Текст книги "Великий нефритовый путь"

Глава 9
Бокал Белкина

В археологической лаборатории в это время было тихо. Обычно здесь на переменах и после пар толкался студенческий люд и кипели нешуточные страсти. Особенно после очередного полевого сезона, когда собирались участники практик и экспедиций. Обсуждали итоги, делились рассказами, показывали фото находок, а уж если возникал спор – то до хрипоты. Тут, как говорится, невзирая на степени и звания, доставалось всем. Ещё бы! Ведь речь шла ни много ни мало об истории возникновения человечества, и любые компромиссы считались неуместными.

Но к вечеру учебный корпус пустел, и все его кафедры, музеи, лаборатории погружались в тишину. Им тоже требовался отдых!

Михаил помешивал ложечкой мёд в стакане с тёплой водой. Мёд был непростой. Как говорила дарительница Татьяна, этот сбор «только для своих», поскольку имел магическую влажность «16», при том, что тот, который для всех – «22». Липовый и вправду был цвета белого нефрита – густой, чуть подёрнутый желтоватым налётом.

Перед Михаилом лежала тетрадь, по всему столу были разложены рисунки археологических находок.

Герман устроился в видавшем виды кресле у книжного стеллажа. Легенда гласила, что в этом кресле сидел сам Герасимов, тот самый, что придумал технологию и метод восстановления облика человека по его черепу. При всех переездах этот древний сакральный мебельный экспонат, место которого, по идее, было на свалке (легенда не опровергалась, но и доказательств не имела), первым торжественно переносили в новое место – раз уж существовало предание. Впрочем, ветераны факультета, усмехаясь, говорили, что в герасимовские годы не было не только самой лаборатории, но и отдельного помещения под неё. Так что когда появилось это легендарное седалище, толком никто и не знал. Но предания всегда греют и приносят ностальгические чувства. А без этого жить никак невозможно.

– Слышь, Миш, а говорят, мёд в кипятке – сущий яд.

– Говорят.

– Игноришь?

– А то…

Этот «содержательный» разговор, который пытался завязать Герман, означал, что коллега находится в расслабленном состоянии и, вполне вероятно, «гоняет» в голове что-то своё, возможно, никак не относящееся к археологии. Впрочем, скоро пора затишья закончилась.

– А вот скажи мне, Герыч всезнающий, когда мы говорим о Великом Шёлковом пути, мы же думаем о нём широко, так сказать, с учётом его предшественников? Там же были Лазуритовый, Нефритовый пути. Скажи, Герыч, по-твоему, это всё?

– По-моему, Михаил, это не всё, а только то, что ты назвал.

– Скажи, Герыч, ты можешь раздвинуть границы моего познания?

– Скажу, Михаил, – легко. Ты согласен, что каждый такой путь – это даже по современным меркам сложный проект?

– Кто бы спорил.

– Отлично. Тогда ты наверняка согласишься, что сложный проект всегда многозадачный.

Михаил согласно кивнул.

– В этой связи мне кажется вполне рабочей версия, что было время, когда Великий Шёлковый путь пролегал из Китая на север и через Сибирь, а вовсе не на запад. Нас учили, что этот знаменитый торговый маршрут начинался в современном китайском Синьцзяне, потом уходил в Монголию и далее в горы Алтая. Оттуда в Среднюю Азию и далее в Европу.

– Так оно и есть. А вот совсем недавно в научных кругах снова появилась версия, что Шёлковый путь мог пролегать именно через Сибирь, захватывая северные земли. Впрочем, говорят, мол, так было в начале становления пути.

– Гипотезы, аргументы, предположения. Здорово! Доказательства есть?

– Таки да! Представь себе, наш коллега археолог Шульга приводит именно доказательства.

– Огласи, жду с нетерпением!

– Речь идёт о находках, сделанных в Пазырыкских курганах.

– Территория современной Республики Алтай.

– Так точно.

– Мы знаем, что расцвет этой культуры пришёлся на шестой-второй век до нашей эры.

– Именно так.

– Кстати, насколько я помню, Укокская принцесса ведь тоже именно к пазырыкцам относится.

– Но ты факты, факты огласи.

