Текст книги "СТРАНА ТЕРПИМОСТИ (СССР, 1951–1980 годы)"

Часть третья

Алма-Ата, столица Казахской ссСР

 
Чуть помедленнее, кони,
Чуть помедленнее…
Не указчики вам кнут и плеть!
 

В. Высоцкий

 
Я с детства была протестанткой,
Ходить не любила в строю.
Дерзила, слыла хулиганкой,
Свободу лелея свою.
 

Автор

1966-80 годы. Вот и осуществилась мечта Ксениных родителей. Они жили на юге, в тепле и зелени прекрасного города у подножия покрытых снегом вершин АЛАТАУ. Алма-Ата располагалась как бы в чаше, окруженная с одной стороны горами, ветрами почти не продувалась. Зато с гор текла бурная пенная с прозрачной ледяной (с ледников) водой река Алмаатинка. Дух захватывало, когда Ксеня отчаянно лезла в речку искупнуться, плавать никто не плавал, могло унести и разбить о камни.

У них была трехкомнатная квартира в строящемся микрорайоне на окраине города, бирюзовая «Волга» стояла в добротном кирпичном гараже, который они строили сами, недалеко от дома. Кстати, пару кирпичей Ксеня тоже заложила в фундамент. Был достаток. Отец с матерью без устали восхищались широкими проспектами, чистыми асфальтированными дорогами и тротуарами, справа от которых журчали арычки с хрустально-прозрачной горной водой.

А Центральный рынок? Изобилие экзотических фруктов, овощей, молочных и мясных продуктов. А продуктовые магазины? А промтоварные? После нищего Енисейска, где в магазинах – шаром покати. Если бы не друг отца, начальник Золотопродснаба, снабжавший дефицитными продуктами городских представителей власти, их семья, пожалуй, голодала бы. «Не город, а рай небесный», – говорил неверующий отец, коммунист с сорок шестого года. Мать поддакивала: «Да, повезло нам. Не зря промучились на Севере. Хоть под старость лет пожить по-человечески». Им было по пятьдесят, мать скоро начнет оформлять льготную «северную» пенсию.

Ксеня не разделяла их восторгов, бурча под нос: «Все бы так мучились…». Теперь, оказавшись за тысячи километров от Енисейска, она всей душой рвалась обратно. Вспоминалось только хорошее: дружба, любовь. Все пережитые драмы потеряли остроту, все стало казаться поправимым. И Вовка… Не умер же он, в конце концов! Наоборот – его длинные-предлинные письма дарили ей радость и надежду. Они любят друг друга, кто помешает ей поехать к нему в колонию под Ачинск и там стать его женой? Юности присущи иллюзии. К тому же она живет будущим, и самые сильные душевные потрясения гораздо быстрее становятся достоянием прошлого, чем в более зрелые годы, когда у человека все меньше будущего, все больше прошлого.

Ксене город казался слишком большим, слишком многолюдным по выходным дням и поэтому – неуютным и чужим. В будние дни прохожих на улицах было немного, машин почти не было. Когда они выезжали в город на своей красавице «Волге», она выглядела диковинкой, прохожие даже останавливались и глазели. Ксеня скучала. Правда, вскоре стали появляться какие-то случайные, скороспелые знакомства, но тут же распадались.

Два года подряд – по настоянию родителей – она поступала в Институт иностранных языков и дважды провалилась, не особо огорчаясь. Ей было безразлично, куда поступать, поступит она или нет. Как-то на тумбе с афишами она прочитала объявление о наборе в самодеятельный театр. Конечно, она пошла. Блестяще прочитала басню «Ворона и лиса». Изобразила лежащую собаку, которой мешает спать муха. Она поводила головой и взлаивала. Ей аплодировали. Ее приняли. Они разыгрывали какую-то пьесу про революционеров. Те попали в тюрьму, их должны были спасти отчаянные товарищи по дороге на допрос. Ксеня изображала лихую блатную девчонку. Она вылетала на дорогу перед телегой, взмахивала юбкой и громко пела, отвлекая конвоира: – Ах, шарабан мой, американка! А я девчонка да шарлатанка! Конвоира стаскивали с телеги, а задержанные разбегались в разные стороны. Жаль, спектакль не состоялся. Внезапно тяжело заболел режиссер и скоропостижно скончался. Не судьба, больше на сцене она не выступала. А способности, между прочим, у нее были. Но зато ей пришлось играть театр одного актера в жизни: на работе и дома.

