Текст книги "Ловец снов"

– Мистер Грей?

Нет ответа. Джоунси стоял у двери офиса, теперь уже определенно принадлежавшего ему (от братьев Трекер не осталось ничего, кроме грязи на окнах, даже порнографический снимок девушки с поднятой юбкой сменила репродукция вангоговских «Ноготков»), чувствуя, как ему все больше становится не по себе. Что на этот раз затеял ублюдок? Чего ищет?

– Мистер Грей, где вы?

Снова нет ответа, но на этот раз Джоунси почуял, что он возвращается… довольный и счастливый! Подумать только, сукин сын счастлив!

Вот это уж совсем не понравилось Джоунси.

– Послушайте, – начал он, прижавшись ладонями и лбом к двери своего прибежища. – У меня к вам предложение, друг мой: вы и так наполовину человек, почему бы не ассимилироваться окончательно? Мы могли бы мирно сосуществовать, и я помог бы вам прижиться на Земле, так сказать, ввел бы в курс. Мороженое – чудесная штука, а пиво еще лучше. Ну, что скажете?

Ему показалось, что мистер Грей едва не поддался соблазну, если только бесформенное, по существу, создание может соблазниться перспективой обретения формы, можно сказать, настоящий взаимовыгодный обмен, как в волшебной сказке.

Однако мистер Грей сумел выстоять: очевидно, мороженое и пиво не показались такими уж заманчивыми. Хлопнула дверца, скрежетнул стартер, и тут же взревел мотор.

– Куда мы едем, дружище? Воображаешь, что сумеем спуститься со Стендпайп-хилл?

Нет ответа. Только тревожное ощущение того, что мистер Грей искал что-то… и сумел найти.

Джоунси поспешил к окну и выглянул как раз вовремя, чтобы увидеть, как огни фар скользнули по пьедесталу памятника погибшим. Табличку опять занесло: очевидно, они какое-то время простояли здесь.

Медленно, осторожно, пробираясь сквозь доходившие до бампера заносы, «додж рэм» начал спуск с холма.

Двадцать минут спустя они снова оказались на шоссе и направились на юг.

Глава 17
Герои

Оуэн не смог разбудить Генри окриками: мужик устал и спал беспробудным сном, поэтому пришлось позвать его мысленно. Теперь, когда байрум распространился достаточно, такие вещи давались ему без труда. К сожалению, три пальца правой руки были покрыты грибком, который к тому же забил раковину левого уха красноватой, вызывающей зуд губкой. Оуэн потерял также пару зубов, хотя в дырах пока еще ничего не росло.

Курца и Фредди ничего не брало, благодаря, вероятно, звериному инстинкту самосохранения Курца. Но члены экипажа уцелевших вертолетов были безнадежно поражены байрумом. Еще во время первого разговора с Генри в сарае Оуэн слышал голоса перекликавшихся сослуживцев, звучавшие эхом у него в голове. Пока они, как и он сам, скрывали свое несчастье под тяжелой зимней одеждой. Но долго ли это может продлиться? Они были в отчаянии. Что делать? И что с ними будет?

Оуэн считал, что хотя бы в этом отношении ему повезло: ему есть чем заняться.

Стоя у стены сарая, стараясь не коснуться проводов и куря очередную ненужную сигарету, Оуэн мысленно отправился на поиски Генри и увидел, как тот спускается по крутому, поросшему травой склону. С вершины доносились голоса ребятишек, играющих в софтбол или бейсбол. Генри выглядел совсем юным и звал кого-то… Джейни? Жоли? А, какая разница? Он видел сон, а Оуэну нужно было вернуть его в реальность. Он и так уже позволил Генри поспать сколько можно (почти на час дольше, чем рассчитывал), но сейчас пора отправляться в путь.

Генри, позвал он.

