Текст книги "Королеву играет свита"

«Я буду хорошо учиться, очень хорошо! – думала она, глядя на ровный зеленый ковер, расстилавшийся под брюхом самолета. – Я стану знаменитым юристом и приеду в Россию. Я докажу, что мама невиновна!»

Мечты, мечты…

– Семь лет общего режима, – произнес судья, полный седоватый мужчина с помятым геморроидальным лицом.

Подсудимая Сорокина-Жасинту не шелохнулась. Зал, битком набитый представителями прессы и праздными зеваками, разочарованно загудел. Во время процесса поговаривали о полном оправдании подсудимой, но этого не произошло.

Минимальный срок наказания по статье «хранение и распространение наркотиков» был семь лет. И Сорокина-Жасинту получила свои законные семь лет.

Во время судебного процесса в зале ходили слухи, что судью подкупили влиятельные родственники подсудимой, а точнее, ее мать, знаменитая актриса Тарабрина. Говорили, что судья скостит ей срок на основании действительно трудного материального положения подсудимой и ее проблем со здоровьем. Впрочем, эти слухи, как и большинство слухов, оказались неверными.

Адвокат пытался разжалобить суд тем, что его подзащитная нуждается в оперативном лечении. В своей речи он был просто великолепен.

– За этот случай нужно благодарить лишь нашу безжалостную систему, которая толкает таких отчаявшихся людей, как Екатерина Сорокина-Жасинту, на преступление. Люди, подобные ей, поставлены в невыносимое положение, они оказались на грани выживания…

Адвокату действительно хорошо заплатили. Но, несмотря на многочисленные слухи, видевшие в этом всемогущую руку Тарабриной, на самом деле деньги на адвоката раздобыл отец подсудимой. Семейный дом в Калиновке был задешево продан беженцам из Чечни. Вырученных денег едва хватило на оплату адвокатских услуг.

Напрасно кино– и фотокамеры недреманным оком оглядывали зал суда – знаменитых родственников в нем не наблюдалось. Только одна старенькая женщина в видавшем виды драповом пальто и линялой фетровой шляпе скромно жалась за спинами любопытной, ждущей скандала публики. У нее была жидкая косичка под мятой шляпой и огромный лоб с залысинами. При виде нее подсудимая сначала нахмурилась, но потом лицо ее просветлело.

– Кутькова, милая Кутькова! – шепнула она пересохшим ртом.

Среди свидетелей процесса находился и Колтаков, тот самый неумолимый «таможенник», так не похожий на прочих представителей этого жадноватого, но сговорчивого племени. Даниель, владелец партии дорогостоящего героина, на суде фигурировал тоже как свидетель. На вопрос судьи, для кого предназначался героин, он отвечал с сильным иностранным акцентом:

– Я русски не понимай. Я студент, учусь, скоро на родину уезжать… Она говорит: знаешь Бабо? Говорить, знаю. И все! Какой героин? Я бедный студент, плачу за учеб, за квартир плачу, как могу купиль столько? Не понимай!

– Но подсудимая утверждает, что это вы вручили ей деньги на дорогу в качестве задатка. И сами позвонили так называемому Бабо.

– Какие такие деньги? Она говорит: Даниель, ты – друг, дай деньги на операция. На, говорю, – лечиться… А она уехаль, деньги увез, не лечиться.

Бабо – мой земляк, ее муж – мой земляк, надо земляк земляка помогать.

Поняв, что от туземца путного не добиться, судья оставил Даниеля в покое.

В перерыве заседания Кате передали записку, что если она станет настаивать на том, что героин предназначался для Даниеля, то ее родственников или ее самое после освобождения заставят выплачивать полную стоимость порошка.

А это, на минуточку, – больше четырехсот тысяч долларов!

И Катя не стала настаивать. Ей было уже все равно.

После объявления приговора конвой увел подсудимую. Разморенная духотой толпа повалила в коридор. Засверкали блицы фотовспышек, зажужжали профессиональные камеры. Адвокат, сыпля направо и налево юридическими терминами, давал интервью. Жадное любопытство присутствующих уже начало мало-помалу остывать. Пищи для скандала не было. Мать подсудимой и ее ясновельможные сестры в суд не явились.

