Текст книги "Французский дворянин"

– Кто послал вас сюда? – спросил он наконец, придя в себя и не без изумления узнав меня.

– Я осмелился явиться сюда, – робко ответил я, – чтобы поступить на службу вашего величества.

– Такая верность – редкость в наши дни, – с горькой усмешкой возразил король. – Но встаньте же! Ведь мне приходится теперь благодарить и за пустяки: потеряв Меркера, я должен уже радоваться, что приобретаю Марсака.

– С вашего позволения, государь, обмен не столь уж неравен. Ваше величество всегда можете сделать нового герцога, но найти честных людей не так легко.

– Так, так! – ответил король, глядя на меня с каким-то злобным выражением глаз. – Вы напоминаете мне об этом как раз вовремя. Я могу еще пожаловать кого хочу и кем хочу и затем снова разжаловать. Ведь я все еще король Франции? Не так ли?

– Господи избави, чтобы это не было так! Я явился сюда лишь для того, чтобы предложить вашему величеству новое средство, при помощи которого вы могли бы с большим успехом достигнуть осуществления ваших желаний. Король Наваррский желает только…

– Тс! – воскликнул король нетерпеливо и с выражением даже некоторого неудовольствия. – Я лучше вашего знаю его желания. Но, видите ли, – продолжал он с лукавым видом, снова забывая мое низкое звание так же, быстро, как он до этого припомнил его. – Тюрен тоже обещает много. А Тюрен… Правда, он может разыграть роль Лотарингца… Но если я поверю Генриху Наваррскому, а он изменит мне?..

Он не докончил и снова зашагал по комнате, стараясь изобрести средство, чтобы стравить врагов: он вообще имел пристрастие к кривым путям. Но, кажется, его усилия остались безуспешными, а может быть, он вспомнил неудачу, которую уже потерпел раз, пытаясь оказать поддержку Лиге против гугенотов. Он вдруг остановился и, тяжело вздохнув, продолжал.

– Если бы я знал, что Тюрен лжет, тогда… Но, ведь де Рони обещал мне представить доказательство, а до сих пор так и не дал его.

– У меня есть свидетель, ваше величество, – ответил я, чувствуя, как у меня сильнее забилось сердце. – Ваше величество изволите, быть может, припомнить, что Рони как раз поручил мне представить вам этого свидетеля.

– Ну да, конечно, – торопливо ответил король, точно, просыпаясь от сна. – У меня от сегодняшней передряги все выскочило из головы. Где же ваш свидетель? Давайте мне скорее эти доказательства – и мы станем действовать быстро. Мы зададим им опять Жарнак и Монконтур… Где же он? На улице, что ли?

– Это – женщина, ваше величество, – ответил я, немного удивленный и сбитый с толку его внезапным оживлением и веселостью.

– Женщина, да? Она у вас здесь?

– Нет, государь, ее здесь нет, – отвечал я, представляя, что скажет король на то, что я сейчас сообщу ему. – Она в Блуа, она прибыла… Но, сказать правду… Прошу снисхождения вашего величества… Она отказывается прийти и говорить. А так как не тащить же ее сюда силой, то я и решил лично испросить указаний вашего величества, как поступить в данном случае.

Вместо ответа, король поглядел на меня с видом глубочайшего удивления.

– Молода она? – спросил он наконец после долгого молчания.

– Да, государь. Она состоит фрейлиной при принцессе Наваррской и вместе с тем находится под опекой виконта Тюрена.

– Вот как! В таком случае, ее действительно стоит выслушать, маленькую бунтовщицу! Так она не желает говорить? Мой двоюродный братец, Наваррец, сумел бы привести ее в надлежащее настроение. Но я отказываюсь от этой чести… Правда, я бы мог послать за ней, и ее привели бы ко мне… Но в нынешнюю ночь самое незначительное обстоятельство может вызвать баррикады…

– Кроме того, государь, – осмелился я ввернуть свое замечание, – ее здесь знают все приближенные Тюрена, которые уже раз похитили ее. Поэтому, если привести ее к вашему величеству сколько-нибудь открыто, они поймут, что игра проиграна.

