Текст книги "Ловец снов"

2

Ночь ревет музыкой, смехом и возбужденными голосами, в воздухе плывут соблазнительные запахи жаренных на гриле хот-догов, шоколада, арахиса, небо взрывается цветными огнями. И соединяя это в слитную атмосферу веселья, подписываясь под всем автографом самого лета, из динамиков, установленных в Строфорд-парке, несется разухабистый рок-н-ролл:

 
Эй, привет, красотка-беби, оглянись, постой.
Скоро поезд в Алабаму, поезжай со мной.
 

И тут появляется самый высокий ковбой в мире, девятифутовый Пекос Билл, под пылающим небом, нависает над толпой, и детишки с измазанными мороженым, широко открытыми от изумления ротиками таращат глаза; смеющиеся родители поднимают их или сажают на плечи. Пекос Билл помахивает шляпой. В другой руке он держит знамя с надписью: ДНИ ДЕРРИ – 81.

 
До путей пешком дойдем мы, ночку переждем.
Если нам молчать наскучит, ссору заведем.
 

– Ак он озет ыть иим оким? – спрашивает Даддитс, опустив руку с голубым конусом сахарной ваты и не сводя с ковбоя таких же круглых глаз, как у любого здешнего трехлетки. Справа от него стоят Пит и Джоунси, слева – Генри и Бив. За ковбоем шествует процессия девственных весталок (наверняка среди них найдется парочка девственниц, даже в лето Господне 1981), в расшитых блестками ковбойских юбках и белых ковбойских сапожках, подбрасывая жезлы, навеки завоевавшие Запад.

– Не знаю, как он может быть таким высоким, Дадс, – ухмыляется Пит и, выдернув клок ваты, сует в распахнутый рот Даддитса. – Должно быть, волшебство.

Все смеются над Даддитсом, который ухитряется жевать, не сводя глаз с ковбоя на ходулях. Дадс выше их всех, даже Генри, но по-прежнему остается ребенком, и это приводит остальных в восторг. Волшебник – это он, только он, и хотя он отыщет Джози Ринкенхауэр не раньше будущего года, они твердо знают: он самый натуральный волшебник. И хотя они отчаянно трусили, сцепившись с Ричи Гренадо и его дружками, но по сию пору уверены, что тот день был самый счастливый в их жизни.

 
Не отказывайся, беби, поезжай со мной,
Ждет нас поезд в Алабаму, за большой горой.
 

– Эй, тех! – машет Бив своей покрышкой (бейсболкой с эмблемой «Тигров Дерри»). – Поцелуй меня в задницу, верзила! А еще лучше, сядь на нее и покрутись!

И все надрываются от хохота (они запомнят это на всю жизнь, ночь, когда Бивер задирал ковбоя на ходулях под рассыпающимся искрами небом), все, кроме Даддитса, продолжающего взирать на происходящее с оцепенелым изумлением, и Оуэна Андерхилла (Оуэн, думает Генри, как ты попал сюда, дружище?), который встревоженно хмурится.

Оуэн трясет его, Оуэн снова требует, чтобы он проснулся.

Генри, проснись, проснись, про…

3

…снись, ради Бога.

Именно дрожь в голосе Оуэна окончательно разбудила Генри. В носу еще стоит запах жареного арахиса и сахарной ваты. Но тут в сонный бред вторгается реальность: белое небо, заснеженное шоссе, зеленый указатель: ОГАСТА, СЛЕДУЮЩИЕ ДВА ПОВОРОТА. Оуэн продолжает его трясти, а сзади доносятся хриплые, отчаянные лающие звуки. Даддитс кашляет.

– Вставай, Генри, у него кровь! Да проснись же, мать…

– Проснулся, проснулся.

Он отстегивает ремень безопасности, поворачивается, встает на коленях. Натруженные мышцы бедер отзываются острой болью, но Генри не до того.