Кутькова тихо скользнула в квартиру и сняла у вешалки старенькие промокшие боты.

– Где ты была? – послышался из кухни недовольный голос с властными интонациями. – Телефон трезвонит постоянно, я все время дергаюсь. Ты же знаешь, перед съемками мне это вредно.

– Сейчас, сейчас, – проговорила Кутькова и торопливо бросилась к трубке. – Нет, Нина Николаевна не может подойти… Нет, она не дает интервью…

Оставьте свой номер, она перезвонит…

После этой традиционной фразы звонивший обычно в гневе швырял трубку, понимая, что от него хотят скорее отделаться.

Макс, развалившись в кресле, неторопливо затягивался сигаретой.

Нина Николаевна с бледным, сильно подурневшим и постаревшим лицом, в дымчатых очках, скрывавших усталые глаза, расхаживала по комнате, воинственно скрестив руки на груди. Макс следил за ее перемещениями преданным и внимательным взглядом.

– Это какой-то дурдом! – капризно пожаловалась Нина Николаевна. – Из дома не могу выйти! Репортеры облепляют, как пчелы, микрофоны в рот суют. Ни черные очки не помогают, ни шляпа. Проклятые папарацци!

Макс понимающе хмыкнул.

– Что же делать? – шумно вздохнула Нина Николаевна, ни к кому персонально не обращаясь.

– Я знаю, что делать! – Сизая струйка дыма, кудрявясь, потянулась к потолку. – Выход один – надо дать пресс-конференцию. Эти шелудивые псы не отстанут, пока не насытят свое любопытство. Вонючки, гады, гниды телевизорные…

– Ни за что! – испуганно взмахнула рукой Нина Николаевна. – Этого еще не хватало! Это же значит оповестить весь мир, что дочь Тарабриной торгует наркотиками. Еще и про меня наплетут, что я приторговываю героином.

– Значит, надо дать интервью верному человеку, – пожал плечами Макс. – Он напишет то, что надо. Поверьте, Ниночка свет Николаевна, это единственный выход.

Нина Николаевна набрала номер дочери.

– Даша? У тебя что?.. У меня то же самое! – вздохнула она. – Остается только потакать плебейским вкусам толпы. Тут Макс предлагает одно дельце… Я подумала и согласилась… Что еще остается, все равно не отстанут…

Вспыхнул в темноте голубоватым светом экран телевизора. В передаче «Вести с криминальных полей» мужчина с расплывчатым лицом (заретушированным для неузнаваемости) и измененным голосом произнес: «Сегодня сотрудниками подразделения по борьбе с наркотиками была задержана крупная партия героина из Пакистана в размере трех килограммов. Это была тщательно разработанная и спланированная операция. Задержанная наркокурьерша, гражданка Украины, по оперативным сведениям, связана с так называемой „черной мафией“, выходцами из Африки, торгующими героином в столице. Преступница задержана, дело передано в суд…»

За поимку опасной преступницы Сорокиной-Жасинту лейтенант Колтаков получил звание капитана и крупную денежную премию, а его непосредственный начальник ушел на повышение в министерство. Успешная работа отдела по борьбе с наркотиками была отмечена министром внутренних дел. Всем участникам задержания были выданы именные часы.

Вскоре темным зимним вечером в неприметном скверике на окраине столицы встретились две мужские фигуры. По заснеженной дорожке фигуры отправились в глубь парка. Одна из них, одетая неприметно и скромно, принадлежала тому самому «нетипичному таможеннику», а другой, в изысканной и добротной одежде, оказался чернокожий африканец в низко надвинутой на брови меховой шапке.

– Привет, Даниель!

– Привет, – хмуро отозвался африканец. Его, видно, не радовала поздняя встреча, ради которой пришлось оставить даже неотложные дела в баре «Релакс».

Мужчины немного прошлись по аллее.

– Что ж ты меня так подвел? – с мягкой укоризной произнес Колтаков.

– Как так подвел? Все как договаривались, – хмуро опустил глаза Даниель. – Одна поставка твоя, три – моих. Я тебе даю одну поставку, а ты мне разрешаешь три сделать под своим контролем. Все тип-топ, земляк!

