Текст книги "Голова рукотворная"

Просидев ещё час, он всё же сунул руку в карман в поисках мобильного. Надо позвонить домой, предупредить, что он задерживается, да и узнать, всё ли в порядке. Телефона не было ни в карманах, ни на столе. Набрав с городского собственный номер и не услышав трель звонка нигде в офисе, Логинов с досадой понял, что забыл мобильный дома. Наизусть он помнил только номер Марины. Её телефон не отвечал, но такое случалось часто. Ни одного другого номера в памяти не осталось, таков современный суетный мир: окажешься без мобильного – и всё, ты полностью отрезан от контактов.

Где-то была записная книжка с телефоном Киры. Логинов открыл ящик письменного стола, приподнял ворох распечаток и исписанных жёлтых стикеров. Из бумажного хлама выпал листок – детский рисунок, когда-то подаренный семилетним ребёнком, которого Логинов вывел из состояния иссушающей боязни школы. И невинные эти каракульки неожиданно заставили Логинова оцепенеть…

…Толстое дерево с широкими крючковатыми ветками, вместо дупла – улыбающееся лицо. И подпись: «Папа». Рядом деревце поменьше, стройное и гибкое – подпись: «Мама». И между ними счастливо смеющийся кучерявый кустик, «я». Все деревья держатся за руки и на тонких карикатурных ножках шагают в нарисованный домик с вывеской «Школа». Туда же, в эту школу, со всех сторон бегут девочки и мальчики – настоящие человеческие девочки и мальчики, в брюках и платьицах, с портфелями, и точно так же держат своих человеческих пап и мам за руки…

Логинов схватил рисунок и замер.

А что, если…

…А что, если наложить ситуацию на реальность? Допустим, есть деревья, они живут среди людей, испытывают людские эмоции, ходят на работу, водят детей-кустиков в детские сады и школы. И никто вокруг об их инородности не догадывается. В глазах других они выглядят такими же, как и все остальные, и только они сами знают тайну тайн о своей сверхсекретной древесной сущности.

Логинов вскочил, поднёс рисунок ближе к лампе. Ну да, они знают, что иные, но вот же, вот – улыбаются, счастливы.

Улыбаются. Счастливы.

Он снова медленно опустился в кресло. Из темноты зеркального отражения выключенного монитора ему подмигнул Митя Бабушкин.

Так просто?

Надо доказать Моссу, что он прав. Не снисходительно согласиться, как делает большинство докторов, обученных в своих институтах кивать в такт бреду, а именно привести научные аргументы в пользу его правоты. К примеру, есть особый вид бабочек, незаметный окружающим. Такие бабочки лишь чуть-чуть отличаются от людей. Как там объясняет Мосс? Теневые точки под скулами и впадины на ладонях? Да! И, может быть, к примеру, сердцебиение, увеличенная селезёнка, зрение… Что ещё? Лимфа! Лимфа отличатся от человеческой! Когда Мосс поймёт, что с ним всё в порядке, и – главное – существуют такие же, как он, и всё это научно доказано, но хранится в тайне, потому что, потому что… Неважно! Это можно придумать по ходу… Главное! Когда Мосс поймёт, что с ним всё в норме, тогда он станет абсолютно адаптируемым, сможет нормально жить и работать! Не будет мешать ни себе, ни другим. Надо только очень постараться найти такие доказательства.

Логинов откинулся на спинку кресла, запрокинул голову, закрыл глаза. Вот оно – то самое средство, способное выгнать болезнь за «черту оседлости», единственный из возможных способов, который поможет Моссу. Вознаграждение за бесконечные и мучительные часы поисков решения, которого, казалось, не существует. И он, Логинов, ходил, спотыкаясь, по самому краю точной выверенной теории, а истина была всего в дюйме от него, но ему не хватило мужества перешагнуть через собственные шаблоны и мерки, отделяющие гениальное решение от околонаучного бреда.