– Я тут недавно книгу о Великом Шёлковом пути прочитал. Автор – Линь Мэйцунь, китайский учёный, археолог, между прочим. Ну вот он утверждает, что древние кочевники-скотоводы проложили путь от среднего течения Хуанхэ к Дунаю – через степи северной Евразии, через горы Алтая, вдоль северных берегов Каспийского и Чёрного морей. Учёные называют этот отрезок Степным путём; по нему прошли несколько волн великого переселения народов: ариев на восток, гуннов на запад… ну, нас не это интересует. А интересуют археологические находки, сделанные на Степном пути. Шёлковые ткани периода династии Хань многократно находили в киргизских и динлинских могильниках Минусинской котловины и на берегу Байкала, в гуннских могильниках в степях Монголии. А на северных предгорьях Алтая, в мерзлоте Пазырыкских курганов, обнаруживали образцы китайского шёлка периода Чжаньго.

– В Бурятии, Забайкальском крае и собственно Алтае нашли однажды одеяние из шёлка и аксессуары для них. Рисунки тату и орнаменты на одеяниях пазарыкцев перекликались с китайскими.

– То есть ты хочешь сказать, это приобреталось у караванщиков, которые везли свои товары по Шёлковому пути, первоначально проложенному через Восточную Сибирь?

– Да. Теперь поразмышляем о другом Великом пути – Пушном.

– Соболином?

– Именно соболином. Когда валютой служил мех, именно этот путь действовал ещё раньше Лазуритового, Нефритового и Шёлкового. Надеюсь, ты не будешь спорить, что меха в Сибири были отменные и их было достаточно, чтобы организовать в том числе оптовую торговлю или натуральный обмен?

– Не буду.

– Тогда перенесёмся в шестнадцатый или начало семнадцатого века, когда вовсю стал действовать Великий Чайный путь.

– Был такой! И кстати, говорят, хороший чаёк везли.

– Ну кое-что очень похожее можно и сейчас в Монголии прикупить – кирпич такой большой прессованного чая. Он и в те времена в почёте у поклонников крепкой заварочки был. Но сейчас о другом. По этому пути, который начинался в Кяхте, на границе с Монголией, караваны шли в Европу.

Так почему таким же маршрутом не могли двигаться и товары к Шёлковому пути? Тому же нефриту ничего не мешало перемещаться именно по Чайному пути до Монголии, а там уж дальше в Китай, к магистрали?

– Гипотетически мог. А на самом деле?

– Уверен, что везли в обе стороны.

Раздался телефонный звонок. Михаил взял трубку.

– Вигдор Борисович! Привет, рад слышать, мы рады слышать, Герыч тут, рядышком. Привет передаёт. – Михаил сделал громкую связь. – Всё, Герыч тоже тебя слышит.

– Ребята, как давно вы не были в нашем примечательно-замечательном художественном музее?

– Борисыч, нам уже стыдно. Герычу больше стыдно. Я хотя бы на работу мимо галереи хожу, а он нет. Борисыч, мы исправимся. Ну обещаем исправиться.

– Предлагаю сделать это прямо сейчас.

Михаил растерянно посмотрел на Германа:

– Герыч, ты когда?

– Давно-давно, давнее, чем ты…

– Вигдор Борисыч, нам стыдно, очень. Но мы честно перевоспитаемся.

– В общем, двигайте в музей быстрее, я вас жду. Не просто так. Есть, не скажу, что… сенсационные аргументы и факты, но очень и очень любопытные. Только не говорите, что у вас сейчас будут лекции или семинары. Да, кстати, в виде бонуса свожу вас на обед в прекрасную китайскую кафешку «Кунгфу» в историческом Сто тридцатом квартале. Там рядом книжный магазин. По одной книге и чашечке кофе за мой счёт в качестве бонуса. Жду!

Михаил обречённо-выразительно поглядел на Германа. Тот развёл руками:

– Что сказать, что сказать, человек мой дорогой? Наука требует жертв, тем более что ни лекций, ни семинаров у нас с тобой сегодня нет. Экая случайность!

– Ладно, Борисыч, встречай, через полчасика доберёмся до храма изящных искусств.

– Отлично, пошёл мести красную дорожку. Событие планетарного масштаба: после долгой разлуки первооткрыватели археологических сенсаций дошли-таки до музейных залов…

Михаил положил трубку.

– Сразу пойдём или выкурим по сигаретке?

– Пойдём, чего уж… – Герман посмотрел на часы: – Слышь, Миш, ровно десять. Так рано мы давно не ходили на свидание с прекрасным.

– В истории всегда есть место подвигу.