– Какой я тебе земляк! – усмехнулся Колтаков. – Ты после того, как эту хохлушку с тремя «гирями» сдал, уже пять раз обернуться успел! Мои ребята тебя прикрывали, старались, а теперь они спрашивают меня: где бабки? Нет бабок! Что я им скажу? Ты килограммов пятьдесят товара провез, барышей чертову уйму наварил – нехорошо!

– Да какой пятьдесят килограмм, ты что? – замахал черными руками Даниель. – Да какую еще уйму? Никакой уйма я не провозиль. – В его речи вновь внезапно появился сердитый иноземный акцент.

– Ладно тебе придуриваться! А то я не знаю, – усмехнулся Колтаков. – Да и с этой хохлушкой ты меня тоже надул. Обещал, что пять «гирь» будет, не меньше, а было только три… Что мне эти три «гири»? На той неделе таможенники из Питера в трюме целых десять нашли, ордена получили. А я, как дурак, с жалкой «трешкой» валандался полгода…

Глаза Даниеля воровато забегали.

– Слушай, земляк… – начал он. – Деньги дам, много деньги! Сколько хочешь – назови свою цену.

– Деньги ты мне и так дашь, – ядовито усмехнулся Колтаков, – не в том суть… Ты мне дай крупную поставку раскрыть! Должен же я свою работу перед начальством оправдать? А то начнется промывание мозгов… Не, приятель, жалким трюльником ты от меня не отделаешься. Кроме того, что это за курьерша у тебя была? Ты знаешь, кем она оказалась? Кто у нее мать, знаешь?

– Нет. – Даниель слегка испугался. – Она мне про мать не рассказывала.

– Ну и ладно. Что тебе, обезьяне, толковать… Ты ведь кино не смотришь. Ладно еще, ее мать не стала в это дело лезть, чтобы не замараться, а то бы мне так по ушам надавали, небо с овчинку показалось бы… Так что теперь с тебя штрафная, «земляк», – добавил Колтаков насмешливо. – Да, и учти… Если товар опять тем же путем пойдет, с меня потребуют всю цепочку раскрыть. Тогда придется и тебя самого под нож пустить. А мне это, сам понимаешь, невыгодно.

– Понимаешь, – покорно кивнул Даниель.

– Так что давай думай, мозгой соображай. Да побыстрее! Если будешь долго размышлять, придется твоего лучшего курьера на нары тащить вместо случайной подставы.

– Ты погоди неделю-другую, – заюлил Даниель, – я подставу сам найду, отправлю его в Ташкент или в Душанбе. Может, тебе «верблюда» дать? У меня есть один на подходе. Хоть завтра его бери.

«Верблюдом» на жаргоне наркодельцов называется наркокурьер, который, провозит наркотик в естественных полостях своего тела.

– Зачем мне твой «верблюд»? – презрительно хмыкнул Колтаков. – Ну, выкачают из него максимум пол-"гирьки", что мне с того? Нет, ты мне крупную партию давай!

– Крупная дорого стоит, – заныл Даниель, – я на этом и так кучу лавэ теряю…

– Потеряешь еще больше, когда тебя депортируют на родину… Будешь там голый по пальмам лазать. Эй, зачем тебе на пальме деньги, а?

Желваки взбешенно заходили на скулах африканца.

– Ладно, – промолвил он мрачно. – Следующая поставка твоя. Я дам знать.

– Заметано! – кивнул Колтаков. И две занесенные снегом, одинаково белые фигуры резко разошлись в разные стороны.

Глава 2

Макс наслаждался сложившейся ситуацией. В эпицентре скандала он чувствовал себя как рыба в воде. Вчера ему уже звонили из глянцевого журнала «Женский взгляд» и просили, как старинного друга семьи, рассказать историю непростых взаимоотношений матери и дочери. Хотя эту историю он знал досконально, но от интервью все же отказался. Просто он набивал себе цену.

Потом звонили из «Негоцианта»:

– Максим Газгольдович, мы о вас помним… Знаем… Любим… Вы вхожи к Нине Николаевне. Может, замолвите словечко насчет интервью?

