Текст книги "Джоби"

– Как? А обратно в зал нельзя?

– Нельзя. И в следующую субботу не пущу, если попадешься мне на глаза. Катись отсюда!

– Тогда верните деньги, – сказал Джоби.

– Хм-м, даже не знаю. Сначала набезобразничают, а потом возвращай им деньги.

– Деньги с него удерживать не положено, Джордж, – заявила кассирша. Она отсчитала из столбика четыре медяка и просунула их под стекло. – Вот, на тебе. Сам виноват, натворил делов.

Джоби видел, что ей жаль его.

– Это не я виноват. Говоришь ему, а все без толку.

– Сказано – марш отсюда! – опять вмешался билетер. – И не нахальничай со старшими!

Джоби направился к выходу.

– Да чтоб я тебя больше здесь не видел! – крикнул билетер ему вслед.

На мгновение Джоби просто захлебнулся от злобы и ненависти к этому плюгавому человечку.

– А тебе пусть в другой раз залепят прямо в ухо! – ответил он.

– Пошел вон, паршивец, пока сам не заработал по уху!

Слепой дурак, поганый старый псих!..

Джоби брел от кинотеатра темнее тучи. Он не мог смириться с тем, что произошло. Да, он тоже не ангел, за ним тоже числятся грехи, но пострадать за другого, когда ты чист… Его жгла обида.

К тому же непонятно, чем теперь себя занять. Идти к тетке нельзя, пока не кончится сеанс: начнет допытываться что да почему – и не поверит его объяснениям, как не поверил билетер. На что убить эти два часа, пока все знакомые ребята смотрят фильм про Хвата Гордона? Отойдя на почтительное расстояние от кинотеатра, он прислонился к какой-то ограде и стал обдумывать положение дел. Рассчитывать, что Гэс устыдится и признает свою вину, глупо. Скорее, он животики надрывает, вспоминая об этом происшествии, а что другой попал в беду – ему наплевать. Так. Четыре пенса остались целы, итого всех его денег – шиллинг и три пенса. Можно сходить в игрушечный магазин на Джордж-стрит и купить автомобильчик, даже два, если придет фантазия. Это немного утешает, но чувство горечи и утраты все-таки сильней. И добро бы все кончилось только одним этим разом. Нет, его уже взяли на заметку. Пожалуй, вообще не пустят больше в кинотеатр, а значит – прощай кино по субботам! Можно, правда, сесть на автобус и поехать в Крессли, но это уже не то. Кинотеатры в Крессли огромные, в них как-то неуютно, кругом чужие. И билет обойдется не в четыре пенса, а во все восемь, считая проезд на автобусе, – Снапу такое не по карману. Ему самому, кстати, тоже, ведь в обычную неделю у него ни гроша сверх положенных шести пенсов. Да, плохо жить отверженным. Особенно – когда ни в чем не виноват…

Занятый своими мыслями, он простоял несколько минут, как вдруг из-за угла показалась Молли Маклауд. Еще немного, и она прошла бы мимо, не заметив его.

– Джоби! Привет! Ты чего тут делаешь?

– Да ничего особенного.

– Я думала, ты по субботам всегда в кино.

– Правильно. А сегодня что-то неохота.

Джоби и сам не знал, зачем сказал неправду, – все равно рано или поздно кто-нибудь расскажет Молли о том, что произошло. Но ему сейчас было невмоготу про это говорить, растравлять себя.

– Ты один, что ли?

– Ага. А ты куда?

– Так, прогуляться.

– Далеко?

– До железной дороги. Пошли со мной?

Джоби пожал плечами.

– Можно.

Ссутулясь, руки в брюки, он нехотя поплелся рядом с Молли. Спустя немного вспомнил про леденцы и, достав из кармана кулек, предложил ей:

– Хочешь? Угощайся.

– Ой, мятные! Блеск!

– Бери второй, не стесняйся, – в приливе щедрости сказал Джоби.

– Потом, ладно? Мне два сразу не съесть, чересчур большие.

Джоби тоже сунул в рот леденец, и они двинулись дальше, каждый с оттопыренной щекой.