Все оказалось лучше, чем он ожидал. Судя по паническим воплям Оуэна, он уже подумал было, что Дадс истекает кровью. На самом деле из ноздри сочилась тонкая струйка, а изо рта при каждом спазме летели мелкие брызги. Оуэн, наверное, вообразил, что бедняга Дадс выхаркивает собственные легкие, хотя тот скорее всего просто натрудил горло. Или мелкий сосуд лопнул. Разумеется, это отнюдь не пустяки. В таком тяжелом состоянии все может обернуться катастрофой, любая простуда способна убить Даддитса. Генри с первого взгляда понял, что Дадс выруливает на финишную прямую, ведущую к дому.

– Дадс! – резко окликнул он. В нем что-то переменилось. В нем что-то новое, Генри. Но что? Нет времени об этом думать. – Даддитс, дыши через нос! Через нос, Даддитс. Вот так!

Генри несколько раз глубоко вдохнул, и при каждом выдохе из ноздрей летел белый пушок, как семена молочая или одуванчика. Байрум. Он рос в носу, но уже погиб, подумал Генри. Я высмаркиваю байрум! И тут он осознал, что зуд в бедре, во рту и паху давно прекратился. Язык по-прежнему был шершавым, словно обернутым обрывком ковра, но больше не чесался.

Даддитс, подражая ему, стал дышать носом, и кашель тут же сделался не таким надрывным. Генри порылся в пакете, нашел безвредный, не содержащий спирта сироп от кашля и налил чашечку Даддитсу.

– Выпей, полегче станет, – сказал он уверенно, стараясь думать так же: с Даддитсом важны не только слова, но и мысли.

Даддитс сглотнул робитуссин, поморщился и улыбнулся Генри. Кашель прекратился, но кровь все еще стекала из носа и из уголка глаза. Плохо дело. Даддитс побледнел и еще больше осунулся. Холод… бессонница… немыслимые для такого больного волнения… плохо дело. Он заболевает, а на последней стадии ОЛЛ даже респираторная инфекция может оказаться фатальной.

– Он в порядке? – спросил Оуэн.

– Дадс? Дадс у нас железный! Верно, Даддитс?

– Езый, – согласился Даддитс, сгибая прискорбно исхудалую руку.

При виде его лица, усталого, измученного, но улыбающегося, Генри захотелось кричать. Жизнь несправедлива, он давно знал и смирился с этим. Но то, что происходило сейчас, было более чем несправедливо. Чудовищно.

– Посмотрим, что тут есть попить хорошим мальчикам, – объявил он, открывая коробку для завтраков.

– Уби-У, – кивнул Даддитс. Он по-прежнему улыбался, но голос звучал еле слышно.

– Да, пора приниматься за дело, – сказал Генри, открывая термос. Он дал Даддитсу таблетку преднизона, хотя не было еще восьми, и спросил, хочет ли тот перкосен. Дадди, подумав, поднял два пальца. У Генри упало сердце. – Совсем никуда, верно? – спросил он, протягивая Даддитсу лекарство. Ответа он не ждал: такие люди, как Даддитс, не будут просить лишнюю таблетку, чтобы словить кайф.

Даддитс выразительно махнул рукой: comme ci, comme ça[75]75
  так себе (фр.).


[Закрыть]. Генри хорошо помнил этот жест, такой же типичный для Пита, как привычка Бива жевать зубочистки.

Роберта наполнила термос шоколадным молоком, его любимым. Генри налил молока в чашку, выждал, пока забуксовавший на бугристой наледи «хамви» выровняется, и протянул Даддитсу. Тот запил наркотик.

– Где болит, Дадс?

– Есь. – Рука на горле. – Есь осе. – Рука на груди. И, нерешительно, слегка краснея: – И есь. – Рука на ширинке.

Инфекция мочеполового тракта, подумал Генри. О дьявол!

– Е ует уце?

– Обязательно будет лучше, – кивнул Генри. – Таблетки помогут, только подожди немножко. Мы все еще на линии, Даддитс?

Даддитс выразительно кивнул и показал вперед. Генри (не впервые) задался вопросом, что он там видит? Как-то сам он спросил Пита, и тот объяснил, что это нечто вроде нити, иногда почти неразличимой.

