Текст книги "Ловец снов"

32

Сквозь заднее стекло первого «хамви» Генри долго наблюдал, как неясная фигура за рулем второго грузовика раскачивается взад и вперед. Он тихо радовался густому снегу, крови, заляпавшей лобовое стекло «хамви» и мешавшей смотреть.

Он и без того слишком хорошо все видел.

Наконец фигура за рулем перестала шевелиться и упала. Чья-то неуклюжая тень поднялась над ней, казалось, торжествуя победу. Генри знал, что это такое. Он уже видел одну на постели Джоунси, там, в «Дыре». Но и в том «хамви», что гнался за ними, окно разбито. Сомнительно, чтобы тварь могла похвастаться интеллектом, но сколько времени у нее уйдет на то, чтобы среагировать на свежий воздух?

Они не любят холода. Он их убивает.

Это верно, но Генри не хотел оставлять ее в живых, и не только потому, что водохранилище слишком близко. Откуда-то взялся огромный долг, и остался он один, чтобы представить счет. Джоунси часто говорил, что платежи – самая сволочная штука на свете. Но пришло время платить.

Он перегнулся через сиденье. Никакого оружия. Кое-как дотянулся до приборной доски и пошарил в «бардачке». Ничего, кроме квитанций на бензин, накладных и потрепанной книжонки в мягкой обложке, озаглавленной «Как стать своим лучшим другом».

Генри открыл дверь, ступил в снег, и ноги мгновенно куда-то уехали. Он с размаху плюхнулся на задницу, оцарапав по пути спину о высокое крыло «хаммера». Трахни меня, Фредди.

Генри кое-как поднялся. Снова поскользнулся, но на этот раз вовремя успел схватиться за дверцу. И осторожно обошел грузовик, не отрывая взгляда от его двойника, стоявшего позади. Тварь все еще дергалась и ерзала, алчно дожирая водителя.

– Оставайся на месте, красавица, – расхохотался Генри. Он сам сознавал, как дьявольски безумно звучит хохот в этой пустыне, но остановиться не мог. – Снеси парочку яиц. Я эггмен в конце концов. Твой добрый сосед, эггмен. Хочешь, принесу «Как стать своим лучшим другом»? Дать почитать? У меня есть экземплярчик.

Он все бормотал и бормотал, продолжая заливаться смехом. Скользя в предательски мокром снегу, как мальчишка, бегущий после уроков покататься с горки. Цепляясь за «хаммер», хотя, кроме как за двери, особенно цепляться было не за что. Наблюдая, как прыгает и резвится тварь… и вдруг она исчезла. Ой-ой. Куда, на хрен, она девалась? В каком-то идиотском фильме Джоунси в этот момент звучит нагнетающая жуть музыка. Нападение Срань-Хорьков, Космических Убийц, подумал Генри и снова закатился смехом.

Наконец ему удалось добраться до кузова. Вот она, кнопка, которую следует нажать, чтобы защелка заднего стекла поднялась… если, конечно, защелка существует. Может, и нет. Интересно, как Оуэн сюда залез?

Генри не помнил. Хоть расстреляйте его, не помнил. Ничего не скажешь, никогда ему не быть своим лучшим другом.

Все еще истерически кудахча, он ткнул пальцем в кнопку, и заднее стекло распахнулось. Генри заглянул внутрь. Слава Богу, ружья. Армейские карабины вроде того, что Оуэн взял в свою последнюю разведку. Генри схватил его и осмотрел. Предохранитель: есть. Переводчик режимов: есть. Обойма с маркировкой АРМИЯ США КАЛ.5.56. 120 патр.: есть.

– Так просто, что даже байруму под силу, – объявил Генри и схватился за живот, заходясь в новом припадке, но тут же поскользнулся и едва не брякнулся опять. Ноги не сгибались, спину ломило, сердце разрывалось от боли… и все же он смеялся.

Подхватив ружье (отчаянно надеясь при этом, что сумел снять его с предохранителя), он зашагал к «хамви» Курца. В ушах звенела нагнетающая жуть музыка, но смех по-прежнему рвался наружу. Помни о бензобаке. Театр абсурда, вернее, кино абсурда. Но где же Гамера, Космический Ужас?