– Что вовсе не соответствует моим планам, – ответил Генрих, окидывая меня исподлобья мрачным взглядом. – Они могли бы предупредить наш Жарнак. А пока, не уладив нашего дела с теми или с другими, мы не можем считаться в безопасности… Вы должны отправиться и захватить ее. Она в вашей квартире? Ее необходимо привести сюда. Слышите?

– Приказание вашего величества будет исполнено, но я сильно боюсь, что она не пойдет.

Тут король окончательно потерял терпение.

– Так чего же вы, черт бы вас побрал, лезли ко мне с этим делом! – вскричал он раздраженно. – Бог знает, почему Рони понадобились именно такой мужчина и такая женщина! Я этого не понимаю. Он с самого начала, уже по одному вашему платью, которое с полгода как вышло из моды, должен был понять, что вы не умеете обращаться с женщинами. Ну, слыхал ли кто-либо когда-нибудь от сотворения мира подобные глупости? Ведь это – гибель Наваррца, Наваррца, а не моя! И, клянусь, – злобно прибавил он, – также ваша гибель.

Последние слова были сказаны таким тоном, что мне оставалось только склониться перед грозой и покорно принять упрек, который был столько же естествен с его стороны, сколько ничем не заслужен с моей. Правда, гнев короля ничуть не удивил меня: он не удивил бы меня даже в человеке более сильном. Я сам на его месте отнесся бы так же строго к капризу, который губил людей и их надежды. Король не переставал говорить самые неприятные вещи, какие только мог выдумать. Наконец, выведенный из терпения моей покорностью, он на минуту остановился, затем раздраженно крикнул:

– Неужели же вам нечего сказать больше? Неужели вы не можете ничего придумать?

– Я не осмеливался сказать вашему величеству того, что, по моему мнению, является единственным средством в данном случае.

– Вы хотите сказать, чтобы я пошел к этой девке? – ответил король, так как в сообразительности у него недостатка не было. – «Если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе», – как говорит Мендоза. Так эта нахалка хочет, чтобы я пришел к ней? Ну что ж, я пойду. Хотя бы даже моя жена догадалась, пойду, – прибавил он сухим, отрывистым тоном. – Я хочу жить на погибель Рецу. Где вы живете?

Я сказал ему, удивляясь вспышке былого мужества, стяжавшего ему 20 лет тому назад славу, которую, однако, он потом ничем не оправдал.

– Знаете ли вы, – спросил он меня тоном, в котором слышались прямота и бодрость, – ту дверь, в которую вошел Рони, чтобы переговорить со мной? Можете ли отыскать ее в темноте?

– Могу, ваше величество, – ответил я, чувствуя, как сильно забилось мое сердце.

– Ну, так ожидайте меня здесь в десять вечера. Вы должны быть хорошо вооружены, но одни. Я сумею заставить эту девицу говорить. Надеюсь, я могу положиться на вас? – добавил он, внезапно приближаясь ко мне и пристально глядя мне прямо в глаза.

– Собственной жизнью буду отвечать за жизнь вашего величества, – ответил я, опускаясь на одно колено.

– Хорошо. Я вам верю, – сказал король, протянув мне для поцелуя руку и отходя от меня. – Быть по сему! Теперь оставьте меня. Вы уже и так были здесь слишком долго. Никому ни слова, если дорожите своей жизнью!

Я отделался каким-то уклончивым ответом и хотел уже уйти, но когда рука моя коснулась занавески, король снова позвал меня.

– И ради Бога, купите себе новый плащ, – сказал он брюзгливым тоном, причем лицо его как-то совсем сморщилось. – Первым делом завтра же утром купите себе новый плащ. Ваш сбоку еще хуже, чем спереди. Он может привести в отчаяние даже самого разумного из придворных.

