Текст книги "Квартирный вопрос (сборник)"

– Теперь я… – Виктору трудно было задать этот вопрос. – Теперь я свободен?

«Да».

– Ты не имеешь власти надо мной?

Последовала короткая пауза.

«Я не хочу иметь власть над тобой».

– А ты… ты никак не сможешь покинуть мое тело?

«Нет. Это необязательно».

Внезапно Карриган ощутил острую жалость, смешанную с неясным, немного иррациональным чувством стыда. Примерно такие же ощущения возникают у здорового человека, когда он видит тяжелобольного или калеку.

– Я буду советоваться с тобой, – предложил он. – Мы можем… иногда… принимать решения совместно.

«Это необязательно, – повторил Регулятор. – Совсем необязательно. Мне это не нужно».

Неожиданное дополнение удивило Виктора. Внезапно он улыбнулся.

– Тогда я буду с тобой просто разговаривать. Можно?

«Кто ж тебе запретит?»

Виктор Карриган откинул голову назад и громко расхохотался.

– Никто!

* * *

Какого дьявола? Какого дьявола этим ублюдкам выделяют такие квартиры? Разумеется, вслух капитан Департамента Контроля Поведения Генри Смит ничего такого не говорил. Он вообще не относился к разговорчивым типам – потому, наверное, и дослужился до такого высокого ранга в неполные сорок лет.

Смит молча, с хмурым видом оглядывал бывшее обиталище «беглеца». Нет, ничего роскошного, конечно, но почему здесь все как у приличных людей? Он сам еще десять лет назад занимал квартиру похуже, чем эта.

У его подчиненного, бывшего одноклассника и друга Алекса Доу, молчание не входило в число достоинств.

– Помяни мое слово, Хэнк: пройдет немного времени – и этим зэкам вместо камер будут предоставлять пентхаусы!

– Лишенным свободы, – на сухом, узком лице Смита не дрогнул ни один мускул.

– Что?

– Я говорю, не зэкам, а лишенным свободы.

– А… Ну да. Только суть дела от этого не меняется. Как их не назови. Кто придумал раздавать им такие апартаменты?

– Им виднее.

– А, Хэнк?

– Кто придумал, тот знал, что делает, сержант.

Улыбка медленно сползла с лица Алекса.

– Конечно. Само собой, Хэ… капитан. Я все это понимаю, просто решил поболтать. Так просто, чтобы…

– Закончи лучше осмотр!

– Да, капитан.

Алекс торопливо принялся шарить по всем углам небольшой комнаты. Нелепое, бессмысленное занятие, но таков порядок.

Генри продолжал стоять над кроватью, пристально вглядываясь в лицо неподвижно лежащего человека. Какой только шутник придумал называть таких «беглецами»? И все же… Была, явно была в этой шутке доля правды! От общего числа лишенных свободы, сумевших покончить с собой, «беглецы» составляли около двух процентов. Однако год назад было всего полтора… Отличительный признак у «беглецов» только один – широкая, абсолютно счастливая улыбка на лице. Улыбка, которую так никто и не смог объяснить. Улыбка, которой просто не могло быть у человека, умершего от мучительной боли.

– Чему же ты улыбаешься, парень? – одними губами, чтобы не услышал подчиненный, спросил капитан Генри Смит.

Алекс де Клемешье
Курорт для даючих женщин

Одуряюще пахло розами. Вчера, собрав подаренные по случаю дня рождения букеты в одну охапку, я едва дотащил их до лифта, а потом от лифта, минуя входную дверь и прихожую, – до комнаты.

В душевой кабинке шумела вода, и не просто шумела: там журчало, плескалось, переливчато звенело, туго ухало в плексигласовые стенки и распадалось дробью капель. Чувствовалось, что принимающий душ человек знает толк в этом деле…

М-м-м… Алёна, да? Да, вроде бы, Алёна.

С определенной завистью к умению принимать водные процедуры и с интересом я приоткрыл один глаз. Сквозь неплотно прикрытую створку кабинки была видна длинная стройная нога. «Это хорошо!» – мысленно одобрил я свой автопилот, сделавший накануне выбор. К сожалению, с этого ракурса рассмотреть что-либо еще не представлялось возможным, и я чуть изменил положение, приподнявшись на локте.