«Лучше всего, когда она желтая, – говорил Пит. – Желтое легче всего проследить, не знаю почему».

Но если Пит видел тонкую желтую нить, возможно, Даддитсу представлялась широкая желтая полоса, или дорога желтого кирпича, по которой шла Дороти.

– Если линия пойдет по другой дороге, скажешь, хорошо?

– Казу.

– Не заснешь?

Даддитс покачал головой. Как ни странно, он никогда еще не выглядел более оживленным и бодрым. Глаза звездами сияли с изможденного лица. Так иногда вспыхивают лампочки, перед тем как погаснуть навсегда.

– Если захочешь спать, скажи, и мы остановимся. Добудем тебе кофе. Нам не до сна.

– Оей.

Генри уже хотел осторожно повернуться, боясь разбередить ноющие мышцы, но Даддитс добавил:

– Исе ей оцет екон.

– Неужели? – задумчиво протянул Генри.

– Что? – спросил Оуэн. – Не понял.

– Говорит, что мистер Грей хочет бекона.

– Это так важно?

– Не знаю. Слушай, тут есть обычный приемник? Хотелось бы послушать новости.

Обычный приемник висел под приборной доской, и судя по всему, его поставили совсем недавно. В начальный комплект оборудования он не входил. Оуэн потянулся было к нему, но едва успел ударить по тормозам, чтобы не столкнуться с подрезавшим его «понтиаком»: передний привод и летние шины. «Понтиак» занесло, но судьба была пока милостива к нему – машина даже не слетела с шоссе. Водитель прибавил скорости, и «понтиак» рванулся вперед. По прикидкам Генри, он шел со скоростью не менее шестидесяти миль. Оуэн укоризненно нахмурился.

– Конечно, я только пассажир, – заметил Генри, – но если малый может проделывать такое без зимних шин, почему бы и нам не пошевелиться? Неплохо бы сократить расстояние.

– «Хаммеры» лучше приспособлены для грязи, чем для снега. Можешь мне поверить.

– И все же…

– Минут через десять мы его увидим. Спорю на кварту хорошего скотча. Он либо вылетит сквозь столбики ограждения и будет валяться под насыпью, либо застрянет на осевой. Если повезет, машина будет лежать правой дверцей вверх. Плюс… это, разумеется, всего лишь техническая деталь, но не забудь, что мы – беглецы, скрывающиеся от властей, и не сможем спасти мир, сидя в окружной. О Боже!

«Форд-эксплорер», полноприводный, но летящий с непозволительной для такой погоды скоростью около семидесяти в час, с ревом пронесся мимо, поднимая снежные хвосты. Багажник на крыше был завален небрежно связанными и едва прикрытыми брезентом сумкам и чемоданами. Неудивительно, если все это скоро разлетится по шоссе.

Позаботившись о Даддитсе, Генри свежим глазом осмотрел дорогу. Что ж, этого следовало ожидать. Противоположная сторона была почти пустынна, а вот машин, идущих в южном направлении, не прибавлялось, но Оуэн включил радио, как раз в тот момент, когда мимо промчался «мерседес», разбрызгивая комья грязи. Он нажал кнопку «ПОИСК», нашел классическую музыку, снова нажал, напал на юмористический канал, нажал в третий раз… и наткнулся на голос.

– …огромный обалденный косячок, – объявил голос, и Генри переглянулся с Оуэном.

– Куит аану, – заметил Даддитс с заднего сиденья.

– Верно, – кивнул Генри, когда владелец голоса шумно выдохнул в микрофон. – Именно марихуану, и судя по всему, действительно не пожалел травки.

– Сомневаюсь, что Федеральная комиссия связи одобрит это, – продолжал диджей после очередного долгого и шумного выдоха, – но если хотя бы половина того, что я слышал, правда, ФКС – это самая малая из наших забот. Межзвездная чума вырвалась на свободу, братья и сестры, вот в чем беда! Назовите это Горячей Зоной, Мертвой Зоной, Сумеречной Зоной, но постарайтесь держаться подальше от севера.

Долгая и шумная затяжка.