И сразу же с прозрачностью стрекозиного крыла нарисовался каждый будущий день Мосса, и каждый час, и каждая минута. Сколько потеряно времени – теперь уж что считать, надо действовать быстро. Прежде всего, прежде всего…

Не веря пойманной удаче, Логинов схватил блокнот и начал лихорадочно набрасывать план, выделяя одни указания для Веры, другие для Мосса и третьи для себя. Рука порхала над разлинованным листом, мелкая крупа почерка ложилась узелковой вязью на бумагу, отчерки резкими линиями отделяли перечень срочных необходимых действий от ожидаемых результатов. Этап 1, этап 2, этап 3. Нужно только постоянно быть рядом с Моссом, не отпускать его. Последние дни у Логинова было ощущение, что в голове прокручивается старый фильм Люка Бессона «Голубая бездна», тот самый мучительный и сильный эпизод, когда Жак Майоль уходит в морскую бездну навсегда, медленно, раскинув руки, точно застывшая тень хрупкого насекомого. Вот так, казалось ему, и Мосс уже на запредельной глубине, а пути назад нет, только разрыв лёгких и смерть от кессонного ада, если попытается вернуться, ещё какой-то миг – он разожмёт в руке трос и улетит в зияющую иссиня-чёрную дыру, как тонкий пепельный лепесток, невесом и случаен.

Но сегодня для Мосса нашёлся глоток кислорода, маленькая слабая надежда, что всё-таки это шанс. Вытянуть его из глубины этой чёртовой болезни, и пусть живёт в своём заповедном мире, но только живёт – в согласии с той планетой, где уж довелось родиться!

Логинов встал, сложил стопкой журналы, выбросил в мусорную корзину «отработанные» бесполезные распечатки статей и снова включил компьютер. Надо проверить, пробовал ли кто из психиатров сделать то же, что намеревался сделать он.

Если были подобные исследования и были результаты, значит, в сети обязательно есть следы. Он открывал страничку за страничкой всех известных ему медицинских сайтов, но упоминаний об исследованиях такого рода не нашёл. Поисковые системы тоже молчали. Интернет пятнился синими ссылками, как метастазами, мало относящимися к теме. Кликая всё подряд, Логинов ушёл в такие дебри, что пришлось закрыть все страницы и вернуться к своим собственным записям.

Как там говорил Митя Бабушкин, цитируя Поппера: надо искать не то, что доказывает теорию, а то, что её опровергает.

Логинов снова нырнул в сеть уже в поисках жёсткой критики. Просмотрел множество обвинений в псевдонаучности и мракобесии в адрес психиатров, дерзнувших лечить необычными методами, но снова ничего не нашёл. Методы были, бог им судья, научны или ненаучны они, но ни слова о том, что кто-либо пытался лечить «доказательствами от противного». Ежистое злое предчувствие говорило Логинову, что искать бесполезно и больше информации в медицинских источниках нет.

«К лучшему. Никто не ставил такой эксперимент. Я буду первым».

Он налил из стоящего на столе стакана воды в ладонь, плеснул в глаза. И только сейчас услышал, как разрывается в приёмной телефон. Логинов привык не обращать внимания на звонки, ведь всегда на них отвечала Кира. Но сегодня Киры не было.

Он вышел из кабинета, подошёл к стойке регистратуры и снял трубку.

– Феликс! – встревожено прозвучал Маринин голос. – Я волнуюсь, ты оставил мобильный дома, не звонишь и не подходишь к городскому. У тебя всё в порядке?

– Всё отлично, Мышка, всё просто замечательно. Я работаю.

– Но уже первый час ночи!

Логинов взглянул на часы. И правда! Он не заметил, как улетело время.

– Не волнуйся, я еду. Мосс не звонил?

– Никто не звонил. Феликс, тебя убьёт твоя работа! Ты даже обо мне забыл.

Она повесила трубку. Но и её дурное настроение не способно было перебить его радужные, звенящие мысли.

Всё верно. Всё правильно. Ты будешь жить – жить достойно и безопасно, мальчик! То, что мы не можем победить, мы возглавим!

* * *

Близился рассвет, а Логинов всё сидел на кухне, пил крепкий чай и выписывал в тетрадь новые и новые мысли о Моссе. Когнитивно-энфазийное расстройство не приговор, как считает официальная наука, о, теперь-то он точно докажет это! Как преступно много времени уже потеряно, и сейчас самое главное – не растерять крупицы подаренной свыше идеи. Мы сотворим тебе новую голову, разлюбезный Мосс! Это будет феерическая рукотворная голова! Лучшая из голов!

Он снова достал детский рисунок, вдохновивший его, с голодным нетерпением рассмотрел каждый штришок и линию, как будто в них заключалась формула успеха, и снова принялся суетно строчить в тетради, будто боялся, что мысль упорхнёт и он не успеет поймать её за куцый хвостик.

