Текст книги "Глупости, которые я не натворю, когда состарюсь"

Я не стану отрицать, что завожусь не так быстро, как раньше (и меня это устраивает)

Нет ничего удивительного в том, что с возрастом у мужчин (и многих женщин тоже) могут возникать проблемы с сексуальной функцией, но это не значит, что у нас не может быть половой близости. Прикосновения очень важны!

Если войти в комнату, полную мужчин возрастом за пятьдесят пять, и спросить, страдают ли они от каких-либо сексуальных дисфункций (таких, как проблемы с эрекцией, половым влечением или общей удовлетворенностью), по крайней мере половина из них должны поднять руку – так утверждают исследования. В действительности, вряд ли они это сделают, ведь говорить об этом позорно, стыдно и чревато неприятием окружающих.

Это слабое утешение для таких людей, как я, ведь, откровенно говоря, мне бы пришлось поднять руку.

Я вступил в этот клуб задолго до того, как мне стукнуло шестьдесят. Со мной это случилось около тридцати пяти лет назад (назовем это «досрочное вступление») и стало побочным эффектом после операции по удалению раковой опухоли. Представьте меня в тот момент: молодой выпускник колледжа, сидящий на холодном смотровом столе в больничной рубашке, едва прикрывавшей мои ягодицы. Онколог только что получил подтверждение диагнозу рак яичек и начал рассказывать, что операция имеет довольно распространенный побочный эффект под названием ретроградная эякуляция, при котором во время секса все происходит не так, как должно. Вместо того чтобы выходить из тела во время оргазма, сперма течет внутрь и попадает в мочевой пузырь. Доктор заверил меня, что это не повлияет на возможность сексуального удовлетворения, но он не смог дать ни одного совета о том, как рассказывать такие новости моим будущим половым партнерам.

Мне было чуть больше двадцати, и я чувствовал себя совершенно одиноким. Сексуальные дисфункции редко становятся проблемой молодых людей, и все это происходило задолго до появления интернет-групп поддержки на тему всех болезней, известных человечеству.

Предсказания онколога о побочном эффекте и заверение о сексуальном наслаждении оказались правдивыми. Но поначалу это было неважно, поскольку на последующие несколько лет я вступил в период воздержания, в течение которого пытался освоиться со своим новым состоянием. Еще я боялся, что честное признание положит конец любым новым сексуальным отношениям, хотя такого ни разу не случалось. В том возрасте я был менее уверен в себе и не мог найти подходящих слов, чтобы объяснить свое состояние, особенно когда заводил роман. В конце концов, путем проб и ошибок, со временем я все же подобрал слова, часто говоря в шутку, что я предлагаю «беззаботный и приятный секс», который еще и оказывался «безопасным».

«При многих из этих методов лечения, будь то хирургия или облучение, говорим ли мы о раке предстательной железы или раке мочевого пузыря, около 85 процентов мужчин столкнутся с трудностями [в плане сексуальной функции], – так сказал глава отделения психиатрии в Мемориальном онкологическом центре имени Слоуна, Кристиан Нельсон. – Чаще всего встречаются трудности с эрекцией – так называемая эректильная дисфункция».

Нельсон не удивился тому, что я воздерживался в течение нескольких лет после операции: когда что-то идет не так, как должно, многие мужчины «расстраиваются и испытывают стыд, что вынуждает их избегать близости». Его работа состоит в том, чтобы помогать мужчинам находить и использовать медицинские препараты (пениальные инъекции) для «возобновления знакомств, половой жизни и близости».

Как бы я хотел, чтобы такая поддержка была доступна мне, когда я больше всего в ней нуждался.

Вовсе не обязательно проходить лечение от рака, чтобы попасть в клуб сексуальной дисфункции. Вы можете пройти отбор благодаря курению, диабету, гипертонии, но чаще всего из-за старости – утверждает Брант Инман, один из руководителей Медицинского центра Дьюкского университета, специализирующийся на онкоурологии и изучавший мужскую сексуальную функцию. Самой частой причиной возрастной дисфункции, по его словам, являются проблемы с сосудами, а именно «нарушение притока крови к половому члену». Другими словами, даже если бы меня не зачислили в этот клуб досрочно, мне все равно пришлось бы принять его членскую карточку в период вступления в ряды пенсионеров.

