Текст книги "Чокнутая будущая"

Глава 12

Бледная Лиза, кто бы мог подумать, добралась до меня уже через полчаса. К сожалению, мы находились не на пышном застолье, где все смиренно сидели на своих местах и слушали тамаду, а скорее на фуршетной вечеринке, где гости перемещались от одного столика к другому с бокалами в руках.

– Арина хочет на море, – заявила она с таким видом, будто от этой информации я должна была подпрыгнуть, достать из кармана волшебную лампу и начать судорожно ее натирать.

– Должно быть, это ужасно – иметь детей, которые все время чего-то хотят, – пожала я плечами, пытаясь отделаться от нее.

Однако она следовала за мной по пятам как жадная тень.

– Господи, только послушай себя, – раздраженно прошипела Лиза, потом вспомнила, что это ей от меня опять что-то нужно, а не наоборот, и сбавила обороты. – Антон не отвечает на мои звонки.

– Могу его понять.

– Так и будешь себя вести? – она повысила голос, и на нас стали оглядываться те, кто поближе. Вот-вот соберется весь зал. Мерзкая женщина, мерзкая сцена. – Зачем было выходить замуж за мужчину с обязательствами, если ты даже не пытаешься хоть немного ему помочь? Чего ты добиваешься? Чтобы Алеша бросил своих детей ради тебя?

Обвинения были настолько несправедливы, что я потерялась под их шквалом.

Рядом материализовалась Римма Викторовна, насмешливо глядя на меня. Она нисколько не сочувствовала, скорее злорадствовала. Мол, знай сверчок свой шесток, ну, вы понимаете. Нечего было выходить за ее Алешу, терпи теперь, стрекоза.

– Почему Алеша сам не может позвонить брату? – спросила я едва слышно. – При чем тут я?

– У мужчин своя гордость, знаешь ли. Ты хоть раз задумывалась, каково ему, в его возрасте, с его известностью, просить денег?

Суммой, вбуханной в сегодняшний ресторан, как мне кажется, можно было оплатить половину путевки. Но кого тут волнует мое мнение?

Никто не собирался ничем жертвовать. Кроме Антона, само собой.

И тогда я увидела, что он направляется к нам.

Этим вечером я собиралась быть Ростовой, восторженной девочкой, а никак не базарной бабой, спорящей с бывшей мужа, но мне просто не давали такой возможности.

Мне вовсе не хотелось, чтобы Антон вмешивался в это безобразие и тем более – принимал чью-то сторону. Тем более мою.

Образ девы в беде не шел моему наряду.

Эта свара была совершенно лишней, и ее следовало заканчивать как можно быстрее.

– Хорошо, – собравшись с силами, проговорила я высокомерно, – в понедельник ты позвонишь Антону, а он возьмет трубку. А теперь перестань путаться у меня под ногами.

Развернувшись, я оглядела зал. Алеша танцевал со старушкой, отвечающей за реквизит. Смеялся. Антон притормозил, чтобы избежать столкновения со мной. Смотрел вопросительно.

Возможно, он чувствовал себя ответственным и за меня тоже – ведь я здесь только из-за него. Не может же он не понимать этого.

Но больше я не собиралась быть просительницей.

Не сегодня.

Не в этом платье.

– Эта женщина, – я пренебрежительно махнула куда-то в сторону бледной Лизы и улыбнулась. Как жаль, что у меня нет ямочек на щеках, всю жизнь об этом жалею, – опять хочет твоих денег. Дай ей их.

Я почти написала «прочирикала», мне бы очень хотелось почирикать хоть немного, но я понятия не имела, что это такое. Что-то птичье, но при этом легкомысленно-очаровательное? В романах героини то и дело чирикают, и я несколько раз репетировала, но у меня получался только писк.

Хороший звук, если кого-то надо обратить в бегство.

Поэтому я просто улыбалась.

Антон насмешливо вскинул бровь, поражаясь внезапной вспышке моей наглости, а потом вдруг склонил голову.

– Конечно, – согласился смиренно, – как скажешь.

Звонко засмеялась Римма Викторовна, но эти колокольчиковые переливы доносились до меня, как сквозь слой ваты.

Я стояла напротив Антона, улыбалась и таяла, таяла.

Таяла, как весенний снег, как эскимо, как пенка капучино.

Алеша был так доволен вечером, что до поздней ночи не разрешал мне переодеться.

Я сидела в его двухкомнатной хрущевке на кухонном столе, а он все кружил вокруг меня, целуя то руки, то шею, то плечи.