Вовка продолжал писать. Она же стала испытывать неудовлетворенность от переписки, частенько задерживаясь с ответом. Разве могли письма заменить живого человека, его тепло, его понимание, его глаза, губы, руки!.. А Вовка – будто на другом краю земли. Отчаянье снова захлестнуло ее, и, не зная другого способа избавиться от него, она пустилась во все тяжкие, лишь бы не думать, не чувствовать: частенько выпивала – по поводу и без, со случайными девицами и парнями, много курила, играла в любовь – с очередным провожатым, целуясь, закрывала глаза и воображала, что с ней – Вовка. Если она бывала при этом достаточно пьяна, ей удавалось удержать иллюзию, хотя бы на мгновенья. Но после – она испытывала непреодолимое отвращение к себе. Ей хотелось кожу с себя содрать – ведь она предавала не только Вовку, он так и не узнал никогда о ее неразборчивых знакомствах, но себя саму – свою любовь, свою душу.

Ей исполнилось двадцать. Отцу вскоре надоело смотреть, как она бездельничает, и он через какихто знакомых устроил ее машинисткой в машбюро проектного института ГипроНИИхиммаш. Сначала ей давали всякую ерунду, так как работа была сдельная, и все сотрудницы гонялись за большими работами. Она от нечего делать немного подружилась со своей ровесницей по имени Тася, они вместе стали ходить в столовую. Тася была маленького роста, просто Дюймовочка, фигурка была вполне, а на лицо самая обыкновенная. Она была бедная, одевалась скромно, жила с сестрой, и все ее жалели, Ксеня тоже. Тася стала бывать у нее дома, она ее кормила, что-нибудь дарила из своих вещей. Тася как-то тоже ее сводила в гости к своей двоюродной замужней сестре. Ксеня вела себя довольно бесцеремонно, что не понравилось семейной паре, и ее больше не приглашали.

Перед Новым годом Тася пришла к ней и попросила одолжить приплетную косу. Она похвасталась, что познакомилась с братом Фарида, который недавно вернулся из армии и живет у них. Новый год они собирались отмечать вчетвером. Ксения слегка позавидовала, ей было отмечать не с кем. Тася вертелась перед зеркалом, примеряя косу, а Ксеня ехидно заметила: – Да не видно будет в темноте, что волосы не твои. Тася разобиделась, оставила косу и ушла. С того вечера их короткая дружба кончилась. Но эти вроде бы случайные люди еще появятся в ее жизни.

Наконец на работе ей дали печатать большую, но какую-то бессмысленную работу: целую книгу прейскурантов или таблиц, из двухэтажных цифр. Она справилась с этой книгой, корректор не обнаружила ни одной ошибки. О ней пошла молва, что она классная машинистка, и ей предложили место секретаря-машинистки в бюро ГИПов: главных инженеров проектов. Их было четверо, сидели они все в одной комнате, и она там же за столом с пишмашинкой. ГИПы проектировали заводы химического машиностроения по всей СССР.

Из месяца в месяц она перепечатывала один и тот же текст проектов. Менялись названия городов, менялись цифры, ГИПы ездили в командировки по всему Союзу, получали премии, не обременяя себя работой. Ей хватило два-три месяца, чтобы понять: проектные институты предназначены для бездельников, какой-то прослойки в обществе между рабочим классом и интеллигенцией. Именно там рождались барды и бардессы с походами в горы по выходным с кострами, гитарами, песнями, портвейном, с короткими интимными связями, как непременным антуражем подобного времяпровождения.

