Текст книги "Глупости, которые я не натворю, когда состарюсь"

Я не стану жаловаться на цены

Жалобы на ценники в магазинах, кажется, вплетены в саму ткань старости. Это правда, цены продолжают расти быстрее, чем пенсия и выплаты по социальному страхованию. Но я признаю, что это неизбежно, и не стану злиться по этому поводу (разве что только из-за цен на iPhone).

Не так давно я наткнулся на один неприятный блог под названием «Кто дал старикам право жаловаться на цены?». Обсуждение было, мягко говоря, крайне оживленным. Но одно из сообщений вызвало у меня желание в срочном порядке подать жалобу на его автора – недовольного и капризного молодого продавца. Он продавал некий продукт дешевле, чем конкуренты, но, по его утверждению, продолжал получать жалобы от стариков: «Меня жутко раздражает, что они нагло лезут со своими жалобами, даже не разобравшись в вопросе».

Откуда такая враждебность? Возможно, это всего лишь непроизвольная реакция на замечание в духе: «Когда я был в твоем возрасте… дети вели себя лучше, еда была вкуснее, и, да, доллар все еще стоил доллар», – которые так любят высказывать пожилые люди? И излюбленное продолжение: «Я проходил десять миль[93]93
  Примерно 16 километров (прим. переводчика).


[Закрыть] до школы в горку, а потом возвращался обратно». Надо признать, старики проживали свою молодость в более тяжелые, хотя и более дешевые времена.

Я умоляю своих современников: пожалуйста, хватит жаловаться на слишком высокую стоимость жизни сегодня. Я знаю, что это непросто, но прошу остановиться. У меня любовь к жалобам – в генах. Моя бабушка пережила Великую депрессию и всю свою жизнь считала каждый пенни. Она тщательно вела свои бухгалтерские книги более шестидесяти лет, многие из них достались мне по наследству. Каждую неделю она каллиграфическим почерком вписывала туда свою зарплату нетто[94]94
  Зарплата, получаемая на руки после вычета налогов (прим. переводчика).


[Закрыть] и зарплату дедушки-торговца. Затем отнимала еженедельные расходы, которые включали траты на еду, оплату электричества, телефона, газа и воды, и непостоянные расходы: налог на канализацию (16$), замена плиты и раковины (267$), покупка нового пояса в 1951 году (2,60$). В 1973 году она скрупулезно внесла все расходы на похороны дедушки: цветы – 60$, священник – 100$, поминки – 52$. Внизу также была приписка, что это был ее «самый горестный год». Бабушка начала вести эту бухгалтерскую книгу по семейному бюджету еще до рождения моего отца в 1929 году и перестала только за год до своей смерти в 1992-м. Теперь все эти гроссбухи стоят на моей книжной полке, напоминая мне о ее неизменной бережливости – свойстве, которое она привила и моему отцу.

Эндрю Аченбаум, пожилой историк из университета Хьюстона, рассказал газете «New York Times», что «любой человек, переживший [Великую депрессию] осознавал свою уязвимость, ведь в любой момент могли случиться непредвиденные расходы». Описывая людей, которые смогли проложить себе дорогу в средний класс (такие, как мой отец), Аченбаум добавил: «Их никогда не покидает скрытый страх, что в одну секунду все может измениться… Этот страх сопровождал их на протяжении всей жизни и делал гораздо более раздражительными».

Аминь, папочка. Он жил в страхе перед экономической катастрофой, разливая дешевый скотч в бутылки из-под дорогих напитков, готовил колбасу по бабушкиному рецепту, оставшемуся со времен Депрессии, и ездил покупать рождественскую елку в самый канун праздника, когда на них давали скидку. Я помню, однажды, придя в ужас от «городских цен», он поехал с Манхэттена на какой-то богом забытый рынок в Бруклине за далекой от совершенства (но все же по-своему красивой) елкой ради двойной скидки. Справедливости ради, надо признать, что отец всегда много работал и оплачивал мои брекеты, летние лагеря и большую часть моего обучения в колледже.