Неплотно прикрытая створка – это не случайность, не поддразнивание и не эксгибиционизм со стороны моей… хм, ну можно сказать, моей немного уже знакомой. Это заводской брак: что-то там при установке переклинило-перекосилось, а сразу не заметили, а потом вызвать мастера не хватало времени и памяти, а потом… А потом выяснилось, что такая бракованная дверца – это довольно занятно и даже где-то будоражащее. В ситуациях, схожей с этой, например.

Влажно лоснилась гладкая кожа спины, пикантный светлый треугольник на ягодицах соперничал белизной с пеной, стекавшей по бедрам не подозревающей о факте подглядывания девушки… Жаль, что я практически не помню минувшей ночи, а повторить… Взглянув на часы, я чертыхнулся. Выметнувшись из-под одеяла к окну, чертыхнулся вторично: Люблинская на глазах добрела, разбухала пробкой. Я прочертил ногтем по сенсорам стекла несколько линий, спроецировав таким образом видимые отсюда улицы и перекрестки – варианты своего маршрута. Через секунду стекло запунцовело изломанными лентами: красный, красный, на всех развязках – пробки… Не успел проскочить.

– Ти-им! – донеслось негромкое. – С добрым утром!

Картина маслом: розы, всюду розы, а среди них – Алёна, целомудренно завернувшаяся в простынных размеров белое махровое полотенце. Свежая, чуть распаренная – не смазливая, не шикарная, а… нежная, что ли? Домашняя?

– Привет, – буркнул я, размышляя о том, что, наверное, именно так выглядит спальня молодоженов наутро после свадьбы: сплошь цветы и чистая скромная невеста в самодельном сари.

Мне показалось, что она ждет чего-то еще – возможно, каких-то моих действий, улыбки; и будь у нас больше времени, я бы с удовольствием чмокнул ее в кончик носа. Но думалось мне в данный момент: «Нафиг гигиену, или таки успею в душ? Конечно, уже без того размаха и вкуса, что продемонстрировала девушка…»

– Пробка, – будто извиняясь за бездействие, мотнул я головой в сторону окна. – Не получится подбросить.

Усмехнувшись, Алёна иронично изогнула бровь, в глазах скакнули бесенята, и, вдруг вспомнив, я буквально почувствовал, как заливаюсь краской. «Девушка, вас подбросить?» – спросил вчера один изрядно пьяный мужчина на «мерседесе». «Если обещаете подбрасывать нежно – почему бы нет?» – пожала плечами стоящая на краешке тротуара шатенка с идеальными локонами до плеч.

Смутившись своего смущения перед «ночной бабочкой», я ломанулся в кабинку и теперь, блаженствуя под колючими обжигающими струями, подглядывал уже в обратную сторону. Чуть шевелящиеся волосы Алёны меня заворожили: они на глазах подсыхали, складываясь во вчерашнюю прическу. Рекламная заставка «Taft “Три душа”» целый месяц предваряла новостные блоки, но в реальности эффект новомодного мусса я наблюдал впервые.

Собрались быстро и молча. Не могу сказать, что часто пользовался услугами путан, но одним они мне нравились гораздо больше обычных знакомых пассий: им не надо объяснять по утрам, что всё, пора уже. А если вдруг какая и не понимала, то можно было спокойно проговорить ей то, что у обычной знакомой наверняка вызвало бы истерику. Ну не люблю я утренних «ах, это было чудесно!», так не люблю – аж скулы сводит! Нехорошо мне, неуютно, муторно от необходимости подобные разговоры ворковать. И дело вовсе не в том, что я такая вот эгоистичная черствая скотина – я просто не умею сюсюкать и делать комплименты. Равно как и лицемерить.

Завязывая шнурки, чувствовал спиной ее взгляд.

– Ти-им! Ты…

– А?.. А, деньги… Сейчас, сейчас!

Ее брови чуть дрогнули, будто она слегка уколола палец, но через секунду Алёна протягивала мне изящный и явно недешевый кошелек. Уже вставив карточку в приемную щель кошелька, я остановился и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Ты ведь не о том хотела спросить, да? А о чем?

– Уже не важно, – тряхнув идеальными локонами, улыбнулась девушка.

– И все же?

– Да я и не помню уже. Ну, чего ты стоишь-то? Побежали, опоздаешь!