Однажды она тоже приобщилась к такому походу. Они остановились на ночевку на базе Туюк-Су. Неплохо побалдели, попили портвейн, она даже поцеловалась в охотку с одним симпатичным мальчиком Сашей. А наутро не понарошку пошли по тропе на пик Гагарина, 3 тыс.метров над уровнем моря. Группа была подготовленная, а она впервые в жизни поднималась в горы. Но упрямства ей было не занимать, была молодость, была неизрасходованная физическая сила. Ярко сияло солнце, а они шли по тропе, которую протаптывали впереди идущие мастера спорта, руководители их группы, в глубоком снегу. На всех были темные очки, на ней тоже. Но все дополнительно прикрывали лица, кто чем мог, она же отмахнулась: – Пусть лицо загорает! Отражение солнечных лучей от снега было небезопасным, и все об этом знали и потому ее предупредили. Как оказалось, не послушалась она опытных людей зря.

Они шли часа два, но дошли до площадки на вершине пика, полюбовались открывшимся потрясающим великолепием снежных гор, попили из термосов кофе, перекусили бутербродами, передохнули и стали спускаться вниз. У нее горело огнем лицо, но она молчала и терпела. Дома мать ей смазала лицо сметаной, ночь она промучилась, на работу не пошла, пошла в поликлинику, ей дали больничный. Кожа на лице слезала раз пять, ожог она получила сильный. Жаловаться было не на кого. Но это приключение надолго отбило ей охоту ходить в горы.

Еще ей запомнилась однодневная экскурсия в столицу Киргизской ССР город Фрунзе. Выпивать они начали уже в автобусе, и она смутно помнила город, какие-то достопримечательности… Наконец автобус остановился на берегу Фрунзенского озера. Они сытно пообедали, снова выпивали, Ксене на пьяную голову захотелось переплыть озеро, благо оно было не широкое. Плавала она хорошо, и будь трезвой, спокойно переплыла бы. До противоположного берега оставалось метров сто, как силы покинули ее. Она стала тонуть. На ее счастье, на берегу оказался еще один храбрец, уже переплывший озеро, и он кинулся ей на помощь. Крепко схватил за руку и вместе с ней погреб к берегу.

Она продержалась в институте полтора года, и бесцельная работа опротивела ей до тошноты. Она уволилась и какое-то время бездельничала, делая вид, что готовится к поступлению в институт. Вдруг вспомнила о своем желании стать следователем и подала документы на юрфак КАЗГУ на следовательский факультет. Сочинение сдала на «отлично». На втором экзамене по русскому языку, который она знала, как пять пальцев, ее угораздило передать подсказку какому-то парню. Ее удалили с экзамена. На этом ее следовательская эпопея завершилась.

Из XXI ВЕКА: Зато продолжилась, когда она стала писать детективы.

Уже два года ее не покидало ощущение временности: временная работа, временные приятели… Никаких ярких впечатлений, жизнь протекала скучно и однообразно – от письма до письма. И даже любовь к Вовке стала казаться исчерпанной. От частого повторения слова стираются, теряют новизну и первозданность. Я люблю тебя! – повторенное много раз, уже не волнует, не будоражит кровь, не вызывает дрожи в теле и смятения чувств. Да и чувственность, пробужденная Вовкой, требовала выхода.

Чтобы вырваться из тупика, Ксеня пошла к дальнему родственнику отца директору АДК и попросила взять ее учеником маляра на стройку и не в городе, а в бригаду, которая ездила в командировки за сто с лишним километров от Алма-Аты: строить новый город – Капчагай. Родители пытались отговорить ее, пугая трудностями, грубыми мужиками и бабами-строителями, но тем сильнее рвалась Ксеня из дома. Пришлось им смириться с очередным сумасбродством дочери.

В бригаде ее приняли за маменькину дочку, и две разбитные девицы принялись опекать ее. Они старались сами в ее присутствии избегать крепких выражений и делали замечания мужикам. А Ксеня, поначалу держась особняком и приглядываясь к непривычному для нее миру простых, рядовых, советских граждан, вдруг ощутила себя нечуждой им. Ей нравилась атмосфера товарищества: незлобные перебранки, грубоватые шутки, скабрезные анекдоты – и тут же помощь друг другу во всем, и в работе, и в быту.