– Марвин Марсианин на марше, братья и сестры, так передают из округов Сомерсет и Касл. Чума, лучи смерти, живые завидуют мертвым.

Треск чего-то сломанного. Судя по звуку, пластика. Генри зачарованно слушал. Вот она, совсем близко, тьма, его старая подруга, но на этот раз не в голове, а в проклятом радио!

– Братья и сестры, если сейчас вы находитесь к северу от Огасты, послушайте своего приятеля, Одинокого Дейва с WWWE: перестраивайтесь в соседний ряд и направляйтесь на юг. И немедленно. А вот вам и музыка в дорогу.

Одинокий Дейв с WWWE, разумеется, поставил «Доорз». Джим Моррисон принялся калечить «Зе Энд». Оуэн переключился на средние частоты и нашел выпуск новостей. Голос диктора звучал не слишком сокрушенно, что уже было шагом вперед. Он сказал, что для паники нет причин – что было еще одним шагом вперед. Он пустил в эфир отрывки речи президента и губернатора штата Мэн. Оба говорили примерно одно и то же: спокойно, граждане, не волнуйтесь, все под контролем. Словом, обычная утешительная болтовня, робитуссин для политиков. Президент собирался выступить с обращением к американскому народу в одиннадцать утра по восточному поясному времени.

– Та речь, о которой говорил Курц, – вспомнил Оуэн. – Только ее передвинули на день.

– О какой речи…

– Ш-ш-ш-ш. – Оуэн показал на радио.

После столь утешительного вступления диктор продолжал будоражить слушателей, повторяя бесконечные сплетни, которые они уже слышали от обкуренного диджея, только в более изысканных выражениях: чума, лучи смерти, пришельцы из космоса. Далее последовал прогноз погоды: снежные заряды, в сопровождении дождя, и сильный ветер, по мере того как теплый фронт (не говоря уже о убийцах-марсианах) будет продвигаться на север. Последовали короткие гудки, и в кабине снова зазвучал только что слышанный выпуск.

– Ати! – воскликнул Даддитс. – Ои еали имо ас. – Он ткнул пальцем в грязное окно. Палец дрожал, как и сам Даддитс. Зубы выбивали крупную дробь.

Оуэн мельком глянул на «понтиак», и в самом деле застрявший на осевой, на самой середине шоссе, и хотя машина не перевернулась, растерянные пассажиры сгрудились вокруг, не зная, что делать. Пожав плечами, Оуэн обернулся к Даддитсу. Съежившийся, какой-то посеревший, из ноздри торчит окровавленная вата.

– Генри, что с ним?

– Не знаю.

– Высунь язык.

– Не лучше ли тебе следить за доро…

– Я в порядке, так что не морочь голову. Высунь язык.

Генри повиновался. Оуэн взглянул на него и поморщился.

– Выглядит ужасно, но, возможно, все не так уж плохо. Это дерьмо побелело.

– То же самое с раной на ноге. И с твоим лицом и бровями. Повезло, что эта штука не проросла в легких, мозге или желудке. Кстати, у Перлмуттера она в желудке. Бедняга стал инкубатором для гнусной твари.

– Далеко они, Генри?

– Я сказал бы, двадцать миль. Может, и меньше. Если бы ты прибавил хоть немного…

Оуэн так и сделал, зная, что Курц тоже прикажет гнать грузовик, как только поймет, что стал частью общего исхода, и теперь вероятность того, что гражданская или военная полиция станут его искать, весьма невелика.

– Ты все еще держишь связь с Перли, – удивился Оуэн, – хотя байрум и погибает, но ты все равно…

Он ткнул пальцем на заднее сиденье, где полулежал Даддитс. Он уже на так сильно дрожал.

– Конечно, – кивнул Генри. – Перенял эту штуку от Даддитса, задолго до того, как это случилось. И не только я. Бивер, Джоунси и Пит тоже. Мы почти не замечали этого. Считали обыденностью. – Еще бы. Совсем как те мысли, насчет бритвы и ванной, перил моста и охотничьих ружей. Всего лишь обыденность. – Просто теперь это усилилось. Может, со временем опять ослабнет, но пока… – Он пожал плечами. – Пока я слышу голоса.