В памяти всплыла теория «единого психоза», которой в конце девятнадцатого века переболело племя европейских психиатров. Они считали, что все психические расстройства стоит рассматривать как проявление одного и того же заболевания. То есть, иными словами, и Мосс, и Гольфист, и Бельгиец, и его давняя пациентка Мама Сью, великая и ужасная, и Митя Бабушкин в чём-то до тонкости схожи. Несмотря на разнообразие их психозов и патологий, ноги их болезней растут из одного и того же общего места. Теория эта была бешено популярна, если слово «бешено» здесь уместно, ведь в переводе на русский «психические недомогания» в те времена и называли различными степенями бешенства. Коли вдуматься, то в чём-то был резон: у всех один и тот же больной орган – голова, точнее, как выражался один русский врач, коллега Чехова, «нутро головы». Уже здесь по меркам давней медицины можно ставить доказательную точку. Но теория убедительна и под современным взглядом: в начале заболевания происходят изменения в эмоциональной сфере, а затем – когнитивные нарушения, поэтому в развитии любого психического расстройства можно выделить несколько общих стадий, таких как мания и неизбежная депрессия. Недаром сто лет спустя появился новый взгляд на теорию, особенно под влиянием работ Ганса Селье, которого Логинов очень уважал. Болезнь стала рассматриваться не только как результат действия патогенного фактора, но и как сгусток, совокупность защитных реакций, «адаптаций» против него. Исходя из этого, по выводу Селье, проявления психических расстройств в большей степени зависят не от причины развития, а от уровня и глубины поражения головного мозга.

А что, если… Что, если… Лечить остальных – Гольфиста и Бельгийца, к примеру, по тому же методу, что и Мосса? Доказать одному, что весь мир – поле для гольфа, а другому, что электрический ток и правда проведён всюду: и в зубной щётке, и в дужках очков, и в собственных тапочках, – надо только перехитрить природу, обмануть Бога, приспособиться и выжить. Если вдуматься: какой это кайф – обмануть Бога! Он тебе ток в брючный ремень, а ты уже предвосхитил его каверзы и надел резиновые трусы! Не это ли вытянет тебя из болезни – осознание того, что ты оказался ловчее! Кто знает, может, через сто лет вот этот самый эксперимент ляжет в основу неоспоримого направления в психиатрии.

Логинов замер. Эксперименты? Хм. Нет, он на этом точно не остановится. Слишком мелок тазик, нужно озеро, море! Он, Логинов, пойдёт дальше, и пусть потребуются годы, чтобы подтянуть теорию, написать тысячу научных статей. Пусть это назовут гордыней, но почему бы не дать методу его имя? Метод Логинова. Логично.

Он засмеялся в голос. «Логично. Логинов». Это просилось на слоган.

Да, у него будет свой сайт. И статьи. И книги.

«Логично. Логинов». А лучше, более интригующе: «Паралогично. Логинов». Название одной книги уже есть.

Он встал, подошёл к кухонной раковине, умыл лицо. Вернувшись к столу, открыл электронную почту и написал десяток писем. Над одиннадцатым письмом он долго размышлял, затем, отыскав в списке контактов имя шведского профессора-энтомолога, с которым познакомился в Стокгольме, напечатал:

«Уважаемый г-н Андерсен,

Возможно, моя просьба Вас удивит, но, поверьте, то, о чём я намерен Вас просить, очень важно для моего научного труда. Счёт идёт на часы и даже на минуты, и без Вашей помощи мне не обойтись. Не могли бы Вы опубликовать под Вашим именем статью следующего содержания…»

Письмо было длинным, Логинов, по сути, уже сам написал статью, но просил Андерсена добавить энтомологических фишек, пару каких-нибудь убедительных фраз и объяснил, какую ставку он делает на эту публикацию. Заверив профессора, что его доброе имя не пострадает, что журнал будет напечатан в одном единственном экземпляре и что для научной тусовки статья останется невидимой, Логинов выдохнул и нажал кнопку «отправить». Компьютер издал звук стартующей ракеты. Письмо ушло.

Логинов оторвался от записей, протёр ладонью усталые глаза. Рисунок на столешнице расплывался, казался мраморным, древесные зёрна растягивались и сужались, пульсировали и перетасовывались. Пора было усилием воли заставить себя встать и отправиться в постель. Но Логинов всё сидел, почти физически ощущая, что воля выпарилась из него, как вода из перекипевшего чайника, и самое сложное сейчас – закрыть крышку ноутбука и подняться из-за стола. Яркий свет монитора растекался рваным белым пятном, рассеивался по обоям, напоминая об адской головной боли, которая вот-вот должна была накрыть. Логинов зажал кулаками виски и тут вдруг понял, что кто-то стоит позади него.

