Текст книги "Чокнутая будущая"

– Каким образом, Мирослава? – тягуче, бархатно, очарованно прокатал мое имя-карамельку на языке Антон.

– Я ведь открыла для тебя все двери на свободу, не так ли? Ты мог уйти и не оглядываться. Без сожалений и чувства вины.

– Позволь уточнить, – Антон расстегнул верхнюю пуговку воротника-стоечки на моем платье, – неужели эта дверь уже закрыта? Неужели я опоздал?

– Боюсь, ты слишком нерасторопен, сладенький.

Еще одна пуговка из шести.

Я опустила глаза на его издевательски застывшие возле третьей пуговицы пальцы.

– Нерасторопен?

– Очень медленный.

– Как ты можешь так быстро передумать?

Ах, какие искорки в его глазах, какие звездочки.

Забыв об играх и обо всем на свете, я прильнула к Антону с поцелуем, нежным-нежным и сахарным-сахарным.

Лучше бы нам было закрыть предварительно дверь, конечно.

Глава 28

– Экий перформанс, – голос богической Риммы прозвучал практически как глас свыше.

Подпрыгнув на Антоне, я так резко оглянулась, что едва не свалилась с кресла.

Вскочила на ноги и вытянулась по стойке «смирно».

Вы не видели, кстати, мой позвоночник? Кажется, я где-то потеряла его, потому что тело превратилось в желе.

Антон встал, усадил меня обратно в кресло – спасибо большое.

А то сама бы я на ногах ни за что не устояла.

– Кофе? – механически спросил он.

Римма Викторовна, глубоко шокированная, только головой покачала.

– Вы совсем обалдели? – спросила она заторможенно. – Хоть бы дверь закрыли.

– Ага-ага. Все мы умные задним числом.

– Нет, от Мирославы, конечно, всякого можно было ожидать, – продолжила она, – но ты, Антон, взрослый, разумный человек! С чего бы тебя опять потянуло на подростковый протест?

В смысле – от Мирославы всякого можно было ожидать?

В смысле – подростковый протест?

На Антона боялась и смотреть. А вдруг он сейчас падет перед нашей богиней на колени и станет умолять, чтобы она нас простила и не выдала брату? Это зрелище способно было разбить мне сердце.

Наверное, он ужасно напуган.

Римма Викторовна прошла туда-сюда по кабинету и остановилась прямо перед Антоном. Вылитая классная дама, заставшая ученика за разглядыванием неприличных картинок.

– Ты уже был однажды влюблен в жену своего брата, – проговорила она безжалостно. – Неужели это тебя ничему не научило?

Ну отомри же, радость моя. Скажи ей, что это не ее дело.

Что это совсем не то же самое.

Что тогда ты был еще совсем мальчишкой.

Что я более осознанное решение.

Но Антон продолжал хранить молчание, и это убивало меня.

– Алеша никогда не должен об этом узнать, – заключила Римма Викторовна, – иначе это будет трагедия века. Все помнят, что у него слабое сердце? Как будто мало того, что его снова бросила жена!

Пфф! Как будто я была первой, кто ушел от Алеши.

Сама-то Римма Викторовна покинула его в первых рядах.

Рванула, сверкая пятками, к режиссеру Явлинскому.

– Кажется, мне пора, – пробормотала я уныло, – кажется, у меня корова не доена.

– Останься, – мягко попросил Антон. – Полагаю, Римма Викторовна сказала все, что собиралась.

– Отнюдь. – Та величественно опустилась на стул для посетителей и закинула ногу на ногу. – Все это… – она изящно покрутила рукой в воздухе, – был экспромт. Признаться, меня выбили из колеи ваши порочные шалости. Боже мой, это же почти инцест!

– Давайте без преувеличений, – огрызнулся Антон.

– Я преуменьшаю, – серьезно возразила она. – Ах, чтобы вас, даже виски заломило! Просто прекратите это все немедленно, потому что в нашем городе почти невозможно скрыть интрижку.