Пыльный розовый шелк надоел мне до ужаса, но я не рыпалась.

Мне почему-то было так грустно, что в груди, под розанами в корсаже, разливалась тоска.

Все дело в том, что я уже скучала по Антону.

Я уже хотела вернуться обратно на свою кухню, опять кормить его окрошкой и смотреть на родинки на его щеке.

Теперь он не скоро попадется мне на глаза. Сегодня мы где-то пересекли ту невидимую границу, которую пересекать не следовало.

Наверное, это случилось в моих сенях, когда я поймала его в углу и смотрела прямо в глаза.

Ах, Мирослава.

Наутро к нам заявилась Римма Викторовна с пончиками и кофе.

– Очень хочется чего-то вредного. – Она всучила мне бумажные пакеты. – Ну, девочка, ты произвела вчера фурор.

– Красавица, – с гордостью правообладателя подхватил Алеша, благодушный и выспавшийся.

– Красоток вокруг – хоть вагоны грузи, – пренебрегла его комплиментом Римма Викторовна, – но девочка поставила на место эту тощую моль, как ее там. Я тебе говорила, не женись на ком попало!

– Мирослава, – изумился Алеша, – когда ты успела сцепиться с Лизой?

– Даже не говори со мной об этом, – я тут же рассердилась. – Ты должен перестать жить на широкую ногу и вешать на Антона своих детей.

– Что? – изумился Алеша.

Римма Викторовна, мурлыча себе под нос, устроилась в углу между столом и холодильником и попивала кофе. К выпечке она, разумеется, не прикоснулась. Это был реквизит, а не еда.

– Все очень просто. – Я достала из пакета жирный, покрытый шоколадом пончик и отгрызла от него солидный кусок. – Если у тебя нет денег и на ресторан, и на море для дочери, ты выбираешь море для дочери. Едешь не на такси, а на троллейбусе. Ешь не креветки, а картошку.

– И что, – насупился Алеша, – я должен до старости во всем себе отказывать? Я уже жил в нищете, больше не хочу.

– Да живи ты как хочешь, – не стала возражать я. Шоколад, сахар и прочие углеводы уже превращали меня в добрую жену. – Просто избавь меня от финансовых переговоров с твоим братом. Лично мне ничего от него не надо, ни денег, ни моря. Так почему я вечно вынуждена клянчить то одно, то другое?

– Ты не понимаешь, – оскорбленный Алеша покраснел, потеряв свою привлекательность, как по волшебству, – мужчине унизительно быть в роли просителя.

– И еще более унизительно ставить в подобное положение свою женщину.

Он заерзал, не зная, что ответить.

– Напрасно вы поженились, – невинно заметила Римма Викторовна. – У Алешиных жен должна быть одна ценность: сам Алеша. А ты, Мирослава, если и не ставишь себя выше, то как минимум – вровень. Его эго не выдержит такого.

– И чему вы так радуетесь? – спросила я. – Сами бы и жили с ним, если критикуете остальных.

– Мое эго в три раза больше его, – хмыкнула она. – К тому же он слишком стар для меня.

Просто для справки: эти двое были ровесниками.

Старели, но не взрослели.

Это побочка таланта или что?

– Мы все – всего лишь декорации, а вы – главные герои, – согласилась я саркастически.

– Но ты очень красивая декорация, – подхалимски вставил Алеша, который не умел долго дуться и терпеть не мог ссоры.

Комплименты, если подумать, у него тоже выходили так себе.

– Да ну вас! – Я рассмеялась и потянулась за новым пончиком, а заодно чмокнула Алешу в нос. – У меня даже ревновать вас друг к другу не получается, уж больно вы несерьезные.

– И правильно делаешь, я не сплю с мужчинами старше сорока пяти, – уведомила нас Римма Викторовна.

– А я – с женщинами старше сорока, – бросился наперегонки Алеша.

И только я делю постель с тем, кому исполнилось пятьдесят.

Вы поняли, кто здесь главный неудачник?

– Поэтому веди себя хорошо, милый, – ласково сказала я мужу, – пока я тоже не взялась за арифметику.

Он снова покраснел и полез целоваться.

В августе Алеша уехал на гастроли, а я погрязла в делах огородных. Помидоры, перцы, баклажаны и кабачки сами себя не уберут, не заморозят и в банки не закатают.

В монотонной повседневности этой работы было некое отупляющее спокойствие. По ночам я просто падала без сил в кровать, днем принимала клиентов, а по утрам и вечерам что-то собирала, резала, сушила и варила. Мне нравилось так жить: ни о чем особо не думая и ни с кем, кроме клиентов и соседей, не разговаривая.