– Какое интервью? – возмущался Макс. – Вы хотите, чтобы мне отказали от дома? Моя подруга Нина никому не дает интервью!

Он знал, что «Негоциант» за посреднические услуги платит мало. Так ради чего же стараться?

Потом настал черед старорежимной «Искорки».

– Максим Газгольдович, – журчал в трубке вкрадчивый женский голос, – мы хотели бы сотрудничать с вами и потому…

«Искорке» тоже было отказано. «Искорка», некогда популярная и тороватая, теперь была сама на мели. Олигарх, который финансировал этот журнал, недавно попал в немилость и удрал за границу. А другого такого простачка искровцы еще не нашли.

Потом был хамоватый и наглый «Московский народоволец». Макс был сам хамоватый и наглый и потому «народовольцев», ядовитых и падких до скандала, откровенно недолюбливал.

– Конечно заплатим! – ответили «народовольцы» на его очень откровенный вопрос.

Заплатить-то они заплатят… Но дело в том, что эти волчары сначала заплатят, а потом громко раструбят о том, кому и сколько заплатили, да еще проделают это с гнуснейшими комментариями и мерзким похихикиванием в сторону Макса. А это Руденко не нужно. Он уже в годах, уважаемый артист. Зачем ему попадаться на мелком мошенничестве?

Поэтому Макс выбрал того, кто показался ему наиболее безобидным. Этот тип заплатит, сколько ему скажут. Да еще и будет благодарен Руденко по гроб жизни за его благодеяние. Как ни крути, эксклюзивный материал дорогого стоит!

Он напишет то, что ему скажут и как ему скажут. Уж он-то. Макс, ручается за это!

" – Каковы ваши творческие планы, Нина Николаевна? – Меня пригласил сниматься в своем фильме Роман Поланский, но я пока раздумываю. Та роль, которую он мне предлагает, не вписывается в мое привычное амплуа. Это роль старой уличной женщины, ушедшей на покой и внезапно обретшей веру. По ходу фильма она вспоминает случаи из своей жизни и начинает их оценивать по-новому, исходя из своего изменившегося внутреннего состояния.

– Наших читателей интересует история, которая произошла с вашей старшей дочерью. Я не имею в виду красавицу Дарью, ведущую новостей, перипетии ее личной жизни всем хорошо известны…

– Я поняла вас… Все мои близкие друзья, зная, как рвет мне сердце любое напоминание о ребенке, которого отняли у меня почти сорок лет назад, стараются не напоминать мне об этой истории. Они знают, что после разговора о Кате я опять не буду спать ночами, бесконечно терзаясь бесплодными воспоминаниями. Вот здесь, в груди, – так и щемит. Если бы ее не отняли у меня, может быть, она была бы совсем, совсем другой. Ведь я все еще люблю ту маленькую черненькую девочку, которую у меня отняли почти сорок лет назад, я плачу ночами, вспоминая о ней. Но отпетой уголовнице, торговке зельем в моем сердце места нет!

– Вашу дочь задержали на таможне с грузом наркотиков…

– Есть версия, что наркотики ей подсунули, чтобы замешать в это дело меня лично. Никто бы не обратил внимание на происшедшее, если бы здесь не прозвучало громкое имя, имя Тарабрина. Кому-то будет приятно, если имя великого режиссера и писателя будет втоптано в грязь. Тем, кто меня знает давно, известно, каким образом у меня отняли ребенка – путем подкупа, наговоров, интриг. И теперь всей стране видно, что сделали с этим ребенком. Две мои дочери, которых я вырастила одна, совсем не такие. Их любит вся страна, особенно Дарью, великолепную ведущую.

– Теперь и ваша старшая дочь известна на всю страну…

– Да, теперь и она… Знаете, она уже не маленькая девочка, и в ее поступках нет моей вины. Она сама себе такую жизнь построила и должна отвечать за нее. Теперь она расплачивается и за свои, и за чужие грехи, за грехи своего отца и бабки.

– Сколько раз вы встречались за всю вашу жизнь?

– Не знаю, не считала. Примерно раз в пять лет она сваливается мне как снег на голову и жалобно произносит в трубку: «Мама, у меня нет денег, помоги…» И я тут же мчусь ей на помощь…

– А что же ваша чернокожая внучка?