Подросток растерянно оглянулся. Рядом оказались еще мальчишки… трое… нет, четверо, один смотрит в какое-то подобие трубки. Лица почти неразличимы, да и к чему это Оуэну? Ему нужен Генри, а не этот прыщавый, испуганный двойник. Оуэну требуется мужчина.

Генри, проснись.

Нет, она там. Нужно ее вытащить. Мы…

Я и крысиной задницы не дам за нее, кто бы она ни была. Вставай.

Нет, я…

Пора, Генри. Проснись. Вставай. Вставай…

…мать твою!

Генри с криком подскочил, сел и стал оглядываться, не понимая, кто он и где находится. Плохо, черт возьми, но хуже всего, что он не знал, в каком когда оказался. Ему восемнадцать, или почти тридцать восемь, или что-то между? В ноздрях стоит запах травы, в ушах отдается стук биты по мячу (биты для софтбола, в который играют девочки, девочки в желтых блузках) вместе с воплем Пита: «Она здесь! Парни, похоже, она здесь!»

– Пит видел это, видел линию, – пробормотал Генри, сам точно не зная, о чем говорит. Сон уже таял, яркие образы сменялись чем-то темным. Тем, что он должен сделать или хотя бы попытаться. Он вдохнул запах сена и кисло-сладкий аромат марихуаны.

«Мистер, вы можете нам помочь?» Большие оленьи глаза. Марша, так ее звали. Все становилось на свои места. «Вероятно, нет, – ответил он, а потом: – …может быть».

«Да просыпайся же, Генри! Без четверти четыре, дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно».

Этот голос был сильнее и требовательнее остальных, заглушая другие голоса, отсекая их, как ор из плейера, когда батарейки новые и громкость включена на всю катушку. Голос Оуэна Андерхилла. Он Генри Девлин. И если они хотят попытаться, сейчас самое время.

Генри поднялся, морщась от боли в затекших ногах, плечах, спине, шее. Сведенные мышцы мучительно протестовали, победоносно наступающий байрум вызывал невыносимый зуд. Он чувствовал себя столетним старцем, пока не сделал первого шага к окну, но тут же накинул еще с десяток годков.

Оуэн увидел неясный силуэт за окном и облегченно кивнул. Генри передвигался, как Мафусаил в свой самый неудачный день, но Оуэн, к счастью, мог поправить дело, по крайней мере временно. Он украл это из только что открывшегося изолятора, в котором царила такая суматоха, что никто ни на кого не обращал внимания. Все это время он защищал фронтальную часть мозга двумя блокирующими мантрами, которым научил его Генри: «В Бенберри-кросс, в Бенберри-кросс, бим-бом, на палочке верхом» и «Мы можем-можем, да-да, мы можем, можем, Господь небесный, можем…»

До сих пор «глушилки» работали, он заметил несколько странных взглядов в свою сторону, но вопросов не последовало. Даже погода была на их стороне: метель не унималась.

Теперь в окне показалось лицо Генри: бледный смутный овал, прижавшийся к стеклу.

Я ничего об этом не знаю, послал Генри. Слушай, я едва хожу.

Сейчас помогу. Отойди от окна.

Генри молча отступил.

В одном кармане куртки Оуэн носил небольшую металлическую коробку с выдавленной на крышке аббревиатурой USMC[66]66
  Военная служба США. – Примеч. пер.


[Закрыть], в которой держал различные удостоверения личности, когда отправлялся с очередным заданием. Коробку подарил сам Курц, в прошлом году, после операции в Санто-Доминго… что за грустная ирония!

В другом кармане лежали три камня, которые он подобрал под своим вертолетом, где снегу было поменьше.

