Текст книги "СТРАНА ТЕРПИМОСТИ (СССР, 1951–1980 годы)"

Но самую страшную документальную книгу она прочла о лагере АЛЖИР: Акмолинском лагере жен изменников Родины. Территория Казахской ССР в годы репрессий была буквально забита лагерями для врагов народа всех мастей, а также национальностей. Как, впрочем, и Дальний Восток, и Сибирь, и Север. Одним словом, обширные территории СССР не пустовали. Из XXI века: как-то по делам она ездила в Астану (бывший Акмолинск, Целиноград), нынешнюю столицу независимого Казахстана. Случилось так, что в АЛЖИР ее возил генерал КГБ Казахской ССР, ныне пенсионер Есенгельды М. Они долго ехали через голую степь, кое-где еще валялись куски колючки. Долго ходили по территории бывшего лагеря, потом по музею, прошли вдоль стелы с сотнями имен и фамилий жен изменников Родины. Она шла рядом с бывшим генералом, который не сам, но его подельники из органов несколько десятков лет назад были палачами, и АЛЖИР был их детищем. Ксения ощущала себя предательницей, хотя ее спутник был приятным пожилым человеком, непохожем на палача. Но мысли из головы не выскребишь.

Потом смотрели документальный фильм, где говорили чудом уцелевшие бывшие узницы АЛЖИРа. Стоял во дворе и вагон, в котором привозили несчастных женщин. Больше всего Ксению поразило изуверство, даже садизм сотрудников НКВД. Приходили домой по двое во избежание, наверное, нападения к жертве и сообщали, что ей разрешено свидание с мужем. Через два дня она должна быть готова, за ней приедут и отвезут ее к мужу. Жены высоких чинов жили, конечно, небедно. Женщина надевала на себя самый лучший наряд, драгоценности, набивала продуктами сумки…

Сначала ее вместе с другими такими же везли в товарном вагоне, набитом до отказа с отверстием в полу для отправления естественных потребностей. Потом под конвоем на телегах уже до места расположения лагеря. Женщины до последнего верили, что так надо, надеялись, что их действительно везут к мужьям. Но вот закрывались за ними ворота лагеря, и на долгие годы они становились НОМЕРАМИ, ТЕРЯЯ СВОИ ИМЕНА И ФАМИЛИИ. То были годы сталинского террора, годы полного беззакония и бесправия.

Приобщилась она и к крамольной литературе. В отделе размножения документов работали простые люди. Она вела себя с ними не заносчиво, без высокомерия, и ей доверяли. Так она прочитала ротапринтные издания: «Собачье сердце» Булгакова, «Письма Светланы Аллилуевой». А также скабрезную «Баню» Куприна о развлечениях барина с крепостными девками, повесть Алексея Толстого о шпионке, которая соблазнила чиновника в купе поезда и пыталась выкрасть у него секретные документы, он ее попутал и устроил самолично из страха разоблачения казнь. Поезд прибыл на станцию следования, чиновник вывел молодую женщину в лес и привязал за ноги между согнутых верхушек молодых березок. Ее разорвало пополам. Прочитала также стихи Баркова «Лука Мудищев». Похабщина проходила мимо ее души и разума, не цепляясь. Но знания о литературе и вообще о происходящих в окружающем мире процессах основательно пополнились после чтения таких книг.

На многое открылись глаза. Оказалось, что советский строй – не самый справедливый в мире, как утверждали апологеты социализма в СССР. Она начала думать, размышлять и критически относиться ко многим реалиям этого строя. Ее внутреннее прозрение отражалось в стихах: из лирических они постепенно переходили в гражданские: «Я под гербом своей страны все имею, чтоб быть довольной. Что же снятся черные сны, и душе тревожно, и больно?»