– Внучки у меня нет. Точнее… я никогда ее не видела. И вряд ли увижу!

Она сейчас, кажется, в Африке, у своего отца.

– Спасибо, Нина Николаевна. Желаем вам больших творческих успехов".

Кнопка диктофона нажата, Нина Николаевна расслабленно откинулась в кресле.

– Слава Богу, отмучилась, – утомленно улыбнулась она. – Хорошо, если бы эта история поскорее забылась. И чтобы мне больше не напоминали о ней.

Эта история через несколько лет вдруг сама напомнила ей о себе.

– Мама, они Алешу украли! – всхлипывая, пролепетала в трубку Даша.

– Как украли? Когда? Где? – схватилась за сердце Нина Николаевна.

– Игорь украл, – всхлипнула Даша на другом конце провода, – подъехал на машине, когда Марина Ивановна с Алешкой гуляли возле дома, посадил его в машину, оттолкнул няню и увез…

Нине Николаевне стало ясно, что это ее бывший зять, недовольный решением суда, оставившего ребенка матери, наконец отважился на крайний шаг и выкрал своего трехлетнего сына.

У нее слегка отлегло от сердца – все же ее внук не у чужого человека, родной отец не причинит ребенку вреда.

Голос ее сразу же стал решительным и твердым.

– В милицию заявила? Нет? Звони немедленно! И в прокуратуру! Поднимем общественность, прессу, в газеты дадим знать, на телевидение!.. Они нас думают своими деньгами задавить, а мы их с другого боку возьмем, публичным скандалом прижмем. Мы это дело так не оставим, слышишь? Я и до президента дойду! Я…

Война так война! Они хотят войны – они ее получат!..

– Макс! Нет, ты слышал? – закричала она, бросив трубку.

– Что, Ниночка свет Николаевна? – Продирая глаза, Руденко вышел из кабинета Ивана Сергеевича, где тихо почивал после обеда, наслаждаясь процессом пищеварения.

– Зови журналистов, репортеров, телевизионщиков! Всех зови! Я это дело так не оставлю! – Нина Николаевна, задыхаясь, рухнула в кресло. Сердце трепыхалось в груди, как пойманная пичужка.

– Ниночка Николаевна! Вот они, капельки, капельки ваши… Выпейте… И водички… Не оставим, да-да, не оставим, всех созовем, всех оповестим… Лена!

Кутькова! Да что ты там копаешься? Воду неси!

Прибежавшая с кухни Кутькова бросилась за водой и за тонометром, чтобы измерить давление Нине Николаевне – от переживаний оно у нее опасно зашкаливало.

Оставив задыхавшуюся благодетельницу. Макс снял телефонную трубку.

– Отарик, это ты? Есть новости! Что? Ах, ты об этом? Нет, об этом потом… Ну, как договоримся…

Через сутки все глянцевые журналы-сплетники, падкие до скандальных новостей из жизни истеблишмента, все бульварные листки и таблоиды разнесли весть о похищении ребенка.

Еще через сутки ощерившийся оружием ОМОН окружил со всех сторон трехэтажную дачу в престижной Жуковке.

Еще через два часа сонного ребенка вытащили из кроватки, кое-как одели и вручили матери.

Дарья схватила сына на руки и передала его нянечке Марине Ивановне, на попечении которой обычно находился мальчик.

Потом она приблизилась к мужу и насмешливо бросила ему в лицо:

– Ну что? Понял, что у тебя ничего не получится? Это мой ребенок, мой!

И ничей больше! А ты ему вообще чужой! Посмотри на него! Посмотри на него в последний раз, потому что больше ты его никогда не увидишь! Вот так! Я все-таки выиграла его у тебя!

Бывший муж стоял с опрокинутым лицом, его родители, бабушка и дедушка Алеши, молча глотали слезы. Мальчик сонно потирал кулачками глаза.

Макс Руденко на этой истории заработал кругленькую сумму. О, если бы такие истории у его друзей случались почаще, он бы уже, наверное, стал миллионером!

