Текст книги "Глупости, которые я не натворю, когда состарюсь"

Я не стану рассказывать историю всей моей жизни, когда кто-то спрашивает, как у меня дела

Это риторический вопрос, а точнее сказать, и не вопрос вовсе! На самом деле, никто не хочет в ответ услышать длинную историю о негнущихся суставах и несварении желудка (или о чем-то похуже). Необходимо запомнить, что лучший ответ на этот вопрос всегда звучит так: «Хорошо, спасибо, а у вас?»

«Как поживаешь?» – так завязался разговор между двумя моими коллегами в комнате отдыха. «Честно говоря, я очень расстроен. Я только что узнал, что у младшей сестры подруги моей дочери диагностировали рак, хотя врачи и говорят, что он хорошо поддается лечению, но это ведь так страшно для молодой женщины…» Ого! Потише, потише. Я потерял нить уже на «младшей сестре».

«Как дела?» – это даже не совсем вопрос, хотя и маскируется под него. Это скорее приветствие, формальный обмен вопроса и ответа, подразумевающий скорее «привет». Правильный ответ тоже прост: «Хорошо, а у вас?» или «Спасибо, я в норме!» На работе можно радостно добавить «Наконец-то, пятница», но не более того. Подумайте вот о чем. Порой вы спрашиваете сына-подростка или супруга: «Не мог бы ты выбросить мусор, пожалуйста?» На самом деле это не ведь не вопрос, и вопросительный знак здесь только для вежливости.

Так что, если кто-то спрашивает, как ваши дела, подумайте дважды, прежде чем дать честный ответ. Конечно, главную роль играет контекст: вы можете разговаривать с родственником, другом или коллегой. Оцените, как вы себя чувствуете на самом деле, и подумайте, готовы ли вы поделиться этой информацией.

Вот вам простая шпаргалка.

ПЕРВОЕ: Предположим, вы действительно серьезно больны или страдаете каким-либо хроническим недугом, и некто едва знакомый говорит вам: «Как дела?» Это значит всего лишь «Здравствуйте» и вовсе не подразумевает (уж простите), что человека хоть сколько-нибудь интересует состояние вашего здоровья. Вы отвечаете: «Хорошо. А у вас?» или «У меня все хорошо. Спасибо, что спросили». Признаться, в течение нескольких месяцев после постановки диагноза рак я часто отвечал слишком детально. «Я подавлен, зол и напуган». Часто я не останавливался и на этом. Для ситуаций, когда времени было совсем мало, я упростил свой ответ до дежурного: «Паршиво». Многие люди не знали, как реагировать на мое отчаяние. Ай-яй-яй, Стивен. Частенько мое игнорирование надлежащих границ приводило к обратным результатам, и в итоге мне приходилось утешать тех, кто обращался ко мне с этим простым вопросом.

ДАЛЕЕ: Вы больны, и ваш коллега (либо иной не очень близкий вам человек) уже знает о вашем состоянии. Под вопросом «Как твои дела?» они подразумевают, что действительно хотят знать подробности. И тем не менее это не предложение открыть все шлюзы. Ограничьте свой ответ чем-то вроде: «Справляюсь» или «Лучше, чем было». Допустимо даже: «На следующей неделе пойду на томографию…»

СЛЕДУЮЩАЯ СИТУАЦИЯ: Друг или член семьи знает о вашей серьезной болезни и искренне интересуется вашим самочувствием. Тогда вопрос, скорее всего, будет более конкретным: «Как продвигается лечение?», но может быть и стандартная версия: «Как у тебя дела?» В таких ситуациях важно оставаться искренним. Самое время ответить честно и сообщить подробности, которые вам будет комфортно раскрыть, если позволяет ситуация. Хотя мы не всегда можем справиться с нашими болезнями, мы можем контролировать, что рассказывать о них, я имею в виду наше право на частную жизнь и раскрытие информации в той мере, в какой мы считаем это необходимым.

Когда лечение рака было в самом разгаре, в голове была такая каша, что частенько мне приходилось отвечать: «Не знаю, что ответить на этот вопрос сегодня. Но спасибо, что спросили».

В заключение, предлагаю несколько советов для людей с пытливым умом, которые искренне хотят выразить таким вопросом свою заботу. Стоит придумать вопросы получше, например: «Как твое здоровье в последние дни?», «Скоро выйдешь обратно на работу?», «Как считаешь, сможешь уйти в отпуск в этом году?». Все эти вопросы об одном и том же – «как твои дела?», но они позволяют больному сделать выбор: пойти по легкому или тяжелому пути.