В ущерб семейному бюджету иногда она покупала книги в киоске. Короче, с одобрения шефа Ксения ударилась в запойное чтение. А еще стала вести дневник, БЛАГО БЫЛ СЕЙФ, КУДА МОЖНО БЫЛО ЕГО ПРЯТАТЬ. Почти каждый день писались стихи, но уже не любовные: «Слова, слова… Их действие прошло. Холодный взгляд, ирония улыбки, биенье дум безмыслию назло, чьи проповеди правильные гибки.» (ЧААДАЕВ) Теперь она печатала стихи сразу на эл.машинке на шикарной финской бумаге и складывала в папку, убирая ее тоже в сейф. Правда, иногда ей приходилось отрываться от интересной книги или от записи в дневнике, чтобы поработать: отпечатать очередной научный опус шефа.

Занимая должность зампреда, он, между государственными делами, попутно защитил кандидатскую, потом докторскую по сельскому хозяйству, не покидая кресла зампреда. Диссертации печатала Ксения в рабочее время. Причем, ее обязанности тогда, по указанию шефа, исполнял помощник. Б.И. не терял времени даром. Кресло креслом, но ничто, как говорится, не вечно под луной.

Ксения уже наслышалась о многом. И знала, что любую номенклатурную единицу, какой бы высокий пост человек не занимал, в любой день, будто пешку, могут переставить с места на место, переместить из кресла в кресло или вообще убрать с поля, то есть из правительства. Вполне возможно, что шеф не напрасно запасся званием доктора сельскохозяйственных наук. Тем более, на таком посту звание далось ему без труда. «Да, шеф – малый не промах: и зампред, и доктор, и депутат Верховного Совета. Да еще и человек хороший. Не прав был Ренат», – заключила Ксения.

Освоившись на новом месте, Ксения решила сделать перестановку мебели, чтобы окончательно почувствовать себя хозяйкой. Она обратилась за помощью к Владимиру Николаевичу, тот позвонил управляющему Домом правительства, и все сделалось, как по мановению волшебной палочки. Пришли рабочие и переставили, по указанию Ксении, стол и шкаф для одежды и документов, прикрепили в шкафу зеркало, повесили новые парчовые шторы, вбили гвозди для кашпо и календаря. В кашпо Ксения поместила вьющееся растение, на большом настенном календаре были репродукции с картин Дрезденской галереи. В приемной стало уютно по-домашнему. Даже шеф одобрительно заметил:

– У вас хороший вкус, Ксения Анатольевна.

Незаметно эйфория первых недель относительной свободы стала сходить на нет. Да и какая свобода? От чего, от кого? От канцелярских женщин? От референтов отдела? От занятости делами, когда время летит к концу рабочего дня? Разве безделье лучше, когда время ползет черепахой? Ксения заскучала, и книги не помогали. Общительная по натуре, она вдруг оказалась изолированной от людей.

С помощником, занятым собой, своими личными делами, ей не о чем было говорить: между ними не было ничего общего, никаких интересов. К тому же он не вызывал у нее симпатии. Но приходилось терпеть его присутствие, выполнять его поручения, которые он давал ей от имени шефа. Он частенько отлучался, бросая на ходу: «По заданию шефа», – и она сидела, как привязанная. Если шеф был на месте, приемная ни минуты не должна была пустовать. Вдруг он вызовет?

«Сменила шило на мыло. Скучища-то, господи!..» – изнывала Ксения. Ни с того ни с сего она стала ощущать неловкость, обслуживая одного человека, пусть и зампреда. Что-то двусмысленное было в ее положении. В канцелярии она выполняла определенную работу наравне со всеми. По крайней мере, ей не приходилось никому подносить чай, каждый сам себя обслуживал. И в отделе она делала нужную работу, ощущая себя равноправным человеком. Иначе было здесь, в приемной. Не секретарь, а прислуга: входить на звонок, как швейцар, дважды за день вносить поднос с чаем, как горничная. И помощник был не в лучшем положении. Тоже слуга, только рангом повыше. Перед Ксенией он, правда, корчил из себя начальника. Но она видела, как он трусил позади шефа, неся портфель с книгами или документами.

