась она обмануть его, а может, и вовсе победить – и зацепиться, прорасти. По всему было видно, непросто давалось ей скальное житие – изогнулась вся, искривлякалась от ветров, словно кто специально ломал и корёжил. Сосенка хоть и никудышняя для корабельного дела, а как маячок, видна была издалека. Присмотрел её Михей издалека, ещё когда на воде были. А когда ближе подошёл, долго стоял перед ней, словно это священное дерево. Чем-то поразила она немало повидавшего Михея. Отчего-то подумалось о себе, о товарищах, которых мотыляет по земле уже который год. Тоже вот зацепились избами за острожную землю, мечтами, как оно всё будет хорошо. Успеть бы, не искривиться.

…Михей внимательно смотрел под ноги, время от времени озираясь по сторонам, а ну как и в самом деле Потапыч вздумает объявиться. Но любопытство и азарт брали своё, очень уж хотелось «выловить» интересный камешек нефритовый, а то и яшму найти или лазурит. Прибой нагонял на гальку тихую волну, и, когда она откатывалась, камешки сверкали и переливались, словно драгоценные. Михей часто наклонялся, поднимал тот или иной, тёр об шаровары, но тут же выкидывал в море – без воды куда-то уходили блеск и яркая окраска.

По узкой прибойной полоске Михей решил обогнуть скалу, благо волны почти не было – Байкал еле-еле, лениво, между прочим шевелил гладь. «Может, там, за скалой, камешки поинтереснее будут», – подумал Михей. А когда обогнул, то увидел дыру в скале, неприметную с воды и плохо различимую издалека, хотя была она в человеческий рост. Судя по всему, это был вход в пещеру. Дневной свет хоть и тускло, но позволял различить её внутри. Без факела, конечно, не обойтись, чуть вглубь – и уже ничего не видно.

Михей опрометью кинулся в лагерь.

– Ты чего запыхался, Михей? Гору, что ли, осматривал?

– Старшой, дыра в скале, может, клад сыщем. Надо бы факел запалить да осмотреться внимательнее.

– Ну давай, давай. Помощь нужна?

– Управлюсь, старшой, ты же меня знаешь!

Ефимий вздохнул:

– Знаю, это точно.

У входа Михей зажёг факел и вошёл внутрь. В лицо ударил сырой запах.

Пещера была большой. В отдельных местах Михей мог стоять в полный рост, а там, где свод шёл под уклон, приходилось сгибаться вдвое.

Михей опустил факел – дно пещеры было покрыто толстым слоем серого песка вперемешку с галькой. «Наверно, волнами закидало во время штормов», – подумал Михей. Он слыхал от приезжих путешественников и рудознатцев, что в пещерах когда-то давным-давно селились люди, чтобы переждать непогоду, и даже в холодные зимы спасались в них от ненастья, разжигая костёр…

Осматривая пещерный песок, он вспомнил, что когда в Иркутск из Москвы прибыли китайские послы, а следом чужеземцы доктор Гарвин и Лорец Ланг, то на базаре интересовались у крестьян, не находили ли они чего, перепахивая землю. Допустим, и нашли чего, неужто воевода не прознал бы первым?!

Вспомнил, сколько находок было у них самих, когда оказались на странном острове да в секретной деревеньке Емельяна-кузнеца. Увидев привезённые рисунки и таблички, что выкопали они с Хватом из земли, воевода Леонтий аж рот открыл от удивления. Всё охал и ахал, рассматривая, а сколько расспросов учинил! Потом составил подробнейший рассказ и опись, сгрузил всё в ящик, обитый железом с соломой, дабы не причинить урона предметам, да и отправил находку в столицу.

Чем дольше находился Михей в пещере, тем больше удивлялся. Внутри вроде сыростью несёт, а пол сухой. Если огонь разжечь, сырость-то уйдёт, а грозу в тепле и сухости переждать можно.

В середине пещеры находился очаг, сложенный из четырёх камней округлой формы.

«Ну эти-то вряд ли тащить придётся. Эти-то везде валяются по берегу, – подумал Михей, постукивая на ним носком сапога. – Каменюка да каменюка, ничего особенного».

На плитах, кинутых у очага друг против друга, видимо, сидели обитатели пещеры. Михей опустился на одну, скрестив ноги, как это обычно делали яндашевские.