Про пандемию COVID-19 в журнале «Atlantic» написали: «Это такая обоюдная шарада “Я в порядке, спасибо”, хотя обе стороны знают, что ни одна из них не в порядке». Иные вариации включают в себя «Еще держишься?», «Как справляешься?» или даже «Чем занимался сегодня?». Ответы могут быть короткими («Все хорошо») или длинными («Ну, было тяжело…»). В том же журнале предположили, что «самое важное – задать искренний вопрос, который предполагает искренний ответ». Давайте не будем требовать ни от кого говорить, что все в порядке, если это не так.

Пандемия также научила меня тому, что есть разница между состоянием нашего тела и состоянием нашего ума. Один мой приятель, переживший рак, объяснил мне, в чем смысл: «Я вижу это так. Я могу испытывать сильную боль, с трудом ходить, ничего не видеть и быть несчастным. Либо я могу испытывать сильную боль, с трудом ходить, ничего не видеть и быть счастливым. Я выбираю быть счастливым. Я великолепен, всегда великолепен».

Я тоже предпочту ощущать свое великолепие, даже если чувствую себя в этот момент отвратительно.

Я не буду кипятиться из-за фразы «Окей, бумер»[59]59
  «Ok Boomer» – интернет-мем, смысл которого в нежелании вступать в спор с ворчливым стариком (прим. переводчика).


[Закрыть]

На протяжении нескольких десятков лет наше поколение получало больше, чем отдавало. И теперь, вместо того чтобы злиться, когда миллениал или представитель поколения X бросает мне это оскорбление, я лучше задумаюсь, ведь, возможно, они правы.

Все началось с короткого видеоролика в TikTok[60]60
  Сервис для создания и просмотра коротких видео (прим. ред.)


[Закрыть] (онлайн-сервис, о котором большая часть бумеров даже не слышала). Экран поделен на две части: в одной из них – типичный беби-бумер, с бородой, в очках и бейсболке. И этот мужик с седыми волосами читает целую лекцию о недостатках миллениалов и зумеров и жалуется на них. Они претенциозны, ленивы, эгоцентричны и не хотят взрослеть. На второй половине экрана молодая девушка вычерчивает на листе бумаги надпись «Окей, бумер» и поднимает его, всякий раз отражая новый словесный залп.

Сейчас этот скромный наезд сплотил в едином порыве целое поколение (или даже два или три), сытое по горло нашей снисходительностью, жадностью и стремлением к разрушению планеты. Но надо признать, что мы действительно виновны по всем пунктам обвинения.

«У старшего поколения есть свой определенный тип мышления. А у нас иная точка зрения», – сказала девятнадцатилетняя Шеннон О’Коннор в интервью газете «New York Times». Шеннон – юная предпринимательница, разработавшая дизайн футболок и толстовок с надписью «Окей, бумер, ужасного тебе дня». Она также добавила, что «многие бумеры не верят в ухудшение климата или в то, что человек с волосами яркого цвета может устроиться на работу, и упрямо придерживаются этого мнения». По словам О’Коннор, фразой «Окей, бумер» она хочет доказать, что они ошибаются, что такие, как она, смогут добиться успеха и что мир меняется.

Этот мем стал настолько популярен, что появился даже на сайте Dictionary.com. Там его назвали сленгом, который «обозначает и выражает неодобрение отставшим от жизни или ограниченным точкам зрения, связанным с поколением беби-бумеров и пожилыми людьми в целом». Грубо говоря, этот мем выражает мысль: «Заткнись, старик!»

О дискриминации пожилых людей писали даже в журнале «Inc». Молодая представительница поколения X предупредила в своей статье, что небрежное или легкомысленное использование фразы «Окей, бумер» может стать серьезной и потенциально дорогостоящей проблемой на рабочем месте. «Вы не можете просто отмахнуться, словно это безобидное подшучивание», – автор настаивает на том, что это может создать враждебную атмосферу в рабочем коллективе и втянуть компанию в дорогостоящий судебный процесс. Как сказал бы Джордж Такей (которому сейчас восемьдесят четыре года): «Божечки ты мой!»

Откровенно говоря, эта взбучка кажется не такой уж и большой платой за годы «сильнейшего влияния на климат, накопления государственного долга, повышения платы за обучение, роста цен на недвижимость и избрание Дональда Трампа» (как выразился один из авторов журнала «Atlantic»). Встаньте ненадолго на место миллениалов: с их точки зрения мы, бумеры, в самом деле выглядим злобно и гнусно.

Бумеры вообще уже довольно давно враждуют с миллениалами. Пока молодые люди изо всех сил стараются оплатить колледж и начать взрослую жизнь, мы называем их избалованными снежинками и обвиняем в том, что они тунеядцы, поедающие тосты с авокадо.

