Текст книги "Франция и французы. О чем молчат путеводители"

Восьмая заповедь
Не возлюби ближнего своего

Oui[259]259
  Да.


[Закрыть], Я пускаю вам дым прямо в тарелки, et alors[260]260
  Так что же?


[Закрыть]?

Французы гордятся тем, что они индивидуалисты. Они считают это доказательством того, что они люди с caractère[261]261
  Характер.


[Закрыть], а не ласковые вьючные животные, как английские футбольные болельщики или все скандинавы. На самом же деле, впрочем, они лишь пытаются найти для себя философское оправдание, когда в автобусе не уступают место беременной женщине.

Это не вполне справедливо. Чувство солидарности во Франции более крепкое, чем во многих окружающих ее государствах. Французы платят высокие налоги и взносы в службу социального обеспечения, которые идут на выплату достойных пенсий, хороших пособий по безработице и покрытие первоклассных медицинских услуг. У них имеется закон – nonassistance à personne en danger[262]262
  Неоказание помощи человеку, находящему в опасности.


[Закрыть], – который обязывает вас помочь человеку, если его грабят на улице или он зовет на помощь у дверей вашей квартиры, хотя бы позвонив по телефону. Домовладелец не имеет по закону права выселять зимой неплатежеспособного жильца либо отключать у него электричество. Здесь практически невозможно лишить детей наследства по завещанию. И, как мы уже убедились, читая вторую заповедь, даже в разгар длительной забастовки транспортников наемные работники поддерживают друг друга.

Однако в душе французы ощущают себя одинокими воителями, сражающимися против системы и всего мира.

Lycèe-faire[263]263
  Делать, изготовлять. Здесь: система образования.


[Закрыть]

Согласно классической теории, истоком индивидуализма является крестьянское происхождение – практически во всех французских семьях, стоит вернуться на два-три поколения вспять, встречаются фермеры, которым приходилось вести борьбу не только с покупателями сыров и продавцами плугов, но и со стихиями. Впрочем, из этого вовсе не следует, будто каждый француз должен уметь доить козу. На самом деле их (современных французов, не коз) обучают индивидуализму под строгим надзором в школе. Во-первых, здесь нет школьных форм, так что ученики одеваются во что попало. Они носят только то, что им нравится (за исключением предметов с религиозной символикой). По достижении одиннадцати лет детей посылают в collège[264]264
  Коллеж.


[Закрыть], младшую ступень средней школы, в которой они пребывают до четырнадцати лет. Лишь у немногих расписание уроков совпадает с расписанием их друзей, так как набор предметов у всех разный, и зачастую занятия начинаются и заканчиваются в разное время. Еще хуже дела обстоят у пятнадцатилетних подростков в lycée[265]265
  Лицей.


[Закрыть], где фактически отсутствует само понятие о школьном расписании. В некоторых школах подросткам даже позволяют курить на спортивной площадке. Это полное laissez-faire[266]266
  Попустительство.


[Закрыть]. Кроме того, всякий раз, когда проводятся экзамены на baccalauréat[267]267
  Степень бакалавра; получают по окончании средней школы.


[Закрыть], пародия на экзамены, многие школы пустеют, и ученики всех возрастов высыпают на улицу, где остаются один на один с собственным злокозненным умом.

В университете борьба за выживание только обостряется. Следуя духу так называемой демократии, в университеты принимают всех, у кого имеется baccalauréat и кто желает записаться на какой-нибудь курс (и чья родительница готова в день регистрации простоять в очереди немало часов кряду). Поскольку аудитории, или лекционные залы, переполнены, студентам приходится биться за сидячее или стоячее место где-нибудь у стены. В разгар толчеи появляется (если у него нет, разумеется, более достойных дел, например хорошо оплачиваемой исследовательской работы, или если он не занят в забастовке) преподаватель, который что-то рассказывает, а затем исчезает[268]268
  Также в рамках учебного процесса проводятся так называемые TD (travaux dirigés, семинары) и TP (travaux practiques, практические занятия). Впрочем, если студент на них не появляется, ни один преподаватель не станет наседать на лодыря и излишне обременять его и себя.


[Закрыть]. По крайней мере, так обучают студентов на первом курсе, и в результате половину из них отчисляют за несданные экзамены. Сам Дарвин не придумал бы более изощренной системы превращения молодых французов в одиноких рейнджеров.