До сих пор Джоби не случалось бывать с Молли вот так, вдвоем. Если кто-нибудь из ребят увидит, сразу разнесется слух, что он с ней «гуляет». Ну и пусть. Все лучше, чем слоняться в одиночку. И потом, с нею, оказывается, интересно, а он и не подозревал. Правда, трещит без умолку, но послушать – вполне свой парень. И никаких тебе нежностей, охов, ахов, не то что другие девчонки. Взять хотя бы Эльзу: с такой, как она, выставляй себя воспитанным кавалером, оберегай ее, выбирай слова, следи за своим поведением. Ну а с Молли можно держаться запросто – сама никому не даст спуску.

Да, но если бы рядом сейчас шла Эльза – ради этого он готов был бы вытерпеть что угодно. Если б Эльза по доброй воле согласилась провести два часа в его обществе, он за это с великим удовольствием на всю жизнь отказался бы от кино! И слова бы никакие не потребовались – только взяться за руки и идти с нею вот таким солнечным днем! Ничего больше не надо. Но предложи он, допустим, Молли взяться за руки (что ему, понятно, совершенно ни к чему) – смерит его своими озорными глазами и над ним же посмеется за такие нежности. А ведь они с Эльзой одной и той же загадочной породы.

Загадочная сущность девчонок обозначилась в поле зрения Джоби внезапно. Еще недавно он не усматривал в них ничего загадочного. Те же мальчишки, только как бы второго сорта: увлекаются куклами, шитьем и скачут через прыгалку, вместо того чтобы играть в футбол и лазить по деревьям. Но мир так устроен, что без них не обойдешься: из них со временем получаются женщины, а всякому мальчишке требуется мать.

Вскоре городок остался позади. Они миновали недостроенный квартал двухквартирных частных домов, где немощеная дорога терялась на площадке, заваленной штабелями нового кирпича и бутового камня, грудами песка и гравия возле растворомешалки, и вышли на тропинку, ведущую через луг к краю железнодорожной выемки. Спустились с крутого откоса по извилистой лесенке и перешли на ту сторону железной дороги по мосту в миле на запад от другого моста, где Джоби и Снапу повстречался Гэс Уилсон со своей компанией.

Молли, судя по всему, знала, куда идет, и Джоби не рассуждая шел за ней. Но в конце концов любопытство взяло верх.

– Что, так и будем шагать до самой речки? – спросил он.

– Нет, нам уже недалеко. Скоро придем.

– Куда придем?

– Куда мне нужно.

– Я так понял, ты просто идешь прогуляться?

– Да, а заодно и поискать кой-чего.

– Что-нибудь потеряла?

– Не совсем. Вернее сказать, я не кой-чего ищу, а кой-кого.

– И кого же?

– Красотку нашу.

– Эгнис?

– Ага.

– А что она тут делает?

– Это-то мне как раз и интересно узнать.

Да, загадочный они народ, девчонки. Но ему сейчас все равно нечего делать, и раз он уже отшагал такой путь, то не беда, если пройдет еще немного.

Впереди виднелась рощица, и Молли свернула на тропинку, бегущую вдоль опушки. Джоби последовал ее примеру, заранее слыша ядовитый голос Гэса Уилсона: «А Джоби гулял в лесочке с Молли Маклауд! Эй, друг, вы что там с ней делали? Птичьи гнезда ходили искать?..»

Подсматривать за ними вроде бы некому, вокруг ни души, но порой сдается, будто у Гэса Уилсона доносчики за каждым кустом. Иначе каким образом ему всегда про все известно?

– И часто Эгнис сюда ходит? – спросил он.

– Сюда или еще куда – суть не в том. Ты помолчи пока. Тс-с-с. – Она приложила палец к губам. – Подожди здесь. Я мигом.

Она зашла в рощу, и Джоби, провожая ее глазами, обнаружил, что сквозь деревья под уклон пролегла еле заметная стежка. Молли исчезла из виду, но через несколько секунд появилась опять и таинственно поманила его к себе. Когда он подошел ближе, она снова приложила палец к губам. Ступая за ней по пятам, он чуть не наткнулся на нее, когда она внезапно остановилась. Оглянулась, многозначительно посмотрела ему в глаза и показала рукой вниз, в самую гущу зелени.

От неожиданности Джоби сперва ничего не мог разобрать – и вдруг, разом, увидел. В ложбинке, на траве, лежали двое: Эгнис Маклауд и с нею парень. Лежали и целовались. Эгнис крепко обхватила парня обеими руками; платье у нее задралось.