К несчастью для меня, я, похоже, не унаследовал бережливости моих предков. До сорока лет я выплачивал ссуду, полученную на обучение, и увесистые остатки по кредитным картам, которые использовал в основном в магазинах первой необходимости, таких как «Bloomingdale’s», «Lord&Taylor»[95]95
  Bloomingdale’s и Lord&Taylor – американские сети универмагов (прим. переводчика).


[Закрыть] и «Brooks Brothers»[96]96
  Американская марка одежды (прим. переводчика).


[Закрыть]. «У тебя разве мало кофт?» – неоднократно повторяла мне моя мама. Помимо этого вопроса, она частенько спрашивала: «Сколько же это стоило?» – (хотя я оплачивал все со своей карты MasterCard).

Но к пятидесяти годам эта генетическая особенность вдруг заработала. Во время мирового экономического кризиса в 2008 году я стал тщательно изучать цены и, как и мой отец, стал выискивать елки подешевле.

Я не только начал проявлять бережливость, как мои бабушка и отец. Однажды я заговорил с одной из своих племянниц словами собственной матери. Она купила себе новый iPhone, и я задал ей тот самый неприятный вопрос: «Сколько же это стоило?», – хотя это было вовсе не мое дело, и за новый телефон платил не я. Этим грешили прародители, родители и, вот теперь, дядя.

Я обещаю прикусить язык, если речь вдруг зайдет о том, что цены вокруг кусаются. Но если вдуматься: 1000$ – за новый iPhone?

Я не стану требовать привилегий за возраст

Несомненно, возраст дает некоторые привилегии, такие как скидка в кинотеатре и (возможно) место в автобусе. Но старость не обеспечивает свободный доступ везде и всюду. Как и все пожилые люди, я заслуживаю уважения, но льготное обслуживание имеет свои пределы. Пожилые люди (точно так же, как и молодежь) должны сдерживать свое чувство вседозволенности.

Признаюсь, я все еще ощущаю себя не в своей тарелке, когда пользуюсь заслуженными по возрасту скидками. Просить скидку пенсионера в кинотеатре или музее или предъявлять пенсионное удостоверение в отеле – все равно, что прокричать: «Я – старик!» – кассиру или любому человеку, стоящему рядом. Однако скидка есть скидка, и я воспользуюсь ею, даже если просить ее придется через силу.

В связи с этим должен признаться, я стал ярым фанатом сайта «Brad’s Deals»[97]97
  Сайт с купонами и скидками от различных магазинов (прим. переводчика).


[Закрыть] – сайта интернет-покупок. Как написал один их посетитель: «Те, кто считает, что старость – это плохо, очевидно, ничего не знают о скидках для пенсионеров!» Благодаря этим купонам я теперь знаю, что могу попросить скидку в «Ben&Jerry’s»[98]98
  Компания по производству мороженого (прим. переводчика).


[Закрыть], «Krispy Kreme»[99]99
  Американская сеть кофеен (прим. переводчика).


[Закрыть] или «Burger King»[100]100
  Сеть ресторанов быстрого питания (прим. переводчика).


[Закрыть]. Скидки на мужскую и женскую одежду есть в изобилии во множестве магазинов от побережья до побережья. Частенько я нахожу скидки для пенсионеров на авиаперелеты, отели и круизы. И всем этим людям я говорю: «Спасибо!»

К сожалению, несмотря на все эти щедрые предложения, многие беби-бумеры считают, что имеют право на большее. Одна пара выложила гневный комментарий на «Brad’s Deals»: «Мы хотим скидку на все, везде и всегда». Одна дама ругалась, что на сайте ответы на вопросы покупателей подсвечиваются голубым фоном, чтобы отличить их от сотен комментариев обычных пользователей: «Зачем вы выделяете голубым все эти сообщения? Голубой цвет будет виден на бумаге, только если напечатать в цвете, а это гораздо дороже, чем черно-белая печать! Так это все ради экономии денег?????» Умоляю: перестаньте нести эту ахинею.