Впрочем, у такой системы есть одно крупное преимущество. Поскольку школьная жизнь не загнана в определенные рамки, учащиеся бо льшую часть своего времени заняты тем, что к школьной программе никакого отношения не имеет. В перерывах между занятиями они часами болтают о совращении и приобретают на этом поприще практический опыт. Они учатся у взрослых красиво курить и шляться по кафе. И поскольку они обычно остаются в родительском доме, с мамой и папой, пока им не исполнится по меньшей мере четверть века, им удается вести взрослый образ жизни, не подыскивая высунув язык ни работы, ни другого жилья. Им ничто не мешает, столь удобно устроившись, думать только о moi[269]269
  Себе.


[Закрыть].

Je Fume, Moi Non Plus[270]270
  Я дымлю, но не себе в ущерб.


[Закрыть]

Как-то я прочел роман из французской жизни, в котором его герой, проходя, по воле автора, мимо парижского кафе, чувствует аромат кофе. Думаю, если ваш нос и уловит какой-нибудь запах, то это, скорее всего, будет запах дыма. В ряде заведений зона для некурящих отделена от зоны для курящих всего лишь одним столиком либо включает несколько столиков возле барной стойки, где дымят все без исключения.

Если за соседним столиком сидят курящие, вам придется отведать салат tabac[271]271
  Салат с табаком.


[Закрыть], ash du jour[272]272
  Пепел дня.


[Закрыть], а на десерт Gauloise brûlée[273]273
  «Голуаз»-брюле.


[Закрыть], потому что некоторые люди выкуривают одну сигарету во время аперитива и затем по одной – после каждого блюда. И если вы позволите себе заметить, что хотели бы вдыхать аромат от заказанных вами блюд, а не дым от их сигарет, в ответ вы, скорее всего, получите резкую отповедь о том, что каждый имеет право жить, как ему хочется, а остальное – это уже ваши проблемы. Я знаю парижских американцев, которые никак не могут с этим смириться. У них на родине курение уже давно во многих местах запрещено, и поэтому пассивное курение воспринимают примерно так же, как если бы кто-то плюнул им в тарелку.

Один калифорниец пробует применить тактику в духе ООН. «Вы больше не будете курить!» – заявляет он озадаченным французским курильщикам, гадающим, что же он предпримет дальше. Вторгнется, быть может, за их стол? Такая лобовая атака никогда не имеет успеха. В лучшем случае она приводит к колониальной войне.

Ньюйоркец пробует более сюрреалистичный подход. Говоря на французском языке с восхитительным американским акцентом и дружелюбно улыбаясь, он обращается к тем, кто курит сигары: «Большое спасибо, что вы курите так близко от меня. Теперь, когда я вернусь домой, смогу рассказать всем, что европейцы курят ослиное merde». Данный способ хорош для собственного успокоения, но столь же бессмыслен, так как француз в кафе, что бы о нем американцы не думали, не курит ослиное merde.

Лучше всего вежливо улыбнуться, произнести bonjour и сказать курящему, что, хотя он (она), конечно, вправе курить и жить, как ему (ей) заблагорассудится, вы были бы безмерно признательны, если бы он (она) пускал дым в другую сторону, поскольку хотите насладиться своей едой и отпущенной вам жизнью, а не дымом его (ее) сигареты. Дружеская просьба уважать ваш образ жизни – вот единственный способ, помогающий все уладить.

Из-за курения Франция идет навстречу экзистенциональному кризису. Там постоянно сокращается количество женщин и молодых людей, тем не менее основная масса заядлых курильщиков все так же упорно держатся за свою привычку, которая недорого им обходится, свидетельствует о крутизне и по-прежнему не осуждается обществом.

Впрочем, такое положение дел, возможно, скоро изменится. Курение в настоящий момент запрещено в самолетах, автобусах, многих поездах и на станциях метро, и уже готовятся планы о его запрете во всех общественных местах. Если такой закон примут, то на него почти наверняка не будут обращать внимания. Французы убеждены, что крохоборские законы существуют для окружающих, не для moi[274]274
  Меня, любимого.


[Закрыть]. Кроме того, любой запрет подобного рода непременно приведет к тому, что buralistes, торговцы сигаретами, объявят забастовку и потребуют компенсацию за потерянный доход. Почти наверняка пройдут также марши протеста (очень медленно, конечно, чтобы демонстранты не запыхались). И вот тут правительству представится удобный случай дать обратный ход либо сформулировать закон так расплывчато, что подчиняться ему будут только те, кто пожелает.