Серый клубящийся туман и холодная изморось в безветренном воздухе, аккуратные домики вдоль скоростной дороги, многоуровневые развилки, нескончаемый поток автомобилей, непривычно текущий по левой стороне дороги, – это Англия. Она так не похожа на Украину, Россию или Нголу… Все здесь такое чужое и чуждое, враждебное…

Колледж «Даунинг» – одно из самых престижных заведений Кембриджского университета. Он знаменит тем, что его заканчивали добрый десяток президентов и политических деятелей, три особы королевской крови, двенадцать премьер-министров и нескончаемое число всякой прочей мелочи – сенаторов, бизнесменов, членов парламента и просто глав международных корпораций. Обучение там дорогое и очень престижное. Выпускники колледжа остаются без работы только в том случае, если сами не желают трудиться.

Диплом Кембриджа – это визитная карточка, начало блистательной карьеры.

За выпускниками университета выстраивается очередь из самых престижных компаний мира. Зарплата окончивших Кембридж на порядок выше, чем у всех прочих людей.

Теперь в святая святых должна была вступить и Лара.

– Даунинг-колледж, пожалуйста, – произнесла девушка, садясь в такси.

Шофер уважительно покосился в ее сторону.

Кембридж казался тихим, вечно юным городом. По зеленым, идеально стриженным газонам расхаживали утки, с профессорской важностью переваливаясь с боку на бок, студенты рассекали лужи на велосипедах.

Сам колледж походил на средневековый замок. За каменной стеной располагался свой обособленный мир. Чужих сюда не пускали, посетители то и дело натыкались на таблички со строгой надписью «Private».

Чтобы поступить в университет, Ларе, как иностранной гражданке, сначала нужно было сдать экзамен английской средней школы «A-level». Достаточно было по трем основным предметам получить две пятерки и четверку и сдать тест на знание языка. После этого результаты экзаменов, заявка, финансовая декларация об оплате обучения и анкета высылались в приемную комиссию колледжа. Затем абитуриенту предстояло собеседование, где он должен был продемонстрировать свою разностороннюю развитость, обаяние и бьющий в глаза аристократизм – качества, обязательные для будущих студентов этого элитного заведения.

Когда прошел год обучения в школе для иностранцев и были успешно преодолены препятствия в виде экзаменов и собеседования, Лара поселилась в кампусе, общежитии колледжа. Там учились дети президентов из разных стран мира, отпрыски миллиардеров, чьи имена были на слуху. Но девяносто процентов студентов были англичанами.

Толстые двухметровые стены колледжа прятались в зарослях рододендронов, аккуратно подстриженные лужайки между деревьями ярко зеленели до поздней осени.

Вдали в низкое облачное небо упирался шпиль церкви Кинге Колледж Шапель.

Учиться было трудно, но так интересно! Преподаватели с мировым именем, чьи труды еще при жизни были признаны основополагающими… Поначалу она только восхищенно вслушивалась в их пространные речи, открыв рот.

Официально студентам можно было изучать всего один-два обязательных предмета и заниматься не более пяти часов в неделю. Воспитанникам с самого начала внушалась одна мысль: научить нельзя, нужно научиться. Поэтому в основном приходилось заниматься самостоятельно: корпеть над рефератами в библиотеке, ходить на лекции и консультироваться у научного руководителя, «тьютора».

До поздней ночи девушка сидела в библиотеке, по-средневековому холодной и темной, делала выписки из старинных книг, на титульных листах которых красовался герб Кембриджа с девизом: «Господи, просвети меня!»

Неподалеку от колледжа находился кабачок-паб, который с утра до вечера кишмя кишел студенческой братией. Веселье бурлило до поздней ночи. Фирменным напитком здесь считалось так называемое «Ревизорское пиво», «Audit ale», – когда-то в Кембридже пиво варили ко дню отчетности колледжа, чтобы ублажить строгих ревизоров.

Сначала Лара пыталась подружиться с кем-нибудь из России или Украины.

Все же приятно иной раз встретиться с соотечественниками – обсудить новости, поболтать по-русски. Но, в отличие от студентов других стран, русские в Кембридже предпочитали держаться обособленно, не слишком жалуя посторонних. Они вели себя по-разному: или прикидывались коренными англичанами, что у них получалось из рук вон плохо, или, наоборот, с презрением относились ко всему британскому, не слишком жалуя «инглишей». Как правило, это были дети высокопоставленных родителей – дипломатов, нефтяных королей, правительственных чиновников. Чем перед ними могла похвастаться Лара? Рассказать о своей матери, которая сидит в тюрьме?