Глава 6. Король в опасности

Ликование, с которым я выслушал королевское решение, быстро улеглось у меня по зрелом обсуждении дела. Оно совсем исчезло, когда час спустя я поджидал Генриха в одном из коридоров замка, прижавшись к стенке, чтобы хоть немного укрыться от ветра. Я спрашивал себя: хватит ли у его величества твердости, или в припадке предательского колебания, губившего его планы, он пошлет за теми, которые на этот раз уж окончательно рассчитаются со мной? Уединенность места, темнота, замок, выступающий сбоку черным пятном, необычно мрачное спокойствие, царившее над городом, – все это усиливало мою робость. Наконец с душевным облегчением, хотя и не без страха, услышал я звук шагов по каменной лестнице и, посторонившись, заметил полосу света, тянувшуюся из-под двери. Дверь тихонько приотворилась, и я услышал мое имя. Я осторожно подался немного вперед и вышел из своего убежища. Между двумя-тремя лицами за дверью завязался оживленный, на краткий разговор. Наконец замаскированная фигура, в которой я тотчас узнал короля, выступила вперед.

– Вы вооружены? – спросил он, остановившись на минутку передо мной.

Я распахнул плащ и, при свете из двери, показал, что у меня были при себе и пистолеты, и меч.

– Ладно! – коротко сказал король. – В таком случае пойдемте. Держитесь моей левой руки, друг мой. Ночь ведь вроде темная, не так ли?

– Очень темная, ваше величество.

Мы отправились, подвигаясь сначала очень осторожно, пока не перешли узенького мостика, затем уже пошли скорее и с меньшей осмотрительностью. Дворцовой прислуги было немного в этот вечер; холодный, резкий ветер даже на самых узких улицах разгонял по домам самых отъявленных бродяг. Было трудно предположить, чтобы нас мог остановить кто-нибудь, кроме записных воров, а для встречи их я был вполне наготове. Генрих не выказывал склонности к беседе, а я, не решаясь прервать молчания из уважения к нему, имел вполне достаточно времени, чтобы обсудить, может ли король рассчитывать на успех там, где я раз уже потерпел неудачу.

Эти размышления, не мешавшие мне, впрочем, бдительно наблюдать вокруг каждый раз, как мы заворачивали за угол или проходили мимо какой-нибудь аллеи, были прерваны нашим приходом к цели путешествия. Извинившись наскоро перед королем за грязь и темноту на лестнице, я попросил его позволения пройти вперед, вбежал по лестнице и отыскал Мэньяна. Шепнув, что все идет хорошо, и приказав ему быть настороже, я повел короля, стараясь выказывать ему как можно больше почтения, в помещение девушки, состоявшее, как известно, из двух комнат. Симона Флейкса, отворившего нам двери, я тотчас же выслал вон, а сам, посторонившись и почтительно сняв шляпу, пригласил короля войти. Он вошел, не снимая ни шляпы, ни маски. Я вошел вслед за ним, тщательно заперев за собой дверь. Спускавшаяся с потолка лампа слабо освещала комнату, меньше моей, зато более изящную. Фаншетта, которая была сегодня более отвратительна, чем когда-либо, сидела на стуле, который поставила перед самой дверью во внутреннюю комнату; но я тотчас же перестал думать об этом, заметив мадемуазель, которая сидела перед камином, съежившись и закутавшись в свою мантилью, словно ей было очень холодно. Она сидела к нам спиной и не заметила, или по крайней мере сделала вид, что не замечает нашего присутствия. Я указал на нее королю, прошептав несколько слов, и вместе с ним направился к ней.

– Мадемуазель! – сказал я тихо, робким голосом. – Мадемуазель де ля Вир! Имею честь…

Она даже не обернулась, хотя очевидно слышала, поскольку еще сильнее закуталась в свою мантилью. Памятуя об уважении к особе короля, я позволил себе только слегка коснуться рукой плеча девушки, проговорив с нетерпением:

– Послушайте! Вы не знаете, но…

Она быстро высвободила свою руку из моей так резко, что я отступил и вытаращил глаза. Король улыбнулся и, сделав мне знак посторониться, решил взять этот труд на себя.