Эта привычка к курению в ресторанах порождает очень простой вопрос: французы уверяют, будто они любят тонкие кушанья, но как же, черт возьми, они различают их вкус? Не исключено, что британская и американская кухни так легки, по их мнению, лишь потому, что в их блюдах нет никотина.

НЕ ожидая Годо

Французы полагают, что очереди существуют для тех, кому некуда девать свое время, чья жизнь столь скучна, что ничего лучшего им не остается. Стояние в очереди – это признание собственного поражения.

На остановках автобусов, такси и в кафе – почти везде, где очередь не огорожена барьерами, французы никогда не будут проявлять терпения. Эти барьеры появились лишь в последние несколько лет, и подавленное выражение на лицах парижан, оказавшихся в западне между невысокими пластмассовыми столбиками и брусьями из полиэфира, свидетельствует о том, как нелегко для них отказаться от привычки лезть вперед.

Помню, как я впервые увидел эту систему в действии. Случилось это в закусочной при старом магазине «Mark amp; Spencer» в Шатле. Там три или четыре кассы, и покупатели обычно становились, где меньше народу. Затем, однажды вечером, когда я отправился туда за способствующими пищеварению крекерами и нежным малиновым бисквитом, в зале обнаружилось некое подобие загона, где полагалось ждать, когда освободится касса. Британцы сразу приспособились к этой системе, тем более объявление, висевшее на небольшом стенде, гласило: «Очередь здесь». К тому же мы, экспатрианты, обычно довольно дисциплинированный народ, люди старой выучки. Но французы совершенно потерялись. Это было видно по выражению их лиц, когда они читали объявление. Они, верно, в тот момент думали: «Зачем мне стоять за спиной у этого мужчины с крекерами и никуда не годным английским десертом, когда вот эта касса передо мной освободится через десять секунд?» Одни из них просто не обращали на нововведение никакого внимания и лезли вперед (под громкие крики раздраженных британцев «это нечестно»). Другие сдавались, сконфуженно возвращались в конец очереди и пытались забыть на короткое время, что они французы.

Вскоре после этого «M amp;S» ушел из Франции. В газетах говорилось, что уход этой группы был связан с корпоративной стратегией, но лично я уверен, что дело отчасти в том, что они слишком рано попытались ввести в Париже обязательное стояние в общей очереди.

Барьеры сейчас устанавливают в большинстве крупных почтовых отделений. И это хорошо, поскольку самый наглядный случай пролезания без очереди произошел на моих глазах на парижской почте, где не было барьеров.

Случилось это в отделении 24/7 на Луврской улице. Я пришел туда воскресным утром, чтобы отослать целую кипу книг. В тот день я по глупости долго провалялся в постели, так что, когда я добрался до почты к одиннадцати часам, там уже собралась внушительная очередь из двадцати человек.

Очередь была общая, люди стояли на некотором удалении от стойки, словно для того, чтобы тот, кто стоит впереди, мог повернуть направо или налево – в зависимости от того, какое окошко освободится первым. Как это часто бывает во Франции, движения почти не наблюдалось, и всех одолевал зуд нетерпения. Не сомневаюсь, каждый готов был пролезть при первом удобном случае либо остановить того, кто попытается это проделать.

Когда в воздухе уже витали грозовые разряды, в отделение зашла женщина, шикарная дама в кожаном жакете, на высоких каблуках и с гривкой черных волос, забранных в «конский хвост». Взглянув на нас, шеренгу неудачников, она прошла прямо к стойке и встала за спиной посетителя, обслуживаемого у одного из окошек. Тотчас поднялся крик.

– А чем вы недовольны? – презрительно осведомилась она. – Я постоянно хожу сюда, и еще никто здесь не стоял в очереди. Кто вам мешает сразу идти к стойке перед окошком?

Через три секунды длинная очередь распалась, и люди выстроились в две шеренги, каждая к своему окошку. Социальный эксперимент провалился.

Почтовые работники конечно же держались в стороне. Ведь это их не касается. Впрочем, у французских служащих уходит столько сил на то, чтобы казаться неприветливыми, что им, право, некогда заниматься такой мелочью, как наведение порядка.

Такую же картину можно наблюдать и в аэропортах. Во французском аэропорту, когда объявляют посадку пассажиров, занимающих места с сорокового по пятьдесят седьмой ряд, в терминал устремляются абсолютно все. И наземный персонал зачастую всех и пропускает. Поэтому, когда вы, оказавшись наконец внутри самолета, пытаетесь добраться до своего места в предпоследнем ряду, вам преграждают проход супружеская пара в двенадцатом ряду, пытающаяся запихнуть свой необъятных размеров ручной багаж в верхнее отделение, мужчина, развернувший газету и включивший компьютер в шестнадцатом ряду, а также пассажиры, занимающие двадцать первый, двадцать пятый, тридцатый и тридцать четвертый ряды, – те, кто пролез сюда первым, не дождавшись своей очереди.