Он вытащил один солидный осколок мэнского гранита и в ужасе замер, пораженный ярким видением: Маккавано, член команды Блю-Бой-Лидер, потерявший два пальца, сидел на полу, в полутрейлере, рядом с Френком Беллсоном, парнем из Блю-Бой-три, второго боевого вертолета, вернувшегося на базу. Кто-то из них включил мощный фонарь, поставив его на попа, как свечу. Ослепительный свет бил в потолок. И все это происходило рядом, менее чем в пятистах футах от того места, где стоял Оуэн, с камнем в одной руке и металлической коробкой в другой. Кавано и Беллсон обзавелись чем-то вроде густых красных бород. Длинные пряди, росшие из обрубков пальцев, пробивались сквозь повязки Кавано. Оба сжимали в зубах дула пистолетов, не сводя друг с друга глаз. Невидимая связь тонкой, но прочной ниткой протянулась от мозга до мозга. Беллсон считал про себя: Пять… четыре… три…

– Парни, не надо! – вскрикнул Оуэн, но не почувствовал, что его слышат: слишком сильна была эта взаимная связь, подкрепленная решимостью людей, стоявших на самом краю.

Оуэн? – Это Генри. Оуэн, что…

Но тут он проник в то, что видел Оуэн, и в ужасе смолк.

…два… один.

Оба пистолетных выстрела слились в безумный дуэт, заглушенный ревом ветра и гудением четырех электрических генераторов Циммера. Над головами Кавано и Беллсона взметнулись фонтаны крови и частиц мозга. Оуэн и Генри увидели, как дернулась правая нога Беллсона в последней смертельной конвульсии, задела фонарь, покатившийся по полу и уткнувшийся в разбросанные в углу ящики. Картинка тут же погасла, как экран телевизора, когда выдернешь вилку.

– Иисусе, – прошептал Оуэн. – Иисусе милосердный.

За окном снова появился Генри. Оуэн сделал ему знак отойти подальше и метнул камень. Расстояние было невелико, но он все равно промахнулся. Камень отскочил от облезлых досок и свалился в снег. Оуэн взял второй, глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и размахнулся. На этот раз стекло разлетелось.

Тебе письмо, Генри. Лови.

За камнем последовала стальная шкатулка.

Какой-то плоский предмет скользнул по полу. Генри подобрал коробку и нажал на замочек. Внутри оказались четыре завернутых в фольгу пакетика.

Что это?

Карманные ракеты, ответил Оуэн. Как у тебя с сердцем?

Насколько я знаю, в порядке.

Прекрасно, потому что по сравнению с этим кокаин покажется валиумом. В каждой пачке две штуки. Прими три, остальные спрячь на всякий случай.

У меня нет воды.

В ответ Оуэн послал красноречивую картинку: южный конец лошади, идущей на север.

Прожуй их, красавчик, у тебя еще остались кое-какие зубы, верно? Похоже, он не на шутку разозлился, и сначала Генри не понял, в чем дело, но тут же сообразил. Он и сам потерял друзей. Совсем недавно. Не прошло и суток.

Таблетки были белые, на пакетах ни названия, ни штампа фармацевтической компании. Жуткая горечь наполнила рот. Даже горло свело судорогой, когда он попытался сглотнуть.

Зато эффект был почти мгновенным. Не успел он сунуть коробку в карман, как сердце забилось вдвое быстрее. К тому времени, как он подошел к окну, частота пульса утроилась. Глаза, казалось, вылезали из орбит при каждом ударе. Однако в этом не было ничего неприятного, скорее наоборот. Сонливость улетучилась вместе с болью и усталостью.

– Вау! – завопил он, – Попаю[67]67
  Морячок Попай, герой серии мультфильмов, черпающий силы в шпинате. – Примеч. пер.


[Закрыть] следовало бы сожрать несколько банок этого дерьма! – И рассмеялся, потому что изъясняться словами было почти непривычно – такой архаичный, полузабытый способ – и потому что идеально себя чувствовал.

Тише ты! Что ты сказал?

О’кей! О’КЕЙ!

Даже его мысли, казалось, приобрели новую, кристаллическую ясность, и Генри не думал, что дело только в воображении. И хотя здесь освещение было чуть более тусклым, чем в остальной части лагеря, он все же успел увидеть, как Оуэн поморщился и схватился за виски, словно кто-то крикнул прямо ему в ухо.