Я редко приплачиваю. Тем более проституткам. Тем более – вдвое против стандартной ставки за ночь. А тут перевел. И тут же обругал себя последними словами. И дело было не в том, что денег жалко, и не в том, что я даже не помнил собственно услугу. Просто двойная оплата выглядела именно как «ах, это было чудесно!».

И вот в этот момент в прихожую, держась за стеночку, выползла мама. Обычно ее до десяти не разбудишь, а тут…

– Тима, – со страхом глядя на девушку, прошептала она, – а кто это?

– Мама, это Алёна, моя знакомая. Алёна, познакомься – это мама. Мы очень спешим, так что…

– А Наташа знает?

Я скрежетнул зубами.

– Мам! Всё, я убежал, с работы позвоню. Сиди дома, хорошо? Что ты там просила тебе купить? Яблок? Всё, вечером принесу яблоки.

Лифт поднимался до нашего этажа невыносимо долго, и я не выдержал:

– Наташа – это…

– Да прекрати! – Алёна положила руку мне на плечо. – Это не мое дело.

– Наташа – моя дочь, ей восемь, – почему-то я считал себя обязанным оправдаться хотя бы в этом. – До последнего времени мы жили втроем, теперь Наташа живет со своей мамой и новым папой.

– Прости…

– А мама, которая бабушка, всё никак не привыкнет, что теперь мы вдвоем…

Дребезжа, разъехались створки лифта.

– То есть, получается, ты один растил дочь?

– Во-первых, не один: мама растила, а я изредка обозначал воспитательный процесс, – криво усмехнувшись, я вдавил кнопку первого этажа. – Во-вторых, длилось это не больше года. Моя бывшая супруга уехала на Валдай в составе Первой добровольческой миссии. Через полгода сообщила, что встретила замечательного человека, доктора. Еще через какое-то время приехала развестись. Наташку забрала, маму оставила.

– Подожди… Так это еще и не твоя мама?!

– Тёща, – кивнул я и добавил совершенно серьезно: – Самая лучшая в мире тёща!

Алёна покачала головой.

– А я-то думала, сюрпризы закончились еще ночью…

Призадумавшись, что бы это могло значить, я первым вышел из подъезда. Немелодично гудела клаксонами Люблинская, переливаясь аж через тротуары, будто где-то в неведомом далеко ее кто-то запрудил. Странная такая река Люблинская, временами текущая в обоих направлениях сразу, а теперь превратившаяся в озеро.

– Теперь ты ее туда? – неожиданно спросила Алёна, и я не сразу понял, о чем она.

Потом сообразил, что смотрит девушка на гигантский, во всю торцовую стену соседней многоэтажки, плакат с изображением белокаменных коттеджей на берегу моря. Контраст между чистым июньским небом и низким мартовским, между пышной зеленью на плакате и подмороженной слякотью под ногами был так силен, что я невольно остановился.

– Да нет, конечно! – тряхнув головой, я сбросил оцепенение.

– Почему – конечно? – вздернув брови домиком, улыбнулась девушка. – Там хорошо.

– Сомневаюсь.

Я быстро зашагал в сторону метро. Алёна старалась не отстать, более того – пыталась заглянуть мне в лицо.

– Не сомневайся! Действительно хорошо. Я там работала… правда, недолго.

– Ты? Там?

– Ну а что такого? Поехала добровольцем то ли в Шестой, то ли в Седьмой волне. Хотелось изменить мир к лучшему, – она негромко рассмеялась. – У нас какой сейчас лозунг? «Дорогу молодым!»

– И как?

– Условия замечательные, врачи опытные, персонал почтительный…

– Прямо-таки рай! – я покачал головой. – А что ж уехала?

– Уволили, – просто, без эмоций ответила она. – Там очень строго – за любую жалобу увольняют. А контингент – сам понимаешь. Я санитаркой работала, а одна бабуля, лежачая, выразила начальству недовольство: дескать, я морщусь, когда задницу ей подтираю. Ну и… Зато представляешь, какое там с пациентами обхождение? Место-то потерять никто не хочет.

Я покивал грустным мыслям. Не знаю, буду ли я морщиться, если вдруг однажды мама перестанет вставать, но почему-то я был уверен, что ни одна почтительная санитарка с проплаченной государством улыбкой не сделает для чужого человека то, что каждый из нас – для родного. Я представлял, как будет стесняться мама такой вот Алёны, как будет переживать… Ни воды, ни валидола ведь не попросит! Нет, пока я могу ухаживать сам – буду сам.