Бездельников на стройке не было, халтурщиков быстро вычисляли и наказывали рублем. Хотя качество новеньких свежеотделанных квартир для простых людей оставляло желать лучшего. Но новоселы при дефиците жилья и этому были радырадешеньки. Прошло немного времени, и Ксеня вполне освоилась в новой обстановке и даже выдала как-то отборный мат, которому обучилась еще в Енисейске, будучи школьницей, от нечего делать. Присутствующие при этом рты пораскрывали, но тут же загалдели все разом.

– А ты, Ксюха, свой парень, оказывается…

– А че паинькой прикидывалась?..

– С этого и начинать надо было…

С того дня она стала в бригаде своей.

На стройке она встретила будущего мужа и осуществила сказанную когда-то в гневе угрозу: он явился к ним в квартиру с одним чемоданом приданого. Зато у него было много родственников, далеко не приличных людей.

– Вот мой жених, – заявила Ксеня в один из приездов на выходные дни, держа избранника за руку.

Ренат слыл в обеих бригадах бабником. Менял новеньких девочек, как перчатки. 23 февраля, в день Советской Армии, был устроен праздник в здании столовки. На сдвинутых столах было много выпивки и мало закуски. Оказалось, Ренату уже показывали ее и советовали закадрить, что он и сделал на этом празднике. Своей дерзкой бесцеремонностью напомнил ей Вовку. Ксеня в него влюбилась. Они стали встречаться. Вместе возвращались в Алма-Ату, вечерами подолгу гуляли по городу, Ренат рассказывал о себе, она больше молчала. Как-то он повел ее в гости к брату, у которого он жил после армии. Теперь он жил в общежитии.

Путь, а потом дом и квартира оказались знакомыми Ксении. Брат был мужем двоюродной сестры Таси. Ксения почувствовала себя неловко, ну, и влипла она: Ренат оказался парнем Таси. Но она же не знала! И уж тем более ни сном ни духом не ведала, что у Любы, жены Фарида, был план поженить свою сестренку и Рената. Так Ксения, сама того не желая, перешла дорогу бывшей подружке, отбив у той потенциального жениха. Правда, жених не догадывался о планах на свой счет, и Тася не представляла для него интереса со своей невзрачной внешностью. У него до Ксении такие девочки были и в общежитии, и на стройке! Впоследствии, когда все выяснилось, а Ксения с Ренатом уже собрались пожениться, Тася отомстила ей с помощью своей родной сестры, которая слыла в поселке, где они жили, ведьмой. Она сделала Ренату отворот на водку. Но об этом Ксения, к сожалению, не знала несколько лет, пока ей ни посоветовали обратиться к одному ясновидящему деду-татарину, который и раскрыл ей тайну пьяных скандалов со стороны Рената. Но снять отворот не получилось, и она продолжала мучиться.

Случился один неприятный эпизод в самом начале знакомства. За ней начал ухаживать довольно симпатичный парень из местных. Как-то даже пришел к ним в комнату, где они жили втроем. Она лежала уставшая на кровати, а он сел рядом на стул и стал уговаривать ее пойти в кино. Вскоре ушел ни с чем. Об этом донесли Ренату. Он вызвал ее на улицу для разговора. Был сильно выпивши, разговаривал грубо, а потом на ее оправдания оскорбил ее нецензурным словом. Она убежала от него в слезах. Потом он просил прощения, объясняя свое поведение тем, что у него в голове помутилось от ревности. Она была настолько чистой и наивной, что ей даже польстило его объяснение: ревнует, значит, любит. А приступы ревности, в особенности к прошлому, преследовали ее всю их последующую совместную жизнь. Беспричинные, они поднимали в ней такую обиду, что она ненавидела мужа. Правда, трезвый он ее не ревновал. Пока был женихом, больше сцены ревности не повторялись.