Извини, подумал он.

Ничего, все нормально. Просто ты час от часу становишься сильнее. Должно быть, весь покрылся этим говном.

Вовсе нет, парировал Генри и некстати вспомнил обрывок сна: их четверка на травянистом склоне. Верее, пятерка – ведь Даддитс тоже был с ними.

Генри, помнишь, где я буду?

Юго-западный угол лагеря. По диагонали от амбара. Но…

Никаких «но». Там я буду ждать. Если хочешь выбраться отсюда, лучше поторопись. Сейчас… Оуэн, помолчав, глянул на часы. Видимо, механические, если еще идут, подумал Генри… без двух четыре. Даю тебе полчаса, и если народ в амбаре не начнет шевелиться, я закорочу проволоку.

Получаса может не хватить, запротестовал Генри. Хотя он стоял неподвижно, глядя на фигуру Оуэна, тонувшую в снегу, все же дышал быстро, как на бегу. И сердце колотилось, как у загнанной лошади.

Ничего не поделать, постарайся уложиться, передал Оуэн. К изгороди подключена сигнализация. Стоит дотронуться до проволоки, и включатся сирены. И дополнительные прожектора. Общая тревога. Даю тебе пять минут до того, как начнется переполох, то есть считаю до трехсот, и если ты не покажешься, я пускаюсь в одиночное плавание.

Без меня ты не найдешь Джоунси.

Это еще не значит, что я должен оставаться здесь и погибать вместе с тобой, Генри. Терпеливо. Словно малому ребенку. Так или иначе, если не успеешь через пять минут, у нас обоих не останется ни единого шанса.

Эти двое… что покончили с собой… они не единственные, кто ушел.

Знаю.

Перед Генри возникло короткое видение: желтый школьный автобус с надписью МИЛЛИНОКЕТ СКУЛ ДЕПТ. Из окон выглядывает два десятка ухмыляющихся черепов. Товарищи Оуэна Андерхилла. Все те, кто вчера прибыл сюда. Люди, которые в этот час либо умирают, либо уже мертвы.

Забудь про них, передал Оуэн. Сейчас следует побеспокоиться о парнях Курца. Особенно о команде «Империэл Вэлли». Если они в самом деле существуют, можешь быть уверен, последуют приказу. Они достаточно хорошо подготовлены и натасканы. А это помогает выжить при любой неразберихе, на то она и подготовка. Итак, пять минут после того, как включится сигнализация. Считаю до трехсот.

Логику Оуэна было трудно принять, но невозможно опровергнуть.

Ладно. Пять минут, согласился Генри.

Тебе не обязательно в это впутываться, заметил Оуэн. Мысль пришла к Генри в ореоле сложной филиграни эмоций: раздражения, чувства вины, неизбежного страха; в случае Оуэна Андерхилла – страха не смерти, но провала. Если то, что ты говоришь, правда, все зависит от того, сможем ли мы незаметно выбраться отсюда, а ты ставишь наше предприятие под угрозу из-за нескольких сотен мудаков в амбаре.

Твой босс не так бы поступил, верно?

Оуэн вскинулся, выразив, правда, свое удивление не словами, а ставшим более привычным способом: в мозгу Генри вихрем пронеслась целая серия изумленно-комических масок. Но даже сквозь неустанный вой и визг ветра он услышал смех Оуэна.

Вот тут ты меня припечатал, красавчик.

Так или иначе я их растормошу. Уж я умею расшевелить. Я мастер мотиваций.

По крайней мере попытаешься. Генри не видел лица Оуэна, но чувствовал, что тот улыбается.

– А потом? – вслух спросил Оуэн. – Объясни еще раз.

Зачем?