– Алёна, о чем всё же ты хотела спросить тогда, в прихожей?

– Забудь.

Она поскользнулась, забалансировала сумочкой, удержалась, но предпочла взять меня под руку. Очень мило. Тот самый случай, когда женское присутствие меня весьма тяготит. Если при пробуждении настроение еще хоть как-то напоминало вчерашнюю веселуху, то теперь оно сравнялось с окружающим миром: не темно и не светло, не зима и не весна. Мне бы на работу настроиться, а тут – она.

Прохожие узнавали меня, кивали и здоровались. Алёна наконец догадалась отцепиться, пошла параллельным курсом на расстоянии вытянутой руки. В какой-то момент я заметил, как она с удивленной улыбкой качает головой.

– Что?

– Надо же, не обманул! Получается, я даже не представляла, как мне повезло?

Ах, да! Всплыло: она же говорила вчера, что не смотрит новостей, а потому и не признала меня ни сразу, ни после того, как я уже дома ей представился. «Понтанулся», – поправил меня внутренний голос, и я не стал спорить. Какой же мужчина упустит случай рисануться, распушить хвост перед женщиной, даже если та – легкого поведения?

Я поморщился. Образ утренней Алёны никак не сочетался с определенными, не раз подтвердившимися на практике стереотипами. Да и наших ночных кувырканий я не помнил, хоть убейте! В роли санитарки она представлялась мне реалистичнее, нежели в роли шлюхи. Такой вот диссонанс. Совсем кстати.

«Ладно, – думал я, – доберемся до метро, а там, сославшись на спешку, убегу по эскалатору или потеряюсь в толпе».

Но до метро мы не дошли.

– Мне сюда, дворами ближе.

– Ты недалеко живешь?

– Я недалеко работаю. Большой такой торговый центр на площади – наверняка ведь знаешь. Отдел бытовой техники. Понадобится новая плазма – заходи, подберем.

– А… это? Или ты не…?

– О, нет! – она вновь рассмеялась. – Только в случае острой социальной необходимости!

– Так подожди! – я смешался. – Может, тебе какая-то помощь нужна? Деньги?

– Я же не сказала: «В случае финансовой необходимости», я сказала: «Социальной». А с этим ты мне уже помог. Да и усыпанное охапками роз заднее сидение заинтриговало…

Ощущая себя придурком, каких свет не видывал, я стоял и не знал, что сказать, как попрощаться. Мялся, тер зябнущие пальцы. Алёна по-своему поняла мои терзания.

– Да расслабься ты! – она, как тогда, возле лифта, положила мне руку на плечо. – Я никому не скажу… про маму. Кстати! Понадобятся услуги сиделки – обращайся. Я и уколы делать умею. Ну, если вдруг… Удачи, телезвезда!

Она крутанулась на высоких каблуках и побежала вглубь микрорайона.

– Алёна! – крикнул я ей в спину. – А всё же – о чем ты хотела меня спросить?

– Ты и правда хочешь знать? – казалось, ничто не может омрачить ее жизнерадостность. – Я хотела узнать, встретимся ли мы сегодня вечером. Но ты вовремя напомнил мне мое место. Пока!

* * *

Если бы мы все же дошли до метро вместе, свое намерение удрать от Алёны я бы осуществить не смог. Толпа в вестибюле станции была такой огромной и плотной, что ни продраться к эскалаторам, ни раствориться в ней не представлялось возможным: нас бы намертво прижали друг к другу, а дальше… А дальше – топ-топ, шарк-шарк.

Толпа на пути к турникетам – явление уникальное. Сотни – а иногда кажется, что тысячи, – плотно спрессованных человек переминаются с ноги на ногу, покачиваются в едином ритме, продвигаясь вперед столь незначительно, что могли бы просто стоять на месте, делая шаг раз в тридцать секунд. Но у толпы, стремящейся к турникетам, свои законы: шарк-шарк, шарк-шарк… Попробуй остановись! Выдернуть любого из толпы и рассмотреть в отдельности – обхохочешься: губки поджаты, локоточки растопырены, ножки расставлены, и, переваливаясь из стороны в сторону, – топ-топ, топ-топ…

Когда же ты сам находишься внутри, в процессе, смешного мало.