И словно услышав его мысли… а Генри только сейчас сообразил, что это вполне возможно, – хорек врезался головой в заднее стекло. То, которое, к счастью, осталось целым. К окровавленной голове прилипли волосы и лохмотья плоти. Омерзительные черные виноградины глаз таращились на Генри. Неужели тварь знала, что сзади есть запасный выход? Возможно. И, возможно, понимала, что воспользоваться им означает быструю смерть.

Оно ощерилось.

Генри Девлин, когда-то автор обзорной статьи «Конец ненависти», помещенной в «Нью-Йорк таймс» и получившей премию Ассоциации американских психиатров за «Сочувствие и сострадание», в ответ растянул губы, обнажая клыки. С огромным удовольствием. И выставил средний палец. За Бивера. И за Пита. Тоже с огромным удовольствием.

Едва он поднял карабин, как хорек, может, и безмозглый, но не настолько, нырнул вниз. Плевать, он все равно не собирался стрелять через окно. Но если тварь сейчас на полу, уже неплохо. Поближе к бензину, поближе к смерти, крошка. Он перевел карабин в автоматический режим и выдал длинную очередь в бензобак.

Грохот выстрелов оглушил его. На месте крышки бензобака появилась огромная дыра с рваными краями, и ничего больше. Ничего. Ничего не скажешь, совсем не Голливуд. Там такое дерьмо сработало бы как часы, успел подумать Генри, прежде чем услышал хриплый шепоток, сменившийся зловещим шипением. Он поспешно отступил на два шага, прежде чем земля снова ушла из-под ног. На этот раз падение спасло ему глаза и, возможно, жизнь. Кузов «хамви» Курца взорвался секундой позже. Пламя било из-под низа огромными желтыми лепестками. Шины полопались с громким треском. Во все стороны полетели обломки стекла, едва не задев Генри. Жар становился таким нестерпимым, что он быстро отполз, держа карабин за ремень и дико хохоча. Последовал второй взрыв, и на этот раз в воздухе завыла, засвистела шрапнель.

Генри поднялся, хватаясь за ветви ели, как за перила, словно полз по лестнице, постоял, смеясь и отдуваясь: ноги ноют, спина ноет, шея ноет, как свернутая.

Вся задняя часть «хамви» Курца была объята пламенем. Он слышал, как внутри бешено стрекочет горящая тварь.

Обойдя на почтительном расстоянии полыхающий «хамви», он приблизился со стороны правой дверцы и прицелился в разбитое стекло. Нахмурился, соображая что-то, и понял, почему все это кажется полным идиотизмом. Все стекла были разбиты. Все, за исключением лобового.

Генри снова задохнулся от смеха. Что он за кретин! Полный кретин!

В адском пламени по-прежнему металась тварь, пьяно раскачиваясь взад и вперед. Сколько патронов осталось в обойме, если долбаная сука вырвется наружу? Пятьдесят? Двадцать? Пять? Но сколько бы их ни было, он должен справиться. Он не рискнет вернуться ко второму грузовику за новой обоймой.

Но тварь так и не показалась.

Генри подождал минут пять. Потом решил для верности постоять еще столько же. Падал снег, горел «хамви», выпуская в белое небо клубы черного дыма. Он смотрел на пожар и думал о карнавале «Дни Дерри», Гэри Ю. С. Бондз поет «Новый Орлеан», и гордо шествует великан на ходулях, легендарный ковбой, и Даддитс заходится от волнения, подпрыгивая на месте. Думал о Пите, стоявшем у ворот ДДХС, с руками, сложенными ковшиком – как старательно он делал вид, что курит. Пите, мечтавшем быть капитаном первой экспедиции НАСА на Марс. Думал о Бивере и его Фонзи-куртке, Биве и его зубочистках, Биве, певшем Даддитсу – по реке плывет кораблик, не простой, а золотой – Биве, обнявшем Джоунси в день свадьбы и велевшем ему быть счастливым, счастливым за всех них.

Джоунси.

Убедившись со всей возможной точностью, что хорек мертв, испепелен, Генри зашагал по тропе, посмотреть, жив ли еще Джоунси. Он не питал особых надежд, но отчего-то верил, что отчаиваться еще рано.