Гамлет Иванович приходил несколько раз в неделю, приносил то суп, то мясо, но и у него не хватало времени на болтовню. Зимой наговоримся.

Взамен я отдавала ему овощи и зелень, и мы были полностью довольны друг другом.

Было пасмурное воскресное утро, я закатывала лечо, краем глаза поглядывая в сериал про священника-детектива. Все вокруг кипело и булькало, я двигалась плавно и автоматически, полностью погрузившись в процесс.

Мне не нравился август тем, что в это время все заканчивается. Я была человеком мая, когда все только начинается, и в предосеннее время всегда погружалась в легкую хандру. Дни становились все короче, ночи – холоднее, и мир потихоньку готовился к долгой зимней спячке.

Трели телефона за шумом воды я услышала не сразу, а когда посмотрела на экран, обнаружила семь пропущенных звонков от матери.

Сердце испуганно трепыхнулось: никто не будет звонить так настойчиво, если ничего не случилось. Поэтому я торопливо приняла вызов.

– Привет, – голосом абсолютно здорового и совершенно недовольного человека сказала мама. – Ну наконец-то. Не надоело меня игнорировать?

– Да не очень. Но я просто не слышала, если честно. У тебя все в порядке?

– В полном. А ты как? Еще замужем?

В конце концов, это даже оскорбительно.

Я понимала, что мамочка не самого высокого обо мне мнения, но даже я не смогла бы разрушить свой брак за пару месяцев.

– Все еще замужем, – ответила как можно сдержаннее.

– И это прекрасно, – одобрила она энергично. – Значит, ты по-прежнему живешь с мужем, а бабушкин дом пустует и приходит в упадок без хозяев.

Ох и не понравилось мне то, куда она клонит.

Прямо-таки в глазах потемнело от бешенства.

Или должно краснеть?

Ну, как у быков в мультиках – алое марево.

Были бы копыта – обязательно разбила бы ими старые половицы.

– Дом не продается, – отрезала я ледяным голосом и скривилась, пройдясь ножом по пальцу вместо перца.

Больно.

Но не так, как от маминого звонка.

– Ну же, не будь такой букой! – весело воскликнула мама. – Для чего тебе эта развалюха на окраине?

– А тебе? – Кровь лилась в раковину, я смотрела на этот поток и не могла заставить себя пошевелиться, чтобы достать пластырь или бинт.

– Я уже не так успешна, как прежде, и, по правде говоря, немного денег мне не помешает.

– Мне тоже они не помешали бы, когда ты была успешна. Но почему-то мы жили на бабушкину пенсию.

– Мирослава, – теперь она говорила строго и грустно, – зачем ворошить прошлое?

– Бабушка оставила дом мне, и срок исковой давности как наследника первой степени у тебя давно прошел. К тому же завещание всегда приоритетнее, чем…

– Ну при чем тут эти формальности! Я говорю о жесте доброй воли.

– Нет.

– Мирослава!

– Пока.

Я бросила трубку, задыхаясь.

Выключила воду, замотала ранку салфеткой, чтобы не залить кровью пол по дороге к аптечке.

Порез заклеила криво – руки дрожали.

Можно ли ненавидеть свою мать?

И почему эта ненависть всегда будет прямо пропорциональна любви?

Я бродила по комнатам, поглаживая стены и выпрашивая у них прощения.

Моя бабушка – моя потеря – горе, которое не собиралось становиться меньше.

Год за годом я берегла этот дом, потому что он – все, за что мне оставалось держаться.

За детские воспоминания и запах старомодных духов, за свою тоску и оглушительное одиночество.

За любовь, равной которой никогда не будет.

Повинуясь своей печали, хлынувшей так мощно, что вот-вот накроет меня с головой, я выключила плиту и, оставив полный разгром на кухне, надела яркое платье с принтом из роз и хризантем. Пригладила волосы. Нарезала целую охапку белоснежных гортензий.

Бабушка моя, бабушка.

На кладбище дул прохладный ветер, остужающий мои слезы.

Я долго стояла, положив ладонь на гранит, шептала свои новости, выдергивала сорняки. Ждала, когда дышать станет легче.

Потом сообразила: а ведь где-то здесь есть еще две могилы, которые мне хотелось бы навестить.

Алеша не брал трубку, наверное, был на репетиции. Дав себе пару секунд на сомнения, я набрала Антона.

Он ответил не сразу. Как будто смотрел на имя на экране и медлил.