«Только костра не хватает», – подумал он и стал шерудить палкой костровище. Под верхним слоем песка конец палки упёрся во что-то твёрдое. Михей наклонился и стал разгребать песок руками. Вытащил несколько глиняных черепков. Тогда он попробовал поискать возле плит. И тут же нашёл наконечник стрелы, какие-то пластинки из серого камня, похожие на лезвие ножа, кремнёвые резцы и каменные отщепы.

Теперь он разгребал песок руками везде… Нашлись фигурка, очень напоминающая рыбку, гарпун, подвеска из резцов какого-то большого животного с просверленными отверстиями. Несколько белёсых камешков взял машинально.

– Ёшкин-морошкин, – причитал Михей, перебирая находки. – Видать, жили здесь люди долгонько?

Он собрал всё найденное и поспешил в лагерь.

– Мужики, гляди, чего я из пещеры выудил!

Все сгрудились вокруг Михея, который разложил находки на нескольких больших гальках.

Кирьян повертел гарпун:

– Хорош, с такого рыба не сорвётся.

– А это что за штуковина? Фигурка, словно дитя малое ножичком стругала.

– Может, Хватушка, и дитя, а может, и нет. Может, ей лет немерено! Когда её сработали? Бог её знает.

– Камешки-то белые – нефриты!

– Не ошибся, Андрей?

– Да нет, Ефимий, как есть нефриты. Видать, у мастера руки до них не дошли, не обработал.

Андрей вдруг кинулся с камешками к воде, ополоснул их и так же быстро вернулся к спутникам. Разжал ладонь, и – перед ними были совсем другие зеленоватые окатыши, переливающиеся на солнце и пропускающие его свет.

– Да нефрит, говорю, как есть нефрит. Только не шлифованный.

– Однако надо осмотреть тут всё, – предложил Ефимий.

– А может, и не след за тридевять земель грести, может, тут всё и наберём.

Ефимий посмотрел на Михея:

– Всё не наберём.

– Это верно, – подтвердил Андрей. – Эти нефриты всякоразно не здешние. Вишь, окатыши, гладенькие все, с боков скруглённые. По всему видать, их долго по дну речному или ручью горному катало. Чтоб в байкальской воде нефрит сыскивали, об том никто не говорил, не слыхал я такой истории.

– Так, может, потерял их кто? Здесь и потерял?

– Вот и я о том же, – Ефимий присел возле находок. – Однако и гарпунов таких сейчас никто не делает. Видал кто такую потеху? Вот и я о том же. В ржавчине вещицы. Знать, давнишняя потеря. В столицу её надобно, там разберутся.

– Клад, что ли?

Все дружно грохнули от смеха. Понятно, куда гнул Михей.

– Да будет тебе награда, а как же! Ты же нашёл!

– На коровёнку точно наскребётся.

– Да хоть бы на кадушку, – обиделся Михей. – Раз положено – не откажусь. А когда капустка моя просолится, милости прошу до стола, со своим салом, луком и хлебушком. Стопочку, уж так и быть, сам налью…

– Есть охота, мужики, – Хват погладил живот.

– И то верно, есть охота. Подкрепимся и походим вокруг, мало ли какие тут клады ещё есть, – согласился Ефимий.

…Кирьян откашеварил славно. В котелке заварил иван-чай, а сам очаг был окружён рожнами, на которых золотистой корочкой поблёскивала рыба.

Потом пошли осматривать окрестности. Ничего интересного не нашли… Уже ближе к вечеру собрались у костра.

– Старшой, а кто это место Обухеихой назвал? Смешное имя.

– Не знаю, Михей. Выдумщик, однако, попался на имена.

– Да поди, тёщу свою увековечил. Тут одни скалы да дерева. Вот, поди, старушку и припечатали.

– Выдумщик ты у нас, Хватушка, ох, выдумщик.

– И хорошо, что бухта, – не унимался Хват. – А прикиньте, если бы Михея так назвали – Обухей!

– Ой, Хватушка, как смешно, аж до коликов, – приобиделся Михей.

– Так сам чего расскажи, мы послушаем да обхохочемся. Ты у нас говорун наипервейший.

– А и расскажу, а то ведь не отстанете.

– Давай, давай. Ты говори, а уж пересмешничать за нами не залежится. А то и вздремнём, я под твои байки быстро засыпаю.