33

Одна только боль и привязывала Джоунси к этому миру, и сначала ему показалось, что измученный, истощенный, осунувшийся человек с разводами сажи на щеках, стоящий перед ним на коленях, – сон, последний всплеск его воображения. Потому что человек удивительно походил на Генри.

– Джоунси? Эй, Джоунси, ты как? – повторял Генри, щелкая пальцами перед глазами Джоунси. – Земля Джоунси. Отзовись!

– Генри, это ты? В самом деле ты?

– Я, можешь не сомневаться, – кивнул Генри, бросил взгляд на собаку, застрявшую в отверстии, снова обернулся к Джоунси и с бесконечной нежностью откинул с его лба мокрые от пота волосы.

– Старик, где же ты… – начал Джоунси, но тут мир покачнулся. Джоунси закрыл глаза, сосредоточился, снова открыл, – был все это время? Неужели торчал в магазине? Хлеб не забыл купить?

– Нет, но потерял сосиски.

– Что за растяпа! – Джоунси прерывисто вздохнул. – В следующий раз поеду сам.

– Поцелуй меня в задницу, приятель, – фыркнул Генри, и Джоунси с улыбкой провалился в темноту.

Эпилог
День Труда

Вселенная, она сука.

Норман Маклин

Еще одно лето в трубу, подумал Генри, но без особой грусти: лето выдалось прекрасным, да и осень наверняка будет неплохой. Правда, никакой охоты в этот год, и придется терпеть нечастые визиты новых друзей из военного ведомства (друзьям из военного ведомства превыше всего требовалось убедиться, что за это время на его коже не появился красный пушок), но все равно осень ожидается неплохой. Прохладный воздух, солнечные дни, длинные ночи.

Иногда, в долгие послеполуночные часы, все еще заявляется старая подружка Генри, но в таких случаях он просто садится в кабинете с книжкой в руках и ждет, пока она уйдет. В конце концов она все равно удаляется. В конце концов солнце все равно восходит. Недоспал в эту ночь, доберешь в следующую, но сон обязательно придет, как долгожданная возлюбленная. Это то, что Генри сумел усвоить с прошлого ноября.

Он пил пиво на крыльце коттеджа Джоунси и Карлы, того, что на берегу Пеппер-понд. Южный берег Куэббинского водохранилища, всего милях в четырех отсюда. И Ист-стрит, разумеется, тоже.

На руке, держащей банку «Курса», три пальца. Два пришлось отнять. Непонятно, когда он успел их отморозить: то ли во время лыжного пробега по Дип-Кат-роуд, то ли когда тащил Джоунси к уцелевшему «хамви» на наскоро связанных ветках. Похоже, той осенью судьба предназначила ему волочь людей по снегу, правда, с переменными результатами.

Рядом с узкой полоской берега Карла Джоунс присматривает за жаровней. Малыш Ноэл ковыляет вокруг походного столика, волоча за собой размотавшийся подгузник и жизнерадостно помахивая обуглившейся сосиской. Остальные отпрыски Джоунсов, возрастом от одиннадцати до трех, плещутся в воде и радостно орут. Генри полагал, что в библейской заповеди «плодиться и размножаться» должен быть некий смысл, но сейчас ему казалось, что Джоунси и Карла несколько вольно его толкуют. Во всяком случае, раздувают до абсурдных размеров.

Позади клацнула раздвижная дверь. На крыльцо вышел Джоунси с ведром с банками ледяного пива. Хромая, правда, но не так уж и сильно: на этот раз доктор послал на хрен то оснащение, что сидело у него в бедре, и заменил его на сталь и тефлон. И заверил Джоунси, что до этого все равно дошло бы, «но будь вы поосторожнее, вождь, могли бы продержаться еще лет пять и на старом». Операцию сделали в феврале, вскоре после их с Джоунси шестинедельного «отдыха» в обществе приятелей из военной разведки и психиатров.

Военные предложили сделать операцию по замене сустава за счет Дяди Сэма – что-то вроде сахара, которым посыпают пилюлю, – но Джоунси с благодарностью отказался, объяснив, что не желает обездоливать своего ортопеда и лишать страховую компанию удовольствия заплатить по счетам.