Я обсуждал эти вопросы с несколькими мужчинами, и все они попросили меня не указывать их имена из соображений конфиденциальности. Один из них (шестидесятилетний торговец произведениями искусства из Манхэттена) признался, что несколько лет не мог добиться эрекции, отчего он «чрезвычайно расстраивался и смущался». Он говорил партнерам, что причина в лекарствах (что тоже вполне вероятно, ведь он принимал антидепрессанты, которые вполне могут влиять на сексуальность). Один из партнеров сказал ему: «В этом деле важно не место назначения, а само путешествие». Он выразился настолько деликатно, что это помогло моему собеседнику расслабиться.

Рекламный агент пятидесяти лет признался, что постеснялся обсудить с врачом начавшую беспокоить его проблему с эрекцией, а вместо этого купил Сиалис и Виагру у друга. Таблетки немного улучшили ситуацию, но у него так и не получалось достичь оргазма. И даже тогда ему было крайне неудобно говорить об этом с врачом, учитывая, что он получил лекарства не совсем законным способом.

Инман говорит, что понимает всю глубину смущения, связанного с этой проблемой, и предлагает задаться вопросом: купили бы вы лекарства, снижающие уровень холестерина или кровяного давления, у продавца на улице? «Конечно, нет, – отвечает он сам на свой вопрос, – невозможно быть уверенным в дозировке (концентрации действующего вещества) или качестве (соотношение действующего вещества с остальными ингредиентами), а значит, такое лекарство может быть опасно». Он призывает мужчин быть полностью откровенными со своими врачами, чтобы получить наилучшее лечение.

Но перед мужчиной с сексуальной дисфункцией стоит проблема признания не только в отношении врача: когда и как сообщить об этом новому партнеру? Перед тем, как раздеться? Или после интимной близости? Нельсон из Мемориального центра имени Слоуна говорит, что это зависит от обстоятельств.

Конечно, гораздо проще принять таблетку и ничего не говорить партнеру – сказал психиатр. Если вы планируете сохранить тайну, то введение инъекции становится более сложной операцией. «Я знаю нескольких мужчин, которые не рассказывают партнерам, что делают уколы, – рассказал Нельсон. – Они делают инъекцию в ванной, а спустя десять минут уже готовы вступить в половую связь». Но он все же рекомендует заранее обсудить использование инъекций, чтобы избежать неприятных неожиданностей и сорвать покров секретности, под которой частенько прячется стыд.

Порой признание в сексуальной дисфункции приводит к осознанию того, что вы не одиноки. Именно это случилось со мной, когда я встречался с одним мужчиной. После того как мы узнали друг друга ближе, он рассказал, что перенес операцию по удалению рака простаты и, чтобы заняться сексом, ему нужна пениальная инъекция. Его доверие и откровенность побудили меня рассказать о моем собственном состоянии. Результатом стал более глубокий уровень близости, который, как я узнал, является еще одним способом оценки сексуального удовлетворения.

Я не претендую на такой же уровень понимания сексуальных проблем среди женщин, но я уверен, что тяжесть старения затрагивает не только мужчин, и женщинам может быть точно так же неловко говорить об этих проблемах. Сексуальная дисфункция среди женщин с возрастом также становится все более распространенной, она включает сухость влагалища, боль во время полового акта, а также снижение влечения и неспособность достичь оргазма. К сожалению, несмотря на слухи о «женской Виагре», до сих пор не существует медицинского эквивалента лекарства от импотенции или укола для лечения женщин.

Это вовсе не значит, что женщины не хотят продолжать заниматься сексом в пожилом возрасте. Просто демографическая статистика против них: к сорока годам женщин уже становится больше, чем мужчин, а к восьмидесяти пяти годам на каждого мужчину в США приходится пять женщин. Но они не сдаются и зачастую занимаются сексом самостоятельно.