Чаша моего терпения переполнилась, когда одна женщина пожаловалась, что не может купить сережки с черными бриллиантами: «Я нигде не могу их найти, а мне нужно три пары». Я ей очень сочувствовал… ведь это действительно «проблема вселенского масштаба».

Неудивительно, что многие реагируют негативно на подобное нытье. «Не ждите, что вас все будут обслуживать только потому, что “вы старше”. Уважение надо заслужить… Рррррр» – такой комментарий оставил один довольно молодой человек в ветке с названием «Обнаглевшие старики». И таких комментариев тысячи, многие негодуют, что пожилые люди безосновательно требуют к себе почтения и особого отношения и даже поблагодарить за это не способны. Уж простите, братья-бумеры, но здесь я согласен: пора это прекратить.

Когда это происходит между незнакомцами в сети – это одно дело. Но если конфликт поколений разражается в рамках одной семьи, это может тяготить гораздо сильнее. В рубрике «Вопросы читателей» на одном сайте девушка спрашивала совета по поводу своей овдовевшей матери (которой было за восемьдесят), жившей «самостоятельно» у себя дома. Эта самостоятельность имела свою цену, которую мать платить отказывалась.

Мама ждет, что все вокруг начнут выполнять за нее все обязанности по обеспечению ее самостоятельной жизни: покупка продуктов, уборка дома, готовка. И неважно, что многое из этого она все еще способна делать сама. Меня очень раздражает, что, по ее мнению, она имеет полное право на эту помощь из-за возраста, но не хочет получать ее платно, хотя деньги на это у нее есть. Это ощущение, что ей все должны, уже стоило ей друзей, а теперь и члены семьи начинают разбегаться. Я не смогу взвалить все это на себя. Посоветуйте мне что-нибудь.

На ее месте я сказал бы маме так:

Дорогая мама, воспользуйся своим пенсионным удостоверением и картой медицинского страхования «Медикэр». В конце концов, ты заслужила свою скидку для пенсионеров. Но, пожалуйста, умерь свои требования. Мне тяжело отказывать тебе, но у меня есть и другие обязанности: работа и семья – поэтому порой я не могу тебе помочь. Надеюсь, ты с пониманием отнесешься к тому, что я не могу взвалить все это на свои плечи. Но мы можем вместе что-нибудь придумать, чтобы решить все проблемы.

С любовью, твоя дочь

Я не забуду об этикете

Это не обещание, а скорее надежда. Ведь я знаю, что по мере деградации мозга умение вести себя в обществе также угасает. Я сделаю все возможное, чтобы не забывать о манерах за столом (и о словах «спасибо» и «пожалуйста») так долго, как только получится. И я очень надеюсь на доброту и благосклонность моей семьи и друзей, когда утрачу эту способность.

Моя мать была ярой сторонницей правил хорошего тона и с детства учила меня хорошим манерам. Все начиналось с безупречного поведения за столом, но на этом не заканчивалось. Когда я был подростком, она купила мне мой первый набор канцелярских принадлежностей «Crane» с гравировкой моего имени, чтобы я научился правильно составлять благодарственные письма в ответ на подарки от родственников и друзей. Себе она купила такой же набор, и после обеда мы сидели бок о бок и сочиняли эти записки. Мы были двумя благовоспитанными горошинками в идеальном стручке.

Вот почему для меня стало настоящим шоком то, что после обнаружения у нее рака легких в восемьдесят с чем-то лет она вдруг начала вести себя иначе. Она перестала говорить «пожалуйста» и «спасибо», и мои подсказки никак не влияли на ситуацию. Я с трудом узнавал ее за столом: она отказалась от вилки и начала есть руками – раньше такой бестактности она ни за что не допустила бы. А однажды после обеда, страдая от боли и плохого настроения, она назвала свою чернокожую сиделку «рабом из Джорджии». И все полетело к чертям, когда работница пожаловалась в агентство на оскорбления. Но мама не раскаялась, а возмутилась, что из этого раздули такой скандал. Я пытался поговорить с ней серьезно, но она отвечала, что «это была лишь шутка». «Мам, это совершенно не смешно, ты оскорбила Шейлу», – в моей голове не укладывалось, почему эта прекрасно воспитанная женщина, всю свою жизнь придерживавшаяся либеральных взглядов, не понимала, что ее комментарий был расистским.