– Мадемуазель! – сказал он с достоинством. – Я не привык…

Голос его возымел волшебное действие. Не успел он произнести еще хоть слово, как она вскочила, точно пораженная громом, и с тревожным криком взглянула на нас. Мы оба также вскрикнули разом: перед нами оказалась вовсе не мадемуазель. Очутившаяся перед нами женщина, придерживавшая рукой маску, из-под которой сверкали глаза, была и выше ростом, и полнее. Мы с недоумением смотрели на нее пока, наконец, выскользнувший из-под капюшона клок золотистых волос не дал нам ключа к разгадке.

– Мадам де Брюль! – вскричал король.

– Мадам де Брюль! – как эхо, повторил я, пораженный еще более, чем он.

Видя, что она узнана, Брюль дрожащими руками начала развязывать свою маску. Но король, выказывавший до тех пор доверчивость, какой я бы никогда не ожидал от него, вдруг снова встревожился при виде женщины, присутствие которой явилось для него такой неожиданностью.

– Что это значит, сударь? – резко спросил он меня, отступив на шаг и глядя на меня с выражением злобы и недоверия. – Это все подстроено вами? Нарушаю ли я условленное свидание, или это какая-нибудь ловушка, с самим Брюлем на заднем плане? Отвечайте же, сударь! – продолжал король с возрастающим раздражением. – Как следует мне понимать все это?

– Никак, ваше величество, – ответил я, стараясь придать своему голосу как можно больше достоинства, тем более, что и сам был в высшей степени изумлен. – Ваше величество столько же оскорбляете первым вашим подозрением госпожу Брюль, сколько вторым – меня. Я понимаю во всем этом ровно столько же, сколько и вы.

– Я пришла сюда, государь, – гордо возразила Брюль, обращаясь к королю и совершенно не обращая внимания на меня, – вовсе не из любви к месье де Марсаку, а просто как пришел бы сюда всякий, у кого было бы письмо к нему. Да и поверьте, государь, – прибавила она уже с некоторым раздражением, – вы не можете быть и вполовину столько удивлены, видя меня здесь, сколько удивлена я, найдя здесь ваше величество.

– Этому я вполне верю! – раздражительно ответил король. – И я предпочел бы, чтобы вы не видели меня.

– Короля Франции можно видеть только тогда, когда он сам того пожелает, – ответила она, приседая чуть не до земли.

– Ладно, – пусть будет так: вы этим очень обяжете короля. Но довольно! – продолжал он, повернувшись ко мне. – Раз это не та женщина, для свидания с которой я пришел сюда, то где же та?

– Она, вероятно, во внутренних комнатах, ваше величество, – сказал я, подвигаясь к Фаншетте и ощущая более сильный страх, чем можно было заключить по моему виду. – Ведь ваша госпожа здесь, не так ли? – продолжал я резким тоном, обращаясь к Фаншетте.

– Да, и она не выйдет оттуда, – упрямо ответила служанка, не двигаясь с места.

– Глупости! – воскликнул я. – Скажите ей…

– Можете сами сказать ей все, что вам угодно, – возразила та, продолжая стоять на своем месте. – Она и сама может выслушать.

– Да поймите же наконец! – нетерпеливо вскричал я. – Я должен переговорить с ней, переговорить тотчас же, по чрезвычайно важному и неотложному делу.

– Как вам будет угодно, – грубо ответила она, продолжая сидеть на своем месте. – Я уже сказала вам: сами можете говорить с ней.

Тут я почувствовал себя в самом глупом положении; да и, конечно, никогда мужчине не приходилось попадать в такую передрягу. Итак, мне суждено было преодолеть столько препятствий, избежать столько опасностей и привести наконец короля сюда, уже почти отчаявшись в этом, только для того, чтобы подвергнуть его издевательству и насмешкам со стороны какой-то горничной! Я стоял в нерешимости, не зная, что предпринять; король ждал в стороне, и видно было, что вся эта история и злила, и забавляла его в одно и то же время; мадам отступила немного и стала у самого входа. Разрешить задачу помогло мне любопытство, составляющее, быть может, к счастью, неотъемлемую принадлежность женщин: оно заставило мадемуазель лично вмешаться в дело. Бдительно карауля изнутри и прислушиваясь ко всякому шуму, она слышала отчасти то, что происходило у нас. Ее заинтересовал незнакомый мужской голос и то уважение, с которым я относился к новому посетителю. Она крикнула, чтобы узнать, кто был там; а Фаншетта, принявшая, по-видимому, этот окрик за приказание, встала и оттащила свой стул в сторону, проворчав брезгливо и без всякого признака почтительности:

– Я говорила вам, что она может услыхать.