– Перли.

– И его тоже, – кивнул Генри. – Других, с байрумом в активной стадии. В основном тех, кто позади нас.

– А Джоунси? Твой друг Джоунси? Или Грей?

Генри покачал головой.

– Но Перли что-то слышит.

– Перли? Как это может быть?

– Его телепатический диапазон куда шире, чем у меня, из-за байрума.

– Что это?

– Та тварь, что сидит у него в заднице, – пояснил Генри. – Срань-хорек.

Оуэна мгновенно затошнило.

– Тот, кого он слышит, не человек. Не думаю, что это мистер Грей, но кто знает? Понимаю только, что Перли наведен на него.

Оба замолчали. Машин было довольно много, и многие, чересчур разогнавшиеся водители, заканчивали путь в кювете (они проехали лежащий под насыпью брошенный «эксплорер» с разбросанными вокруг вещами), но Оуэн считал, что пока им везет. Многие, запуганные ураганом, не посмели тронуться с места. Теперь, когда буря стихла, они, вероятно, решатся бежать на юг, но Оуэн успел обогнать первую волну. Ураган оказался к нему благосклонен. Стал почти другом.

– Я хочу кое-что сказать, – начал Оуэн.

– Можешь не говорить. Ты сидишь рядом, и я по-прежнему читаю твои мысли.

Оуэн думал, что остановил бы машину и вышел, знай он наверняка, что Курц, получив желанную добычу, прекратит погоню. Но Оуэн не слишком этому верил. Главной целью Курца действительно был Оуэн Андерхилл, но он понимал, что Оуэн не совершил бы столь чудовищной измены, если бы его на это не толкнули. Нет, он всадит пулю в голову Андерхилла и помчится дальше. Но с Оуэном у Генри есть шанс выиграть. Без него Генри мертвец. И Даддитс тоже.

– Мы останемся вместе. Друзья до конца, как говорит пословица, – проговорил Генри.

– У ас ешо ого ел, – донеслось с заднего сиденья.

– Верно, Дадс. – Генри обернулся и сжал холодную руку Даддитса. – У нас еще много дел.

4

Десять минут спустя окончательно оживший Даддитс показал им на первую после Огасты зону отдыха. Они уже почти добрались до Льюистона.

– Есь! Есь! – закричал он и снова закашлялся.

– Спокойно, Даддитс, – велел Генри.

– Возможно, остановились выпить кофе с пирожным, – решил Оуэн. – Или съесть сандвич с беконом.

Но Даддитс знаками велел объехать ресторан. Они остановились на парковке для служащих. Даддитс слез, постоял немного, что-то бормоча и едва не шатаясь под порывами ветра, трогательно худой и обессиленный.

– Генри, – торопил Оуэн, – не знаю, что ему взбрело, но Курц идет по пятам, и…

Но тут Даддитс кивнул, забрался в машину и показал на знак выезда. Он выглядел совершенно измученным и, как ни странно, довольным.

– Что, во имя Господа, все это значит? – не выдержал Оуэн.

– Думаю, он поменял машину, – догадался Генри. – Ведь так, Даддитс? Он поменял машину?

Даддитс усердно закивал:

– Укал! Укал асину.

– Украл? Теперь он прибавит скорости, – вздохнул Генри. – Давай, Оуэн, плевать на Курца, нужно поймать мистера Грея.

Оуэн взглянул на Генри, опустил глаза, снова взглянул.

– Что с тобой? Ты белый как полотно.

– Я последний идиот! Следовало бы знать с самого начала, что задумал ублюдок! Единственным оправданием служит то, что я устал и был напуган, но какая разница, если… Оуэн, ты обязан его догнать. Он стремится в Западный Массачусетс, но его следует перехватить раньше.

Теперь они разбрызгивали слякоть, но, хотя грязи было куда больше, Оуэн без опаски жал на акселератор. Правда, пока его смелость не простиралась дальше шестидесяти пяти в час.