Мама, конечно, никогда не любила просить прощения. И могла ругаться, как сапожник, особенно когда злилась (а злилась она часто) – и в эти моменты никто бы не пожелал быть ее оппонентом. И совершенно не имело значения, была ли она права или ошибалась (как в тот раз, когда она въехала в машину соседа и, вместо того чтобы извиниться, обвинила его в неправильной парковке). Но ее чертовы привычки никогда не мешали ее манерам. Пока ей не поставили страшный диагноз.

В конечном итоге стало очевидно, что у нее развивается деменция: она все чаще оказывалась сбитой с толку и агрессивной. Частенько она утверждала, что мы находимся в пляжном домике, хотя мы в этот момент находились в их квартире в городе. Поначалу я спорил с ней, начиная свои тирады с заунывного «Мам!» и заканчивая «Черт побери». Это была не та мама, которую я знал. Но, откровенно говоря, и я в те моменты не был тем человеком, каким бываю обычно. И вместе мы становились одной нервной, жутко невоспитанной парой.

Мамин внутренний вулкан оживал, как только я начинал спорить, и она говорила в ответ совершенно отвратительные вещи. Однажды она потребовала неотложку, и сиделке пришлось позвонить в 911 (Шейлу было не так просто сломить, так что она осталась с нами). Но, оказавшись в больнице, мама сразу приказала отвезти ее обратно. Она позвонила мне (я был дома, за сотни миль от больницы), и после разговора с медсестрой я объяснил маме, что ей придется сдать до конца все анализы. На что она ответила: «Ты ужасный сын. Как ты можешь так со мной поступать, особенно после всего, что я для тебя сделала?»

Я был убит горем, растерян, задет, зол. Я пытался проявлять сострадание, но со временем мама становилась все злее и продолжала давить на слабые места и задевать за живое. Я не всегда был добр к ней, и это не давало мне покоя. До сих пор не дает. Вероятно, наступившим слабоумием и можно объяснить тот факт, что она забыла свои хорошие манеры, но как объяснить мое поведение? Я понимаю, что больше всего на свете я хотел удержать мать, которую знал всю свою жизнь. И было очень тяжело смотреть, как она постепенно покидает нас.

Я начал бояться вспышек ее гнева: они сбивали меня с толку и ранили окружающих. И я понял, что болезнь изменила ее, именно из-за болезни она стала злой и грубой. И даже осознавая это, я порой с трудом сохранял терпение. Со временем я начал замечать, что она перестала справляться с несколькими задачами одновременно, доводить дела до конца или учитывать последствия своих действий. Фильтр или внутренний «регулятор», который раньше, как и многим из нас, не позволял ей говорить или делать что-либо неподобающее, начал разрушаться.

К концу жизни мама смягчилась и стала вдруг лучшей версией самой себя – заботливой, доброй и гораздо более великодушной. Мы с братом и сестрой даже начали шутить: «Кто эта женщина?» Мы так и не поняли причину этих изменений, но это значительно облегчило повседневную жизнь. Единственной зацепкой стал вопрос, который она задавала все чаще: «Какой меня запомнят?» Она постепенно поняла, что признание собственных ошибок открывает дорогу к искуплению и прощению, а вовсе не делает ее бессильной в чужих глазах. Она довольно сумбурно извинилась перед Шейлой за свою выходку, но было очевидно, что она почувствовала облегчение от осознания того, что как-то разрешила ситуацию, и удовольствие оттого, что смогла сделать первый шаг. Но перед соседом, чью машину разбила, извиниться она так и не смогла.