– Кажется, я не спрашивал вашего совета.

– Очень зря.

– Между прочим, – тут я вспомнила, что тоже существо, способное к человеческой речи, – я еще позавчера подала на развод.

– И кому от этого легче? – Римма Викторовна отмахнулась от меня, как от комара. – Ты даже года не продержалась замужем. Эта безответственная молодежь! Почему бы вам не научиться думать, прежде чем…

– Достаточно, – предупреждающе и очень тихо оборвал ее Антон.

Она вытаращилась на него с изумлением.

– Конечно-конечно, – с притворным смирением поджала губы, – ведь у тебя целое похоронное бюро! Проводим Алешу в последний путь с шиком.

– Римма Викторовна, выключите древнегреческую трагедию и перейдите к цели своего визита, – очень сухо и официально предложил Антон.

– Хорошо. Цель моего визита состоит в следующем. – Она легко подстроилась под его интонации. – Будь так любезен, отправь Лизу, Арину и Алешу на море. В театре я договорюсь. Твоему брату необходима поддержка семьи и смена впечатлений.

– Вы уверены, что он хочет поехать с Лизой? – саркастически уточнил Антон.

– Почему нет? Ведь он с выходных обитает на ее диване.

– Бедная Лиза! – вырвалось у меня.

Память о несчастном муже, приросшем к дивану после инфаркта, была еще свежа в моей памяти.

– На море так на море, – легко согласился Антон, – с Лизой так с Лизой. Стоило ради этого ехать в такую даль? Можно было обойтись звонком.

– Я собиралась заодно проведать Мирославу, она ведь игнорирует телефон. Вдруг, подумалось мне, девочка заболела от переживаний. Кто знал, что девочка так весело проводит время.

– Мы оба весело проводим время. – Антон, отрада очей моих, неожиданно ухмыльнулся. – Мир не крутится вокруг Лехи, Римма Викторовна, а мои подростковые увлечения только вы одна и помните.

– Неблагодарный ребенок, – вздохнула она и поднялась. – Нет, это невозможно понять. Полно же других мужчин и женщин! Зачем спать именно с теми, с кем нельзя категорически? В чем смысл?

– Любовь сокрушила нас, – глубокомысленно пояснила я, – подчинила, лишила здравого смысла.

Губы Антона весело дрогнули.

Римма Викторовна промаршировала к выходу и шваркнула дверью. В демонстрационном зале у гробов, поди, все крышки попадали.

– И что теперь? – Я настороженно покосилась на Антона.

Должно быть, ему этот разговор дался еще хуже, чем мне. Но передо мной был человек, безупречно владевший своими эмоциями, поэтому он только улыбнулся.

– Пообедаем?

– Дома еды нет, – вздохнула я. – В последнее время жизнь как-то не предрасполагала к делам хозяйственным.

– Я так и понял, – Антон взял пиджак, раскрыл мою кофту, приглашая нырнуть в рукава, – от тебя же одни глазища остались, смотреть больно.

– Это потому, что я вся исстрадалась, представляя, как ты весь такой потрясающий в костюме, который я тебе сошью, увозишь в закат непонятную блондинку. Почему-то обязательно в алом кабриолете.

– Немного не мой стиль, тебе не кажется? – Его руки задержались на моих плечах, потом Антон и вовсе обнял меня, уткнувшись подбородком в плечо. Я накрыла ладонями его руки на моем животе. – Зачем ты фантазируешь о том, что тебе так не нравится?

– Потому что до судорог боюсь мечтать? – предположила я.

Прозвучало слишком грустно.

Фу, Мирослава.

Хватит на сегодня, в самом-то деле.

– Отвези меня в самый дорогой ресторан, – распорядилась я деловито. – Зря, что ли, я кудри сооружала?

Он немного помедлил, прежде чем выпустить меня.

– Пойдем.