– Кто это? – снова спросила мадемуазель, возвысив голос.

Я хотел уже отвечать, но король, сделав мне знак посторониться, сам вышел вперед и тихонько постучал в дверь.

– Отворите, мадемуазель, прошу вас, – вежливо сказал он.

– Кто там? – снова вскричала мадемуазель уже дрожащим голосом.

– Это – король! – ответил тот мягко, но тем величественным тоном, которым не говорят простые люди и который является как бы особой принадлежностью потомков поколений, привыкших повелевать из рода в род.

Она испустила легкое восклицание, затем тихо и с видимой неохотой повернула ключ в замке. Замок заскрипел; дверь отворилась. Одну минуту я видел бледное лицо и блестящие глаза барышни. Затем его величество, приподняв шляпу, вошел в комнату и запер за собой дверь; а я отошел в дальний угол комнаты, где мадам Брюль все еще продолжала стоять у входа. Тут – отлично помню – у меня возникло довольно естественное подозрение, что она явилась в мою квартиру, шпионя за своим супругом; но первые же слова, произнесенные ею, когда я подошел к ней, рассеяли это подозрение.

– Живей! – сказала она с повелительным жестом. – Выслушайте меня и отпустите. Я уже довольно долго ждала вас и достаточно настрадалась из-за вас. Что же касается вон той женщины, то ведь она сумасшедшая, и ее служанка тоже. Теперь слушайте! Вы сегодня честно говорили со мной: я хочу отплатить вам тем же. У вас завтра свидание с моим мужем, в Шаверни. Разве не правда? – нетерпеливо добавила она.

Я ответил, что это было вполне справедливо.

– Вы пойдете туда с одним из ваших друзей, – продолжала она, разрывая в возбуждении в клочки снятую только что перчатку. – Он также должен встретить вас со своим другом… Ведь так?

– Да, – ответил я неохотно. – Мы должны встретиться на мосту.

– Так не ходите туда! – решительно сказала она. – Стыдно мне предавать своего мужа, но еще хуже посылать на смерть невинного человека. Он встретит вас с одним мечом, согласно условию поединка; но там, под мостом, будут другие, которые уже сделают свое дело. Вот я и выдала его! – с горечью прибавила она. – Конечно! Теперь пустите меня.

– Постойте, сударыня! – сказал я, более озабоченный судьбой той, которой я с первой минуты, как только встретил ее, не принес ничего, кроме несчастья, чем удивленный этою новой изменой с ее стороны. – Разве вы ничем не рискуете, возвращаясь теперь к нему? Не могу ли я сделать чего-нибудь, чтобы защитить вас?

– Ничего, – резко и почти грубо ответила она. – Только отпустите меня скорей.

– Но ведь вы не можете идти одна по улицам?

В ответ на это она засмеялась, и в смехе ее было столько горечи, что у меня невольно сжалось сердце от жалости.

– Несчастные всегда остаются невредимыми, – сказала она.

Вспомнив, как недавно еще я видел ее в первом упоении брачной любви, я почувствовал к ней глубокое, искреннее сострадание. Но ответственность, которую налагало на меня присутствие его величества, не позволяло мне выказать свои чувства. Я с радостью проводил бы ее до дому, но не смел этого сделать. И я был вынужден довольствоваться меньшим. Я собирался предложить ей одного из своих людей, чтобы проводить ее, как вдруг стук в наружную дверь заставил приготовленные слова замереть у меня на губах. Сделав ей знак молчать, я прислушался. Стук повторился и становился все настойчивей. В верхней части двери была маленькая решетка из крепко переплетенной проволоки. Я собирался уже отворить ее, чтобы посмотреть, что там такое, как вдруг услышал голос Симона, умолявшего поскорей отворить ему. Сомневаясь в его благоразумии и боясь в то же время отказать ему, дабы не лишиться новых известий, я, немного подождав, наконец решился снять запоры.