Разыскивая информацию о развитии деменции, я читал целые лавины гневных сообщений на сайтах, посвященных уходу за стариками и информации для сиделок, о жутком, действительно чудовищном поведении стареющих родителей. Они жуют с открытым ртом, вместо салфетки используют скатерть, чтобы вытереть руки, и отказываются от посуды во время еды. С учетом привитых мне идеальных столовых манер, я понимаю, насколько это ужасно. Но я также стал свидетелем развития слабоумия у моей матери, поэтому я прекрасно осознаю необходимость проявлять доброту и допускать то, что называю «односторонним этикетом». Я научился не расстраиваться, когда некто, страдающий проблемами с памятью, допускает бестактность или что-то похуже. Они заслужили освобождение от наказания за любые оплошности или серьезные преступления в области этикета.

Это все заставило меня заново осознать, насколько важную роль в нашей жизни играет цивилизованность, и понять, что она должна исходить с обеих сторон. Так что я надеюсь, что смогу продолжать и дальше демонстрировать хорошие манеры, доброту и вежливость до конца своих дней, хотя мой разум может решить иначе. И тогда, я надеюсь, любимые мной люди не поменяются со мной ролями, а воспользуются «односторонним этикетом», чтобы уберечь чувство моего достоинства.

Я не стану заказывать комплексный ужин

Ничто так громко не кричит о старости, как «три блюда с 16:30 до 18:00 за 18,99$». Я обещаю, что буду ужинать только после наступления темноты. Вспоминая притчу о лягушке в кипятке, я обещаю, что успею выпрыгнуть из горячей кастрюли до того, как начну ложиться спать в девять часов вечера, перейду к сидячему образу жизни и добровольной изоляции (и это все не будет иметь отношения к пандемии COVID-19).

Помните эпизод из сериала «Сайнфелд», где Джерри ругает своих родителей за ранний ужин? Если эта сценка затерялась где-то в глубинах вашей памяти, кратко расскажу суть: Морти и Хелен, живущие на пенсии во Флориде, открывают для себя распространенное явление – комплексный ужин. Но Джерри это не по душе.

Джерри: «16:30? Кто ужинает в такое время?..»

Хелен: «Мы должны успеть на комплексный ужин, он доступен только с 16:30 до 18:00».

Морти: «Да. Они подают филе, салат и печеный картофель по цене 4,95$. Знаешь, сколько это стоит после шести вечера?»

В моем детстве другие мамы нашего преимущественно еврейского района на скорую руку готовили и садились ужинать грудинкой и кашей в пять часов вечера. Но только не в нашей семье. На кухне мы звали маму «Встряхни и запеки», ведь она, как и мы, очень любила курицу в панировочных сухарях (а еще была такая песенка в рекламе: «Зачем обжаривать? Встряхни и запеки!») Все это было очень забавно, ведь даже наши друзья всегда ждали приглашения на ужин к Петроу. Но за все приходилось платить: ужин в нашем доме был приурочен к европейским стандартам и начинался не раньше семи вечера.

На протяжении многих лет время ужина в нашей семье оставалось неизменным, хотя мамин кулинарный репертуар стал богаче и включил новые любимые и достаточно эклектичные сочетания: цыпленка качиаторе, рагу из бычьего хвоста и жареную ветчину, запеченную с ананасом. Но как только моим родителям перевалило за семьдесят, звонок к ужину стал звучать все раньше. Сначала исчезла разница между семью и половиной седьмого вечера. Затем время ужина переместилось на шесть часов. Я стал нечасто навещать родителей и, однажды приехав на праздники, обнаружил, что мама начинает готовить ужин (в тот раз это была яичница-болтунья) около половины пятого.

«Мама! – воскликнул я интонацией Джерри Сайнфелда. – Ты с ума сошла? Ты уже собираешься ужинать?» Вообще говоря, я частенько слышал нотки обвинения в своем голосе, но ведь я обедал всего за три часа до того. Мама ответила: «Но твой отец уже голоден».

Так и было. Но я также начал замечать, что их распорядок дня изменился. Родители начали меньше спать, и сам сон стал хуже. Они стали раньше вставать утром (отец частенько поднимался в шесть часов утра). Неудивительно, что обед автоматически сдвигался на более раннее время. Мама стала меньше есть, поскольку снизила физические нагрузки (двигательная активность вызывает аппетит, а у нее появился дефицит и того, и другого). Отец стал приходить в ужас от необходимости вставать в туалет ночью, поэтому заканчивал есть и пить, еще пока солнце было на небе.