Так что, да. Фраза «Окей, бумер» и должна звучать мерзко и пренебрежительно. Молодое поколение выше нас. Но это вызвано не стремлением к дискриминации по возрасту. На самом деле, любой человек, вне зависимости от возраста, может стать бумером, ведь «бумер» – скорее состояние сознания. Как сказал Джонатан Уильямс, студент колледжа: «Вам просто надо выработать правильное – или неправильное – отношение. Вы не любите перемены, не понимаете новое, особенно когда речь заходит о технологиях, и не принимаете равноправие, – признался он в интервью газете «Times». – Быть бумером и значит иметь именно такое отношение. Так можно назвать любого, кто выступает против перемен».

Молодое поколение считает, что мы оставили после себя ужасный беспорядок, который предстоит разгребать именно им. И они правы. Возможно, нам стоит придумать что-то получше, чем просто обижаться на это?

Я предпочту горькой правде ложь во спасение

Вне всяких сомнений, честность – лучшая политика, и с возрастом я все больше в этом убеждаюсь. Есть только одно исключение: для общения с пожилыми людьми, которые не способны запоминать информацию, ложь может стать более приемлемым способом выражения мысли. Небольшой обман может оказаться благотворнее для людей, находящихся на этапе заката умственных способностей. По моему мнению, при общении с ними не стоит настаивать на абсолютной (и порой суровой) правде.

«В детстве нас всегда учили говорить правду, – красовалось в заголовке электронного письма. – Теперь у отца, который учил нас этому, деменция. И брат порой хочет приврать, если знает, что правда расстроит папу. А я не знаю, как решить эту дилемму. Что же мне делать?» Такое письмо я получил от одного из своих читателей (я публиковался в газете «Washington Post»), и этот вопрос заставил меня глубоко задуматься, ведь он тревожил и меня в тот период, когда болели мои собственные родители.

Моя мама умерла в январе 2017 года. Папа был в спальне, когда она скончалась, и ни разу не вышел, пока одетые в черные костюмы работники похоронного бюро упаковывали ее в мешок для перевозки тела, чтобы отправить в морг. Спустя неделю он выступил с трогательной речью на поминальной службе по маме, обратившись к более сотни скорбящих, которые пришли почтить память его шестидесятилетней жены.

Через две недели они начал проводить дознание:

– Стивен, почему мама не в постели?

– Что мама хочет на ужин?

– Где Марго?

Всякий раз я вежливо напоминал ему, что мама умерла и ее кремировали. И что мы ждем весенней оттепели, чтобы ее похоронить. Эффекта не было. Он звонил мне два, три, а потом и пять или шесть раз за день и задавал вопросы по одному и тому же списку, начиная с «Почему твоя мать не в постели?» Снова и снова я сообщал ему эту новость, и он горевал вновь и вновь. Это было душераздирающе. И несколько раздражало.

До этого момента у него не было никаких признаков потери памяти или слабоумия, и, надо признаться, подобное случалось только в разговорах о маме. Отец знал, какой сегодня день, что Дональд Трамп вступил в должность президента и что у моей золовки скоро день рождения.

Я спрашивал себя: сколько раз допустимо говорить правду и наблюдать, как любимый человек раз за разом страдает от одной и той же утраты? Что хуже: соврать или ранить правдой?

Этот жуткий повторяющийся диалог явно не приносил папе ни утешения, ни успокоения. Я посоветовался с психотерапевтом и решил изменить подход. Вместо того чтобы упорно повторять правду, я сделал выбор в пользу так называемой «терапевтической лжи» (эффективная, но довольно противоречивая стратегия). По своей сути, это настоящая ложь (или умолчание), цель которой – снизить тревогу и беспокойство у человека с деменцией.

И наши диалоги поменяли окрас:

– Стивен, почему твоя мама не в постели?

– Пап, она в гостиной, смотрит телевизор.

– Чем мама будет ужинать?

– Тем же, чем и ты.

– Где Марго?

– Пошла навестить соседей в многоэтажке.

Постепенно тревожность отца пошла на спад, а количество допросов сократилось. Он умер всего спустя три месяца после мамы. Надеюсь, в тот момент он думал, что присоединится к ней на ужине.