Как только дверь отворилась, Симон вскочил в комнату, крича мне, чтоб я захлопнул за ним дверь. Выглянув, я при свете факелов увидел человек шесть-семь мужчин, с распухшими багровыми физиономиями, собиравшихся, по-видимому, взобраться по лестнице. Увидев меня, они подняли торжествующий крик и бросились к двери. Но мы успели запереть ее и наложить два железных засова. Яростный крик снаружи перешел в глухой, гул; а мы, чувствуя себя хоть на время в безопасности, могли наконец спокойно взглянуть друг на друга и заметить те перемены, которые внезапная тревога произвела в лице каждого из нас. Мадам де Брюль была бледна, как полотно; у Симона глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит, и он дрожал от страха всеми членами. Сначала на мой вопрос, что все это значит, он не мог ничего сказать. Выведенный из терпения, я схватил его за шиворот с целью так или иначе заставить его отвечать, как вдруг отворилась дверь из внутренней комнаты и показался сам король. На лице его была написана живейшая радость от услышанного рассказа; и видно было, что он не имел ни малейшего понятия о том, что творилось у нас. Но увидев, что я держу Симона, а дама лежит на полу у двери без признаков жизни, он остановился и с изумлением потребовал объяснений.

– Боюсь, государь, что мы осаждены, – с отчаянием ответил я, чувствуя, что мои тревоги и опасения с приходом короля удесятерялись, – только еще не могу сказать – кем. Но этот человек знает, – продолжал я, указывая на Симона, – и он должен сказать. Ну ты, трус! – сказал я последнему, сердито тряся его за руку. – Говори скорей, что ты знаешь!

– Старшина-маршал! – воскликнул Симон, оцепенев от страха при виде короля, так как Генрих снял свою маску. – Я был в карауле внизу и поднялся на несколько ступенек, чтобы укрыться от холода, как вдруг услышал, что они вошли. Здесь их будет добрых два десятка.

Я энергично выругался и спросил его, почему же он не предупредил Мэньяна, который с его людьми был теперь отрезан от нас в верхних комнатах.

– Старшина здесь, государь, – отвечал Симон, отворачиваясь от меня с искаженным лицом.

Я думал, что он врет и выдумал все это с перепугу. Но в эту минуту осаждающие стали усиленно напирать и стучать в дверь, требуя, чтобы мы отворили ее, и изрыгая такие громкие ругательства, что они были слышны даже сквозь толстые дубовые двери, сгоняя румянец со щек женщин и заставив самого короля замедлить свои шаги, что не ускользнуло от моего внимания. В их криках я мог ясно различить слова: «Именем короля!» Отсюда я вывел утешительное, заключение: раз уж нам приходилось иметь дело с законом, то на нашей стороне было нечто выше и посильнее закона. И я быстро сообразил, что следовало делать.

– Я думаю, ваше величество, парень говорит правду, – хладнокровно заметил я. – Это действительно только старшина-маршал вашего величества. Поэтому самое худшее, чего мы можем опасаться, это то, что он узнает о вашем присутствии здесь несколько раньше, чем было бы вам угодно. Конечно, нам будет не особенно трудно заставить его молчать, если ваше величество потрудитесь надеть маску: я сейчас же отворю решетку и переговорю с ним.

Король, стоявший посреди комнаты и видимо смущенный всей этой тревогой и суматохой, коротко изъявил свое согласие. Я собрался уже отворить решетку, как вдруг госпожа Брюль схватила меня за руку и с силой оттащила назад.

– Что вы делаете? – вскричала она с лицом, полным ужаса. – Разве не слышите? Ведь он здесь!

– Кто? – спросил я, пораженный ее поведением еще более, – чем самими словами.

– Да кто же еще, как не мой муж?! Повторяю вам, я слышу его голос. Он следовал сюда за мной по пятам: теперь он нашел и конечно убьет меня!