Антон выбрал пригородный кантри-комплекс с шатрами и верандами. Накрапывал дождик, поэтому мы устроились в беседке, укрытой от чужих глаз белоснежным пологом. На круглом столе с кружевной скатертью благоухал букет ирисов.

Официант принес нам меню и пледы, и я с удовольствием закуталась в один из них – после пришествия Риммы Викторовны меня все еще слегка потряхивало.

– Но ты все равно должна сшить этот костюм, – заметил Антон, без всякого интереса листая меню. – Алый кабриолет не обещаю, но увести в закат одну чокнутую брюнетку всегда готов.

– «Всегда» – это очень долго.

– Ты действительно хандришь, да?

– Это труднее, чем я думала. То есть изначально карты говорили, что брак с Алешей долго не продержится, но тогда мне не было его жалко, а сейчас ужас как жалко. Я поступила безжалостно с вами обоими – нельзя выходить замуж только ради эксперимента и нельзя соблазнять кого-то только на кураже. Карты обещали, что это изменит меня и мою жизнь, но какое право я имела менять еще и ваши?

– У всех тарологов мания величия? – холодно уточнил Антон. – Кажется, ты говоришь не о пешках на доске, а о живых людях, обладающих собственной волей… Я буду рыбу, а ты?

– Все равно.

Антон сделал по интеркому заказ, потом спросил:

– Что не так с прежней Мирославой? Отчего тебе хотелось все поменять?

– С девочкой, у которой даже в школе не было друзей? А что с ней вообще было так? Весь мой мир состоял из сказок, роз и бабушек, а потом и бабушки исчезли. И все стало таким маленьким, что очень захотелось посмотреть, как там, снаружи.

– Ты же мой хоббит, – он улыбался светло и очень искренне. – По крайней мере, ты вернулась из путешествия туда и обратно с добычей.

– Захомутала дракона. – Я горделиво расправила плечи.

– Как минимум гробовщика.

Я захохотала, запрокинув голову.

Вы замечали, что некоторые вещи почему-то получается сказать только шепотом под одеялом?

В те минуты, когда обнажены не только тела, но и души.

В те минуты так и тянет выболтать все, что у тебя за душой, и послушать чужие откровения.

По старенькой шиферной крыше лил дождь. За окном покачивались ветки яблони. Сквозь неплотно прикрытую форточку доносился запах влажной земли и черемухи.

Мои кудри давно распутались, все пуговицы оказались расстегнутыми, а дурные мысли смыло дождем.

– Вот уж не думала, что ты из тех мужчин, кто останавливает уходящую женщину.

– Да и ты, кажется, не ревнивая.

– Кстати!

Он смеялся, уворачиваясь от моих шутливых укусов, больше похожих на поцелуи.

Я веселилась, слушая сбивчивые объяснения, что Ольга вообще-то больше о Лехе расспрашивала, чем на полном серьезе интересовалась Антоном.

– Мирослава, она же нормальная девушка! Ей куда интереснее мой брат.

– И очень хорошо! Не выношу конкуренции…

Переплелись, притихли, прислушались к дождю.

– Очень расстроился из-за Риммы?

– Сначала. А потом не очень.

– Да ну?

Приподнявшись на локте, заглянула в его лицо. Было темно, но я видела безмятежность и уверенность. Исчезнувшую морщинку между бровей. Легкую улыбку.

– Римма жалит, потому что ей нравится думать, что она сыграла в нашей с Лехой жизни роковую роль. Она воображает себя кем-то вроде главы семьи, строит новых жен, распоряжается налево-направо. Но в одном она права, Мирослава.

– В том, что нужно закрывать дверь?

– В том, что мы не сможем вечно прятаться.

К этому разговору я не была готова.

– Принести тебе воды?

Встав с кровати, я прошлепала босыми ногами по теплым половицам. Мне не нужно было включать свет, чтобы не налететь на углы или шкафчики, я знала здесь каждый миллиметр.