Оказалось, не я один применял такой подход. Примерно через год после смерти родителей я общался с бывшим губернатором штата Висконсин Мартином Шрайбером. Его жена Элейн страдала болезнью Альцгеймера. Он, пожалуй, является самым известным сторонником «терапевтической лжи». В телефонном интервью семидесятидевятилетний Шрайбер рассказал, чем он оправдывает такой подход: «Элейн постоянно спрашивает, как поживают ее родители. В самом начале болезни я честно признался ей, что они оба мертвы. В тот момент на ее лице отразился такой ужас, ведь она переживала, что, возможно, пропустила похороны и не смогла с ними попрощаться». Со временем Шрайбер, удрученный расстройством, которое приносит его жене правда, начал говорить ей следующее: «Твои родители очень и очень счастливы. Мама сейчас в церкви».

Шрайбер сказал, что все эти постоянные попытки поправить близкого человека не приносят пользы, а ложь может помочь наладить контакт между опекуном и больным. «Здесь весь смысл в том, чтобы помочь человеку с болезнью Альцгеймера адаптироваться к этому миру», – произнес он с большим сочувствием.

И мне это понятно.

Прежде чем повесить трубку, Шрайбер поведал мне еще одну историю. Несколько лет назад Элейн назвала своего мужа индюком, а затем как ни в чем не бывало призналась, что начинает любить его больше, чем мужа. Шрайбер не стал ее поправлять или расспрашивать о муже-«индюке». «Я просто порадовался ее хорошему настроению», – признался он.

Я задумался, до каких пределов можно использовать такой подход, и обратился к эксперту, чтобы понять, как далеко можно позволить себе зайти.

Джейсон Карлавиш, содиректор Медицинского центра Университета Пенсильвании, считает, что существует большая разница между тем, чтобы смиряться с измененным восприятием реальности со стороны пациента, и тем, чтобы насмехаться над ним. И на то, и на это он за свою двадцатилетнюю практику насмотрелся сполна. «Вы же не строите глазки окружающим людям и не хихикаете потом. Вы не шутите, что сейчас шестидесятые, если на дворе 2020-й».

Поэтому я готов преодолеть собственное неприятие лжи и с уважением отнестись к «иной» реальности, в которой живут мои близкие. Никому не повредит, а даже наоборот, поможет, если мы ненадолго присоединимся с ним в этом воображаемом мире. И надеюсь, мои близкие сделают для меня то же самое, если вдруг я когда-либо отправлюсь в подобную «поездку».

Я не стану переживать о том, что не могу контролировать

Один мой друг однажды посоветовал мне перестать переживать о том, что может случиться, и сконцентрироваться на том, что происходит в данную минуту. Довольно сложно не «волноваться наперед», но это был хороший совет. И я постараюсь к нему прислушаться, когда стану еще старше и у меня прибавится поводов для беспокойства.

В разгар зимы в нью-йоркской квартире моих родителей бушевала сухая жара. У отца почти каждое утро шла кровь из носа. Однажды, прежде чем медицинский ассистент успел что-либо сделать, папа схватил мобильный, набрал 911 и сообщил оператору, что у него чрезвычайная ситуация. Через несколько минут за ним приехали фельдшеры и забрали его в реанимацию. Но там ему отказались оказывать помощь. Ведь обычное носовое кровотечение – это, как бы выразиться, не «чрезвычайная ситуация».

Это была долгая борьба. За десять лет до того случая отец оббегал не менее пяти неврологов (включая всемирно известного Оливера Сакса), и никто из них не смог поставить ему окончательный диагноз нервно-мышечного заболевания. Вскоре после приема у доктора Сакса он написал мне электронное письмо, он выбирал спокойные слова, но в них сквозила нарастающая паника: «У меня какая-то мозжечковая дегенерация, возникшая непонятно откуда, неизлечимая. Но, слава богу, она прогрессирует медленно». Затем следовал список из полудюжины «если вдруг…»: «если вдруг я не смогу говорить…», «если вдруг не смогу ходить…», «если вдруг заболеет мама…».

Я пытался вернуться отца в реальность, чтобы он не мучился всеми этими предположениями. У меня ведь был мой собственный опыт: «А вдруг будет рецидив?», «А если волосы не отрастут обратно?» Эта установка влияет даже на сферу знакомств: «Что, если он не ответит?» Моя персональная мантра звучит так: не надо переживать заранее.

И я очень хотел поделиться этой философией с отцом.

Склонность отца к преждевременному беспокойству была не нова. Еще до проявления болезни он ожидал худшего в любой сфере – будь то финансы или медицина. Впервые я заметил за ним это в гостях у его матери. Бабушка Мэриан все свои шестьдесят лет прожила в двухэтажном доме без лифта, откуда открывался прекрасный вид на сад. Она поднялась в прихожую на втором этаже по узкой лестнице, и мой отец забеспокоился: одно неверное движение, и… Ну вы поняли идею. Мой отец скорее формулировал эту мысль с позиции «когда это произойдет», а не «если это произойдет».