Моя любимая серия «Грейс и Фрэнки»[41]41
  Американский комедийный сериал Netflix о двух женщинах солидного возраста, которые сблизились после того, как их мужья объявили, что любят друг друга и планируют пожениться (прим. переводчика).


[Закрыть] посвящена изучению главными героинями вибратора, разработанного специально для пожилых женщин. Лили Томлин и Джейн Фонда – а им обеим сейчас за восемьдесят – приступают к тому, что они называют «Ménage à Moi»[42]42
  Игра слов, связанная с французским выражением «Ménage à Troi» – секс втроем, в котором слово «три» («troi») заменено словом «я сам» («moi») (прим. переводчика).


[Закрыть], после того как у Грейс (героини Фонды) развивается синдром запястного канала из-за использования предыдущего вибратора. Особенность новой игрушки – в наличии мягкого гелевого нарукавника, большой, светящейся в темноте кнопки управления («чтобы не пришлось гнуть страдающие артритом запястья») и наконечника удобной формы. Сама Фонда сказала об этой серии так: «Это дает нам надежду. И уменьшает наши страхи перед старением». Надеюсь, это также доставляет им больше удовольствия.

Подводя итог, могу сказать, что никто не должен отказываться от сексуальной активности и удовлетворения, независимо от возраста. Я также понял, что в молодости находил удовольствие в иных вещах, нежели сейчас. Итак, я клянусь без колебаний просить то, что мне нужно, и буду принимать это с таким же удовольствием, просто в каком-то ином аспекте.

Я не буду отворачиваться от своего обнаженного отражения в зеркале

После операции по удалению рака у меня остался довольно заметный рубец. Мне потребовалось несколько десятилетий, чтобы научиться жить с ним и даже немного гордиться, и я обещаю, что не буду скрывать его от своих будущих партнеров или от себя самого.

Мой личный тренер Кэри контролировала, как я делаю упражнения на косые мышцы живота, как вдруг он выглянул из-под моей футболки. Шрам длиной в двенадцать дюймов[43]43
  Примерно 30 сантиметров (прим. переводчика).


[Закрыть] тянулся от пупка до грудины. Кэри сразу же заинтересовалась моим рубцом.

«Мой» шрам (я действительно ощущаю себя его полноценным носителем) был частью меня больше тридцати лет, и все равно ответить на вопрос Кэри оказалось не очень просто. Поначалу я хотел прикинуться, будто не расслышал, но она-то знала, что со слухом у меня все в порядке. Несколько секунд я размышлял над тем, чтобы откровенно соврать ей: «Меня ранили в живот». Это не такое уж преувеличение, как может показаться: я знаком с парнем с похожим шрамом на животе, оставшимся после огнестрельного ранения. Но в конце концов я решил признаться: «Это результат давнишней операции по удалению рака», – так я выдал свое членство в «онкологическом клубе».

В 1984 году, после восьмичасовой операции по удалению пораженных раком лимфатических узлов из моей брюшной полости и двух недель в больнице, меня отправили домой, снабдив обезболивающими, инструкциями по смене хирургической повязки и моим шрамом. Зашили меня тогда хорошо: шелковыми нитями и металлической проволокой, а сверху сцепили скобами из нержавейки. Мне тогда было двадцать шесть лет, и я был одинок. С тех самых пор я пытаюсь свыкнуться с тем, что олицетворяет собой этот шрам, и понять, как правильно говорить о нем – особенно когда речь заходит о близости с новым человеком.

Поначалу, до того как волосы вновь покрыли грудь и живот, рана была очень заметной: покрасневшей и словно лишенной кожи. У меня тогда не было никакого желания показывать ее кому бы то ни было. Я не снимал футболку в раздевалке или на пляже, потому что совершенно не хотел отвечать на вопрос какой-нибудь Кэри: «Что это за шрам?»

Я и сам не хотел на него смотреть. Дома я раздевался без света, чтобы быть уверенным, что никто не сможет увидеть меня даже мельком. Всякий раз, выходя из душа, я видел эту грубо вырезанную линию в зеркале шкафчика, и меня накрывала лавина эмоций. Дело было не только в очевидном уродстве. Шрам олицетворял утрату чувства неуязвимости, присущего молодым людям, и, что неудивительно, внушал страх рецидива, если не чего-нибудь похуже.