Почему нельзя оставить как есть?

Почему нужно выбирать сложный и ужасно проблемный путь?

Я только что ушла от мужа. Это самый решительный поступок на несколько лет вперед.

Никаких новых подвигов в ближайшую пятилетку не планировалось.

Есть я. Есть Антон. Есть дом, в котором мы счастливы.

При чем тут какие-то другие люди, их суждения и их печали?

Будем радоваться тому, что есть.

Наши отношения никого, кроме нас двоих, не касались.

Я не хотела быть женщиной, рассорившей двух братьев. Мне не нужно было это чувство вины перед Антоном, да и Алешей тоже.

Кто из вас сейчас подумал, что поздновато я спохватилась?

Эх вы, неприятные личности! Где ваш оптимизм? Вдруг все как-нибудь обойдется? Ведь может такое быть?

Если уж Антон соглашался на участь тайного любовника, то мне и подавно жаловаться не приходилось. В конце концов, я всегда предпочитала жить в крохотном мире и не нуждалась в каких-то общественных статусах. Публичность – это к моей маменьке, пожалуйста.

– Мирослава?

Антон появился на кухне, и я поняла, что надолго замерла, гипнотизируя открытый холодильник.

Захлопнув дверцу, погрузила нас в темноту.

– Пойдем спать.

Глава 29

Злопамятная Римма Викторовна все-таки добавила меня в чатик «Клуб бывших жен», где Саша снова принялась извиняться, а бледная Лиза жаловаться на то, как надоел ей Алеша.

Римма Викторовна подливала масла в огонь, предлагая устроить дежурство по общему питомцу.

Я отключила уведомления, так и не решившись молча выйти из чатика, и села перекраивать свой график. Теперь, когда у меня освободились выходные, было логично чередовать рабочие субботы и воскресенья, потому что моим клиенткам удобнее приходить в нерабочие дни.

Как всегда на майские праздники, нагрузка была низкая. Все взволнованные своей судьбой дамочки или разъехались по дачам, или свинтили на отдых. Поэтому день выдался свободным, и я собиралась провести его с пользой.

Маме звонить не стала, просто отправила сообщение, что подала на развод. Она перезвонила почти сразу.

– Меньше года, Слава, – сказала насмешливо, – ну ты даешь. Мне действительно интересно, ты выбрала такого немолодого мужа потому, что тебе не хватало отца в детстве?

– Да я бы и сейчас от него не отказалась, – ответила я исключительно ей назло.

– Кафедра биологии в местном университете, – вдруг отчеканила она, – Стравинский Олег Дмитриевич.

– А?

– Рот закрой. – Мама засмеялась с такой уверенностью, будто могла видеть меня сейчас. – Стравинский, мой препод. Твой непутевый папаша. Привет ему.

И повесила трубку.

Я немедленно набрала ее номер, не с первого раза попав на нужный значок.

– Какой еще Олег? – закричала я. – Я же Мироновна по паспорту!

– Ну это же лучше звучит, чем Олеговна. Чем ты недовольна?

Вы все это слышали?

Да у меня даже отчество липовое!

Заревев от обиды, я некоторое время металась по дому, потом бросилась на интернет-страницу университета.

Открыла ее.

Закрыла.

Выскочила в сад и начала перекапывать длинную грядку под зелень.

Через пару минут бросила лопату и, усевшись прямо на землю, снова достала телефон.

Стравинский, Стравинский…

Вот он, голубчик.

Почему качество фото такое невнятное?

Обычный мужчина. Лысоватый. Нос довольно длинный. Лицо… как лицо. С той натянутой улыбкой, когда человека ставят у белой стенки и заставляют фотографироваться.

М-да… В моем воображении отец представлялся невероятным красавцем. Дядей Степой милиционером и Антонио Бандерасом в одном лице. А это что такое?

Подождите-подождите. Как сказала мама? Что он был ее преподом?