– Попытаюсь, – неохотно согласился он. – Но если он не вляпается в какую-нибудь переделку или не задержится…

Оуэн сокрушенно качнул головой:

– Вряд ли, дружище. Вряд ли.

5

Этот сон часто снился ему в детстве (когда он еще носил фамилию Кунц), но только раз или два привиделся в потных кошмарах взросления. В этом сне он бежит по полю в полнолуние и боится оглянуться, потому что оно гонится за ним. ЭТО. Он мчится из последних сил, но, конечно, ничего не выходит, в снах лучше и не пытаться, все равно не выйдет. И ЭТО настигает его, оно все ближе, так близко, что он слышит его сухое дыхание и ощущает его особый сухой запах.

Он оказывается на берегу большого тихого озера (в сухом и жалком канзасском городке его детства не было и не могло быть никаких озер), и хотя озеро невыразимо прекрасно, и луна отражается в его глубинах, как зажженная лампа, его терзает страх, потому что оно преградило ему дорогу, а он не умеет плавать.

Он падает на колени прямо на берегу – до этого места сон ничем не отличался от прежних, но вместо того, чтобы увидеть отражение ЭТОГО в неподвижной воде – ужасного чучела с набитым ватой мешком вместо головы и раздутых рук в синих перчатках, – смотрит на Оуэна Андерхилла с лицом, покрытым красной сыпью. В лунном свете байрум кажется огромными черными родимыми пятнами, губчатыми и бесформенными.

Детский сон обычно прерывался на этом месте (он просыпался с гордо вставшим концом, хотя одному Богу известно, откуда может взяться у ребенка такая странная реакция), но на этот раз ОНО… Андерхилл действительно коснулся его, отраженные в воде глаза блеснули укоризненно. А может, и вопрошающе.

Потому что ты ослушался приказа, дружище. Потому что переступил Черту.

Он поднял руку, чтобы оттолкнуть Оуэна, сбросить его ладонь… и увидел в свете луны свои пальцы. Они были серыми.

Нет, сказал он себе. Это всего лишь лунный свет.

Но почему у него только три пальца? В этом тоже виноват лунный свет?

Оуэн, касающийся его, награждающий мерзкой болезнью… и все же смеющий обращаться к нему.

6

босс! Проснитесь, босс!

Курц открыл глаза и с недовольным бурчанием приподнялся, одновременно откидывая руку Фредди, правда, лежащую не на плече, а на колене. Со своего места Фредди дотянулся только до колена и теребил его, но и это было невыносимо.

– Я не сплю, не сплю. – В доказательство он поднес к глазам свои ладони. Не младенчески-розовые, конечно, до этого далеко, но совсем не серые, и на каждой традиционные пять пальцев. – Который час, Фредди?

– Не знаю, босс. Пока еще утро, все, что можно сказать.

Ну конечно. Часы, похоже, гикнулись всерьез. Даже его карманные стоят. Курц, такая же жертва современности, как остальные, забыл их завести. Но обладая острым ощущением времени, он на глазок прикинул, что сейчас около девяти, значит, он успел прихватить часика два. Немного, но ему вполне достаточно. Он чувствовал себя лучше. Достаточно хорошо, чтобы услышать тревогу в голосе Фредди.

– Что стряслось, дружище?

– Перли говорит, что он потерял контакт. Со всеми. Последним был Оуэн, но и он пропал. Перли считает, что он, должно быть, победил грибок.

Курц поймал в зеркальце заднего обзора мертвенную «я вас всех надул» ухмылку.

– В чем дело, Арчи?

– Ни в чем. – Арчи, казалось, немного оживился и успокоился за то время, что проспал Курц. – Я… босс, неплохо бы глотнуть воды. Я не голоден, но…

– Мы могли бы заехать за водой, – кивнул Курц. – Будь у нас контакт. Но если мы потеряли всех, того парня Джоунси, Оуэна и Девлина… что ж, ты меня знаешь, дружище. Подыхая, я вцепляюсь намертво. И потребуются два хирурга и пистолет, чтобы оттащить меня. Можешь умирать от жажды, пока мы с Фредди будем обшаривать ведущие на юг дороги в поисках следов. Если, разумеется, ты не согласишься нам помочь. Давай, Арчи, и я прикажу Фредди остановиться у первого же магазинчика. Лично потрушу в «Стоп-н-гоу», или «Севн-Илевн» и куплю тебе самую большую бутылку «Поленд Спринг» из холодильника. Ну как звучит?