– Может, затем, что солдаты тоже нуждаются в мотивациях, особенно когда вдаются в подробности. И оставь свою телепатию, я хочу, чтобы ты изложил все вслух.

Генри еще раз поглядел на дрожащего от холода человека:

– После всего этого мы станем героями. Не потому, что хотели, просто выбора не было.

Оуэн молча кивнул. Кивнул, все еще улыбаясь.

– Почему нет? Почему, на хрен, нет?

И Генри увидел маленького мальчика с блюдом, поднятым над головой. Так вот чего хотел мужчина. Чтобы мальчик положил блюдо на полку – то блюдо, что преследовало его столько лет и навсегда останется разбитым.

Курц, с детства не видевший снов и, наверное, поэтому окончательно спятивший, проснулся, как всегда, мгновенно: вот только сейчас пребывал в пустоте, и тут же пришел в себя и вполне сознает, где находится. Живой, аллилуйя, о да, живой и бодрый.

Повернув голову, он взглянул на часы, но чертова машинка снова гикнулась, несмотря на новомодный антимагнитный корпус. На циферблате, как сумасшедшие, плясали цифры: 12-12-12, словно заика, застрявший на одном слове.

Он включил лампу и поднял с тумбочки карманные часы. Четыре часа восемь минут.

Курц положил их на место, спустил на пол босые ноги и встал. И первое, что услышал, – вой ветра. Вой бродячей собаки. И осознал еще одно: неразборчивое бормотание голосов в голове окончательно стихло. Телепатическая волна прошла и улеглась, и Курц был этому рад. Подобные свойства оскорбляли его на первобытном, примитивном уровне, как некоторые сексуальные приемы. Мысль о том, что кто-то имеет право забраться в его голову без спроса, проникнуть в верхние уровни разума, возмущала до глубины души. Только за это следовало стереть с лица земли серых человечков. За этот омерзительный подарок. Слава Богу, он оказался достаточно эфемерным.

Курц сбросил серые тренировочные трусы и голым встал перед зеркалом, тщательно оглядывая себя от ступней (где уже выступали змеи фиолетовых вен) до макушки, с гребнем спутанных седеющих волос. В свои шестьдесят он не так уж плохо выглядел: возраст выдавали только эти проклятые вены. И как мужчина еще ничего, хотя эта сторона жизни его никогда не интересовала: женщины по большей части – злобные, коварные создания, неспособные на верность и преданность. Они опустошали мужчину. В глубине своего безумного сердца, где даже сумасшествие было выхолощенным, тщательно подкрахмаленным и выглаженным, а потому не слишком интересным, он считал секс ненужным и даже запретным. Даже если все проделывалось ради продолжения рода, результатом обычно было оснащенное мозгами новообразование, не слишком отличавшееся от срань-хорьков.

От макушки взгляд Курца снова пополз вниз, медленно, выискивая малейшую полоску красного, каждое крошечное пятнышко. Ничего. Он повернулся и, вытянув шею, попытался рассмотреть спину, и снова ничего не обнаружил. Раздвинул ягодицы, пощупал кожу между ними, сунул палец в анус, но не ощутил ничего, кроме упругой плоти.

– Я чист, – произнес он тихо, моя руки в меленькой ванной «виннебаго». – Чист, как снег.

Он снова натянул трусы и, присев, надел носки. Чист, благодарение Богу, чист. Хорошее слово – «чист». Неприятное ощущение телепатии – как потная кожа, прижатая к потной коже – улетучилось. И ни единого признака Рипли: он даже проверил язык и десны.

Так что же разбудило его? Почему в голове бьет тревожный набат?

Потому что телепатия – не единственная форма экстрасенсорного восприятия. Потому что задолго до того, как серые человечки узнали о таком месте, как Земля, заткнутом в самый пыльный и отдаленный уголок великой межзвездной библиотеки, существовала маленькая штучка, называемая инстинктом, отличительная особенность такого хомо сапиенс в военном мундире, как Курц.