Я не хотел никому показывать свой шрам или раскрывать свои чувства, и, как оказалось, подобная реакция была нередкой.

Доктор Джеффри Маркус, заведующий отделением детской пластической хирургии Дьюкского университета, за двадцать лет работы вылечил тысячи пациентов. Он сказал, что все мы по-разному реагируем на такой изъян, как шрам. «Шрам – это физический недостаток, телесное отличие», – пояснил он, добавив, что появление шрамов поднимает вопрос самоидентификации, ведь другие люди «склонны делать выводы или составлять мнение о привлекательности, интеллекте, даже способностях, основываясь на том, что они видят».

Я был уверен, что окружающие будут судить по шраму не только о моей внешности, но и о моих сексуальных умениях. Одиночество обернулось набором мучительных дилемм. Что я должен был делать, когда ложился с кем-то в постель впервые? Вряд ли что-то может испортить момент сильнее, чем признание: «Эй, у меня остался огромный шрам от удаления раковой опухоли!» После нескольких неловких попыток я решил воздерживаться на протяжении нескольких лет. На мою сексуальную абстиненцию повлияли также и те самые побочные эффекты от операции.

Когда я наконец вновь стал ходить на свидания, я старался приглушать или вовсе выключать свет и щеголял в постели в майке. Я предпочел выглядеть застенчивым, но не стыдящимся. Большинство моих партнеров оказались порядочными людьми, а может, просто близорукими. Или тоже застенчивыми.

Один мой приятель, спросив о шраме, уже через две секунды начал со мной прощаться. Но дело было не в том, как выглядел рубец, и не в последствиях для моей сексуальности, дело было в самом раке: «Я только что похоронил своего партнера, он умер от рака, – пояснил он. – Я на это больше не пойду». Американский закон о защите прав граждан с ограниченными возможностями защищает от профессиональной дискриминации людей, больных раком (и другими серьезными заболеваниями), но в спальне мы сами по себе.

Когда мне исполнилось тридцать пять, шрам стал мягче и бледнее. Постепенно мой стыд трансформировался в застенчивость, а затем начался мой робкий путь к принятию себя. Я начал с того, что снял майку на пляже. Затем разделся в спальне. Я смог смотреть на себя в зеркале. А к сорока годам я вступил в брак, вместе со шрамом и всем остальным, что у меня было. Я принял себя таким, какой я есть.

То, что когда-то было суровым напоминанием о моей болезни, стало чем-то совершенно иным. Шрам стал свидетельством моей жизнеспособности. Кормак Маккарти в книге «Кони, кони» написал: «Шрамы обладают удивительным свойством. Они напоминают о том, что наше прошлое реально».[44]44
  Перевод на русский язык – С. Белов, 2002 г. (прим. переводчика).


[Закрыть]

Шрам стал своего рода талисманом, наглядной и прочной связью с моей собственной историей. Как сказал мне пластический хирург, доктор Джефф Маркус: «Наши отличительные особенности тоже могут нести позитивный заряд».

И вот после четырнадцати лет совместной жизни мы с партнером разводимся. И я вновь оказываюсь на бирже знакомств. Очевидно, старше, но мудрее ли – еще предстоит выяснить. Но я обнаружил и своего рода положительный момент: потенциальные партнеры (по крайней мере, моего возраста) сами имеют множество шрамов, от операций на сердце до хирургических вмешательств по поводу всевозможных видов рака и травм, связанных со спортом. Наряду с возрастной сексуальной дисфункцией, это теперь считается нормой. Ура!

Конечно, время от времени я все еще смущаюсь из-за него. Но спустя несколько десятков лет после операции я продолжаю снова и снова осознавать главное: мой шрам – очевидное доказательство того, что я выжил. Без него я, возможно, не был бы полноценным. Он, в буквальном смысле, собирает меня воедино. Время может исцелить все раны (если не все шрамы), и меня это вполне устраивает.