Между матерью и дочерью не было взаимопонимания. Чтобы бы Ксеня ни затеяла, мать вначале всегда была против, но потом смирялась. Взять случай с кошкой Фроськой. Ксеня любила домашних животных, а матери не нужны были лишние заботы. Ксеню уговорила на улице какая-то бабка, и она принесла котенка в дом. Мать ругалась, пыталась выбросить бедную малышку за дверь, но дочь сопротивлялась. В конце концов, мать смирилась. Ксеня диву давалась, слушая, как мать разговаривала с Фроськой. – Фроська, Фроська, кууда ты, прости господи, девалась? – она выходила из подъезда. – Опять с этим Васькой шляешься? Не пара он тебе, сколько раз говорено! Ты ж у меня красавица! Умница! А он кот дурной, беспризорный! Мать за свою жизнь не научилась выражаться нецензурно. – Нагуляешь, домой не приходи! Такое впечатление было, будто мать не о кошке говорила, а о собственной дочери. Правда, с Ксеней она так ласково не разговаривала, все больше сварливо. Ну, да упрямая дочь того стоила. Вот и доставалась кошке материна доброта. Она так привязалась к Фроське, что даже роды у нее принимала, уговаривая роженицу потерпеть.

Но вот узнала она, кого дочь выбрала в женихи, узнала, что Ренат – татарин, простой плотник с семиклассным образованием, так и слегла в постель: у нее открылась язва желудка, на нервной почве. Разве о таком муже для дочери она мечтала? Ну, ладно, нерусский, ладно, бедный, но – плотник! но – без образования! Несчастная мать, если бы она так яростно не сопротивлялась выбору дочери, может, Ксеня и не совершила бы ужасной ошибки, выйдя замуж не столько из-за страстной любви, сколько наперекор матери. Мать так и не смирилась с выбором дочери и зятя т е р п е л а.

Если бы Ксеня любила! Ренат и внешне напоминал Вовку: темные, правда, волнистые волосы, светло-зеленые глаза. Он был красив, строен и страстен. И ненасытной своей страстностью тоже напоминал Вовку. Но если с Вовкой была духовная близость, было понимание, то с Ренатом отношения свелись к плотским отношениям, причем страсть была лишь с его стороны.

Первая близость произошла в гостях у младшей сестры Рената Аниски, был ее муж-немец Володька, облизывался на чужую девушку, как кот на сметану. Родители Володьки были сектантами и ненавидели татарку, однажды даже вроде случайно закрыли ее в холодном подполе в одном платьишке. Через год Володька разбился на мотоцикле. Возможно, Ксению специально напоили, до этого она все время избегала последнего шага, после которого уже не было возврата в невинность и чистоту. Физические отношения представлялись ей низменными. Ксеня считала себя возвышенной натурой, не такой, как почти все окружающие ее молодые люди, в том числе и Ренат. Она не обольщалась насчет его духовных запросов, ощущая подсознательно его недалекость. Может, надеялась, что сможет со временем возвысить его до себя. Ведь они еще так молоды! Семейная пара уступила им кровать, а сами расположились тут же в комнате на полу и стали исполнять свои супружеские обязанности безо всякого стеснения. Ксеня была мертвецки пьяна и почти ничего не соображала. Даже и боли особой не почувствовала после такой сильной анестезии.

Ренат был груб и нетерпелив, он не привык к долгому воздержанию. После свершившегося ей было стыдно и неприятно. Она осталась холодна и равнодушна к физической стороне любви. К сожалению, слишком поздно Ксеня осознала это. Не национальность, не профессия, не наличие или отсутствие образования играют главную роль в отношениях между мужчиной и женщиной, а тонкость, деликатность, уважение друг к другу, стремление познать душу любимого человека. Брак, основанный лишь на физическом влечении, не может быть счастливым. Наступит пресыщение – как наступает оно даже от самой изысканной пищи, – и конец. Почему дружба между людьми длится десятилетиями, до самой смерти? Потому что она основана на духовной близости, а душа человека – неисчерпаема, непознаваема до дна, непредсказуема и этим притягательна. Человек пресыщается любыми напитками, кроме воды, а душа – это родник, это ключ, это ручей.