Вигдор ожидал их в музейном скверике, сидя на лавочке недалеко от входа и просматривая прессу. Ничего особенно интересного. Первые полосы местной молодёжки пробежал наискосок, но дойдя до третьей, непроизвольно встрепенулся, словно его прошиб электрический заряд. Расправил газетный лист. С третьей полосы на него смотрел морской офицер – красивый, с твёрдым взглядом. На фотографии он был в полный рост и не мог не обратить на себя внимания безукоризненной выправкой. Вигдор выхватил подзаголовок, набранный мелким курсивом: «Лейтенант Фёдор Белкин. Участник гидрографической экспедиции Дриженко». Посмотрел на заголовок: «Командир миноносца-подлодки “Налим”».

«Так он ещё и подводник? Так не бывает, – подумал Вигдор. – Нет, ну реально так не бывает. За стенами этого здания картины гидрографа и подводника Белкина, в архиве его дневник. Китайский камнерез рассказывает увлекательную историю своего предка и мецената купца Пономарёва, и в довесочек – статья о Белкине, офицере русского подводного флота».

Вигдор углубился в газету и чем дальше читал, тем больше удивлялся, как судьба, случается, играет человеком.

Так вот, Фёдор Белкин, оказывается, был сыном контрадмирала Михаила Фёдоровича Белкина. Белкины состояли в дальнем родстве со знаменитым адмиралом и героем Севастополя Нахимовым.

После гидрографической экспедиции Дриженко на Байкале лейтенант Белкин служил помощником начальника экспедиции Северного Ледовитого океана. Затем вновь вернулся в экипаж Дриженко.

Судьба молодого офицера резко изменилась с началом Русско-японской войны и нападением японского флота на Порт-Артур в январе 1904 года. Его назначили командиром миноносца – подводной лодки «Налим». 1 ноября он вместе с подлодкой отбыл по Транссибирской магистрали во Владивосток. А лодки-то, скорее всего, транспортировали по Байкальской ледяной железной дороге, потому что Кругобайкальская, во-первых, не была достроена, а во-вторых, подлодки не могли пройти сквозь тоннели. Значит, Белкин тоже вполне мог ещё раз побывать на озере, где вёл исследования. Потом был Балтийский флот, командование подлодкой «Окунь», дивизионом подводных лодок. И уже в Первую мировую войну он стал начальником морской охраны побережья Ботнического залива. Затем работал в гидрографических экспедициях. «Вот вам и художник Белкин, вот вам и лейтенант!», – подумал Вигдор.

Следующий абзац заинтересовал его особо. Он перечитал его несколько раз:

«В 1921 году, после окончания Гражданской войны, Белкина арестовала ВЧК, потом отпустила. Он работал начальником картографической части Главного гидрографического управления, а после выхода в запас – научным сотрудником музея торгового мореплавания Ленинградского порта. В июне 1927 года снова арестован органами ОГПУ. После осуждения по 58-й статье и высылке в Сибирь его след затерялся, а дата смерти до сих пор неизвестна. Постановлением Ленинградского городского суда от 11 мая 1957 г. решение Коллегии ОГПУ от 8 июля 1927 года было отменено, а дело прекращено за отсутствием состава преступления».

Вигдор представил себе, что Белкин мог легко затеряться в знакомых ему сибирских далях. Да хотя бы на той же Верхней Ангаре, озере Чуро или реке Чириндокан, а то и вовсе уйти на Витим, места дикие и малообитаемые… Из этих размышлений его вывело появление Германа и Михаила.

– Ну что, товарищи учёные, приветствую. Для начала я быстренько погружу вас в события, благодаря которым мы все здесь, а потом двинемся в казённые кладовые этого замечательного учреждения высокого искусства.

Вигдор подробно рассказал историю купца Пономарёва, о том, что Чжан обнаружил нефритовый бокал на картине лейтенанта Белкина, который, как оказалось, был не только гидрографом, подводником, но и художником. И конечно, о его замечательном дневнике, где подробно, день за днём, описывались места предстоящей экспедиции.

– Вы можете себе представить: вот открываю газету, – Вигдор потряс бумажным изданием, – а там большой рассказ о Белкине. Это какое-то провидение!