Первым его побуждением было повернуться и уйти, как будто они могли почувствовать на себе его взгляд. Но непонятная магнетическая сила удержала его. Он присел на корточки в чащобе папоротников, наблюдая за Эгнис. Парень, наверное, не смог бы оторваться от нее, даже если бы захотел, так она плотно к нему прижималась.

Молли тронула его за руку; он обернулся – в глазах у нее плясали бесенята. Кивком головы она указала ему назад, и они отступили по той же стежке. Потом перелезли через каменную ограду в том месте, где был сделан приступок, и очутились на выгоне. Молли с ходу растянулась в высокой траве; Джоби сел рядом, жуя какой-то стебелек.

– Так и знала, что застукаю ее. – Похоже, Молли была очень этим довольна.

– Если ты наперед знала, где она, зачем было тащиться в такую даль?

– Чтобы удостовериться. – Молли стрельнула в него веселым, хитрым глазом. – Теперь, хошь не хошь, выкладывай, сестричка, шесть пенсов, а то матери скажу.

Так вот в чем дело!

– Не боишься заместо денег огрести по шее за то, что подглядывала?

– Не, она не посмеет. Знает, что нажалуюсь мамке – и тогда ее взгреют. Ей строго-настрого запретили путаться с парнями, но нашей Эгнис удержу нет!

– И ты уже добывала у нее деньги таким способом?

– Сколько раз! Если хочешь знать, я еще думаю ей накинуть. Вот начнет зарабатывать, пускай платит шиллинг. – Она плутовато покосилась на Джоби. – Ты хоть понял, чем они занимались?

Джоби пожал плечами. Образ парочки вновь возник перед ним, пробуждая смешанное чувство брезгливости и острого любопытства.

– Целовались.

– Только-то? – протянула Молли.

– Тогда не знаю. – Заливаясь краской, Джоби нагнулся сорвать новый стебелек.

– А какая разница между мужчиной и женщиной, можешь сказать? Спорим, что нет!

– Конечно, могу! – заявил Джоби со всей пренебрежительностью, на какую был способен.

– Ну, какая?

– В общем… У женщин, например, волосы длинней, чем у мужчин.

Молли расхохоталась во все горло, закрывая ладонями глаза.

– Волосы длинней! Ой мамочки! – Она отняла руки от лица. – И это все?

– Нет, почему, есть еще другие вещи… – пролепетал Джоби.

– Какие другие?

– Не знаю, как сказать словами… – Слова, которые он знал, были непристойны, и он не собирался их произносить в присутствии Молли.

Молли устремила на него странный взгляд.

– Давай я тебе покажу, какая разница?

– Зачем это?

– Неужели не интересно?

Джоби повел плечом.

– Мало ли что. – Чего она на него так уставилась? Ему было стыдно поднять глаза. Щеки у него пылали.

– Какой ты красный, – сказала Молли.

– Ну и что с того?

– Струсил, вот и краснеешь.

– Ничего я не струсил… Меня из кино сегодня выгнали.

– За что?

– Будто бы в билетера стрелял из резинки.

На Молли это, по-видимому, не произвело впечатления.

– Ну, хочешь, покажу?

– А если кто-нибудь придет?

– Здесь нас никто не увидит. Ну как, согласен?

– Подумать надо, – пробормотал Джоби…

5

В город Джоби возвращался один. Он не хотел, чтобы их с Молли видели вместе, и по пути назад обогнал ее. Сеанс только что окончился, и из кинотеатра на узкую улочку толпой валили зрители. Самые младшие, еще всецело во власти фильма, уносились вскачь на воображаемом коне, нещадно настегивая себя по крупу, и, наставив пистолетом два пальца свободной руки, отстреливались от преследователей. Джоби отыскал глазами знакомую копну рыжих волос, и в эту минуту Снап его тоже заметил.

– Джоби! Где ты был?

– Так, прошвырнулся кой-куда. Хорошая была программа?

– Ух, мировая! Какое гадство, что тебя вышибли…

– Говорил я старому черту, что он обознался, – не поверил. Дурак паршивый. А Гэс и потом бузил?

– Нет.

– Понятно. Зачем ему себя выдавать. Соображает.

– Ко мне, правда, лез. То за ухо дернет, то за волосы.

– Ага, это он может.

Кто-то налетел на Джоби с такой силой, что едва не сбил с ног; Снап успел его удержать.

– Эй, осторожней! Глядеть надо, куда идешь!