К этому времени у них обоих осталась одна мечта: поскорее выбраться из Вайоминга. Конечно, квартирка была очень миленькая (на вкус тех, кто привык жить под землей), кухня – как в четырехзвездочном ресторане (Джоунси набрал десять фунтов, Генри – почти двадцать), а фильмы – так вообще первый класс. Только вот атмосфера чуточку отдавала доктором Стрейнджлавом. Для Генри эти шесть недель прошли куда хуже, чем для Джоунси. Джоунси страдал в основном от болей в бедре: воспоминания о теле, которое пришлось делить с мистером Греем, удивительно быстро поблекли, перейдя в разряд снов.

Воспоминания Генри, наоборот, становились все ярче. И самыми ужасными были связанные с коровником. Военные, ведущие допросы, были вежливы, преисполнены сочувствия, вовсе не Курц в стаде овец, но Генри не мог забыть о Билле, Марше и Даррене Чайлзе, мистере Толстом-Косячке-Из-Ньютона. Они часто приходили к нему в снах.

Вместе с Оуэном Андерхиллом.

– Подкрепление, – объявил Джоунси, ставя ведро с пивом и садясь рядом с Генри в продавленную плетеную качалку.

– Еще одна – и я пас, – сказал Генри. – Через час возвращаюсь в Портленд. Не хватало мне теста на алкоголь!

– Останься на ночь, – предложил Джоунси, наблюдая за Ноэлем. Малыш плюхнулся пухлой попкой на траву под столом и увлеченно пытался запихнуть в пупок остатки сосиски.

– И слушать, как твои оглоеды воюют и шарят по всему дому? – поежился Генри. – Кстати, понравился мой комплект ужастиков Марио Бейвы?

– Знаешь, я больше не по этим гайкам, – задумчиво произнес Джоунси. – Как-то на нет сошло. Сегодня у нас фестиваль Кевина Костнера. Начинаем с «Телохранителя».

– Мне показалось, что ты больше не поклонник ужастиков.

– Ну и хитрозадый же ты! – рассердился было Джоунси, но тут же пожал плечами и ухмыльнулся. – Ладно, это я так.

– За отсутствующих друзей, – проговорил Генри, поднимая банку.

– За отсутствующих друзей, – повторил Джоунси, последовав его примеру.

Они чокнулись и выпили.

– Как Роберта? – спросил Джоунси.

Генри улыбнулся:

– Прекрасно. На похоронах я боялся…

Джоунси кивнул. На похоронах Даддитса они поддерживали ее под руки, что было весьма кстати, потому что Роберта едва стояла.

– …но сейчас она пришла в себя. Поговаривает о том, чтобы открыть магазинчик кустарных сувениров. Конечно, она скучает по нему. После смерти Элфи Даддитс был ее жизнью.

– И нашей тоже, – добавил Джоунси.

– Наверное, ты прав.

– Мне так совестно, что мы бросили его на столько лет. Подумать только, он свалился с лейкемией, а мы, мать нашу, даже не знали…

– Знали, – коротко возразил Генри.

Джоунси взглянул на него, подняв брови.

– Эй, Генри! – окликнула Карла. – Какой тебе бургер? Хорошо про…

– Только не сырой! – крикнул он в ответ.

– Есть, сэр, как прикажете, сэр! Будь лапочкой, возьми малыша, а то в этой сосиске уже больше земли, чем мяса. Забери его и отдай отцу.

Генри сбежал по ступенькам, выудил Ноэла из-под стола и отнес на крыльцо.

– Ени! – весело пискнул полуторагодовалый Ноэл.

Генри замер, ощущая, как по спине бежит ледяной холодок. Словно перед ним вдруг встал призрак.

– Ес, Ени! Ес! – визжал Ноэл, для пущего убеждения тыча Генри в нос извалянной в грязи сосиской.

– Спасибо, подожду своего бургера, – отказался он, не сбавляя шага.

– Не оцес мою асику?

– Генри будет есть свою, солнышко. Но, пожалуй, стоит взять эту пакость. Как только остальные будут готовы, получишь новую.

Он выкрутил сосиску из ручонки малыша, плюхнул его на колени Джоунси и снова устроился на ступеньке. К тому времени, как Джоунси выковырял из пупка своего сыночка горчицу и кетчуп, тот почти спал.