Мой отец спал с собственной студенткой?

Да что же такое делается-то!

Я еще немного поплакала, потом приняла душ, переоделась и поехала в университет. Там как раз проходили дни открытых дверей для будущих абитуриентов, и я надеялась, что мой случайный папочка не отлынивает от этой повинности.

Не сказать, что я знала, как именно собираюсь поступить. Вроде бы неуместно сваливаться на человека как снег на голову с воплем «Здравствуйте, я ваша тетя!», то есть дочь, конечно. Мне просто было интересно взглянуть на него поближе.

Я же имею на это право?

Или нет?

Что такое «отец»? Человек, который однажды оплодотворил мою маму, или плоть от плоти моей? Почувствую ли я зов крови и все такое?

Ехала я на автобусе, потому что так и не поняла, хочу успеть или опоздать.

В фойе скучали студенты-волонтеры. Мне они обрадовались как родной: ура, человек! Все какое-то занятие.

– Какой факультет вас интересует? – подскочил ко мне самый бойкий.

– А Стравинский?.. – делая взрослое озабоченное лицо, спросила я с важным видом.

– Стравинский? А, биолог! У него, кажется, открытая лекция в поточке. 112б. Давайте я вас провожу.

Вот до чего им нечего было делать.

Что будет, если на лекции так же пусто, как в фойе? Что будет, если я окажусь единственным слушателем?

Я шла за своим проводником и терзалась, терзалась.

К счастью, в аудитории присутствовала горстка школьников, оккупировавшая передние ряды. Я тихо села сзади, приглядываясь к человеку за кафедрой.

Он бубнил лекцию монотонно, без огонька. Тоскливо было Стравинскому, тоскливо было его несчастным слушателям, тоскливо стало и мне – за компанию.

А что, поинтереснее отца для своей единственной дочери нельзя было выбрать?

Устыдившись, принялась разглядывать его с удвоенным вниманием.

Совести у тебя нет, Мирослава!

Как можно быть такой неблагодарной?

Ты же всю жизнь мечтала об этой минуте, так давай же, немедленно стань счастливой.

Интересно, сколько ему? Судя по всему, он старше моей матери примерно лет на десять. Наверняка есть жена и другие дети. Мои братья и сестры. Как бы они меня приняли? Вряд ли с распростертыми объятиями, да? Кому весело столкнуться нос к носу с тайным грешком своего отца…

А если он одинок?

А если, лежа перед сном, жалеет о том, что так и не завел ребенка? А если я стану для него утешением?

Интересно, он вообще знает о моем появлении на свет?

Почему я не выпытала сначала все подробности у мамы?

Надо поискать его в соцсетях, вот что.

Тихо покинув университет, я купила стаканчик кофе, булочку и спустилась по пешеходке вниз, на набережную.

Здесь готовились к завтрашнему концерту по случаю 9 мая, флаги реяли на ветру.

«Реять» – такое странное слово. Есть в нем что-то пиратское и одновременно парадное.

Реять могут еще паруса, например, а вот мои волосы – нет.

Почему бабушка умерла так рано? Вот бы поговорить с ней сейчас, чтобы она погладила меня по волосам и придумала, что делать дальше.

Что делать дальше, бабушка?

Усевшись на скамейку, я лениво наблюдала за течением реки, жевала булочку и запивала ее кофе.

Без всякой цели достала телефон, покрутила его в руках.

Гуглить своего отца или нет?

Погружаться в это дальше или нет?

Оказывается, мне звонил Антон, а я не услышала из-за беззвучного режима.

Он был на работе, его-то контингент прибывал к нему без оглядки на праздники.

– Привет.

– Привет.

– А давай поедем куда-нибудь?

– Куда?

– Просто поедем.

Антон не был человеком спонтанных решений, ему обязательно нужна была точка назначения. Но он ответил:

– Давай.