– Ой, извините!

Джоби выпрямился, повернул голову и увидел физиономию Гэса Уилсона, изображающую полную невинность.

– Что значит «извините»? Ты меня нарочно пихнул!

– Окстись, я нечаянно.

– Неужели? А когда меня погнали из кино, ты сидел сложа руки тоже нечаянно?

– Чем же я виноват, что тебя выгоняют!

– Тем, что тебя надо было гнать, а не меня!

– Это еще почему?

– Потому что пульнул в него ты, а не я, и нахамил тоже ты. Он за тобой охотился, а выловил меня.

– Надо же, как не повезло, – сказал Гэс.

– Ах, не повезло! Гэс Уилсон у нас герой! Напакостить – это пожалуйста, а как отвечать, так прячется за чужую спину!

Обстановка накалялась. Джоби чувствовал это по учащенному биению своего сердца. Он видел, что на Гэса исподтишка кидают взгляды, ожидая, как он себя поведет. Такой человек, как Гэс, обязан оберегать свою репутацию. Еще «две-три реплики – и Джоби придется либо перейти от слов к делу, либо показать всем, что он спасовал. Получается, что он вызывает Гэса на драку – драку, в которой ему заведомо не победить. Но ему уже было все равно. Наплясался он под Гэсову дудку, хватит. Негодование заглушило в нем осторожность.

Снап потянул его за рукав.

– Идем, Джоби, не связывайся.

– Танцуй, тебя никто не держит, – бросил ему Джоби через плечо. – Мне еще надо сказать пару слов герою Уилсону.

– Ты говори, да не заговаривайся, – пригрозил Гэс.

– А то что?

– А то накостыляю – своих не узнаешь.

– Ну давай! Кличь свое войско!

– Тебя, Уэстон, я и без всякого войска накостыляю.

Он толкнул Джоби в плечо. Этой искры оказалось довольно, чтобы последовал взрыв. Джоби замахнулся, врезал Гэсу справа кулаком по скуле и отскочил, пританцовывая, опустив голову в боксерской стойке. С первой минуты, как стала назревать ссора, их окружили плотным кольцом; Джоби почувствовал, как наступил кому-то на ногу, чьи-то назойливые руки пытались вытолкнуть его на середину круга. Он отпихнул их локтем.

– Не напирай, осади назад!

Место – вот что сейчас необходимо. Только на него вся надежда. Он легче Гэса и подвижней. Но стоит Гэсу войти в захват и повалить его, как исход поединка решится преимуществом в весе.

Гэс обладал хорошей реакцией, и его первый удар оказался точнее. У Джоби было такое чувство, будто его нос мгновенно распух до невиданных размеров; слезы навернулись ему на глаза. Забыв о тактических соображениях, он бросился на Гэса и стал осыпать его градом ударов. Ошеломленный яростью противника, Гэс попятился назад и, прикрыв лицо локтями, ушел в глухую защиту. Джоби сделал нырок, целя Гэсу под ребра с таким расчетом, чтобы сбить ему дыхание, но сам раскрылся и не успел опомниться, как отлетел назад от сильного удара в ухо. Зрители у него за спиной расступились, и он оказался припертым к стене.

Гэс надвинулся на него вплотную, но тут к месту происшествия подоспел старый билетер; он растолкал зевак, схватил противников за шиворот и растащил в стороны.

– Это что такое? Прекратите немедленно. – Он пригляделся и узнал Джоби. – А-а, это ты опять безобразничаешь? Тебе, по-моему, давно велено – убирайся домой!

– В кинотеатре распоряжайтесь! – крикнул ему Джоби. – А на улице не имеете права!

– Я тебе покажу «не имеете права»! Ты у меня допрыгаешься! По уху хочешь заработать? – Он оттолкнул их обоих прочь. – Все по домам! Кыш отсюда!

Волей-неволей противники пошли рядом.

– Да не забудь, что я тебе сказал! – крикнул билетер вдогонку Джоби. – Можешь не приходить на будущей неделе – я тебя не пущу!

Джоби повернулся на каблуках и приставил рупором ко рту ладонь.

– Катись в болото, старый черт! – Он отступил, столкнулся с пожилой, хорошо одетой женщиной – она остановилась, с возмущением глядя ему вслед, – и вместе с Гэсом зашагал на Главную улицу. Там оба замешкались на краю тротуара. Неподходящее место для дальнейшего выяснения отношений. Впрочем, Джоби больше не рвался в бой. Он уже отвел душу и заодно доказал, что не боится помериться силой с Гэсом. А это тоже немало.