Он резко обернулся. Силуэт плыл и поначалу был неузнаваемым, тревожным. Логинов неуклюже дёрнулся, вскочил со стула, и чужая ладонь сразу опустилась на его плечо.

– Феликс Георгиевич, что вы! Это же я, Кира!

Он нервно засмеялся беззвучным смехом. Кира! Конечно! Только разве сегодня её дежурный день? Всё перемешалось в голове, он действительно запредельно устал.

На ней была голубая мужская рубашка – чья-то, не его, конечно, – верхняя и нижняя пуговицы расстёгнуты.

– Я так напугала вас? Простите, – ласково, полушёпотом произнесла она и, положив на его плечо вторую ладонь, заставила снова опуститься на стул.

В её глазах тлели два крохотных коньячных огонька, он уколол о них взгляд и нелепо, как смущённый школьник, инстинктивно отвернулся.

– Вовсе нет, я… – он что-то блеял, ощущая, предчувствуя, что сейчас произойдёт, и немея от острой горечи, что совсем не готов к такому повороту событий.

Повисло бесконечно долгое мгновение, плотное, наэлектризованное в каждом своём атоме, напряжённо-звенящее, прежде чем он набрал в грудь воздуха, собираясь что-то сказать, – и тут же Кирин горячий палец лёг ему на губы: тс-с-с.

Она сахарно улыбнулась и опустилась к нему на колени, обвив его шею тонкими руками.

– Кира… Кира… – Логинов мотнул головой, лихорадочно соображая, что следует сейчас сказать ей, и совсем не находя слов.

Чёрт! Чёрт! И правда, ЧТО в подобных случаях говорят?!

Руки сами легли на талию, он удивился, насколько Кира миниатюрна и тонка: его лапища покрывала почти всю её узкую спину. Девочка, милая, хрупкая, чистая, ну зачем я тебе, это глупости, ничего не выйдет, сама знаешь, обожжёшься, будешь потом всю жизнь считать меня подонком, ну к чему оно, ты же не из тех, кому нужен одноразовый секс, опомнись, я никогда с тобой не… никогда не… не…

Её губы были мягки и нежны, он впивался в них с голодной сосредоточенной жадностью, хотел выпить её всю целиком, чтобы не осталось даже капельки осадка. Так случайно запертая в подвале дворняга, выбравшись наружу, лакает из ближайшей дождевой лужи. Запах её травяного шампуня и особый аромат кожи – парной, пьянящий, дурманящий, сорвал голову, взорвал каждую клетку напряжённых мышц, и невозможно было ни сопротивляться ему, ни оставить безответным.

Кира. Логинов мял её спину, и плечи, сжимая в пальцах вздрагивающие лопатки-крылышки, и каждую позвоночную бусину, и хрупкие серпики ключиц. И не мог, не мог оторваться от неё. Её тело было податливо, как у тряпичной куклы, гуттаперчиво, тянулось за его ладонью сырой глиной, и, захоти он вылепить из неё что-то, наверняка преуспел бы. Кирины пальчики бегали по его груди, суетно расстёгивая пуговицы рубашки, и когда коснулись тела – обожгли. Логинова мгновенно захватило электрической волной желания, а в голове синхронно с животом закружился вихрь и включилась пульсирующая сирена. Он встал, уронив табурет, и поднял её на руки. Она была невесома, точно сорванное с кровати покрывало, взметнувшиеся от движения волосы полоснули его по лицу, он шагнул куда-то вбок, не соображая куда, наткнулся плечом на дверной косяк и, развернувшись, осторожно прижал её спиной к стене.

Кира громко выдохнула и, схватив его за шею, впилась острыми коготками в кожу. Логинов дёрнулся от несильной, но неожиданной боли, оторвался от её влажных губ и очень близко – так, что расплывался фокус, – увидел её лицо, бело-мраморное, в россыпи веснушчатого бисера, и длинные клейкие глаза с огромными расширенными зрачками.

И стоило Логинову взглянуть в них, как кто-то в его голове со щелчком переключил тумблер, и время и пространство вернулись в свои пределы.

Что я делаю, идиот, Марина там, наверху, Марина, Марина, Марина…

Он словно напоминал сам себе – тем же пульсирующим в мозгу семафором, – что есть жена, любимая жена, жена, жена, жена, и она нездорова, и какой же он подонок – здесь, в её кухне, в её доме, в десятке метров от неё самой, он сволочь, похотливая тварь, тварь, тварь!