– Мирослава?

Учтивый. Равнодушный.

Не то чтобы позабытый, но очень далекий.

Неважно.

– Как мне найти ваших родителей?

Голос чуть охрип от долгих слез и торопливого шепота.

Пауза.

Долгая.

– Ты где? – спросил он резко. – На кладбище? Подожди меня на центральной аллее, я буду через десять… нет, через семь минут.

– Зачем тебе приходить?

– Ты в жизни не отыщешь их сама.

Это могло быть правдой.

Люди умирали каждый день, и кладбище расползалось во все стороны. Как понять, где хоронили двадцать лет назад?

У торгашки возле входа я купила еще два букета. Дошла до аллеи, разглядывая незнакомые лица и годы жизни.

Как они жили?

Кем были?

Глава 13

Антон пришел через восемь минут.

– Привет, – кивнул мне так, будто мы только вчера виделись и вообще надоели друг дружке еще накануне. – Пойдем?

– Привет, – растерянно пробормотала, не ожидая такого равнодушного приема. – Пойдем.

Некоторое время мы молча топали по дорожкам, потом он спросил:

– Ревела?

– Что еще остается делать, – вздохнула я, – в таком-то месте.

– Я вижу плачущих людей куда чаще, чем смеющихся.

– Я тоже. К тарологу от хорошей жизни не ходят. Ко мне обращаются, когда напуганы, или растеряны, или преисполнены надежд, или несчастны.

– Смешно, но я до сих пор не знаю, как вести себя на могилах родителей. Что ты делаешь, навещая бабушку? Я просто стою столбом с глупым видом.

– А я трещу как сорока.

Странный был разговор. И вели мы себя как чужие люди.

Мы и были, по сути, чужими людьми.

Но говорили первое, что в голову придет, не задумываясь и не выбирая слов.

– Ты часто сюда приходишь?

– Не знаю. Когда начинаю очень скучать по бабушке. Или когда расстроена. Или когда меня обидели и хочется, чтобы кто-то пожалел.

– А сегодня?

– А сегодня все сразу. Что ты делаешь на работе в воскресенье?

– А где мне еще быть?

– Не любишь свой дом?

– Это просто дом. Четыре стены, пол, потолок. Скукота.

– Ну да. На твоей-то работе настоящее веселье, жаль пропускать.

Он ухмыльнулся.

Я улыбнулась.

Вот уж не думала, что способна сегодня на улыбки.

Двойная могила родителей Алеши и Антона была настолько роскошной, что только младший из братьев был способен поставить им такой памятник.

Я положила цветы на белый мрамор, вглядываясь в каменные лица.

– Ты мог бы просто сказать: самое пафосное место на кладбище, я бы не прошла мимо, – сказала тихо, потом прибавила громкость: – Здравствуйте. Меня зовут Мирослава.

– Серьезно собираешься вещать тут? – не поверил Антон.

– Тсс. – Наступила ему на ногу. – Я жена вашего другого сына, хорошего. Четвертая, но первых трех вы, наверное, уже и так знаете.

– Не помню, чтобы хоть одна из них сюда приезжала, – вставил Антон.

Я не обратила на него внимания.

– Алеша верит, что я его последняя жена, но это вряд ли. Римма Викторовна права, не больно-то мы созданы друг для друга.

– И зачем ты расстраиваешь моих родителей?

– А что в этом такого? Раз мы поженились, значит, должен быть некий смысл. Не бывает ничего случайного и ничего ненужного, ведь правда? Встречи, расставания, радости, печали… Люди просто живут себе и живут, пока не умирают.

– Вот тебе и философия от таролога.

– Уж какая есть. Но вы не переживайте, ваш старший сын живет так, как хочет. И он заботился об Антоне раньше, а теперь Антон заботится об Алеше. Они оба хорошие люди. Я бы тоже хотела, чтобы у меня был брат. Или хоть кто-нибудь.

– У тебя есть муж и три его бывших жены.

Ехидство Антона было защитной реакцией, я понимала его. Наверное, поняли бы и родители.

– Он зубоскалит от неловкости, – пояснила им на всякий случай, достала из рюкзака чистую тряпку, полила водой из бутылки и начала протирать мрамор, смывая пыль. – Люди то и дело говорят глупости. Вот я, например. Мне вообще противопоказано общаться с другими – как ляпну, так ляпну. Поэтому у меня нет друзей. А до пятого класса я еще и заикалась… Может, это наследственное? От отца. Я ведь о нем ничегошеньки не знаю. Он, случайно, не среди ваших уже?