Давайте же, попросите меня раздеться! Скорее всего, я соглашусь.

Я не стану скверным, вечно недовольным и раздраженным брюзгой или угрюмым скрягой

Когда я был молод, забавная, но в то же время мудрая медсестра в отделении онкологии напомнила мне, как важно смеяться даже в самые темные времена. И я пообещал себе, что буду стареть с юмором и не превращусь в сварливого старика.

Я обожаю Мела Брукса[45]45
  Американский кинорежиссер, актер и продюсер (прим. переводчика).


[Закрыть]. Безоговорочно. «Юный Франкенштейн», «Страх высоты» – я мог бы продолжать до бесконечности, впрочем, как и он. Сейчас ему девяносто четыре года. В чем его секрет? «Юмор помогает пожилым людям двигаться вперед, распевая песенки. Смех – это осознанный взрыв в легких. Смеешься – значит, дышишь, кровь бежит быстрее, и все вращается. А если не будешь смеяться – умрешь».

Я, конечно, не был при смерти, но мне точно было не до смеха, когда меня положили в Мемориальный онкологический центр имени Слоуна в 1984 году. Я был так напуган, что обмочился, и, не теряя времени, начал спорить с медсестрой. Но не по поводу восьмичасовой операции, которая предстояла мне на следующий день, а из-за низкого качества простыней, застилавших мою узкую больничную койку. Все началось с того, что она начала рассказывать, что ждет меня на следующий день: «Сейчас вам лучше немного поспать, ведь завтра вы будете себя чувствовать так, словно по вам проехался грузовик Mack[46]46
  Mack Trucks – американская автомобилестроительная компания, производящая тяжелые грузовики (прим. переводчика).


[Закрыть] на первой передаче задним ходом». Хотя я понимал, что выгляжу пафосно и даже нелепо в данных обстоятельствах, мысли об изделии из 400-(или-более) – нитей-египетского-хлопка заставили меня спросить: «Каким образом простыни из смеси хлопка и полиэстера могут гарантировать мне хороший ночной сон?» (На тот момент мне еще только предстояло узнать, что хороший ночной сон даже близко не является частью больничного опыта.) Медсестра как ни в чем не бывало ответила мне: «Вам лучше сосредоточить свое внимание на том, что действительно важно».

Затем она игриво подмигнула и добавила: «Вы решили, что это смесь хлопка и полиэстера? В них нет ни одной натуральной ниточки, они на сто процентов состоят из полиэстера», – и засмеялась. Ее смех подхватили и мои родители, находившиеся в палате вместе с нами.

В конце концов я тоже засмеялся. Ее шутка спровоцировала выброс эндорфинов, словно создав эффект домино из гормонов счастья.

Уже больше сорока лет прошло с тех пор, как Норман Казинс возглавил революцию в медицине, призвав пациентов при поддержке их лечащих врачей использовать юмор, чтобы повысить способность организма к самоисцелению. Ему диагностировали тяжелую и необратимую болезнь, лекарства от которой не существовало. И когда все остальные средства потерпели неудачу, Казинс, известный своей фразой «Смех – лучшее лекарство», обратился к своему чувству юмора, чтобы показать, насколько эффективный инструмент исцеления может предоставить разум.

Его знаменательная книга «Анатомия болезни с точки зрения пациента» была опубликована за пять лет до того, как мне поставили страшный диагноз. Моя подруга Елена подарила мне экземпляр этой книги с наставлением «найти мою внутреннюю смешинку». Я ответил, что «в моей ситуации нет ничего смешного». Но она в ответ лишь сказала, что я должен прочитать книгу, что я и сделал, сразу же влюбившись в Казинса и волну смеха и надежды, которую он нес. У меня все еще лежит книжка издания 1979 года с выделенными мной фрагментами:

«…десять минут безудержного, до колик, смеха дали анестезирующий эффект, и это позволило мне поспать два часа без боли»[47]47
  Перевод с английского – Р. Д. Равич (прим. переводчика).