На стройке все было просто. Им дали комнату в двухкомнатной квартире, и они стали жить как муж и жена, хотя брак был еще не зарегистрирован. Ксеня стала готовить еду, хотя она не была к этому приучена. В столовой был буфет, и молодая семья питалась, в основном, всухомятку. На полках стояла рядами «печень трески», правда, в томатном соусе. Тут же рядами стояла килька в томате. «Печень» не покупали. Да и кто бы ее покупал? Если была килька, дешевая, любимая, несравненная для всех любителей выпить и быстренько заесть? Строители – все любители. «Печень» была непонятная, а значит, не своя. Кто строил Капчагай? Изредка романтики, как она, а в большинстве, обычные работяги, примитивные, необразованные. Рабочий класс, класс рабов.

Как-то Ксеня отмочила номер. Обмывали премию, их бригада организовала застолье на крыше. Была весна, день был жаркий, и юную супругу так развезло, что она не помнила, как добралась до комнаты, где легла на кровать и вырубилась. Ренат чуть дверь не снес с петель, она не проснулась. Он влез в окно. Скандал был жуткий и опять с ревностью, что она пила с мужиками. В этот раз она даже не стала оправдываться, чувствуя вину. Остальные девушки и женщины их бригады были незамужние. Похоже, в тот день и кончилась ее свобода.

Их документы уже лежали в ЗАГСе. С фамилией разгорелась ссора. Ксения хотела оставить свою: Дудина. – Да кто ты такая, известная личность нашлась, малярша! – возмутился Ренат. – Можешь оставаться со своей фамилией, но без меня. Ксения сдалась, она уже не имела своей воли и стала Кабировой. Несведущая в интимных отношениях Ксеня забеременела. Назад пути не было, хотя разочарование уже начиналось. У нее за всю жизнь не было рядом человека, который мог бы дать ей какой-то нужный совет. Она сама была себе советчицей. Родители не были для нее авторитетами, она с ними не особо-то считалась. И делала ошибки. Ошибкой было ее замужество. Мать оказалась права: они не были с Ренатом парой, как гусь с гагарой. Он крепко стоял на земле, она парила в небесах.

На регистрации в ЗАГСЕ на ней была фата, символ девственности. Хотя невеста уже была женщиной. Было белое платье, а под ним – роскошная немецкая комбинация, купленная по талонам в спецмагазине для новобрачных. Там же и кольца купили. Все покупалось на деньги отца, а не жениха, как полагалось. При бракосочетании присутствовал отец, мать в ЗАГС не поехала, сославшись на нездоровье, свидетелями были Аниска с мужем, распили шампанское. Было ощущение реальности происходящего, но не было реальности счастья: соединение узами брака двух любящих друг друга людей. Зачем был этот брак? Сопротивление родителям? Нежеланная нежданная беременность? Или боязнь вообще не выйти замуж, если она не девственница и с ребенком? Умри, но не давай поцелуя без любви. Ну, кто вдолбил в ее мозги такую чушь? И кто вообще заставлял ее думать? И зачем?

Свадьба, на которую жених с невестой наприглашали, кого попало, из родных Рената были только брат с женой и сестра с мужем, была более, чем скромной. Все угощение обошлось в сотню с лишним рублей. Этим родители выразили свой протест не только против нежеланного зятя, но и против собственной дочери. Вместо брачной ночи был скандал: новоявленный супруг, искурив все свои и чужие папиросы, слонялся по квартире в поисках курева и мешал спать родителям и гостям, оставшимся ночевать. Так началась официальная семейная жизнь…

Молодожены поселились в Ксениной комнате. Мать оставалась непримиримой по отношению к навязанному зятю, используя малейший повод, чтобы укорить Ксеню за неудачный выбор. Причем все недовольство, все придирки она высказывала дочери. Вначале Ксеня резко обрывала ее, огрызалась, но не зря говорят, капля камень точит, и постепенно она стала смотреть на Рената как бы со стороны и замечать то, чего прежде не замечала: его невоспитанность, бестактность, грубость, его дикий необузданный нрав в пустяковых ссорах. И от того, что мать была права в своих придирках, Ксеня еще яростнее оборонялась. Одно дело, когда видишь чьи-то недостатки сама, другое – когда тебе кто-то, пусть даже мать, без конца тычет в глаза пальцем.