– Ладно, Хватушка, но коли заснёшь, то и не узнаешь, отчего на Байкале две Ангары. Знаете про то? Нет! То-то, не знаете, а мы с вами куда ходим-бродим?

– Так на Верхнюю Ангару, – откликнулся Андрей.

– Точно.

– А та, что мимо Иркутска бежит, она, что же, Нижняя?

– Нет, Кирюша, люди зовут её Ангарой. Просто Ангарой.

– Отчего так?

– А вот и слушайте, отчего. Мне об том яндашевские люди сказывали, ещё когда ясачили мы.

Было, значит, такое время, когда жуть как холодило в здешних краях. Прям жуть! То ли солнышко стояло слишком высоко, а может, тучи его постоянно скрывали, но тепла было мало. Потому и леса стояли чахлые да хилые. Без тепла ничто не родится и не радует. Много времени прошло, пока хмарь стала рассеиваться. Может, ветры её проредили, а может, само солнышко пониже спустилось. Однако, точно, потеплело. А кругом же горы в снегу. Когда тепла не было, то набралось его ой как много. Так вот, стало припекать – снег и лёд подтаяли и побежали с гор в ложбинки и расщелины. И там, где раньше были серые провалы и впадины, появились реки и озёра. Лес, конечно, пошёл, в воде рыба и живность завелись.

Много лет минуло, пока реки и ручьи наполнили Байкал. И люди стали захаживать в эти земли, а как иначе, если рыболов ладится, охота стала удачливая. Тех людей звали тунгусами.

Ну, значит, копилась вода, копилась, но однажды прорвалась и сквозь дыру побежала дальше из Байкала к Енисею. Собрались тунгусы к тому месту, где дыра эта появилась, и видят: сильно она походит на звериную пасть. Ну и стали кричать: «Ангара, Ангара!» А по-ихнему Ангара – это пасть.

Тунгусы народ кочевой. Прослышали, что на другом конце Байкала тоже живности много и рыболов знатный. Пришли на другой конец Байкала, а там тоже горы да холмы. И точно, зверя в лесах полно, рыба ходит стаями. Ну стали они там жить. Однажды, может, днём, а может, и ночью, услышали страшный гул и грохот. Земля задрожала, заходила ходуном, молнии засверкали, а после много дней подряд шёл дождь. Размыл он, значит, берег, и скалы в одном месте развалились, и хлынул в Байкал поток с тех гор и холмов. Когда стихла непогода, видят тунгусы: дыра в скалах походит на пасть зверя. Тунгусы закричали: «Ангара, Ангара!» Так и пошло, что один поток стал Ангарою, а другой Верхней Ангарой.

Михей закончил рассказ, и стало тихо. Слышно было только потрескивание костра да шорох вечерней прибойной волны.

– Умеешь ты, Михей, говорить. То ли петь, то ли плакать охота, – подал голос Хват.

– Лучше петь!

– А я слыхал, что Тунгуски целых три! Нижняя, Верхняя и Подкаменная, – сказал Ефимий. – В ыдумщики эти самые тунгусы.

– На Нижнюю и Подкаменную ходил с ватагой. Большие реки, – сказал Андрей и замолчал. Потом добавил: – Тунгусы сказывали, золотишко водится в тех местах.

– Ох ты, так, может, нам туда надо, камешки-то, поди, везде валяются, – м оментально отреагировал Михей. – А, мужики, чё нам эти булыжники гонять? Золото лучше!

– Какие твои годы, вернёшься с похода, сколотишь ватагу, лапти подновишь, – да и на Тунгуску, хоть Нижнюю, хоть Подкаменную.

– Без вас, что ли?

– Без нас, мы с Хватом жениться будем, – мечтательно сказал Кирьян.

Михей махнул рукой:

– Да я, может, тоже вначале женюсь. Чай, пора? А, старшой, пора?

– Как по мне, так давно тебе угомониться следует. Только, боюсь, и женитьба не поможет.

– Ой, старшой, не скажи, если Настька десятского не раздумает, она его вмиг зашкварит. Бойкая, остроглазенькая, да по виду хитрющая. Добрая девка, будет наш Михей по струнке ходить.

– Я? Да ни за что! Чтоб Михей подкаблучником сделался, не бывать этому, Кирьян. Не бывать!