Задумавшись, я преодолел половину пути, когда по ушам резанул свисток дежурной. Толпа заколыхалась активнее, и из нее двое в фуражках действительно кого-то выдернули, потащили против течения.

– Р-разбер-ремся! – доносилось до меня раскатистое милицейское.

– Мне правда пятьдесят девять! – плаксиво оправдывался кто-то, яростно вращая лысоватой головой то ли в ожидании поддержки, то ли в поисках возможностей отступления.

– Р-разбер-ремся! – повторял молодой лейтенант, прокладывая путь сквозь толпу.

Сбитая с ритма толпа загудела.

– Вот козёл! – с чувством произнес мужчина в бейсболке с логотипом движения «Дорогу молодым!». – Им же всё легкое метро отдали!

– И монорельс! – добавил кто-то.

– И монорельс, – согласился мужчина в бейсболке. – А они всё сюда прутся!

– Линии легкого метро не идут в центр, – нейтрально констатировал я в пространство над головами.

Сказал негромко, но меня услышали.

– А что им делать в центре, а? Вот вы мне скажите, а? На Мавзолей смотреть, что ли? За шестьдесят лет ни разу в Третьяковку не попали, а теперь в рабочий день, в самый час пик, им приспичило, а?

– Да какая Т-третьяковка?! – подхватился кто-то сзади. – Мне наземным т-транспортом до работы – пять минут, так я, н-ну вот, ну значит, ни в один троллейбус влезть не м-могу! Т-тут как-то, н-ну вот, ну значит, пытаюсь в сотый раз, рядом дедок – божий одуванчик локтями работает. Впихнулись, висим на одном п-поручне, я спрашиваю: «В-вот скажите, по какой такой необходимости вы сюда лезли?» Он мне, н-ну вот, ну значит: «За картошкой еду». Я ох-хренел, говорю ему: «Дед, так вот же, рядом с остановкой, рынок!» А он: «На Даниловском к-картошка лучше!» П-редставляете? Н-ну вот что с ними п-поделаешь? А вы – Третьяко-о-овка, н-ну вот, ну значит, Третьяко-о-овка…

– Ой, и не говорите! В какой трамвай ни сунься – везде одни пенсионеры!

– А что? Прикольно! Целый автобус бабушек!

– Вы еще молодой, вот вам и прикольно! А знаете, что еще год назад здесь, в подземке, из-за них творилось? Ни сесть ни встать!

– Ну да, – снова кинул я в пространство, наступая кому-то на ногу, – сейчас-то гораздо просторнее!

На меня заозирались.

– О! И вы здесь? Вот вы иронизируете, а я вам вот что скажу: это дело принципа! Когда власти запретили частным автомобилям въезд в центр города – разве я спорил? Я отогнал машину на дачу, а сам – вот, послушно, со всеми вместе. А эти – лезут и лезут в метро, лезут и лезут!

– Раньше люди крепкие были, у них и сейчас энергии хоть отбавляй!

– Ну! И ведь всякий раз со скандалом: «Я воева-а-ал, я это метро стро-о-оил!» – снова подал голос мужик в бейсболке. – А раньше – помните? Летят, всех обгоняют, распихивают, а в вагон запрыгнут – место им уступай. Как же – пожилой человек! А то, что я ночную смену за станком отпахал, с ног валюсь, им разве втолкуешь? По барабану! Нет, молодец президент: в кои-то веки нормальный указ издал!

Толпа одобрительно загалдела. Слева-справа слышались отдельные выкрики: дескать, не президент, а мэр, и не мэр, а Госдума, – но в целом, похоже, указом довольны были все.

С облегчением пробравшись к турникету (шарк-шарк, шарк-шарк), я приложил карточку и поспешил сбежать – нейтральное мое настроение обрушивалось под углом наклона эскалатора и на такую же глубину, но со скоростью, в разы стремительней ползущих ступеней. Бежать было мерзко, а вякать что-либо в ответ… Толпа не любит, когда ей вякают в ответ.

Толпу на место не поставишь.

* * *

Совсем сбежать не получилось: кто-то из вестибюльной давки переместился в давку вагонную и разговор продолжился.