– Дружок-то твой – испарился, – злорадно заметил Томми Мастерман.

– Не боись, никуда не денется.

– Друг называется! Чуть какая неприятность – его и след простыл.

– Зато по крайней мере не имеет моды другим устраивать неприятности, – сказал Джоби. – Хоть на том спасибо. И вообще, тебя никто не спрашивает.

Томми выразительно вздернул плечи.

– Пожалуйста! Дело твое.

– Вот именно. – Джоби отвернулся от них и смешался с толпой субботних покупателей.

Близилось время вечернего чая или раннего ужина, когда ему положено быть у тети Дэзи. Но идти туда не хотелось. После сегодняшних осложнений и треволнений его тянуло к теплу родного дома. Хотелось сесть за ужин, приготовленный руками матери, и разделить его с нею. Сейчас он тосковал по ней с особой силой, ощущал ее отсутствие, как никогда еще за эту неделю. Почему его не пускают к ней в больницу?..

И он все-таки пошел домой, где застал отца за приготовлениями к чаю. На скудно накрытом столе было лишь самое необходимое: тарелка с вилкой, отцовская кружка, сахарница, пачка масла прямо в обертке да початая булка и хлебный нож. Скатерть, вся в пятнах, свидетельствовала о том, что на ней ели целую неделю. В ожидании, пока на газовой плите закипит чайник, Уэстон открывал банку лосося. Он был в рубашке со свитером и фланелевых брюках. Когда Джоби вошел, он оглянулся.

– Здравствуй, Джоби. Как делишки?

– Нормально.

Джоби оперся на спинку стула, глядя, как отец мучается с консервным ножом. Собственно, не ножом, а открывалкой самоновейшей конструкции, от которой с первого дня было мало проку: Уэстон не раз грозился, что выкинет ее и заведет в доме обыкновенный человеческий консервный нож.

– Как твой живот – лучше? – спросил Джоби.

– Что? А-а, живот… да, все прошло.

– Ты был у мамы?

– Был, как же. Садиться начала, повеселела. Тебе велела передать, чтоб не баловался да поджидал ее домой в скором времени.

– А мне к ней нельзя? Я тоже хочу.

– Не разрешается, сынок, такое правило.

Уэстон наконец открыл банку и, помогая себе хлебным ножом, вывалил содержимое на тарелку. Потом налил кипятку в чайник для заварки.

– Ты-то пил чай?

– Нет.

– Тетя Дэзи, наверное, уже сготовила тебе поесть?

– Наверно.

– Что же ты? Нехорошо.

– Можно я лучше поем с тобой?

В первый раз с той минуты, как Джоби пришел, отец посмотрел на него внимательно.

– А как быть с теткой?

– То, что она сготовила, скоро не испортится.

– Так-то оно так… А все же, знаешь, лишнее беспокойство для нее. Ведь это какая любезность, что она тебя забрала к себе, пока нет мамы. Ее нельзя обижать.

– Мне охота попить чаю дома…

Отец замялся в нерешительности.

– Ну, один раз, я полагаю, не страшно. Лосося хочешь? Здесь хватит на двоих, а кстати, и всю банку прикончим, покуда свеженькое… Доставай себе посуду, а так у меня все готово.

Оказалось, что не совсем: Уэстон забыл насыпать в чайник заварку, и пришлось заново кипятить воду. Ворча на себя за рассеянность, он взялся пока резать хлеб. Наконец отец и сын уселись за стол друг против друга и, не говоря ни слова, принялись за еду. Молчание первым нарушил Джоби:

– Пап, а меня сегодня выставили из кино.

– Серьезно?

Джоби не поручился бы, что отец слышит его.

– Только я не виноват. Я ничего не делал. Понимаешь, это все Гэс Уилсон. Он стал стрелять из резинки, а билетер подумал на меня и выгнал. Я ему объяснял, а он не слушает.

– Надо вести себя прилично, ты разве не знаешь? – сказал Уэстон. – Иначе тебя не будут туда пускать.

– Мне и сказали, чтоб больше не приходил. Но я же вовсе ни при чем! Это Гэс Уилсон виноват.

– Гэс?