– То есть как это «знали»? – подступил Джоунси к другу.

– Оставь, Джоунси! Может, мы бросили его или пытались, но думаешь, Даддитс когда-нибудь покидал нас? Ты веришь этому после всего, что случилось?

Джоунси покачал головой. Очень медленно.

– Кое-что забывалось, кое-что мы переросли, но мы навек отравлены той историей с Ричи Гренадо. Она разъедала нас, совсем как Оуэна Андерхилла – тот случай с разбитым блюдом Рейплоу.

Джоунси не нужно было спрашивать, что за случай: в Вайоминге у них было бесконечно много времени, чтобы рассказать друг другу недостающие части истории.

– Знаешь, есть старое стихотворение о человеке, пытавшемся обогнать самого Бога, – задумчиво протянул Генри. – «Небесная гончая». Даддитс, конечно, не был Богом, упаси Господь, но он был нашей гончей. Мы бежали быстро, как могли, но…

– Так и не смогли вырваться из Ловца снов, верно? – договорил Джоунси. – Никто из нас так и не сумел. А потом пришли они. Байрум. Безмозглые споры в космических кораблях, созданных другой расой. Это все, чем они были? Все, чем были?

– Думаю, мы никогда не узнаем. Прошлой осенью мы нашли ответ только на один вопрос. Веками мы смотрели на звезды и спрашивали себя, одни ли мы во вселенной. Что ж, теперь мы знаем, что не одни. Большая радость, ничего не скажешь! Джерритсен… помнишь Джерритсена?

Джоунси кивнул. Разумеется, он помнил Терри Джерритсена, флотского психолога, из той команды, что допрашивала их в Вайоминге. Он еще любил подшучивать над тем, как типично для дядюшки Сэмми засунуть его в такую глушь, где ближайшая вода – коровий пруд Ларса Килборна. Джерритсен и Генри стали близкими – если и не друзьями, то лишь потому, что не позволяла ситуация. Пусть с Джоунси и Генри хорошо обращались, все же в Вайоминге они не просто гостили. Зато Генри Девлин и Терри Джерритсен были коллегами, а подобные вещи всегда имеют значение.

– Джерритсен с самого начала предполагал, что ответы получены на два вопроса: мы не одни во вселенной и не единственные разумные существа во вселенной. Я всячески старался убедить его, что второй постулат основан на ложном посыле, все равно что дом, построенный на песке. Не думаю, что до него дошло, но мне, похоже, удалось посеять в его душе зерно сомнения. Чем или кем ни были байрумы, они не кораблестроители, а раса, построившая корабль, вполне могла исчезнуть. Или превратиться в байрумов.

– Мистера Грея глупым не назовешь.

– Нет, он удивительно поумнел с той минуты, как пробрался в твою голову, с этим нельзя не согласиться. Мистер Грей был тобой, Джоунси. Украл твои эмоции, твою память, твою любовь к бекону.

– Я теперь его в рот не беру.

– Почему-то это меня не удивляет. Он похитил твою индивидуальность, а это включало и вывихи подсознания. Все, что ты любил в ужастиках Марио Бейвы и вестернах Серджио Леоне, все, что питается страхом и насилием… старина, мистер Грей обожал это дерьмо. И почему бы нет? Все это примитивные орудия выживания. И как оставшийся последним из своего вида во враждебной среде, он хватался за любое орудие, до которого мог дотянуться.

– Дерьмо собачье, – бросил Джоунси. На лице явственно отразилось отвращение, которое он питал к этой мысли.

– Ничего подобного. В «Дыре в стене» ты видел то, что и ожидал увидеть, все, что вбил себе в голову, – пришельца из «Секретных материалов» – тире – «Близких контактов третьего рода». Ты вдохнул байрум… Вне всяких сомнений, это и было единственным физическим контактом. Но ты оказался полностью невосприимчив к нему. Как, насколько нам теперь известно, не менее пятидесяти процентов представителей человеческой расы. Подхватил ты нечто вроде намерения – направленной вслепую директивы. Блин, для этого нет слова, потому что не существует слова для них. Но, думаю, он проник в тебя, потому что ты поверил, будто он там был.