Окно передо мной рекламировало тот же гериатрический санаторий, что и гигантский плакат рядом с домом. Миниатюрные проекторы формировали на стекле довольно сносную картинку черноморских пляжей, белокаменных корпусов-коттеджей, внутреннего убранства палат и интерьеров помещений общего пользования. Мельком показали подобные же санатории на Валдае, Алтае, Северном Кавказе, Дальнем Востоке – сказка, а не дома престарелых!

Ролик запустили сначала. Я отсчитал глазами шестое окно – там обычно крутили не рекламу, а новости, – но до шестого было далеко и под таким углом я не мог рассмотреть изображения. Зацепился взглядом за двух девиц справа – одного возраста, с одинаково голыми, несмотря на март месяц, животиками, в одинаковых наушниках.

– Раньше хоть прическу можно было поправить! – кивая на рекламное окно, посетовала одна; и вторая ее, как ни странно, услышала, поджала губы и кивнула.

На спине ее куртешки светилось алым: «Дорогу молодым!». Ну разумеется!

Я бы многое отдал за наушники: до слуха упорно доносились отголоски вестибюльных разговоров, привлекших новых участников из числа пассажиров. Попытался отгородиться чтением бегущей строки внизу рекламы санатория на Черном море. «Милые вы наши! – похоже, это была реклама женского отделения, которую не удосужились отредактировать для метро, где “милые вы наши” указом президента уже давно не появлялись. – У вас была насыщенная жизнь, вы много работали на благо страны, не жалея сил и здоровья. Теперь настал наш черед позаботиться о вас! Места, куда вы раньше мечтали попасть раз в год, теперь открыты для вас постоянно. Только для вас, специально для вас, совершенно бесплатно! Волшебный климат, комфортабельные комнаты, профессиональный уход, индивидуальные программы, высококвалифицированные врачи-геронтологи, маммологи, гинекологи, невропатологи, диетологи, эндокринологи – всё к вашим услугам в гериатрическом центре на побережье, в двух шагах от Черного моря!» В телевизионной версии ролика фоном напевал Утёсов. В общественном транспорте звуковая информация была запрещена.

Окно посветлело, протаяло – станция. Открывшиеся двери выпустили одну партию ушей и ртов и впустили другую.

– И правильно! – кто-то, мгновенно сориентировавшись, подключился к беседе. – Подошел возраст – освобождай рабочее место, ступай на заслуженную пенсию!

– Дорогу молодым! – пошутил, кажется, всё тот же мужчина в бейсболке.

– Вот-вот! А рабочих мест всегда не хватает.

– И не говорите! – сокрушенно вздохнула полная женщина слева. – У меня дочь – дипломированный хирург. Ординатура, аспирантура – а работает в социальной службе! Тридцать пять скоро, а она продукты старикам разносит. Нет, я понимаю, это тоже работа. Но почему? А потому что в клинике, видите ли, светило медицины с полувековым стажем!..

– Тридцать пять лет дочери, говоришь? – зарычал вдруг молодой человек с выбритым затылком.

Вокруг полной женщины моментально образовался круг свободного пространства. Она вспыхнула, задышала часто-часто:

– Да нет, что вы! Как вы могли подумать? Мне пятьдесят два, я ее в семнадцать родила! Мне до пенсии еще три года!

– Ну смотри! – смилостивился бритоголовый, а мать дипломированного хирурга всё никак не могла успокоиться:

– Ну как вы могли подумать? Да я и на пятьдесят два не выгляжу! Нет, ну просто хамство какое-то!..

– Светило медицины с работы не уволят. Там же в указе про квоты на работающих пенсионеров тоже есть: ученые, профессора всякие, наставники на производстве. Должен же кто-то свой опыт молодежи передавать.

– Дорогу молодым!!! – грянуло из противоположного конца вагона, послышался хохот – студенты развлекались.

– Да и вообще, н-ну вот, ну значит… – продолжил кто-то прерванную мысль. – В т-то же метро раньше заходишь – стоит возле турникетов н-неопрятная страхолюдина, ц-цербер недоделанный, злость за неудавшуюся жизнь на пассажирах срывает…

– О, да! А в общагах на вахте? Помните?

– И в-в общагах, да. И на проходных. А теперь, н-ну вот, ну значит, видели? Заметили? Сегодня иду – пригожая д-девочка д-дежурная: м-макияжик, блузка на груди не сходится, коленки остренькие… Сердце, н-ну вот, ну значит, радуется! Рядом конспект лежит. Поток схлынет – она конспект полистает, а вечером – на учебу. Она, может, если бы не эта работа, то и учиться бы не с-смогла: сейчас же все платное, кроме курортов для этих!..