Если вы попробуете проделать такой же номер в американском аэропорту, вас отошлют обратно и велят подождать, пока вы не услышите номер своего ряда. Мне однажды довелось наблюдать, как более или менее стройная шеренга пассажиров расстроилась и совершенно смешалась, когда после объявления посадки на рейс «ЭР Франс» Майами – Париж французы приступом пошли на американскую наземную службу. Тех пассажиров с посадочными талонами, которые протиснулись раньше времени, отправляли обратно, но они не спешили возвращаться назад, намереваясь либо пройти первыми, когда подойдет их очередь, либо проскользнуть раньше, если они увидят, что контролеры, проверяющие номер ряда, поддаются давлению и способны пропустить хоть одного из них раньше срока. В результате в зоне ожидания получилось что-то вроде кучи-малы, какая бывает, когда участники «Тур де Франс» врезаются на своих велосипедах в зад грузовика, водитель которого не сумел поделить с кем-то дорожную полосу. Благодаря французам то, что должно быть облегчить посадку на самолет, породило полную анархию.

Впрочем, вас все это может и не касаться, ибо я говорю о moi, своей жизни и своем образе жизни. Если же вам дорога собственная, тогда вы тоже попытаетесь протиснуться передо мной, а не ждать, как корова, своей очереди в стойле. «Liberté[275]275
  Свобода.


[Закрыть], Egalité[276]276
  Равенство.


[Закрыть], Прочь с моего пути» – вот подлинный девиз Франции.

Сведи меня с ума

Красный свет – это, конечно же, еще одна разновидность очереди. Поэтому французы очень просто относятся к нему: его предназначение в том, чтобы отвлекать меня от того, что для меня действительно важно. И у французских автомобилистов по меньшей мере две причины философского характера, чтобы не обращать на красный свет ни малейшего внимания. Во-первых, как и презервативы, светофоры были придуманы каким-то нервным, суетливым типом, полагавшим, будто мне неведомо, как позаботиться о себе. Во-вторых, если я решу про ехать на красный свет, значит, здесь нет никакой опасности – я француз, и мне лучше знать.

Из-за этого поездка по французским дорогам превращается в настоящий кошмар.

Как-то мне довелось добираться из Сиены в аэропорт Флоренции (да, любители географии, я уже переключился на Италию). И я очень из-за этого нервничал – отчасти потому, что ехал один, а тогда в автомобилях еще не было маленьких спутниковых устройств, подсказывающих вам, когда повернуть налево или направо, но по большей части потому, что верил в миф, будто нет худших в Европе водителей, нежели итальянцы.

Этот миф, как я вскоре удостоверился, оказался всего лишь тем, чем и был. Безнадежно заблудившись во Флоренции, я пересекал ряды движения, сворачивал, вытворял бог знает что на перекрестках, промчался с ветерком в обратную сторону по улице с односторонним движением, встал, чтобы посмотреть карту, посреди транспортной развязки – и тем не менее остался цел. Итальянцы, видимо, были готовы к тому, что другие водители ведут себя как душевнобольные и охотно уступали мне дорогу.

Во Франции же (или по крайней мере в Париже) я бы закончил свое путешествие в больнице и/или ремонтной мастерской.

Парижские автомобилисты не только сами ездят как ненормальные, они совершенно нетерпимы к другим безумцам. Не так давно мне довелось прокатиться на такси из аэропорта Шарля де Голля в Париж, и его водитель являл собой наглядный пример двойного помешательства. Дорога была забита машинами, и, когда мы миновали поворот на выставочный центр в Ле Бурже, автомобили вдруг стали метаться из ряда в ряд, как перепившиеся щенки.

– Ну, ты погляди, один из этих парней точно врежется в кого-нибудь, – произнес шофер, прибавляя скорость, чтобы не пропустить водителя, явно вознамерившегося его подрезать. – Ну, ты видел? – спросил он, когда я очнулся от глубокого обморока. – Он чуть не протаранил меня.