– Господь с вами! Что вы говорите? – ответил я, сомневаясь еще, чтобы она действительно слышала голос своего мужа. Чтобы удостовериться, я спросил Симона, видел ли он его. Мое сердце тревожно сжалось, когда я услышал, что Брюль действительно был в числе нападавших.

Оглянувшись на всю слабо освещенную комнату, посмотрев на искаженные страхом женские лица, на короля, с трудом сдерживавшего свое волнение, слишком заметное даже в маске, я понял, до какой степени безнадежно было наше положение. Судьба так удачно сыграла на руку Брюлю, что мы все оказались как бы у него в западне, – и король, которого он желал всячески опозорить, и жена, которую он ненавидел, и мадемуазель, которая уже раз ускользнула от него, и, наконец, я, уже дважды становившийся ему поперек дороги. Нет ничего удивительного, что вся храбрость моя пропала. Я с тревогой переводил глаза с дамы на Симона и обратно и со страхом прислушивался к зловещему треску двери, готовой рухнуть под градом сыпавшихся на нее ударов. Первой моей мыслью, моим долгом, взявшим верх над всеми остальными чувствами, было спасти короля, сохранить его целым и невредимым. Но как мог я в остальном выполнить все обязательства, которые налагало на меня чувство долга и чести? Только мысль о старшине немного ободрила меня. Я вспомнил, что до тех пор, пока тайна присутствия короля здесь, вместе с госпожой Брюль, не будет открыта, еще нет оснований отчаиваться; быстро повернувшись к его величеству, я просил его оказать мне небольшую милость – встать вместе с дамой в углу, которого от двери не было видно. Он послушался, ко как-то неохотно, что вовсе не понравилось мне. Но у меня не было времени обращать внимание на пустяки: я подошел к решетке и отпер ее. Появление моей особы было встречено дикими криками: очевидно, меня узнали. Но эти крики скоро сменились полным молчанием. Затем в толпе за дверями послышались торопливые шаги – и показался сам старшина.

– Именем короля! – торжественно возгласил он.

– Что случилось? Чего вы хотите, врываясь так поздно ко мне? – спросил я, больше стараясь рассмотреть нетерпеливые, нахмуренные лица, сердито выглядывавшие через его плечо, чем его самого.

Два факела бросали красноватый отблеск на шлемы алебардщиков и, вспыхивая по временам, освещали все мерцающим, дымным светом.

– У меня приказ арестовать вас! – грубо отвечал старшина. – Всякое сопротивление бесполезно. Если вы не повинуетесь добровольно, я прикажу принести бревно и высадить дверь.

– Где приказ? – резко спросил я.

– Ведь утренний отменен самим королем.

– Только приостановлен, – ответил старшина. – Да! Он выдан мне снова сегодня вечером для немедленного исполнения. Оттого-то я нахожусь здесь и предлагаю вам повиноваться добровольно.

– От кого вы получили этот приказ?

– От Вилькье. Вот он! – отвечал старшина, показывая мне бумагу. – Итак, пожалуйста, сударь; не то вы только сами ухудшите свое положение. Отворите!

– Раньше, чем сделать это, я хотел бы знать, какую роль должен играть во всей этой истории мой друг, месье де Брюль, который стоит вон там, у лестницы!.. А, да тут и мой старый приятель, Френуа! Кроме того, старшина, я вижу здесь еще одного-двух своих знакомых. Но раньше, чем сдаться, я все-таки должен знать, что делает здесь де Брюль?

– Долг каждого верноподданного – исполнять веления своего короля, – уклончиво отвечал старшина. – Вам долг повелевает теперь сдаться мне, чтобы я отвел вас в замок. Но я не желаю подымать тревогу. Даю вам срок на размышление – пока не догорит этот факел. Если к тому времени вы не согласитесь добровольно, я прикажу выломать дверь.

– Вы обещаете подождать, пока факел не догорит до конца?

По получении от него утвердительного ответа, я поблагодарил его за снисходительность и запер решетку.