Звучало неплохо, судя по тому, как жадно Перлмуттер причмокнул и облизал губы (Рипли на губах и щеках был в полном цвету, кое-где красноватый, но в основном темно-бордовый), но взгляд по-прежнему оставался хитро-оценивающим. Глаза, обрамленные коростами грибка, шустро бегали из стороны в сторону. Курц мгновенно поставил диагноз. Все признаки налицо: бедняга спятил, возлюби его Господь. Возможно, рыбак рыбака видит издалека, как псих – психа, поэтому Курц был уверен, что не ошибся.

– Я признался, как на духу. Потерял с ними связь, – сказал Арчи, но при этом приставил палец к носу и лукаво взглянул в зеркало.

– Как только мы схватим их, думаю, парнишка, у нас есть все возможности подлечить тебя, – заверил Курц своим самым сухим, официально безразличным голосом. – Так с кем ты контачишь? С Джоунси? Или этим новым типом, Даддитсом? (Курц произнес это имя, как «Дад-Датс».)

– Не с ним. И ни с кем.

Но палец по-прежнему приставлен к носу, взгляд по-прежнему озорной.

– Скажи, и получишь воду, – настаивал Курц. – Продолжай испытывать мое терпение, солдат, и я всажу в тебя пулю и выкину на снег. Давай прочти мои мысли и скажи, что я лгу.

Перли угрюмо взглянул на него в зеркальце и сказал:

– Джоунси и мистер Грей все еще на шоссе. Где-то рядом с Портлендом. Джоунси велел мистеру Грею объехать город по автостраде № 295. Только не словами. Мистер Грей в его голове, и когда хочет чего-то, просто берет это, и вся недолга.

Курц с возрастающим благоговением слушал его речь, наспех производя расчеты.

– Собака, – продолжал Перли. – С ними собака. Лэд. Это я с ним на связи. Он… такой же, как я. – Их взгляды снова встретились в зеркале, только на этот раз в глазах Перли не было хитрости. Ее вытеснило жалкое подобие полунормальности. – Думаете, у меня в самом деле есть шанс стать… ну… знаете… самим собой?

Курц, понимая, что Перли в любую минуту сможет проникнуть в его мысли, решил действовать осторожно.

– Вероятно, существует возможность освободить тебя от твоего бремени, особенно если найдется понимающий доктор. Да, такое вполне осуществимо. Побольше хлороформа, и когда проснешься… пуф, и все. – Курц поцеловал кончики пальцев и повернулся к Фредди. – Если они в Портленде, на сколько мы отстаем?

– Миль на семьдесят, босс.

– Тогда прибавь немного, благодарение Господу. Постарайся не сверзиться в кювет, но пошевелись.

Семьдесят миль. И если Оуэн, Девлин и «Дад-Датс» знают то, что и Перлмуттер, они тоже идут по следу.

– Давай уточним, Арчи. Мистер Грей сидит в Джоунси…

– Да…

– И с ними собака, умеющая читать мысли?

– Нет, она их слышит, но не понимает. В конце концов это всего лишь собака. Босс, я пить хочу.

Он слушает пса, как какое-то гребаное радио, удивился Курц.

– Фредди, следующий поворот. Воды везде полно, хоть залейся.

Ему до смерти претило останавливаться и терять время, но Перлмуттер нужнее. Перли необходим ему относительно живым и в хорошем настроении.

Впереди замаячила как раз та зона отдыха, где мистер Грей поменял свой снегоочиститель на «субару» повара. Та, куда ненадолго заехали Оуэн и Генри, потому что туда вела линия. Стоянка была забита машинами, но у них нашлось достаточно мелочи, чтобы пробиться к торговым автоматам.

Слава Богу.