Добросовестная в работе, Ксения старалась расторопно отдавать шефу документы на подпись, которые поступали из канцелярии или из отделов. Их приносили курьеры, секретари, иногда – сами референты. Шеф не торопился их подписывать, вероятно, у него были дела поважнее. Он как раз занимался докторской. Как-то она не выдержала – ей трижды звонили по поводу одного срочного документа – и зашла к нему сама, без его вызова.

– Борис Иванович, вы еще не смотрели красную папку? – в красную папку она клала срочные бумаги.

Б.И. поднял голову от стола и сухо спросил:

– А почему вас это интересует?

– Письмо там… – она смешалась от его тона, но продолжила: – Балбеков уже три раза спрашивал…

– Пусть хоть десять! Подпишу, когда сочту нужным. Вас это не должно волновать, Ксения Анатольевна. Идите!

Она вышла, как оплеванная. «Вот и делай добро людям… Получила? Впредь будешь умнее, – и зареклась про себя: – Гори огнем все ваши бумаги, мне нет дела ни до них, ни до вас». Так появилось наплевательское отношение к работе. Впрочем, это вообще была отличительная черта правительственного аппарата: НАПЛЕВАТЬ! После инцидента, когда ее поставили на место, если кто-то начинал донимать ее очередным срочным документом, она сухо отрезала:

– Подпишет, у меня не залежится.

Она становилась умнее. И черствее.

Все секретари Совета Министров – правда, некоторые, как в приемных, именовались инспекторами, но суть была та же: подай-принеси – делились по рангам – негласно. Секретари отделов считались низшим рангом и общались, в основном, между собой, хотя среди них были и такие, которые, угождая секретарям приемных, рангом выше, поднимались в собственных глазах как бы до их уровня.

Многие завидовали секретарям в приемных и мечтали занять их место. Влекло туда безделье, а также ВОЗМОЖНОСТЬ ЛЕВОГО ЗАРАБОТКА, но больше – маленькая, негласная власть: над курьерами, над машинистками, над уборщицами и даже над канцелярией, где царила нелюбимая многими Зоя Павловна – Шахиня. Эту меткую кличку Ксения услышала, уже работая в приемной.

Ксения с секретарями отделов не общалась, но, чтобы о ней не говорили, что она кичится своим положением, всегда поддерживала даже самый пустой разговор, если кто-то из них затевал его, коротая время в ожидании документа с подписи. На равных с ними себя не чувствовала. Возможно, она была умнее, начитаннее, образованнее. Хотя у некоторых было среднее образование десяти, а то и пятнадцатилетней давности. У одной был техникум. У кого-то вообще ничего, кроме блата. Правда, секретарь отдела науки и техники училась заочно на третьем курсе института, без конца снабжая преподавателей сервелатом и другими дефицитными продуктами, и закончила, между прочим. Да как была тупой, так и осталась. Секретари в приемных – в частности, у председателя Совета Министров их было двое – держали себя о-оочень неприступно, почти не спускаясь с небесных высот (кабинет председателя находился на четвертом этаже) вниз, скажем, в канцелярию.

Ксения старалась ладить со всеми. У нее это получалось: отчасти – из-за покладистого характера, отчасти – из-за умения располагать к себе самых разных людей, за редким исключением, конечно. Она не заметила, с какого момента стала меняться в худшую сторону. Когда именно бывшая канцелярская «девочка на побегушках» ощутила вкус маленькой, негласной, но власти? Для шефа она была, конечно, секретаршей, но для остальных…

– Зоя Павловна, пришлите, пожалуйста, девочку за срочным материалом, – звонила она по «вертушке» – внутреннему или правительственному телефону с трехзначным номером, которые стояли у начальства и в приемных, в канцелярию Шахине.

Тут же появлялась курьер и забирала документы.

– Александр Петрович, – обращалась она по телефону к управляющему Домом правительства, – пожалуйста, замените шторы в кабинете у Бориса Ивановича на более светлые, он просил, и мне заодно.