– Хочешь сказать, – начал Джоунси, глядя поверх головки спящего сына, – что я едва не уничтожил человечество из-за типичного случая истерической беременности?

– Нет, конечно же, нет, – помотал головой Генри. – Будь это так, все прошло бы бесследно, не тяжелее, чем… чем… простуда. Но мысль о мистере Грее застряла в тебе, как муха в паутине.

– Вернее, в Ловце снов.

– Да.

Оба замолчали. Скоро Карла позовет их есть сосиски и гамбургеры, картофельный салат и арбуз, под голубым щитом бесконечно проницаемого неба.

– Скажешь, все это совпадение? – не выдержал Джоунси. – Что они случайно очутились в Джефферсон-трект, как раз в то время, когда там был я? И не только я! Ты и Пит с Бивом. Плюс Даддитс всего в паре сотен миль к югу, не забывай. Потому что Даддитс связывал нас. Удерживал вместе.

– Даддитс всегда был обоюдоострым мечом. С одной стороны – Джози Ринкенхауэр, Даддитс-спаситель, Даддитс-герой. С другой – Ричи Гренадо – Даддитс-убийца. Только Даддитсу требовались мы. Чтобы помочь найти. Чтобы помочь убить. Я в этом уверен. Мы обладали более глубоким подсознанием. Питали его ненавистью и страхом, боязнью, что Ричи Гренадо действительно достанет нас, как обещал. В нас всегда было больше тьмы, чем в Даддитсе. Злости в нем было ровно настолько, чтобы поставить колышек на несколько цифр назад, и то, больше чтобы позабавиться. Все же… помнишь тот случай, когда Пит нахлобучил Даддитсу кепку на глаза, и тот влепился в стену?

Джоунси что-то припоминал… весьма смутно. Кажется, дело было в торговом центре. В далекой молодости, когда слоняться по магазинам считалось развлечением. День другой, дерьмо все то же.

– С тех пор, когда бы мы ни играли в игру Даддитса, Пит неизменно проигрывал. Даддитс всегда уменьшал его очки, и никто ничего не заподозрил. Наверное, считали это простым совпадением, но в свете всего случившегося я склонен в этом усомниться.

– Думаешь, даже Даддитс знал, что платить по счетам – самая сволочная штука на свете?

– Он научился этому у нас, Джоунси.

– Даддитс дал мистеру Грею точку опоры. Точку умственной опоры. Не забывай этого.

Нет, подумал Джоунси, он никогда этого не забудет.

– На нашем конце все началось с Даддитса, – продолжал Генри. – Мы стали не такими, как все, с той минуты, как встретили его. Пойми, это правда. Такие истории, как с Ричи Гренадо, бросались в глаза, слишком уж выделялись в нашем сознании. Но были и другие, поменьше, и я уверен, что стоит хорошенько подумать, как ты со мной согласишься.

– Дефаньяк, – тихо сказал Джоунси.

– Это еще кто?

– Тот мальчишка, которого я поймал на вранье, перед самым несчастным случаем. Представляешь, узнал, что он шпаргалил, хотя меня даже на экзамене не было.

– Видишь? Но все-таки именно Даддитс сломал серого сукина сына. Скажу больше, похоже, именно Даддитс спас мне жизнь на Ист-стрит. Вполне возможно, что когда подельник Курца заглянул в «хамви», чтобы проверить, как обстоят дела с нами, в голове у него сидел маленький Даддитс, повторявший: «Не волнуйтесь, старина босс, идите по своим делам, они мертвы».

Но Джоунси не хотел расставаться с прежней мыслью.

– Хочешь сказать, то, что байрум установил связь с нами, именно нами обоими, из всего остального – просто произвольный выбор? Совпадение? Именно так считал Джерритсен, хотя никогда не говорил вслух. Но его позиция была и без того достаточно ясна.

– Почему нет? Немало ученых, блестящих умов вроде Стивена Джея Гулда, уверены, что жизнь на земле сохранилась благодаря цепи невероятных совпадений.

– А ты? Ты тоже так думаешь?

Генри поднял руки. Трудно ответить, не воззвав к Господу, который вновь прокрался в его жизнь за последние несколько месяцев. С черного хода, как оказалось, и в тишине многих бессонных ночей. Но разве обязательно призывать этого древнего бога из машины, чтобы хоть как-то объяснить случившееся?