– Предчувствие, – сказал Курц. – Добрая старая американская интуиция.

Он влез в штаны и, все еще полуголый, схватил рацию, лежащую на тумбочке рядом с часами (уже четыре часа шестнадцать минут: время, похоже, просто мчится, как машина без тормозов, летящая по склону холма к оживленному перекрестку). Рация была снабжена специальным часовым механизмом и к тому же закодированным, что, по мнению изобретателей, делало невозможным всякую блокировку… но при взгляде на предположительно неуязвимый циферблат Курц сразу понял, что дело плохо.

Он нажал кнопку вызова. Фредди Джонсон откликнулся довольно быстро, и голос не казался слишком уж сонным… о, как сейчас, в эту критическую минуту, Курц (урожденный Роберт Кунц, имя, имя, что в имени твоем) мечтал об Андерхилле!

Оуэн, Оуэн, подумал он, почему ты оступился именно тогда, когда больше всего нужен мне.

– Шеф?

– Я перевожу всю команду «Империэл Вэлли» в один фургон. Шестой. Собери всех, потом вернешься и доложишь.

Ему пришлось выслушать, почему это невозможно, муть, которую Оуэн не выдал бы и в бредовом сне. Он дал Фредди приблизительно сорок секунд на оправдания, а потом сказал:

– Закрой поддувало, сукин сын.

Последовало потрясенное молчание.

– Тут назревает что-то неладное. Не знаю, что именно, но недаром я вскочил с постели посреди ночи, и в голове так и заливаются колокола тревоги. Поэтому я собираю всех вместе, и если хочешь дожить до завтрашнего ужина, заставь их поднять задницы и топать куда прикажут. Скажи Галлахер, пусть держится начеку, будет готова ко всему. Приказ понят, Фредди?

– Так точно, босс. Но, думаю, вам следует знать: у нас уже четыре самоубийства. Это из тех, о которых мне известно. Вполне может быть и больше.

Курц не удивился и не расстроился. В определенных обстоятельствах самоубийство не только приемлемо, но и благородно – последний поступок истинного джентльмена.

– Вертолетчики?

– Так точно.

– Никого из «Империэл Вэлли»?

– Никого, босс.

– Ладно. Вольно, парень. Заваруха вот-вот начнется. Понятия не имею, в чем дело, но нюхом чую беду. Большую.

Курц швырнул рацию на стол и продолжил одеваться. Хотелось курить, но сигареты кончились.

Когда-то в хлеву старика Госслина содержалось небольшое стадо молочных коров, и хотя хлев вряд ли соответствовал стандартам министерства сельского хозяйства, был еще в довольно приличном состоянии. Солдаты провели электричество, повесили мощные лампы, бросавшие холодное сияние на стойла, на загончик для доения, на верхний и нижний сеновалы. Кроме того, они расставили по углам несколько обогревателей, и сейчас воздух буквально раскалился лихорадочной пульсирующей жарой. Войдя, Генри немедленно расстегнул куртку, но это не помогло: волосы сразу взмокли от пота. Наверное, тут сыграли роль и таблетки Оуэна – перед тем как зайти в коровник, он проглотил еще одну.

Генри огляделся и покачал головой. До чего же коровник похож на все лагеря беженцев, которые ему приходилось видеть: боснийских сербов в Македонии, гаитянских мятежников после высадки морских пехотинцев Дядюшки Шугара в Порт-о-Пренсе, африканских эмигрантов, покинувших родину из-за болезней, голода, гражданских войн или из-за всего вместе. Такие вещи часто показывают по телевизору, и к ним постепенно привыкаешь, но сидя в уютном кресле, трудно вообразить, как все происходит на самом деле, ужас, с которым наблюдаешь насилие, кровь и боль, так или иначе отстраненный, почти клинический. Но оказалось, что для посещения подобных мест не нужны ни виза, ни паспорт. Обычный коровник в Новой Англии. Люди, оказавшиеся здесь, были одеты не в лохмотья и грязные дашики[68]68
  мужская африканская рубашка. – Примеч. пер.