Всего два слово лжи – «он просил», и любое ее желание исполнялось. Кто осмелится обратиться к зампреду за подтверждением ее слов? И шторы меняли, и новые телефонные аппараты ставили, и настольные лампы принесли…

– Как это я не сообразил насчет лампы! Намного лучше видно, – одобрил шеф инициативу секретарши.

На прием к Б.И. приходили разные люди: и свои, и чужие. Одним Ксения симпатизировала и не заставляла долго томиться в приемной. Иногда сама заносила документ на подпись. Другие – по разным причинам – были неприятны, и она вела себя иначе.

– Б.И. один? – спрашивал кто-нибудь из последних.

– Один, – отвечала нехотя.

– Можно к нему?

– Он занят.

– А когда освободится?

– Не знаю.

Односложность ее ответов даже самому недогадливому ясно давала понять: «А пошел-ка ты…».

Было у Ксении кое-что, что сотрудникам ее ранга, то есть, секретарям вообще-то не полагалось – чувство собственного достоинства. Вначале, пока она работала в канцелярии, потом секретарем в отделе, оно несколько притупилось: нужно было любым способом удержаться в Совмине. В приемной оно тоже было без надобности. А вот за стенами!.. Когда она называла место работы, у людей появлялось уважительное выражение на лице, непонятно, правда, к ней или названию учреждения. Она как бы становилась выше ростом и смотрела как бы свысока, путая самомнение с достоинством. Пока «как бы», пока она еще оставалась самой собой.

Иногда, зная, что она не загружена работой, к ней обращались с разными мелкими просьбами: отпечатать одну-две странички для личной надобности, одолжить копирку или бумагу, что никогда не возвращалось. Она печатала, одалживала, не думая об иной благодарности, кроме словесной – за «спасибо». Но здесь, оказывается, это было не принято. Ей совали деньги, она не брала, тогда ей приносили конфеты к чаю. Она снова отказывалась, но ей оставляли, и она пила чай с конфетами. Постепенно стала привыкать и уже не отказывалась, ей даже стало нравиться. «За добро плати добром», – рассуждала она, поедая очередную благодарность. Если кто-то отделывался простым «спасибо», у нее возникало такое чувство, будто ее обманули. И сама уже обращалась с просьбой со словами: «Я в долгу не останусь».

И не оставалась. У одних не брала сдачу – в буфете, в аптечном киоске, в книжном, как бы оставляя «на чай»; другим покупала конфеты; третьим – доставала хорошую книгу. Шефу приносили из книжного киоска образцы всей литературы, поступающей в республику из Москвы. То, что оставалось после него и помощника, Ксения могла купить для себя. Что она и делала. Книжный бум тогда только начинался. С нужными людьми за стенами здания Ксения рассчитывалась продуктами, билетами на спектакли московских театров, импортными оправами для очков, дефицитными лекарствами.

Многое из того, что у них в здании можно было приобрести свободно, в городе невозможно было достать. Даже лимитированные подписные издания типа журналов «За рулем», «Наука и жизнь» и другие, Ксения умудрялась оформлять на сторону – нужным людям. Все сотрудники делали то же самое, руководствуясь негласным принципом: «ты мне, я тебе».

Со временем Ксения стала замечать, как менялось к ней отношение окружающих, будто ее присутствие в приемной зампреда поставило ее выше, придало ей значимость в их глазах. В себе изменений она не видела, ей казалось, что она та же Ксения, что и в канцелярии. Может, стала уверенней в себе. Если бы она могла посмотреть на себя со стороны, то была бы немало удивлена. Если в отделе она носилась по коридорам, как девчонка, чтобы все успеть: работы-то было море, то теперь ей спешить было некуда и незачем, и она шла – как бы прогуливаясь – медленно и степенно.

Манера разговора стала вялой и ленивой, особенно после обеда, когда невыносимо клонило в сон. Она уже не молола языком, что на ум взбредет, не думая о реакции собеседника. Теперь ей приходилось следить за своей речью, выбирать слова, особенно при редких беседах с шефом или кратких, вежливых обменах любезностями – с министрами, замминистрами, секретарями обкомов, председателями облисполкомов, приходившими и приезжавшими на прием к Б.И. по работе и по личным вопросам, когда они коротали время в ожидании вызова к зампреду.