Я никогда не пытался представить себе полную картину родительских привычек касаемо времени принятия пищи. После их смерти я искал утешение в комментариях в интернете. «Ужин в четыре часа оказался лишь вершиной того айсберга, который вот-вот потопит его корабль», – написал один блогер в посте под названием «Вы когда-нибудь задумывались, почему отец ужинает в четыре часа вечера?». Небольшое расследование раскрыло ему правду о том, что его овдовевший отец потерял интерес к большинству ежедневных дел, начал мало двигаться, жил в одиночестве и изоляции, страдал запорами, принимал лекарственные препараты, подавлявшие аппетит, и отказывался садиться за руль или вовсе выходить из дома после наступления темноты. Привет моим родителям.

Когда я присмотрелся получше, то начал яснее понимать, что изменение привычек в еде, как правило, является первым звоночком.

Одна девушка написала пост о родителях, пронизанный таким же негодованием, какое переполняло меня: «Я этого не вынесу. Моей маме 82 года. Она ужинает в 3 или 4 часа дня. Это сводит меня с ума, ведь практически невозможно пригласить ее куда-либо на ужин. Самое раннее время, на которое я могу зарезервировать стол, – 5 часов вечера. Но она будет готова выйти уже в 15:30. Я объясняю снова и снова, что наш столик еще не готов. Но когда наступает время выходить из дома, она просто отказывается куда-либо идти. И прекрасно. Я ухожу одна и наслаждаюсь ужином в одиночестве, что гораздо приятнее ее компании, ведь разговор с ней всегда состоит из одних только жалоб на все на свете. Всегда одно и то же».

Я задавался вопросом, понимала ли дочь, что одиночество матери может стать источником ее депрессии – основной причиной скудного питания среди пожилых людей. Или что удовольствие от вида, запаха и вкуса пищи с возрастом уменьшается.

Среди всех комментариев особое внимание привлек пост одного миллениала:

«Бабушка с дедушкой придерживаются очень строгого распорядка дня. Они едят по расписанию. При любом отступлении от графика они расстраиваются и превращаются в особенно ворчливых стариков. Зачем быть настолько непреклонными? Почему они не могут есть в нормальное время и иногда устраивать перекусы, если проголодались? Я расстраиваюсь даже не из-за времени, а из-за отсутствия гибкости. Надеюсь, я не стану таким, когда состарюсь».

Я тоже надеюсь этого избежать. Но замечание, высказанное этим молодым человеком, напомнило мне причту о лягушке в кипятке. Именно эту притчу время от времени пересказывает одна из моих инструкторов по йоге, пытаясь растрясти и уберечь своих подопечных от ежедневного «лунатизма». Суть ее в следующем: если вам нужно сварить лягушку, как вы это сделаете? Вы можете посадить лягушку в кастрюлю с горячей водой, но если вода слишком горячая, то лягушка выпрыгнет, чтобы спасти свою жизнь. Правильнее всего наполнить кастрюлю холодной водой, поместить в нее лягушку, а затем медленно нагреть воду. В теплой воде лягушка расслабится, ведь кастрюля станет похожа на теплую ванну. С дальнейшим повышением температуры лягушка погрузится в дремоту. А к моменту, когда вода вот-вот закипит, лягушка уже не сможет выбраться и погибнет.

Многие по-разному толкуют эту притчу. В контексте старения мне она видится как метафора, предостерегающая нас от медленных изменений и нашего нежелания предпринимать что-либо против угрозы смерти, если она не внезапна.

И я надеюсь сохранить гибкость в вопросах режима принятия пищи. Более того, я надеюсь оказаться такой старой лягушкой, которая сумеет уловить момент повышения температуры и выпрыгнет из кастрюли до того, как вода перегреется и я начну ужинать в 16:30. Возможно, близкие люди помогут мне избежать такой судьбы до того, как станет слишком поздно.