[Закрыть]

«Смех может высвобождать эндорфины или заставлять вас дышать чаще – так утверждают некоторые медицинские исследования. Но все же очевидно как минимум то, что смех является противоядием от страха и паники»

За годы, прошедшие с момента публикации его книги, наука доказала правоту Казинса, экспериментально подтвердив, что смех действительно является мощным стимулятором высвобождения эндорфинов (для «ботаников»: он активирует высвобождение нейротрансмиттера серотонина – именно на повышение этого химического вещества в мозге направлено действие большей части антидепрессантов СИОЗС[48]48
  Селективные ингибиторы обратного захвата серотонина (прим. переводчика).


[Закрыть]. Серотонин уменьшает боль, повышает производительность труда, улучшает эмоциональные связи между людьми и увеличивает приток крови к сердцу и мозгу. Серотонин делает нас счастливыми).

Конечно, очень сложно смеяться (или вообще сохранять хоть какое-то чувство юмора), когда чувствуешь тревогу, боль или страх. Но ведь смех имеет обратное действие. Попробуйте-ка смеяться и бояться одновременно – это невозможно! Моя медсестра в больнице Слоуна знала это, когда радостно сообщала мне, что мои простыни сотканы из чистейшего полиэстера. Смех над собой ослабил тиски страха и помог мне встретиться лицом к лицу с тем, что мне предстояло.

Юмор, особенно в отношении болезни или, и того хуже, угрозы смерти, – дело очень непростое. Я помню, как несколько лет назад Лори Килмартин (сценарист комедийного шоу Конана О’Брайена) стала выкладывать посты в Twitter о последних днях жизни своего отца перед десятками тысяч своих подписчиков. Некоторые зарисовки, опубликованные прямо из его больничной палаты, были пропитаны ее фирменным черным юмором («На День Святого Валентина я вручила отцу подарочную карту в JCPenney[49]49
  Крупное американское предприятие розничной торговли, сеть универмагов и производитель одежды и обуви под различными торговыми марками (прим. переводчика).


[Закрыть] и сказала, что хочу, чтобы деньги на ней закончились раньше, чем он сам») и неподдельной искренностью («Тяжело отпускать отца. Меня тянет к нему, словно мотылька к пламени, которое вот-вот погаснет»).

Когда ее отец умер, Килмартин опубликовала в Twitter такой душевный пост: «Привет всем, папа скончался около часа назад. Спасибо за ваши сообщения, он был поражен тем, как много незнакомых людей думают о нем». Но совсем скоро она снова принялась шутить в своих твитах: «Стоит ли мне поправить друга, который написал: “Соболезную, что твой отец кончался”?» (Да, дружище, надо было написать «скончался»).

Отец Килмартин был не против такого юмора. Как и моя мама (в основном). Последние свои годы она прожила с хорошим настроением и радостью. Каждое утро она начинала с того, что читала некрологи в газете Times. Однажды она недовольно бросила газету, воскликнув: «Боже мой! Я такая старая, что даже не знаю никого из этих людей». Когда конец уже был близок и маме стало хуже, она сказала мне: «Кажется, я действительно умру». На что я ответил: «В смысле, прямо сегодня? Я просто собираюсь в магазин, и если это произойдет сегодня, то я не буду покупать на тебя продукты». «Это смешно, – воспрянула она, – а что будет на ужин?»

Я изучил множество исследований, утверждающих, что пожилые люди безоговорочно раздражительны и лишены чувства юмора. «Без шуток: с возрастом чувство юмора ухудшается» – гласит один заголовок. Второй утверждает: «В молодости мы смеемся в два раза чаще, чем в пятьдесят» (у меня так и было, но в основном из-за того, что большую часть подросткового возраста я был под алкоголем). И этот известный ученый (которого я ни в коем случае не хотел бы видеть в качестве своей компании за обедом) продолжает: «И наши исследования показывают, что после 52 лет все становится только хуже».

Я думаю, драматург Джордж Бернард Шоу был абсолютно прав, когда сказал: «Мы перестаем играть не потому, что стареем. Мы стареем потому, что перестаем играть». Я клянусь продолжать смеяться, пока еще могу дышать, даже если мне стало трудно делать и то, и то одновременно.