[Закрыть], а в дорогие охотничьи куртки, брюки с большими накладными карманами (так удобно для запасных обойм) и белье с подогревом от «Фрут оф зе лум». Но впечатление оставалось тем же самым. Единственным отличием было всеобщее непроходящее изумление. Такого просто не могло быть на Земле Наших Надежд.

Интернированные вполне уютно устроились на брошенных на пол вязанках сена (предварительно подстелив куртки). Они уже успели разделиться на небольшие семейные и дружеские компании и сейчас мирно спали. Сеновалы и даже стойла тоже были заняты. Слышались храп, сопение и стоны людей, метавшихся в кошмарах. Где-то плакал ребенок. И в довершение всего сюрреалистического кошмара из динамиков тихо лилась музыка. Дремлющие, обреченные на смерть обитатели коровника старика Госслина слушали оркестр Фреда Уоринга, исполнявший «Чарминг найт» в переложении для скрипок.

Даже в его нынешнем одурманенном состоянии каждая деталь с неестественной отчетливостью врезалась в память. Все эти оранжевые куртки и кепки! – подумал он. Господи! Настоящий Хэллоуин в аду!

Здесь тоже было полно зараженных. Красно-золотой мох цвел на щеках, ушах, между пальцами и даже на балках и электропроводах. Пахло в основном сеном, но Генри без труда учуял знакомый запашок этилового спирта с примесью серы. Кроме того, спящие непрерывно испускали газы, такие громкие, словно шесть-семь бездарных музыкантов пытались аккомпанировать оркестру на тубах и саксофонах. В других обстоятельствах это было бы забавно… Возможно, и в этих тоже… для любого человека, не видевшего извивающегося и щерившего зубы хорька на окровавленной постели Джоунси.

«Сколько их сейчас вынашивает этих тварей?» – спросил себя Генри. Впрочем, это не важно, – подумал он, – хорьки в конце концов достаточно безвредны. Они смогут просуществовать без хозяев в этом коровнике, но снаружи, где метет снег, буйствует ветер и температура ниже нулевой, не продержатся и двух часов.

Ему нужно потолковать с этими людьми…

Нет, не так. Что ему нужно – так это до смерти запугать их. Заставить подняться и выйти из тепла на мороз. Раньше тут были коровы, и сейчас здесь – тоже коровы. Он должен превратить их обратно в людей – испуганных, обозленных людей. Он мог бы сделать это, но не в одиночку. А часики тикают. Оуэн Андерхилл дал ему полчаса. По прикидкам Генри, треть этого времени уже прошла.

Мегафон. Сообразить что-то вроде мегафона. Без этого ничего не выйдет, подумал он и, оглядевшись, заметил грузного, лысеющего мужчину, спавшего на боку, слева от двери, ведущей в загон для доения. Похоже, это один из тех, кого он выпер из сарая, но сказать наверняка трудно.

Но это был Чарлз, и байрум покрыл красной черепицей то, что старина Чарли, вне всякого сомнения, гордо именовал своим «солнечным секс-пультом». Кому нужна пересадка волос, когда это дерьмо до тебя доберется? – ухмыльнулся про себя Генри.

Чарлз как раз то, что надо, и к тому же Марша спала почти рядом, держа руку Даррена, мистера Убойный-косячок-из-Ньютона. По ранее гладкой щеке Марши полз байрум. Муж пока не пострадал, зато деверь – Билл, кажется? – походил на мохнатое чудовище. Лучший в шоу.

Он встал на колени перед Биллом, взял поросшую байрумом руку и вторгся в непроходимые джунгли его кошмаров. Проснись, Билл. Труба зовет. Нужно выбираться отсюда. И если поможешь мне, мы сумеем. Проснись, Билл.

Проснись и будь героем.