Но со стороны, к сожалению, смотреть на себя затруднительно. Почти невозможно, не имея самокритичного взгляда на себя. Ксения не имела. Да и зачем, собственно? «Все, что ни делается, к лучшему», – любимая ее присказка на все случаи жизни. Ладно бы, если изменилась походка, манера поведения, речь, а то и внутри, в душе совершались перемены: бескорыстие, доброта за ненадобностью отмирали, откровенность превращалась в осторожность, общительность – в недоверчивость… А уж о том, чтобы говорить кому-то правду в глаза, и речи не могло быть. Приходилось лицемерить, притворяться, чтобы не нажить себе врагов. Правда здесь спросом не пользовалась: «На свете правды нет, но нет ее и выше».

К шефу часто – два-три раза в день – заходил Владимир Николаевич. Они были связаны по работе и, оказалось, дружили семьями. Всегда жизнерадостный, доброжелательный, он появлялся в приемной, тепло приветствовал Ксению, иногда о чем-нибудь спрашивал, интересовался, что читает, ненавязчиво советовал, что ей, на его взгляд, следовало бы прочитать и даже не раз приносил книги из домашней библиотеки. Она искренне радовалась его приходу, ей было приятно его внимание, его доброжелательность, его ровное настроение. Она всей душой потянулась к этому человеку, выделив его из общей массы начальников и подчиненных.

Рабочую неделю Ксения проводила, в основном, в одиночестве, изредка печатая, разбирая почту, а чаще – читая и размышляя о прочитанном, вела дневник, печатала стихи. Общаться по-прежнему было не с кем, правда, появился Владимир Николаевич. Но он редко бывал свободным. Помощник, к счастью, не мешал ей, не лез с разговорами, у него своих забот хватало, используя служебное положение, он обделывал свои личные делишки. Однажды она увидела, как он примерял дефицитную по тем временам дубленку, привезенную кемто из области. К тому же она своим замкнутым видом и не располагала к пустой болтовне, тем более к флирту. Он, правда, поначалу пытался говорить пошлые комплименты, намекать на более тесные отношения, но она делала вид, что не понимает, о чем он, и держалась на расстоянии. Он понял и перешел на сугубо официальный тон. Подруг в здании у нее не было.

Постепенно между ней и Владимиром Николаевичем установились товарищеские отношения: младшей к старшему. Он был намного старше Ксении, но это не мешало их общению. Она ждала его прихода, его телефонного звонка. Приятный, глуховатый голос волновал ее, ровный, дружелюбный тон побуждал к откровенности. Она стала делиться с ним – сначала мыслями о прочитанном, потом мелкими обидами на несправедливость помощника и даже Б.И., а потом – и семейными неурядицами. Все это получилось просто и естественно. Владимир Николаевич становился необходим ей как друг.

По пятницам она уходила с работы с тяжелым чувством: впереди было два выходных. Она должна быть женой, хозяйкой и женщиной. У нее появлялись обязанности, но изымались права. Все выходные были похожи, как близнецы. С утра она занималась уборкой очередного временного жилья. Быт угнетал ее, ей начинало казаться, что она создана для Поэзии, для возвышенных чувств. «Толкусь у газовой плиты, готовлю, стряпаю, стираю. Но средь забот и суеты стихи писать я успеваю.» Стихи стали занимать много места в ее жизни. Даже дома, уединившись в туалете, она могла сочинить стихотворение, а потом тайком записать его. Не дай бог, муж увидит. Если узнает о ее занятии, наверняка заподозрит только плохое. Никто в его окружении понятия не имел, что такое Поэзия. Простые приземленные люди…

С Т И Р К А

 
Взвалила груз я непомерный
На душу легкую поэта.
Я так веду себя примерно,
И как же тяжко мне при этом!
Во мне энергия сгустилась —
Во что же выльется она?
И кто ко мне проявит милость,
Ведь я на муки рождена.
Не мука разве – быть поэтом,
Со словом вечно враждовать,
Женой быть, матерью при этом
И утром заправлять кровать?
Душой витаю в эмпиреях —
О Муза, ты меня прости,
Еду готовлю углем тлею…
Как для стихов себя спасти?
Сегодня занята я стиркой —
Вновь непомерный груз тащу.
Строку в простынке старой, с дыркой
Я, как проклятая, ищу.
Зачем мне кто-то предназначил
Сей крест одной за трех нести?
Стирать белье, едва не плача…
Как для стихов себя спасти?
 