– Правильно, пусть старичьё в море отмокает! – плюгавый мужичок нашел мои глаза и, мерзко щеря зубы, подмигнул. – Оно это заслужило ударным трудом. Правильно я грю?

– Люди, опомнитесь! Ну что ж вы несете-то? – на вид девушка была моей ровесницей – несимпатичная, угловатая, словно подросток, с пылающими щеками. – Это же ваши родители! Ну как так можно?

– Истеричка! – плюгавый, явно признав меня, решил подмигивать персонально. – Я грю, истеричка, да? – и уже девушке в ответ: – Ты родителями не попрекай! Я грю, родители родителям рознь! Мой папаня еще год назад все свои накопления на участок в области потратил. Я грю, сельское хозяйство – огурчики, поросятина. И тут никому не мешает, и нам подспорье в виде натурпродукта!

– А у моего отца нет накоплений! – пуще прежнего ощетинилась девушка. – Он сорок лет в школе преподавал – таких, как вы, учил… А вы!.. Мешает он вам теперь! На работу – нельзя, в метро – нельзя… Скоро вообще всех стариков из Москвы выселите!

– Ну, вот, значит, так хорошо он нас учил!

– Ополоумели совсем… Никакого уважения к старшим!

– А вот я, пожалуй, не соглашусь! – встрял «бейсболка». – К примеру, мой сосед, он и сорок лет назад был быдло быдлом. Помню, мы с мальчишками мяч гоняли во дворе, попали по его машине… Знаете, как он меня выдрал, коз-з-зёл?! Главное, если бы мы разбили ему что, а так – даже вмятины никакой не оставили! Ну попали мячом – так ведь нечего машину в неположенном месте оставлять! На восемнадцатилетие друзей собрал… Ну музыка громко играла, да – так в жизни же раз бывает! Ментов вызвал, скотина… Ну, и праздновали в результате в «обезьяннике». И вот ты мне скажи: я теперь должен уважение испытывать просто потому, что быдло состарилось?

Открылись двери, девушка выскочила в слезах – вероятно, даже не на своей станции.

– Ну а что я такого сказал? – смутился «бейсболка», увидел меня: – Кстати, здравствуйте! Я же про всех-то не говорю, я только один пример привел. Сам-то я давно родителей потерял, но отчисления на курорты всегда аккуратно плачу. Что ж я, не понимаю, что ли? Кто еще о стариках позаботится, если не мы?

– А мне валко бабуфек, фто их из Москвы выгоняют! – болтая ногами, признался бутуз неопределимого с моего места пола.

– Ой, не жалей, деточка! Я вот полжизни работаю, вкалываю, а дальше Подмосковья никуда не выезжала – ни на юга, ни на Карелию денег никогда не хватало. А им – всё бесплатно! Все условия!

Поглядел на ребенка – и вспомнилось, как в октябре пришел на открытый урок к Наташке. А им накануне задали дома сочинение написать на тему «Мой самый близкий человек». Хоть Наташка и отказалась мне вечером показать свое творение, иллюзий я не испытывал и ничуть не удивился, когда, выйдя к доске, она принялась зачитывать написанное:

– «Моя бабушка». Моя бабушка – даючая женщина…

Состояние мое после этих слов трудно описать. Присутствующие взрослые аж дыхание затаили, учительница – бочком-бочком к Наташке, чтобы, если что, прервать. Сижу ни жив ни мертв, готовый сквозь землю провалиться. А доча с выражением продолжает:

– Она всегда дает мне много разных вещей. И никогда ничего не просит взамен. Она дает мне конфеты и пирожки, даже если я себя не очень хорошо веду или не ем суп. Даже если я получу двойку или тройку, она все равно будет мне давать разные вкусные вещи. Хотя двоек и троек у меня нет. Она дает мне деньги на мороженое, хотя у нее маленькая пенсия. Она привыкла так делать, потому что она любит меня. Моя бабушка – мой самый близкий человек!