– Джон по-настоящему, но все зовут его Гэс. Не знаю почему.

– Мы, думается, знакомы с его отцом. Он бывает в клубе.

Уэстон потянулся за остатками рыбы, собираясь положить их себе, но отдернул руку.

– Тебе дать еще?

– Не, я больше не хочу.

Отец опорожнил тарелку.

– Вкусная штука, лосось. Обидно было бы открывать такую здоровую банку для меня одного.

Джоби в задумчивости наблюдал, как он ест. Странно. Он ждал, что, узнав о происшествии в кино, отец будет сердиться, пока не выяснится, что его сын пострадал напрасно. А отец как будто считает, что он провинился, но почему-то это его не трогает.

– Пап, у тебя что-нибудь случилось? – спросил он; Уэстон бросил на него быстрый взгляд.

– Не совсем, но есть кой-какие заботы.

У Джоби сердце сжалось от страха. Мир взрослых, неведомый, пугающий, был полон глубокой тайны. Этот мир поглотил его мать, он коварен, и взрослые своими недомолвками лишь подтверждают это. Вдруг ему объявят, что мать никогда не вернется? Да, это кажется невероятным, но ведь может такое случиться, может! Вспомнить хотя бы, как было у Мэри Бразертон: мать положили в больницу, и Мэри ее больше не видела. Это было только в прошлом году, и теперь Мэри живет у тетки, а ее младшая сестра и маленький братишка – у кого-то еще.

Он с усилием глотнул и выговорил:

– Это из-за мамы?

– Нет… Нет, с мамой все хорошо. На работе малость не ладится, вот и все.

Джоби не знал, верить или нет. Почему же тогда отец, что ему ни скажи, по-настоящему просто не слышит тебя?..

Они посидели молча; Уэстон курил, глядя, как догорает огонь в камине.

– Сегодня крикет будет на поле? – спросил Джоби.

– Точно. А что?

– Ты пойдешь смотреть?

– Сегодня вечером не могу, – сказал Уэстон. – Надо пойти взнос уплатить за страховку по болезни.

Джоби опять умолк. Предвечернее солнце било в окошко, заливая комнату светом; за крышами домов напротив синело чистое небо.

– Тебе не пора к тете Дэзи, как ты думаешь? Не будет она беспокоиться, куда ты запропастился?

– Да, думаю, пора.

– Вот видишь, – безучастно продолжал Уэстон. – Беги, расскажи ей, где ты был.

Джоби встал и нехотя побрел к двери.

– Пап…

– Мм?

– Насчет кино. Знаешь чего – ты, может, сходишь, поговоришь с билетером? Скажи ему, что это не я нарушал порядок, тогда меня пустят в другой раз.

– Не стоит зря волноваться, – сказал Уэстон. – Все образуется, утрясется… Ну, иди, иди. Успокой тетку.

– До свиданья, папа.

– Будь здоров. Не балуйся, слушай тетю Дэзи.

…Шагая прочь от родного дома, Джоби силился разобраться в самом себе. Чего он ищет, что ему нужно? Неужели всерьез поверил, что мать в опасности и не вернется – и никогда уже жизнь не потечет так, как прежде? Он и сам не понимал, чему верит, а чему – нет. События этого дня сгустились и засели в его душе, точно острый шип, пропоров защитную ткань между ним и внешним миром, бередя в нем тоску и неуверенность. Теперь он смотрел на мир сквозь эту прореху, и хотя все вокруг казалось почти таким же, как всегда, на самом деле все изменилось. Улицы, дома, магазины городка, где он родился и прожил всю жизнь, знакомые ему, как никакие другие улицы, дома и магазины, – все они были такие же и одновременно иные, ибо теперь он смотрел на них сквозь эту прореху. Взрослый человек, которому можно довериться, – вот кого он ищет, вот кто ему нужен; такой, чтобы поговорил с ним прямо и открыто, пускай хоть несколько минут, но всерьез, как равный с равным, без недомолвок, без ссылок на правила, без обмана под тем предлогом, что он, дескать, не поймет. Он поймет, вы только дайте ему эту возможность! Но, видно, есть лишь один человек, который, может статься, попробовал бы с ним так говорить, да и тот – вернее, та – далеко, и его к ней не пускают.