Отец, как ни странно, нашел с Ренатом общий язык – как мужчина с мужчиной. Правда, у него не оказалось достаточно опыта, чтобы стать для зятя авторитетом. Он не привык иметь дело с молодыми людьми и начал поучать Рената: как надо и как не надо. Одним словом, учить его жить. Если бы Ренат по характеру был мягок, покладист, уважителен к старшим, у него с тестем могли бы сложиться добрые, человеческие отношения. Но он сразу проявил свой гонор – я сам с усам! – и встал на дыбы. Будто прислушаться к совету старшего было для него унизительным. Но, худобедно, они все-таки ладили. Может, сказывалась мужская немелочность, солидарность против женских склок.

К тому же Ренат считал, что сам может научить, кого угодно и чему угодно. Даром, что он был старше Ксени всего на три года, жизненного опыта ему было не занимать. Судьба его не баловала. Правда, родился он в небедной семье. Дед по матери был первым богачом и силачом в башкирском селе. Он поднимал на вытянутых руках бычка. Одна из его дочерей и стала матерью Рената. Они уехали из села в небольшой провинциальный город в Таджикистане. Отец устроился работать заведующим продовольственным складом, так как был грамотным, умел хорошо считать и писать по-русски. Жили в достатке, мать не работала, у них было четверо детей. Началась война, и отца призвали в армию, он стал пулеметчиком. Был ранен в коленную чашечку, вернулся инвалидом. На склад его не взяли. Работал, где придется.

Как-то на улице разжигал примус, и случился взрыв, огонь перекинулся на него. С сильнейшими ожогами всего тела и лица попал в больницу. Маленький Ренат ходил к нему каждый день. Началась водянка, и отец умер. Ему было 35 лет. Мать осталась одна с четырьмя детьми, когда Ренату исполнилось семь лет. Осталась без образования, без профессии и без средств к существованию. После его смерти она устроилась уборщицей за двадцать восемь рублей и две булки белого хлеба, старшие брат и сестра тоже пошли работать. Едва Ренату исполнилось тринадцать, он бросил школу и тоже устроился на работу: формовал из глины кирпичи, чтобы помогать матери. К тому времени старшие брат и сестра покинули родной город. Брат женился и уехал на родину жены, сестра поступила в техникум в другом городе. Надо было поднимать младшую сестренку.

Потом была армия, где он окончил с отличием заочную двухгодичную партийную школу и вступил в партию. После службы приехал в Алма-Ату, где жил его старший брат с семьей. Город ему понравился, и он решил остаться. Устроился плотником на домостроительный комбинат, надеясь получить квартиру. Пока жил в общежитии. Одним из первых вызвался поехать в Ташкент, где после землетрясения была Всесоюзная ударная стройка. Там жила его старшая сестра с семьей.

О том времени он часто рассказывал Ксене. Правда, в основном, почему-то о пьянках, драках, но и о том – что строители разных национальностей, со всех уголков Советского Союза жили дружно, как одна огромная семья. Если и дрались порой, то не потому, что один – грузин, а другой – латыш, а просто молодая кровь бурлила, да и перед девушками хотелось покрасоваться. Рассказывал он и другое. Пока их бригада вкалывала, отстраивая дома братьям-узбекам, парторг, бригадир, профорг, все – коммунисты, вовсю спекулировали холодильниками и болоньевыми плащами, по тем временам дефицитом, отправляя товары в Алма-Ату и продавая там втридорога. Ташкент снабжался после землетрясения по 1 категории. Многие пользовались этим, как начальники Рената. Видели все работяги, но им было плевать. А Ренату, молодому коммунисту, было стыдно за этих барыг. Он, наивный, считал коммунистов кристально чистыми, честными людьми, ленинцами. А тут – ворье. Его возмущение вылилось в протест против партии, в которой состоят такие преступные личности.