– Бывает, – согласился Герман. – Со мной такое случалось. Приедем на место будущего раскопа – хожу, хожу, потом как магнитом притягивает в какое-то определённое место. Начинаем работать, и тут же идёт хозяйственный инвентарь. Бывает…

– Как говорится, на ловца и зверь бежит. Герыч, ты, как всегда, в точку, и я тут, мужики, с вами вполне соглашусь – без удачи и провидения не обойтись. Селины на вас нет, она бы повспоминала про курыканский меч. Давай, Вигдор, ещё раз: кто за кем, что и почему.

– На «сейчас» предлагаю посмотреть картины Белкина, они написаны после его экспедиции в тех самых местах, куда нас ведёт профессор. На одной из них – нефритовый бокал, который делал предок Чжана. Представляете себе путешествие бокала, если материал был вывезен именно из тех мест!

Дневник я попросил скопировать, чтобы вы с профессором могли поизучать его подробно.

– Хороший план, жизнеутверждающий, – согласился Михаил. – Не забудь обещанный кофе и книжку в подарок.

– Тогда, как говорится, сезам, откройся.

Марианна встретила их у большой парадной лестницы. Герман вздохнул:

– Всегда мечтал подниматься в свой кабинет по такой лестнице. Идти по ней не тесно, широкий простор для мыслей. Э-э-эх, найду клад, получу премию от государства, построю лестницу в небо!

Вигдор и Михаил с удивлением посмотрели на товарища.

– Герыч, может, вначале по миру поездим, посмотрим на пирамиду Хеопса, посетим Помпеи, Лувр там, Прадо. И кстати, музей с джипом не путать.

– Шутник ты, Мишка, шутник. Ладно, Прадо так Прадо.

– Всем привет, – поздоровалась Марианна.

– Нет, мы, конечно, слышали, что у Вигдора супруга красивая, но о том, что можно ослепнуть, никто не предупреждал. Мы бы очки защитные напялили.

– Проказники вы, археологи, – у лыбнулась Марианна. – Прошу за мной. В наши подземные кладовые.

Они долго петляли по широким и узким, но высоким проходам, пока не очутились в просторной зале, в которой на выдвижных конструкциях хранились и ждали своего выставочного часа картины. Без особых усилий Марианна выдвинула большую раму, на которой было закреплено несколько полотен.

– Чудесная квартирка искусства для народа, – пошутил Герман. – Как долго ожидают своего выхода ваши постояльцы?

Марианна пожала плечиками:

– Фонды богатые. Большие. Выставочных площадей не хватает. Многие полотна вообще никогда не покидали хранилища – повода не случилось.

– Да уж, а то увидят свет и посетителей с их ахами и вздохами, обалдеют от удовольствия и назад в темнушку не захотят возвращаться. Ты бы, Вигдор Борисович, проблему поднял.

– На многомиллиардные затраты кого посильнее привлекать надо.

– Вы недооцениваете себя, Вигдор Борисович. Марианна, этот скромный служитель слова рассказывал вам, что после его очерков о парном захоронении на Ольхоне нас завалили предложениями музеи со всего мира? Они даже готовы инвестировать в строительство музейного комплекса под открытым небом.

– Ого, какой скромный человек, – отреагировала Марианна. – Обещаю, будет допрошен с пристрастием, уж поверьте, я выясню всё. Ладно, наслаждайтесь Белкиным. Вот все полотна, которые хранятся в наших запасниках.

На первых двух картинах был Байкал в солнечный день.

– Это бухта Обухеиха, – т вёрдо сказал Герман. – Н е-сколько лет тому назад со студентами работали здесь. Вот скала, а в ней пещера, обнаруженная, кажется, в двадцатые годы прошлого века. Открыл её археолог Хороших, он же сделал описание. Пещера, по его рассказам, сохранилась очень хорошо. Впрочем, во время нашего посещения было ощущение, что в очаге кто-то копался. Может быть, искали артефакты.

На картине скала уходила в воду, которая образовала здесь небольшую бухточку. Сверху, с холмов, спускался густой лес. Он казался таинственным и сумрачным, несмотря на яркое солнце. Высоченные сосны и кедры словно состязались меж собой, кто выше и стройнее. А внизу бурунчики несильной волны забегают на галечный пляж, «лижут» камни, кусты, которые не побоялись приблизиться к воде.

– Прям идиллия… Интересно, длилась она долго? – тихо произнёс Вигдор. – Кто поверит, что всё могло измениться в один миг…

– И станет, как здесь. – Герман подошёл к другому полотну, на котором Байкал был охвачен ветром, и по облакам, по серой воде, по тучам, затянувшим небо, нетрудно было догадаться, что дело шло к грозе. Высокие облака у верхушек гор превращались в тёмные тучи, серое марево заволокло распадок. Было видно, как волна роет берег, вгрызается в него и бьёт нещадно всей своей силой, разбрасывая далеко вокруг брызги холодной воды. Волна набирает силу, чтобы померяться с твердью.