Столпотворение на Главной улице кончилось: люди разделались с субботними покупками, магазины закрывались. Джоби решил, что, пожалуй, еще не поздно заглянуть в лавку, где продают игрушечные модели, и купить вожделенные автомобильчики. Он нащупал в кармане деньги, но тут совсем близко от тротуара с мягким шорохом проехал двухэтажный автобус. По ногам Джоби прошелся сквознячок, и автобус, обогнав его, остановился невдалеке. Он шел в Крессли…

Эта мысль совместилась в мозгу мальчика с сознанием, что у него есть деньги, – в тот же миг он уже бежал к остановке; автобус тронулся, но он успел вскочить на ходу. Спина водителя показалась ему знакомой. Один беглый взгляд – и Джоби взлетел по лесенке в верхний салон. Если за рулем дядя Тед, он, проезжая, мог заметить племянника на тротуаре, но не будет знать, что тот сел в автобус.

Через десять минут он спрыгнул с подножки автобуса в центре Крессли, на краю рыночной площади. На булыжной мостовой валялись газеты, обертки от апельсинов и прочий мусор – следы дневной торговли. Джоби пошел по рядам пустых ларьков. Кое-где еще торговали, спеша сбыть с рук скоропортящийся товар, и сметливые хозяйки, оценив преимущества вечерних покупок, набивали кошелки овощами и фруктами, приобретенными за бесценок.

Все же рынок в такое время дня навевал уныние, и Джоби не стал здесь задерживаться. На другой стороне площади начиналась улица, которая вела к больнице, и Джоби пошел по ней, не совсем представляя себе, что будет дальше, зная лишь, что с каждым шагом сокращается расстояние, отделяющее его от матери. На воротах висели две таблички: вывеска, оповещающая, что здесь находится больница, и объявление, что предельная скорость транспорта на этом участке 10 миль в час.

За деревьями, меж которыми тянулась подъездная аллея, величественно вставали стены больницы, изрешеченные сотнями окон. Окна перемежались с балконами; отдельные корпуса соединялись между собой длинными застекленными переходами. И каждый корпус, подумалось Джоби, – это огромная ремонтная мастерская по починке людей. Одни выходят отсюда как новенькие. Другие – в чем-то непоправимо испорченные на всю жизнь. А третьи не выходят вообще, потому что человек – не то же, что машина, и отладить в нем все до тонкостей никто не умеет…

Из-за деревьев вынырнула «скорая помощь» и свернула к воротам. Джоби посторонился, уступая ей дорогу, поглядел, как она катит под горку, направляясь к центру города. И решительно зашагал по аллее к главному входу, от которого только что отъехала «скорая».

Проникнуть в больницу оказалось до смешного легко: его никто не остановил, потому что вокруг никого не было. То есть быть-то были – полна больница, – только ему никто не встретился. И его, как видно, никто не заметил, когда он шел по двору и поднимался по ступенькам на крыльцо. Минуту он постоял, стараясь разглядеть сквозь дверное стекло, что там внутри, потом толкнул дверь – она открылась – и вошел. В огромном пустом вестибюле на выложенном плиткой полу стояли длинные скамьи с кожаными сиденьями. Вдали прошли две сестры милосердия, их негромкий сдержанный смех гулко разнесся под сводами высокого потолка. Джоби отступил за колонну, сам толком не понимая, зачем от них прячется и чего надеется достичь своим приходом.

Сестры ушли; выждав минуты две, он отважился выглянуть из своего укрытия и пройти несколько шагов по вестибюлю. Двери, много дверей; за ними – коридоры, уходящие куда-то в глубь здания. В простенке между двумя узкими длинными окнами – написанный маслом портрет неизвестного мужчины с большими усами и в очках. Темный, наглухо застегнутый сюртук, на шее – золотая цепь, как у мэра… Кое-где на стенах висят жарко начищенные медные таблички с надписями, но их не прочесть: высоко.

Он подошел ближе, пытаясь разобрать одну из надписей, и за этим занятием – на всем виду, посреди громадного вестибюля – его застигли врасплох: дверь с круглым окошечком распахнулась, и из нее деловитой походкой вышла седая полная женщина в бело-розовой сестринской форме. Он было подумал, что его и на этот раз не заметят, но она остановилась на полдороге, повернула к нему и, не доходя шагов двадцать, сказала – ее голос, как недавно женский смех, гулко разнесся под сводами потолка:

– Молодой человек, тебе что здесь нужно?