– Я верю в то, что Даддитс, – это мы, Джоунси. L’infant c’est moi… toi… tout le monde…[82]82
  Ребенок – это я… ты… весь мир… (фр.)


[Закрыть] Раса, вид, ген; игра, сет, матч. Мы все, в сумме своей, Даддитсы, и наши благороднейшие устремления сводятся не более чем к попыткам знать, где лежит желтая коробка для завтрака, и умению завязывать шнурки на кроссовках: «ока? Уда?» Самые грешные желания, самые злые поступки в космическом масштабе выглядят не более чем подтасовка карт. Воткнуть колышки на несколько цифр назад и притвориться наивным, ничего не понимающим дурачком. И это верх всего!

Джоунси с интересом уставился на него.

– Все это либо поразительно, либо ужасно. Не могу сказать, что именно.

– Это и не важно.

Немного подумав, Джоунси снова пошел в наступление:

– Если все мы Даддитсы, кто поет нам? Кто нам поет колыбельную, помогает нам уснуть, убаюкивает, когда нам грустно и страшно?

– О, Господь все еще не оставляет нас, – ответил Генри и тут же прикусил язык, но было уже поздно! Несмотря на все свои искренние намерения, все же проговорился! Так бы и удавил себя!

– Так это Господь не дал последнему хорьку провалиться в шахту опоры? Потому что, попади эта тварь в воду…

Строго говоря, последним был хорек, выведенный Перлмуттером, но это хороший довод, достойный меткого ответа.

– Не спорю, неприятностей было бы хоть отбавляй, по крайней мере на следующие два года. Думаю, дело не ограничилось бы массовым бегством из центра Бостона. Но уничтожить человечество? Вряд ли. Мы для них – неосвоенная территория. Мистер Грей знал это, твои записи под гипнозом…

– Не упоминай об этом.

Джоунси прослушал парочку и решил, что сделал самую большую ошибку из тех, что натворил в Вайоминге. Слушать себя в образе мистера Грея, а под глубоким гипнозом он действительно становился мистером Греем, – было все равно что внимать злобному привидению. Временами он думал, что оказался единственным человеком на свете, по-настоящему понимавшим, что значит быть изнасилованным. Некоторые вещи лучше забыть сразу. И больше не вспоминать.

– Прости.

Джоунси отмахнулся – мол, все в порядке – но все же сильно побледнел.

– Просто я хочу сказать, что все мы в большей или меньшей степени чувственные представления, умственные образы, живущие в Ловце снов. Мне самому неприятно, как это звучит, дешевый трансцендентализм, оловянные кольца в ушах, но правильного слова и для этого явления не подберешь. Когда-нибудь, конечно, найдется нужное определение, ну а пока сойдет и Ловец снов.

Генри грузно повернулся. Джоунси сделал то же самое, уложив поудобнее Ноэла. Над дверью коттеджа висел Ловец снов, привезенный в подарок Генри. Джоунси немедленно прибил его к притолоке, как крестьянин-католик, распятием отгоняющий вампиров от жилья.

– Может, их просто тянуло к тебе, – предположил Генри. – К нам. Поворачиваются же к солнцу цветы, липнут к магниту железные опилки. Наверняка, впрочем, трудно сказать: слишком отличен от нас байрум.

– Они вернутся?

– О да, – кивнул Генри. – Они или другие. – Он поднял голову к темно-голубому небу. Небу позднего лета. Откуда-то со стороны водохранилища донесся крик орла. – Думаю, над этим стоит подумать. Но не сегодня.

– Мальчики! – крикнула Карла. – Обед готов!

Генри взял малыша у Джоунси. На секунду их руки соприкоснулись, соприкоснулись взгляды, соприкоснулись мысли. Генри улыбнулся. Джоунси ответил улыбкой. Они дружно спустились по ступенькам и пошли по газону: Джоунси чуть прихрамывая, Генри – со спящим ребенком на руках, и в этот момент единственной тьмой, крадущейся по пятам, были их тени, ползущие за ними по траве.

Ловелл, Мэн.

29 мая 2000 года