– Брр, не хотел бы я оказаться там, – сказал Вигдор.

– Всяко бывало. Помнишь, Герыч, как мы попали в грозу на мысе Покойники. Вот это был ливень, вот это был ветер! Я, честно, думал, что сдует он нас в море и бросит где-нибудь на середине пучины. Да ещё и тряхнуло! Жуть кромешная!

– Не, я другое помню, как ты после баньки, что на берегу притулилась, решил остыть, ну и плюхнулся с разбегу, – а там глубинка, дно прямо сразу уходит вниз. Пловец ты ещё тот, орал так театрально, я ж не знал, что ты только с кругом плаваешь. Еле успел тебя за трусы поймать. Чуть сам не утоп.

Михаил махнул рукой.

Следующая картина была под стать предыдущей.

– «Мыс Бараэлгой», – вслух прочитал Вигдор.

И опять скала, которая вершиной своей склонилась к воде. Рядом из глубины торчат несколько островерхих надолбов, обломков валунов. Тёмные цвета подчёркивали непогоду, а мощные волны вокруг выступов скальника – силу разгневанной стихии. В этой битве не будет победителя. Вода и камень уже уйму лет сражаются друг с другом. Впрочем, проигравшим останется берег – волны постепенно разрушают его, унося в глубину гальку и песок. Время от времени, когда случаются землетрясения, Байкал словно бы в насмешку являет из своих глубин новые скалы, словно говорит: «Вот моя мощь, моя сила, мой напор!». А уж если рассердится всерьёз и объединится с подземной мощью, то легко забирает огромные пространства суши в свои глубины.

– Красиво, но как-то жутковато всё у нашего Белкина, – произнёс Герман.

– Может, ему всё время не везло на плэнерах? Выйдет рисовать, поставит мольберт, а тут непогода, – Михаил кивнул на бушующую стихию, от которой, кажется, в хранилище стало прохладнее.

– Да нет, вот вам милота и сплошная благостность, – Вигдор подвёл всех к большому полотну. – Совсем другой Белкин.

– А это и не Байкал, точнее, не только Байкал, перед нами, господа-товарищи, устье Верхней Ангары.

– Герыч, ты так уверенно говоришь…

– Миша, так вот в уголке название картины написано, меленько так…

– Ну ты глазастый!

– А ты не расслабляйся, соберись. Но я и правда хорошо знаю эти места: дельта, образованная двумя реками – Верхней Ангарой и Кичерой.

– Какие всё-таки красивые имена у сибирских рек, – воскликнул Вигдор. – Лена, Киренга, Умбелла, Кичера вот…

– К дельте прилегает Верхнеангарский сор[21]21
  Сор – местное название мелководных заливов озера Байкал, отделённых от него песчаными островками-косами (Прим. авт.).


[Закрыть], – продолжил Герман. – Вот это настоящее чудо природы. Вы на картину внимательно посмотрите, ну прямо с географической точностью художник её писал. Здесь множество водоплавающей птицы, нерестилище байкальской рыбы. А вокруг дельты – горы. С одной стороны – Кичерский хребет, с другой – предгорья Баргузинского. Ну и жемчужинка – коса Ярки, песчаный остров, который отделяет от Байкала Верхнеангарский сор. Художник мимо них не прошёл. Те самые Ярки, полоса болот с камышовыми зарослями, островками хвоща. Чудное место, просто волшебное.

– Люди, а что это за валуны и вот эти окатыши среди обычной гальки? – Михаил подошёл к полотну близкоблизко, так что казалось – ещё чуть-чуть, и просто уткнётся в картину.

– Осторожно, это же картина, не прикасаться, – воскликнул Вигдор.

Михаил отступил чуть назад.

– Парни, я готов спорить, эти белёсые каменюки вполне могут быть нефритовыми булыжниками.

– Могут, – согласился Герман. – И что?

– А то, что древние люди, которые жили в Привитимье и наверняка доходили до этих богатых продовольствием мест, могли эти булыжники собирать и в дальнейшем использовать.

– Товарищи, вы что, открытие сделали? – иронически заметил Вигдор.