На самом деле, бабушка даже в восемьдесят умело справлялась с этими ступенями, но отец поставил ей ультиматум: «Мама, ты должна переехать в квартиру на первом этаже. Иначе станешь заложницей дома». Она отказалась. Я пытался намекнуть папе на иные возможные сценарии развития событий, в основном прибегая к черному юмору: «Она может скончаться от сердечного приступа. Или просто умрет во сне в своей постели». Но, вероятнее всего, ее отправили бы в дом престарелых.

Вокруг столько всего может произойти, как предугадать все?

Бабушка не шла ни на какие уступки. Она не только ежедневно самостоятельно поднималась по лестнице, но и трижды в неделю ездила на метро из Куинса на Манхэттен, чтобы сходить в театр и повидаться с друзьями. Папа просил меня поддержать его, и тогда я впервые поделился с ним своей теорией «не переживать заранее». Отец, благодаря своей склонности к левополушарному мышлению, умом все понял, но принимать эту идею отказался.

Честно говоря, мне этот урок тоже дался нелегко. Когда я заканчивал химиотерапию, переживания о том, выживу ли я, сменились новым мучившим меня вопросом: не случится ли рецидив? Мой онколог сделал все возможное, чтобы развеять мои страхи, постоянно напоминая мне, что у моего лечения хорошие прогнозы. Он также дал мне бесплатный жизненный урок: «Хотя вы не можете повлиять на рецидив, вы все же можете сами определить, насколько страх перед этим рецидивом будет влиять на вашу жизнь».

Для меня это было легче сказать, чем сделать, ведь я, как и мой отец, тоже был склонен к излишним переживаниям. И вот однажды один мой хороший друг задал мне риторический вопрос: «Зачем тратить время и переживать о том, что может случиться, если ты можешь контролировать только то, что происходит прямо сейчас? Выбрось свои переживания в мусорное ведро и выпей бокал вина». От вина я никогда не отказываюсь, но избавиться от страха было крайне сложно.

Знаю, звучит бессмысленно, но я верил, что своими переживаниями я могу повлиять на будущее. Если бы я не волновался о вероятности худшего исхода, именно он бы в итоге и случился бы.

В конце концов, я обратился к подруге моей матери, она тоже долгое время боролась с раком. Я вывалил все свои страхи на Марион (особенно мой худший кошмар о рецидиве). «Я никак не могу на это повлиять», – жаловался ей я. Марион, прошедшая через настоящую мясорубку, была к этому готова. Она выразила поддержку всем наполнявшим меня чувствам, а затем дала лаконичный совет: «Подожди волноваться».

Я решил, что это чушь, и продолжал беспокоиться. Бесконечно. Чтобы избавиться от худших страхов, я занимался самолечением и отказался от оптовых закупок (я бы точно не смог съесть всю эту горчицу до истечения моего личного срока годности). Однажды я потерял сознание, перебрав с виски и назначенными лекарствами.

Тогда Марион предложила мне управляемую медитацию, чтобы я смог успокоиться. Трижды в день на десять-пятнадцать минут я ложился на диван, закрывал глаза и представлял себе Пакманов, пожирающих мои раковые клетки. Я повторял себе: «Мой рак слаб и сбит с толку. Я представляю себе, как он разваливается на части, словно гамбургер с фаршем». Каждый подход я заканчивал такими словами: «Мое тело здорово и свободно от болезней. Я достигаю своих целей и осуществляю свое предназначение».

Через несколько недель ко мне медленно стало возвращаться самообладание и некоторое умиротворение. Я стал меньше бояться всех этих «если вдруг» и перестал зацикливаться на них. Вместо этого я вновь ощутил радость настоящего момента. Именно так я смог принять совет Марион и научиться «не переживать наперед».

Эта мантра Марион принесла и ей большие плоды. Врачи дали ей примерно полгода, однако она доказала, что они ошиблись, и прожила одиннадцать лет с момента постановки диагноза. За эти годы две ее дочери вышли замуж, а сын женился, и она успела стать бабушкой трижды. Последние годы жизни она провела в радостном настоящем, а не утопала в беспокойствах о том, что может случиться.

Отец не был способен принять мантру «не волнуйся заранее», которую я нашел и в записях своей бабушки Мэриан. За восемь лет до своей кончины она написала: «Если я не могу изменить ситуацию, я должна изменить свое отношение ради собственного спокойствия».

Я тоже намерен сохранить этот подход. Надеюсь, я не последую по папиному пути, а предпочту более радостный путь бабушки Мэриан. Даже если пункт назначения один и тот же, я хочу радоваться виду на сад, а не смотреть на него в страхе.