В среде нгольских студентов Лара тоже оказалась чужой. Если для русских она была «черной», то у африканцев считалась «белой», русской.

Студенты часто навещали посольство, куда заходили выяснить насчет стипендии, оплаты обучения или писем с родины (почтовое ведомство функционировало из рук вон плохо, и письма предпочитали пересылать с дипломатической почтой). Однажды там Лара лицом к лицу столкнулась с незнакомым молодым человеком. Среди прочих он выделялся горделивой осанкой и высокомерным взглядом. Они нечаянно налетели друг на друга в дверях, и корреспонденция Лары рассыпалась прямо на мокрые от дождя ступени.

– Мерде! – сквозь зубы выругался парень и стал собирать письма. Он бегло прочитал имя адресата на конверте и поднял глаза на девушку. – Прошу прощения, – улыбнулся он с церемонной галантностью.

– Ничего страшного, – ответила Лара, складывая мокрые письма. Она уже собиралась уйти, но юноша преградил ей дорогу. Ослепительная, как у всех африканцев, улыбка сияла на его лице.

– А я вас знаю, – произнес он. – Мы с вами встречались.

– Возможно, – холодно ответила девушка. – Простите, я спешу.

– Помните, как я вас дразнил самкой бабуина и белым червяком, а вы били меня по спине палкой?

Лара удивленно вздернула брови.

– Я не представился… Хосе Лоуренсио Рауль де Касабланка.

– Рауль! – воскликнула Лара.

Это был ее друг детства, тот самый Рауль Касабланка, чей отец-почтальон недавно стал коалиционным правителем страны. И тот самый, который доводил ее до истерики, подкидывая мохноногих пауков за шиворот и швыряясь сухим обезьяньим дерьмом на детских праздниках.

– А… – растерянно произнесла Лара, не зная, что сказать, и только смущенно пробормотала:

– А вы не сильно изменились!

– Зато вы стали просто красавицей, – любезно ответил Рауль и тут же поежился:

– Здесь чертовски мокро. В этом проклятом климате никогда не знаешь, то ли небо льется на землю, то ли земля брызжет водой в небеса. Может быть, зайдем в паб, подсохнем немного?

Они побежали через дорогу в кафе, где в клубах сигаретного дыма плавали тусклые фигуры посетителей.

Оказалось, Рауль тоже учится в колледже. Его специализация – экономика.

– Не очень-то мне это по душе, – с тяжелым вздохом произнес он. —Я всю жизнь мечтал стать художником. Но ничего не попишешь, ведь кто-то должен управлять этой страной. И управлять хорошо.

Лара понимающе кивнула. Она тоже раньше хотела стать танцовщицей. Но Нголе не нужны танцовщицы. Ей нужны юристы, экономисты, врачи, геологи, инженеры. Только не художники и музыканты!

Постепенно старинные приятели обратились к воспоминаниям.

– А помнишь, как мы с мальчишками нашли огромного паука-птицеяда и бросили тебе за шиворот?

– Он был ужасно мерзким! – содрогнулась Лара.

– Как мы хохотали тогда с Фернандо! Помнишь Фернандо? Он тоже учится здесь, только в Бирмингеме. На Рождество он обещал приехать ко мне в гости, и вы обязательно встретитесь.

Лара помнила Фернандо, товарища ее детских игр, весьма смутно. В памяти вставал долговязый парнишка, доводивший ее до белого каления своими выходками.

Именно он, а не спокойный Рауль, был инициатором каверз, которые воплощала в жизнь ватага черных сорванцов…

– А потом, в девяносто первом году, вы куда-то исчезли, ты и твоя белая мать… – между тем вспомнил Рауль.

– Мы уехали в Россию, – объяснила Лара. – В Нголе началась война, моего отца взяли в плен повстанцы, мы больше не могли там оставаться.