– Ты едешь куда-нибудь, когда на пределе, – сказал Антон, когда город остался позади и под колеса легло гладкое полотно трассы.

Сбросив обувь, я подтянула колени к груди и обняла их.

– Что? – буркнула рассеянно.

– Я еще помню, как ты вышла из кафе и села на поезд до Москвы. Без вещей и четкого плана.

– Ты же знаешь, что с планами у меня так себе. Если бы я умела продумывать свои действия хотя бы на два шага вперед, не оказалась бы в итоге в такой ситуации.

– В какой ситуации, Мирослава?

– В шахматах это называют патом, да?

Он вздохнул. Хмыкнул. Заговорил терпеливо и только самую чуточку ехидно:

– Ты плохой игрок. На самом деле у нас еще полно ходов.

– Сегодня я видела своего отца.

– Что? Как?

Кажется, он действительно удивился. Да, милый, я тоже.

– Мама внезапно приоткрыла завесу молчания.

Мне так хотелось быть сейчас спокойной и насмешливой. Притвориться, что это всего лишь забавная история. Ну серьезно, мне почти тридцать, не глупо ли переживать из-за того, кого никогда и не было?

Но получалось жалко.

– Оказалось, я Олеговна, представляешь? А мне так нравилось сочетание: Мирослава Мироновна. Есть в нем что-то такое… экстравагантное. А Олеговной кто хочет может быть, в этом нет никакого смысла.

Антон плавно перестроился, съехал с основной дороги и остановил машину на обочине проселочной, ведущей в какую-то деревеньку. Заглушил мотор. Повернулся ко мне.

– Мирослава, – проговорил обеспокоенно и обхватил мое лицо теплыми широкими ладонями.

– Мой отец биолог, – поделилась я грустно. – Скучный-скучный биолог с длинным носом. Я побывала сегодня на его лекции – и ничего особенного. Мое сердце не взорвалось и не облепило ошметками всю аудиторию.

– Ты сказала ему, кто ты?

– Не-а. Не думаю, что скажу. Мне кажется, я не та дочь, о которой мечтает каждый препод, много лет назад перепихнувшийся со своей студенткой.

– Понятно.

Он отстегнул наши ремни безопасности и притянул меня к себе. Обниматься в машине при некоторой ловкости довольно удобно. Ладно, удовлетворительно. По десятибалльной системе обнимашек на пятерку. Хорошо, на тройку. Но я все равно с удовольствием прижалась к нему так сильно, как только смогла.

– Мирослава, – прошептал он, целуя меня в волосы, – просто в качестве предложения… Может, дашь ему возможность решить самому?

– Думаешь? А вдруг…

– Ты не можешь отвечать за поступки других людей. Только за свои собственные.

– Легко тебе говорить. А если я ему не понравлюсь? А если понравлюсь, а он мне нет? Для чего все усложнять, если можно сделать вид, что ничего не было?

Антон засмеялся, чуть отстранился, еще несколько раз слепо меня поцеловал.

– Поступай как хочешь.

– Я могу посмотреть карты…

– Как хочешь. – Он вскинул руки, сдаваясь.

Пристегнул нас обратно. Завел машину.

– Что это за ответ такой?

– Мирослава, – выруливая обратно на трассу, Антон сосредоточился на дороге и говорил малость автоматически, – ты никогда не думала, что я тоже понятия не имею, что с тобой делать?

О…

Я представила, как он сидит за столом в своем безликом кабинете и глубокомысленно раздумывает над такой загадкой Вселенной, как Мирослава. Возможно, даже нервно ломает карандаши при этом. Или, допустим, пишет уравнения. Или рвет на себе волосы.

Повернувшись к нему всем корпусом, внимательно уставилась на Антона.

– А что на этот счет говорит твой психолог?

– Если бы психологи помогали в отношениях с женщиной, они брали бы за свои услуги совсем другие деньги.