– Открытие-закрытие, – буркнул Герыч. – Нет, уважаемый, но это допущение, что если нефрит здесь имеется, то, вполне возможно, мог возникнуть и обмен между племенами. А значит, был повод к миграции.

Замолчав, Герман что-то прикинул и добавил:

– А если пофантазировать, то есть высказать гипотезу, то я бы сказал, нет, спросил риторически… нет, всё-таки предположил и задал вопрос: а могли ли древние люди организовывать для добычи нефрита специальные, так сказать, сырьевые экспедиции, что-то в духе походов за зипунами?

– Сильно – ничего не скажешь. Так мы договоримся до экспорта-импорта в Китай, в Западную Сибирь, Алтай, а то и в сторону одного из Великих путей на выбор – Лазуритового, Нефритового, Шёлкового…

– Именно, Миша, именно. А ну как на этих ангарско-витимских берегах нефрит добывали и к магистральному пути везли? А вдруг этот отрезок и есть тот самый боковой подход к основному пути?!

– Мужики, не ссорьтесь. Вы, конечно, молодцы-мудрецы, но по этим нарисованным камням трудно точно определить, что хотел сказать художник Белкин. Может, он их разместил ради композиции, если хотите, антуража? Ну выдумал, проще говоря…

– Может, – согласился Михаил и посмотрел на Германа.

– Всё может быть, не пронзай меня своим исследовательским взглядом. Но! В этих местах есть нефрит?

– Был и есть!

– Мы знаем, что потоки выносят даже очень большие куски нефрита?

– Знаем.

– Вот и хорошо.

– Ура, мир снизошёл на наше подземное хранилище, – облегчённо произнёс Вигдор. – Посмотрим, что Марианна приберегла напоследок.

Вигдор выдвинул доску с последней картиной Белкина.

– О, вот тебе и ответ – есть тут нефрит или нет.

– Это то, что видел Чжан?

– Да. Это полотно называется «Нефритовая сказка».

…На краю скального выступа на берегу горной таёжной речки или большого ручья сидит охотник-тунгус. Чуть поодаль пасутся несколько оленей. Возможно, они отбились от стада и тунгус нашёл их, чтобы отогнать в стойбище. Берега припорошены снегом – он рано выпадает в этих местах. Но до осени-зимы ещё далеко. Пятачки на прогалинках солнечное тепло очистило от ранней снежной пороши, там зеленеет трава. А ближе к каменным выходам, что тянутся вдоль одного из берегов, прямо из снега торчат большие каменные булыжники – три огромных валуна, явно принесённые потоком, который набирает огромную силу, когда вода с гор и холмов устремляется вниз. Эти камни не сливаются со снежной засыпью, они у художника явно выдаются оттенками зеленоватого, серого, желтоватого цветов. На противоположном берегу – ельники и кедрачи. Некоторые деревья высятся над всем этим местом, словно великаны. Ветви их сомкнулись в сплошную стену.

На одном из валунов, и это заметили все сразу, словно бы прорисован бокал. Он как клеймо, как чужеродное тело…

– Это и есть бокал Чжана? – растерянно спросил Михаил. Его вопрос повис в воздухе.

– А вот и нет. Идите сюда и станьте на моё место, – попросил Вигдор.

Когда все встали, он показал на живую изгородь сибирской тайги.

– Заметили что-нибудь?

Какое-то время ещё висела тишина. Первый протянул руку к высоченному кедру Михаил.

– Правильно, именно тут. – Вигдор снял очки и почти влип в полотно. Потом отодвинулся и попытался воспользоваться очками как увеличительным стеклом.

– Как сказала бы Селина Ивановна, «писхатель» совсем потерял зоркость.

Вигдор вздохнул:

– Это да, оставил диоптрии на старых газетных подшивках.

– Поможем коллеге, – Михаил взял руку Вигдора и осторожно протянул её к кедрачу: – Теперь смотри.

– Вот это да, какая игра света! Молодец господин Чжан, рассмотрел, а я-то наверняка не заметил бы.

– Белкин молодец, видишь, как спрятался в ветвях великанов. Вот только зачем? И почему он держит в руках нефритовый бокал?

– Зачем, не знаю, а бокал точно нефритовый. Цвет редкий – красный. Именно в Привитимье нашли такой редкий нефрит.

– По логике, и на косе нефритовые глыбы. Может быть, художник решил таким образом дать подсказку, что здесь есть редкий камень?