Дыхание его на секунду остановилось. Кира поняла всё без слов, молниеносно, на крупицу секунды раньше него самого. Глаза её сузились до двух щёлочек-амбразур, а за ними – эти безумные пламенеющие зрачки, точно лезвия, не укрыться от них, слишком мало и ничтожно пространство. Логинов осторожно опустил её на пол. Стряхивая с себя пелену морока, отступил на шаг назад, а руки, предатели-руки всё ещё не отпускали Киру, пальцы вязли в её пальцах. Она была полностью обнажённой, фарфоровой, как каминная статуэтка, пуговички коричневых сосков на маленькой острой груди, узкая капелька пупка, две чуть выпирающие подвздошные косточки у линии белого бумажного бедра… Красивая нездешней, колдовской монгольской красотой… Мгновение назад такая доступная, сейчас же ощетинившаяся тысячью игл.

– Почему? – Её папиросные ноздри раздувались, втягивая воздух.

Только бы она сейчас ничего не говорила!

– Прости, девочка моя, прости меня…

Любые слова издевательски нелепы. Логинов поднял с пола её рубашку, накинул ей на плечи, провёл рукой по глянцевым волосам.

– Я не могу.

Кира просунула кулачки в рукава, застегнула пуговицы – все до одной, молча, сосредоточенно. И вдруг затараторила:

– Я понимаю, здесь она нас застукает. Давай спустимся в гараж. У тебя большая машина, сиденья удобные. Ну же, пойдём, там нас не найдут, что ты медлишь?

Это было равносильно холодному душу. Его горло до тошноты сжал её распорядительный тон и особенно то, как прозвучало «она нас застукает». Она. Марина. Любимая.

Что было сейчас? Морок, настоящий морок. Сумасбродство, галлюцинация, аффект. Кто-то вырубил его мозг, а затем подключил к трансформаторной будке.

Логинов медленно покачал головой.

– Прости…

Пусть думает, что хочет. Что он не мужик, и это ведь правда, не мужик, дерьмо собачье, распалить вот так девчонку и бросить подранком, не делают так, доведи дело до конца, а потом рефлексируй, да хоть застрелись за измену, сопливый подкаблучник, тряпка, но сейчас вернись на тот самый шаг назад и доделай начатое!

Логинов снова покачал головой, ненавидя себя за все грехи сразу – и за несдержанный порыв, и за собственное предательство Марины, и – сильнее всего – за слабость и трусость по отношению к этой девочке.

– Кира… – произносить её имя оказалось пыткой. – Я знаю, ты умница, ты всё правильно понимаешь. Это не относится к тебе, никак не относится. Ты сможешь понять.

Она улыбнулась – с кислинкой, губы прорезали бледное лицо полумесяцем. Как свежий розовый шрам от серпа, вдруг подумалось ему…

– Пустое. Я понимаю. Сама виновата. Это ты прости.

Она шмыгнула дымчатой тенью в дверь, испарилась, исчезла. Будто и не было её. Только в кухне остался пряный запах её волос, молодого тела и неуловимое ощущение тревоги, нараставшей с каждой отдельной, бьющейся в сердце секундой.

Логинов дошёл до кабинета, открыл ключом всегда запертый ящик письменного стола, вытащил пластиковую баночку. Кирин запах исчез, вмиг сменившись острым, аптечным. Высыпав на ладонь две белые таблетки, которые хранились дома на всякий случай, он быстро заглотил их, не запивая. Так лучше. Надо успокоиться, унять лихорадочно колотящийся о лобные кости мозг. Впереди день и много работы. Благословен будет тот, кто придумал нейролептики. Всё тихо в твоей голове.

Заперев ящик, он открыл окно, втянул в лёгкие свежего утреннего воздуха, жадно всосал сонного восходящего солнца и, постояв так минуты три, прошёл в спальню к Марине.

Она безмятежно спала – как всегда, в шаговой позе, Логинов поправил съехавшее одеяло и сел на краешек кровати. С тех пор как они стали ночевать отдельно, он почти забыл, как заходилось его сердце каждый раз, когда он видел её такую, на излёте предутреннего сна, тёплую, родную.

Он осторожно свернулся калачиком в её ногах – потерявшийся и вернувшийся блудный пёс, готовый лизать хозяйские ноги и благодарящий своего пёсьего бога за право быть в одном доме с человеком.