– Да, жуткое было время, – кивнул Рауль. – В тот год мы с отцом бежали на север, хотели переправиться в соседнюю Замбию, а оттуда – в Европу. За отцом охотились, повстанцы грозили повесить его, хотя он совершенно был не виноват в том, что творилось в стране. Он был всего лишь скромным чиновником почтового ведомства, а за ним гонялась целая армия. И за мной тоже! – Рауль горделиво усмехнулся и продолжал:

– Мы уехали в долину Кубанго, надеялись затеряться в бескрайней саванне. Ехали в джипе вместе с немногочисленной охраной и вдруг наткнулись на отряд мятежников. Отца выволокли из машины и стали бить, охрану расстреляли. Потом нас заперли в хижине и оставили без воды и еды на двое суток. Они не знали, кто мы такие, и это нас спасло. Они подумали, что мы коммивояжеры из города, и решили нас выгодно продать богатым родичам. Нас спас местный крестьянин, помог бежать. Десять дней мы пробирались по саванне к границе. Днем отлеживались в густой траве, ночью шли, пугаясь львиного рыка. Мы все же дошли до Замбии и на границе наткнулись на гуманитарную миссию. Там отца подлечили и отправили в Европу. Мы прожили в Бельгии пять лет, пока Душ Картуш не договорился с Чен-Ченом о перемирии. И тут-то они вдруг решили, что без моего отца Нголе никак не прожить. Они вызвали его из Бельгии, обещали гарантии безопасности. Нас охраняли «голубые каски» ООН. Теперь каски ушли, а мир остался. Только надолго ли? Я слышал, на востоке Чен-Чен опять собирает войска…

Лара печально кивнула. Невеселая история, что и говорить. А разве ее личная история лучше?

– А ты чем занималась в России? – спросил Рауль, отвлекаясь от печальных воспоминаний.

– Училась в школе, танцевала в ансамбле. Потом отец позвонил нам, сказал, чтобы я приезжала, ведь война уже кончилась.

– А где твоя белая мать? Она была такая красивая! Лара замялась. Что скрывать, все равно правды не утаить.

– Она… она в тюрьме. Ее упрятали за решетку, обвинив в перевозке наркотиков.

– Обычное дело, – кивнул Рауль. – Такое встречается сплошь и рядом.

Наркотики – удобный повод, чтобы засадить людей в тюрьму. Моего отца тоже однажды пытались обвинить в перевозке наркотиков. Его выпустили только из-за угрозы дипломатического скандала. На самом деле это была тайная акция ОПЕН. Они не хотели примирения и таким образом пытались убрать моего отца с политической арены.

Рауль нисколько не осуждал ее мать – и это было приятно Ларе. Скажи она об этом кому-нибудь из англичан, они бы шарахнулись от нее, как черт от ладана.

Наркоделец для них – что-то вроде сатаны.

После этого вечера в кафе молодые люди стали часто встречаться. Вечером Рауль заходил за девушкой и они вместе отправлялись в бар. Им нравилось вечерами гулять по городу, молча стоять на древнем мосту над рекой Кэм, подолгу глядясь в неторопливую воду. Перила этого моста украшали четырнадцать каменных шаров, в одном из них, как в арбузе, была вырезана долька. Старая легенда гласила, что архитектору, который строил мост, недоплатили за работу. Тогда он решил отрезать у одного из шаров кусочек и тем самым показать, что работа не закончена. В колледже «Clare», около которого располагался мост, бытовало поверье: если просунуть руку в вырезанную дыру, то можно разом получить знания, накопленные университетом за века. Иногда веселые студенты выливали в прорезь шара бутылку кетчупа и развлекались от души, наблюдая за реакцией ничего не подозревавших туристов.

Зимой на Рождество приехал Фернандо. Лара увидела рослого, статного парня с гордо посаженной головой, и внутри у нее что-то вздрогнуло. А Фернандо лишь мимоходом кивнул ей, не дав себе труда припомнить, кто она такая. Все его внимание было приковано к спутнице, белой красавице с идеальной фигурой и правильными чертами безучастного лица. Девушку звали Кристиной, и она училась вместе с Фернандо в Бирмингеме. Даже невооруженным глазом было видно, что их роман в самом разгаре.