Вернувшись в Алма-Ату, направился в райком партии по месту жительства. Зашел к одному из секретарей, выложил на стол партбилет и сказал:

– Забирайте. Не хочу быть коммунистом…

У секретаря глаза на лоб полезли от удивления.

Рената разбирали на бюро райкома, пытаясь – это был первый подобный случай в их практике – выяснить, почему он так поступил. Почему человек по собственному желанию отказывается от такого блага: быть членом партии? Ведь это так надежно, выгодно, удобно – иметь в кармане партбилет. В случае чего – прикрыться им, как щитом, в другом случае – поднять его, как карающий меч.

– Может, ты баптист? – спросил один из членов бюро.

– Нет, я пью, курю и баб люблю, – ответил Ренат.

Он не хотел говорить об истинной причине ухода из рядов КПСС, не хотел быть доносчиком.

– Сынок, подумай! – сказал другой, пожилой, усталый человек.

Но Ренат был тверд в своем решении и не поддавался на уговоры.

– Я не достоин находиться в ваших рядах, – сказал он, имея в виду парторга и других коммунистов из своей бригады. – Я ухожу из партии, но в душе остаюсь ленинцем.

Через месяц после свадьбы Ренат повез жену знакомиться со старшей сестрой в Ташкент, вернее, не в сам город, а в колхоз в поселке на границе Казахской и Узбекской ССР. Старшая сестра Фануза с мужем-узбеком жили в большом доме со многими комнатами, устланными коврами, сервант был забит хрусталем. Фануза рожала детей, дом продолжал строиться. Через несколько лет Ренат даже построил огромные деревянные ворота. Участок был большой, был сад с плодовыми деревьями, виноградник, бродили куры, блеяли в загоне овцы. Продукты завозились мешками и флягами. Каждый день готовились разные блюда, как в ресторане, еда была вкусной и сытной, но пили водку и вино почему-то в пиалах. Всего было вдоволь. Как-то Ксеня перемыла весь хрусталь и на ужин с выпивкой поставила на стол фужеры. Все посмеялись, выпили, и хрусталь вернулся на пыльные полки серванта.

Фануза отнеслась к выбору брата с большим недовольством, все пыталась одеть новоявленную родственницу в шаровары и платье подлиннее. В поселке царил домострой. Женщины-узбечки были типа рабынь. На праздниках они даже за одним столом с мужчинами не сидели. Похоже, мужчиныузбеки их вообще за людей не держали, а уж о равноправии и думать было нечего. Правда, Фануза поставила себя на равных с мужем, все-таки она имела образование: техникум. Ксения плевать хотела на домострой и вела себя своевольно. Они ходили по поселку, сидели за столиком в кафе, пили вино. Местное население косилось на нее осуждающе, но Ренат помалкивал. Все-таки он был современным мужчиной. Не раз Ксения слышала за спиной шепот стариков: – Джаляп! (блядь). Многие узбеки напоминали ей киношных басмачей своими недобрыми взглядами.

Впоследствии они почти ежегодно ездили в отпуск в Ташкент, куда переехала младшая сестра Рената Аниска со вторым русским мужем. Первый разбился на мотоцикле. Они подружились семьями, насколько это было возможно со стороны Ксении с ее самомнением по отношению к кругу знакомых и родни Рената. Это был явно не ее круг. Говорить с ними было не о чем. Но Аниска с Виктором были добрыми людьми, что-то находилось у них общее для поддержания отношений все годы семейной жизни. Аниска работала официанткой в центральном ресторане Ташкент, бывала на обслуживании в буфете ЦК Узбекской ССР во время разных съездов и конференций. Зарабатывали они оба хорошо, и были обеспечены материально лучше семьи Кабировых. Аниска делала любимому брату дорогие подарки, не забывала и Ксению.