– Так, ладно, – устав от своих собственных переживаний, я охотно переключилась на его, – давай представим, что я тот самый суперпсихолог, который одним махом решит все твои проблемы. Вещайте, пациент, что именно вас тревожит в отношениях с такой прекрасной со всех сторон женщиной, как я. То есть Мирославой Мироновной. Тьфу, Олеговной.

Антон покосился на меня, на что я ответила преданной и серьезной моськой.

– Скажем, мне надоело, что я не могу поцеловать такую прекрасную со всех сторон женщину, как Мирослава Мироновна, тьфу, Олеговна, там, где мне приспичит. Например, в центре города. Или, скажем, мне надоело проникать в ее дом огородами, а автомобиль оставлять у конторы.

– Так соседи же… А… в смысле, вот ты о чем.

Я покивала китайским болванчиком, не зная, что еще сказать.

– Доктор? – вопросительно-нервно протянул Антон.

– Продолжайте-продолжайте, – пробормотала я, растеряв весь задор.

Он же меня не бросает сейчас?

Было бы обидно оказаться брошенной черт знает где.

Впрочем, от географии степень обидности вряд ли изменилась бы.

– Основная беда в том, что я опасаюсь говорить об этом, чтобы не напугать тебя, – быстро и решительно продолжил Антон, как будто боялся передумать и хотел опередить сам себя. – Вдруг ты опять прыгнешь в поезд, догоняй тебя потом. Нет, догнать-то несложно, но проблема в необратимости твоих решений. Р-раз, и уехала. Р-раз, и развелась. Р-раз, и решила, что отец тебе не нужен. А что, если я на тебя надавлю и ты решишь, что быть со мной слишком сложно, тебе бы кого попроще?

– То есть, – когда надо было, я умела соображать стремительно, – прямо сейчас мы оба боимся, что бросим друг друга? Я – тебя, а ты – меня?

– С чего ты решила, что я собираюсь тебя бросать? – изумился он.

– Ну тебе же надоело то и это…

– Мирослава, – прорычал он.

– Подожди.

Я накрыла его руку на руле ладонью. Погладила. Подышала.

Почему мне никто никогда не говорил, что от каких-то слов в груди может подняться целая буря?

Дайте мне минутку, сейчас утихомирю ее.

Но все продолжало кружиться с бешеной скоростью, как будто… ну как будто я главная героиня в кино, и камера вращается вокруг, и играет оркестр, и…

Одновременно счастье и боль.

Сколько эмоций может испытать человек и не сгореть лучиной?

– Антон. Антоша… Ты уверен, что нормально ведешь машину? Не переволновался, нет?

– Переволновался. Но нормально. Я помню, что управляю средством повышенной опасности, все в порядке.

– Ладно. Молодец. Антон, даже при одной мысли, что мы расстанемся, я дышать не могу, понимаешь? Это на каком-то почти физическом уровне.

– Хорошо, – слабым голосом отозвался он. – Спасибо, что сказала.

– Пожалуйста. Но ты меня все равно не торопи, ладно? Потерпи уж как-нибудь. А то навалилось сразу со всех сторон, а я улитка в чуриках.

– Я знаю, знаю. – Он улыбнулся, перехватил мою ладонь и поднес к губам. Поцеловал несколько раз. – Просто это не пат, Мирослава. У нас действительно есть варианты. И уж точно я никогда никуда от тебя не денусь.

Ага. «Никогда» это так же долго, как и «всегда». Антонимы, обозначающие одно и то же. Вот чудеса-то, велик и могуч русский язык.

– Зафиксируйся на этой мысли, ты мне позже все подробно растолкуешь… Смотри, какой клевый мотель слева.

– Ты хочешь в мотель? Может, все-таки доехать до чего-то более приличного?

– У нас же путешествие! Приключение! И прямо сейчас мне до смерти нужна кровать, даже если эта кровать находится в дешевом трактире.

– Устала?

– Нет.

Он расхохотался и принялся разворачиваться.