Сын по-прежнему жил у родителей, где дед, уже пенсионер, вел с ним мужские беседы, а бабка воспитывала криком. Справившись с домашними делами, приготовив обед, она раскрывала книгу. Ренат начинал нервничать.

– На работе не начиталась?

Она по глупости призналась, что от нечего делать читает на работе книги.

– А что, я не имею права почитать?

– Делай что-нибудь по хозяйству. Я не для того женился, чтобы самому брюки гладить.

– Почитал бы тоже… – упрямилась Ксения.

– Я и без книг знаю, как мне жить. А у тебя, если ума мало, от чтения не прибавится. Не надейся. Собирайся, пошли к Фархаду!

Фархад, старший брат Рената, тоже работал шофером, жил с семьей – женой и двумя дочерьми, в двухкомнатной секции в микрорайоне. Ксения не любила к ним ходить, но Рената как магнитом туда тянуло. У братьев было много общего: разговоры о работе, воспоминания о детстве. Жена Фархада работала маляром в домоуправлении и была самой обычной женщиной. С ней у Ксении не было ничего общего и не могло быть. Дело было не в разнице возраста или профессий, Ксения тоже работала когда-то ученицей маляра, а в отсутствии симпатии и интереса друг к другу. Но самое неприятное в этих посещениях было то, что супруги по выходным пили. По выражению Фархада, расслаблялись после трудов праведных. Ренат тоже пристрастился к выпивке. Ксения пыталась воздерживаться от неумеренного употребления спиртного, но, когда ей, трезвой, становилось противно смотреть на их пьяные рожи, она не выдерживала и тоже напивалась.

То, что они неумеренно пили, было не самое худшее. Мирно начавшаяся пьянка зачастую кончалась скандалом, а то и дракой. Иногда зачинщиком оказывался Ренат. Он вдруг начинал высказывать брату прошлые детские обиды. Дело доходило до взаимных оскорблений. Жена Фархада брала сторону мужа. Иногда в Фархаде просыпалась ревность к своей благоверной десятилетней давности, Ренат пытался заступиться. Результат в обоих случаях был одинаков: Ксению и Рената выгоняли из дома. По дороге они начинали скандалить между собой.

– Какой черт тебя тащит к этим пьяницам? – возмущалась Ксения.

– Пусть, пусть пьяницы!.. Зато не такие гады, как твои родители – трезвенники… Родную дочь из дому выжили… – с пьяным упорством защищался Ренат.

И пошло-поехало…

Домой они приходили лютыми врагами. То он, то она, кто больше чувствовал себя обиженным, демонстративно укладывался спать на полу. Иногда взаимная неприязнь длилась два-три дня, пока ктото из них, чаще – Ксения, ни просил прощения. В доме возникал относительный покой – до следующего выходного. Немудрено, что Ксения – после таких выходных – с легким сердцем шла на работу. Здесь обиды были мелкие и скоро забывались. И она постепенно отходила, теплела душой, особенно от участливых слов Владимира Николаевича. Он один понимал, как тяжело ей живется между двух огней: родителями – с одной стороны, и мужем – с другой, и сочувствовал и пытался, как мог, ободрить ее.

Перед праздниками сотрудникам аппарата выдавали пайки из дефицитных продуктов: банку красной икры, банку индийского растворимого кофе, баночку паштета, банку болгарских маринованных огурцов, банку печени трески, пачку индийского чая, банку сгущенки, банку тушенки и чтонибудь еще.