В одних странах автомобилистов из беды выручает тормоз. Во Франции же акселератор. Водитель, который кажется окружающим ненормальным и опасным, непременно побеждает. Скорее всего, он погибнет, врезавшись туманным днем на двухсоткилометровой скорости в зад грузовика (его последние слова: «Что этому идиоту понадобилось на дороге в такую погоду?»), но до тех пор он будет le roi de la route[277]277
  Король дорог.


[Закрыть].

Как ни странно, но летом, когда индивидуализм французов, отправляющихся в отпуск на своих легковушках, соединяется со стадным инстинктом, число подобных аварий возрастает во много раз. Почти все автовладельцы в стране устремляются на шоссе в одну из шести летних суббот – первые выходные июля и августа, выходные, ближайшие к большим праздникам в середине июля и августа, и последние выходные упомянутых выше месяцев. В период этих шести grand départs[278]278
  Великие отбытия.


[Закрыть] в путь могут трогаться только самоубийцы. Пробки на главных автомагистралях напоминают растянувшиеся на сотни миль очереди, столь травмирующие французскую психику. В корзинке для пикника, вероятно, будет немало бутылок с вином, прекрасное успокоительное средство для изнервничавшегося водителя. На заднем сиденье дерутся дети. А imbécile[279]279
  Дурак.


[Закрыть] впереди прилагает все силы, чтобы устроить аварию. Это чересчур большое искушение для французских водителей. Они считают чуть ли не делом чести врезаться в машину, которая едет впереди.

Ну а что еще можно было ожидать от нации, любимым зрелищем которой является «Тур де Франс», трехнедельная пробка на дорогах?

Прогулка без правил по тротуару

Когда я хожу по Парижу, мне часто кажется, будто я фазан, который летает перед шеренгой мужчин с дробовиками. И, подобно фазанам в охотничьих угодьях, меня могут вполне законно подстрелить. Ибо в Париже пешеходные переходы отличаются от переходов в иных государствах. Здесь вы вряд ли перейдете дорогу, даже если человечек будет зеленого цвета.

Вот как это происходит. Представьте себе перекресток со светофором. С восточной и западной сторон загорается красный свет, и в кружке появляются зеленые человечки, сигнализирующие пешеходам, что путь свободен. Одновременно зеленый свет загорается для машин с северной и южной сторон. Получается, что бедные пешеходы оказываются законной добычей шоферов, поворачивающих направо или налево. О, уверяю вас, ничто не способно заставить этих водителей остановиться ради пешеходов, разве что те, перебегая через дорогу, станут махать руками, указывая на зеленого человечка шоферу автомобиля, с визгом вывернувшего из-за угла и помчавшегося прямо на них. Когда же вы вспоминаете еще о машинах, проезжающих на красный свет и останавливающихся (вопреки правилам) посреди перекрестка, а затем стартующих, когда светофор дает добро, вы понимаете, что некоторые перекрестки можно переходить только в том случае, если вы прыгун с шестом.

Вот так-то вас защищает зеленый человечек. Что же касается черно-белых полос, нарисованных на дорожном покрытии, где нет светофоров, то для большинства водителей, это не более чем граффити на горизонтальной поверхности. Ни один парижский водитель не остановится перед ними. Как-то я сидел на террасе кафе напротив одного из таких якобы переходов для пешеходов. На тротуаре, надеясь перей ти дорогу, стояла беременная женщина, которая, верно, гадала, успеет ли она это сделать до того, как на свет появится ее ребенок, и вдруг одна машина остановилась. По террасе пробежала волна удивления, и женщина за соседним столиком пробормотала: «Un provincial»[280]280
  Провинциал.


[Закрыть]. И действительно, когда машина отъехала, ее регистрационный номер был 44 – Бретань.

За пределами Парижа водители останавливаются перед пешеходами, даже не будучи принуждены к тому светофором, дорожным заграждением либо пистолетом, направленным в ветровое стекло. Летом, когда парижане отдыхают в каком-нибудь уголке Франции, можно наблюдать, как они, переходя дорогу, смотрят на вежливых местных водителей со смешанным чувством изумления, благодарности и презрения. «С чего этот провинциал остановился и пропускает меня? Неужто ему некуда ехать?»

Вот поэтому-то во Франции так много лихачят. И опять все дело в образе жизни.

Мне, французскому автомобилисту, невероятно важно куда-нибудь приехать. Мне надо спешить на работу, чтобы оказаться у кофеварки одновременно с хорошенькой новой сотрудницей, прибыть в свой дачный домик к ужину и добраться в универсам до его закрытия. Вы же, другой водитель, пешеход, светофор, мешаете мне вести полноценную жизнь. Берегитесь, вот я.