Меркантильный текст, ничего не скажешь, но маленькому ребенку трудно как-то еще выразить чувства, измерить отношение. Надеюсь, кроме меня это дошло и до остальных присутствовавших. В конце концов, аргументы моей дочери были ничуть не хуже, чем сочинения их детей: «Мой папа никогда меня не бьет», «Моя мама – очень красивая…»

– …Племянница в прошлом месяце прогорела, – воодушевленно вещала дама средних лет. – Открыла кафе-пирожковую. Она повар по образованию, кулинар. Оборудование закупила, посуду, столики. Аренда, официанты, всё такое. И что вы думаете? Пришел какой-то старый хер, прости господи, попробовал и выплюнул! Моя старуха, говорит, вкуснее печет! А у них район-то спальный, маленький; все, считай, друг друга знают. Ну и разошлась слава. В день – один-два посетителя, не больше. Кто ж такое выдержит?

– Может, надо было лучше учиться печь? – процедил я сквозь зубы.

– Ой! – съежилась дама. – Здравствуйте, Тимофей… э-э-э… не знаю, как по отчеству… А я-то всегда считала, что вы за справедливость!

Обсуждать с пассажирами, что есть справедливость в моем понимании, я не стал.

– Скорей бы уж Третий указ был одобрен! – подал голос очередной почитатель законодательства. – В магазин ни утром, ни днем, ни вечером не зайти – очередины-ы-ы! Вот что им дома не сидится? Ведь есть же социальная служба – они и лекарства доставляют, и продукты!

– А старики, знаете, какие привередливые? – оживилась родительница дипломированного хирурга. – Дочь моя приносит заказ – это не то, это не так, хлеб черствый, кефир вчерашний… Ужас просто какой-то!

– А я вот что предлагаю! – потер бритый затылок молодой человек. – Помните, лет пять назад лозунг был – «У нерусских не покупаем!»? Помните? Безо всяких указов, безо всяких президентов народ сам придумал – и вперед! А сейчас надо такой лозунг: «Старикам не продаем!». И куда они тогда денутся? Тут два пути: или на курорт переселятся, или через социальную службу вынуждены будут заказывать, чё там им надо. И очередей не станет, и все работой обеспечены! А что? Нерусских же тогда из Москвы вытравили, и этих…

Поймав мой взгляд, он осекся, набычился.

– …вытравим, да? – подсказал я ему. – Как тараканов, правильно?

И вышел. Благо рекламное окно протаяло на нужной станции.

* * *

Толпа – существо удивительное. Рождается зачастую без беременности, жизненный цикл непредсказуем, существование прекращает всякий раз по-разному: то рассосется, то делением размножится. Неизменным остается лишь процесс пищеварения чудовища: стоит тебе попасть внутрь – и ты уже не сам по себе, ты – часть чуждого организма.

Я человек наблюдательный, и, например, в вагоне я всюду примечал то затравленный взгляд, то краску стыда, испарину на лбу, мучительно сжатые кулаки. Выдерни любого из толпы – хороший человек, любящий сын, заботливая внучка… Но желудочные соки существа пропитывают всех одинаково.

Когда в моем детдоме умерла директриса, мне было лет десять. Я прекрасно помнил, как воспитанники вперемешку с воспитателями и педагогами длинной процессией тянулись за санями с гробом в сторону кладбища. Было грустно и скучно, я то отставал, то ускорял шаг. На середине подъема в горку внезапно остановился старенький завуч, вроде бы перевести дух. И я вдруг увидел, как и куда он смотрит, усмиряя дыхание. В глазах его страх перемежался с покорностью: он прекрасно осознавал, что еще год-другой – и его ровно так же будут провожать по этой дороге…

Сегодня в вагоне таких глаз был не один десяток. Год, другой, пять лет, десять – нам всем выпишут путевку «на курорт». Плещется в зрачках ужас, сводит скулы от злости и безысходности. Будь ты один – можно было бы застонать, заорать, разрыдаться, спрятаться под одеяло. Но ты не один, ты – часть рациона удивительного существа, тебе, пропитанному желудочным соком, практически переваренному, положено с упоением предаваться сладострастному садизму, цинично обличать и унижать тех, кого ты вне толпы искренне любишь. Да и не их вовсе! Разве толпа ведет речь о твоих родных и близких? Да нет же! Это про вдову академика, проживающую в четырех комнатах, тогда как ты сам с семьей ютишься в «однушке»; это про соседок, перемывающих тебе косточки на лавочке у подъезда…