Ее глаза блеснули за стеклами пенсне, то ли смешливо, то ли сердито. Не поймешь. С бьющимся сердцем, запинаясь, Джоби проговорил:

– Я ищу свою маму.

– Это она тебя привела?

– Нет. Я сам пришел.

Женщина окинула его взглядом с головы до ног.

– Тебя прислали лечиться? Ты что, нездоров?

Джоби затряс головой.

– Нет, я просто маму ищу.

– Она лежит у нас?

– Да. Ее сюда поместили.

– Ах вот оно что! Понимаешь, к сожалению, тебе к ней нельзя. Часы посещений закончились, да и потом, детей к больным вообще не пускают. Как фамилия-то ее?

– Миссис Уэстон… Я хотел узнать, как она себя чувствует, и пришел.

– А разве ее никто не навещает?

– К ней ходит папа. Сегодня был.

– Что ж он не сказал тебе, как она себя чувствует?

– Он говорит, все хорошо, но я хотел сам узнать.

На этот раз сестра разглядывала его так долго и внимательно, что он начал краснеть под ее взглядом; сердце у него заколотилось еще сильней. Сейчас она скажет, что ему здесь не место, чтобы он уходил и не мешался во взрослые дела. Вместо этого он услышал другое:

– Стой здесь и жди. И не вздумай никуда уходить.

Она пересекла вестибюль, завернула за угол и скрылась. Джоби стал ждать, гадая, куда она пошла и что теперь будет. Мимо, бесшумно скользя на резиновых колесах, проехала каталка, ее катил мужчина в белом халате. На каталке, укрытый до подбородка одеялом, кто-то лежал, совершенно неподвижно. Вот так, должно быть, выглядела и мама после операции: белое неживое лицо, торчащее из-под туго натянутого одеяла. Беспомощная в руках людей, которые обязаны смотреть за нею, потому что это их работа, но которым по-настоящему до нее нет дела. Да и как может быть иначе? Они ведь ее не знают. Что для них его мама? Больная, каких здесь сотни.

Он потерял счет времени, стоя в огромном пустом вестибюле; ползли минуты; он ждал, сестра все не возвращалась, и непривычная, безликая обстановка больницы давила на него гнетущей, осязаемой тяжестью. Такая даль пролегла между ним и родным домом! Не просто мили, помноженные на тревогу и страх, но и сознание – впервые в жизни, – что дом как незыблемый, надежный приют распался. Опустел. Из него изъяли душу. Теперь это четыре стены, идеальный порядок и отчужденный, озабоченный человек за столом, скудно накрытым для одинокой трапезы.

От этой картины становилось жутко. Хотелось бежать от нее, от всех видений сегодняшнего дня, сменяющих друг друга перед его мысленным взором: Эгнис Маклауд, простертая под деревьями в обнимку с парнем; дразнящая, плутоватая усмешка ее сестры Молли, полускрытой в высокой траве; позорное изгнание из кинотеатра, драка с Гэсом… Бежать от всего этого к надежному теплу материнской души! Смятение у него в сердце нарастало. Он чувствовал, что его колотит дрожь, что все его тело до боли сведено напряжением, каждая жилка натянута до предела и трепещет, словно у бегуна перед стартом.

Неудивительно поэтому, что, когда на его плечо опустилась сзади чья-то ладонь, он едва не вскрикнул от ужаса. Белый докторский халат, схваченный мимолетным взглядом, был мгновенно истолкован рассудком как символ непреложной власти. Джоби дернул плечом, вырвался и метнулся к выходу. Он услышал, как врач окликнул его, потом тяжелая дверь захлопнулась у него за спиной, и он, не вняв окрику, опрометью понесся через двор, по аллее. Лишь за воротами больницы он остановился, привалился к забору и изо всех сил прижал к груди скрещенные руки, словно хотел выдавить наружу боль, разрывающую ему легкие.

Только теперь у него хлынули слезы. На улице было безлюдно, но это не имело значения: он рыдал, не заботясь о том, что его могут увидеть и что плакать – стыдно. Рыдал, словно его мать и вправду умерла. Пьяный от горя, шатаясь под его бременем, он тронулся в путь, едва передвигая ноги. Через каждые пять шагов он останавливался и, облокотясь на забор, прятал лицо в ладонях – так, мало-помалу, он и спустился по пустынной улице на рыночную площадь.