– Но как этот бокал оказался у Белкина? А главное, зачем?

– Герыч, на твои простые вопросы нет ответов.

– Вигдор, а ты после встречи с Чжаном что-то прикидывал?

– Не без того, конечно. Предупреждаю, это всего лишь версия. Итак, у купца Пономарёва оказался кусок нефрита, очень редкого красного цвета. В Китае именно этот окрас считается самым дорогим. Пономарёв передал камень мастеру. Тот сделал несколько бокалов и один отдал русскому купцу. Отдал да и отдал. Обычная ситуация.

Потом Пономарёв уезжает на родину и увозит с собой подарок. А вот теперь возникает интрига. Пономарёв рано уходит из жизни, задолго до того, как на берегах Байкала появляется лейтенант Белкин. Значит, нефритовый бокал перешёл к нему в начале века. Где каменное изделие было всё это время?

– Да где угодно! В семье, у детей, у родственников. Его могли подарить кому-то!

– Товарищи мои дорогие, мы уходим от главного вопроса, почему бокал оказался у Белкина в его непростом путешествии на Верхнюю Ангару и почему Белкин изобразил его на картине. Конечно, нефрит камень очень прочный, но ножка тонкая, и тащить его с собой в такую поездку довольно странно.

– Я с тобой, Михаил, согласен – брать с собой в такую даль изделие тонкой работы!..

Все замолчали.

Паузу прервала вернувшаяся Марианна:

– Коллеги, если образы и предметы прочно зафиксированы зрением, позвольте прервать ваше дальнейшее созерцание и пригласить всех к выходу. Как говорится, хранилище культурного наследия закрывается на обеденный перерыв. Все дальнейшие обсуждения можно перенести в библиотеку.

В библиотечной комнате, той самой, где Вигдор читал дневники Белкина, было так же тихо и умиротворяюще.

– Ну как, товарищи учёные, идеи есть? – поинтересовался Вигдор.

Все молчали.

– Тогда их есть у меня. Конечно, идейка маленькая, несуразная, – начал осторожно Вигдор. – Р ассматривать её можно исключительно как рабочую…

– Не тяни. Выкладывай, – почти одновременно произнесли Герман и Михаил.

– Пока не будем искать ответ, как бокал попал к Белкину. Хотя гипотез можно предложить много. Ну вот одна самая простая… Точно так же, как золотопромышленники, организовавшие исследование пути от Верхней Ангары до Витима, кто-то очень заинтересованный в разведке камня мог знать, что в тех местах есть нефритовые залежи. Белкина могли попросить, так сказать, по пути провести элементарный геологический осмотр, собрать образцы…

– Такое вполне могло быть, – согласился Герман.

– Но, чтобы не ошибиться с нефритом, заинтересант и обладатель бокала мог дать его в качестве образца. Ну не было у него ничего подходящего в тот момент.

– Правдоподобно, с этим тоже можно согласиться.

– Белкин на последнем полотне изобразил, вероятно, найденные нефритовые глыбы, а сам из-за деревьев с нефритовым бокалом в руках показал, что такой камень в здешних местах есть.

– Вполне себе фантастично, но и правдоподобно. Как рабочая версия может рассматриваться, только сдаётся, мы никогда не узнаем, как этот пономарёвский бокал оказался у художника и гидрографа.

Все снова замолчали, обдумывая то, что сказал Вигдор, и пытаясь развить его предположения.

– Интересно, а золото, медь, уголь его не просили поискать?

– В дневниках об этом только вскользь, – ответил Виг-дор. – Он несколько раз упомянул, что в конкретных речках могло бы быть золото. И потом, места, где проходила экспедиция, рассматривали как перспективную дорогу на золотые прииски Привитимья. Ради прокладки колёсной дороги от места, где Верхняя Ангара становится несудоходной, до берега Витима, собственно, и затеяли все эти экспедиции Белкина, Иванова и других исследователей. Вполне возможно, всучили лейтенанту бокальчик, а на словах попросили присмотреться, нет ли нефрита, минералов, золота и серебра…

Отсутствие сведений о поисках полезных ископаемых в дневнике вполне объяснимо. Его записи предназначались для публичного ознакомления другими членами экспедиции Дриженко, и неформальные просьбы-предложения были закрытой темой.

– Как говорится, вопросы есть, будем искать ответы, – задумчиво произнёс Герман.

– И пока что вопросов больше, – добавил Михаил.