– Ты только послушай себя, – возмутился Антон, – бедная несчастная сиротка Марыся.

– Отстань. Кому мне еще жаловаться? Кто меня пожалеет?

– Пойдем выпьем. Кажется, ты хвасталась, что у тебя целый подвал наливок.

От неожиданности я уронила тряпку. Подняла ее, надеясь, что мои глаза размером поменьше блюдец, и осторожно покосилась на Антона.

Он стоял, разглядывая ветки деревьев.

Как будто его рот жил отдельно, а он сам – отдельно.

Двуличный и двойственный.

Фальшивый притворщик.

– Сегодня из меня жалкий собеседник, – предупредила честная я. – Меня развезет, и я снова начну реветь.

– Да хоть уревись. Я же сказал, что привык к слезам.

– Ну, сам напросился.

– Что ты собираешься делать с машиной? – спросила я, когда мы пробирались на его черном танке по узким хитросплетениям деревенских улиц.

– Брошу за твоим огородом. Потом как-нибудь заберу.

– Оставь возле рынка.

– А меня не разуют?

– А мои соседи?

– От кого тебе прятаться, Мирослава? Леха всенепременно порадуется тому, что мы подружились. Он обожает все семейное.

– Подружились, – повторила, пробуя слово на зубок.

Пусть так. Ладно.

Никаких грехопадений в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести в программе, стало быть, не значилось.

И почему мне так сложно пасть в пучину порочного разврата?

Что со мной не так?

Нельзя просто так взять и начать пить, если у тебя на кухне томатно-перечный взрыв.

– Что произошло? – недоуменно спросил Антон, оглядываясь по сторонам. – Ты резала себе овощи, когда ощутила непреодолимое желание бежать на кладбище?

– Вроде того. – Я запихивала все в пакеты для заморозки. – Мама хочет, чтобы я продала дом.

– В этом есть смысл, – подумав, протянул он. – Если ты продашь дом, а Леха – хрущевку, вы сможете переехать в квартиру поприличнее.

– Никогда.

– Ах да, ты же вышла замуж не всерьез и ненадолго.

– Я четвертая жена. Надо же хотя бы попытаться сравнять счет. Достань из холодильника блинчики с зеленью, пожалуйста. И еще там есть сыр с мятой, Гамлет Иванович сам делает.

– Ты готовишь, даже когда живешь одна? Я просто заказываю доставку.

– Потому что у тебя дом – четыре стены, а мой дом – вся моя жизнь. На что ты тратишь свободное время?

– На племянников.

Видеть Антона, который передвигался по моей кухне, было хорошо. Как будто в этот дом вернулась прежняя жизнь, когда всегда было, с кем поговорить.

Наконец завершив уборку, я притащила бутыль вишневки. Налила себе в большую чайную кружку, чтобы не размениваться на рюмки, и уселась на покрытый пестрым пледом сундук ближе к стене. Ощутила потертую мягкость ковра с оленями под лопатками, скрестила лодыжки, расправила подол.

– Сам себе наливай и сам себя корми, – сказала лениво, прикрывая глаза.

Антон повторил мой маневр с чайной кружкой, сбросил на стул пиджак и сел рядом. Я ощутила тепло его плеча.

– Я посмотрел несколько выступлений твоей матери, – проговорил он без всякого выражения. – Это смешно? Люди за такое платят?

Я сделала пару глотков.

Как вкусно, с ума сойти. Как сладко.

– Не знаю, у меня нет чувства юмора.

– Со сцены она просто поливает родных и знакомых грязью.

– А теперь хочет продать мой дом, потому что ей нужны деньги.

– Нет повести печальнее на свете, чем повесть о родне, которой нужны деньги, – согласился Антон со смешком.

– Ты был очень крут, когда согласился заплатить Лизе, – припомнила я с удовольствием. – Рыцарь без страха и упрека.

– Она бы все равно меня достала, так или иначе, – небрежно обронил он, отсекая взмахом клинка все мои благодарности.

Рыцарь.

Не мой.

Очень чужой.

– Зачем ты приехал? – спросила я угрюмо. – Мне казалось, ты намерен избегать меня.

– Я избегаю всех Лехиных жен без исключения. Но это не значит, что хоть одну из них я оставлю блуждать по кладбищу в одиночку.

Ширк! Ширк!

Клинки уже шинковали меня, как капусту.

Возможно, мы действительно слились для него в один безликий гарем.

Но его плечо все еще невесомо касалось моего, и я грелась, как могла, от этого ненадежного источника тепла.

– Где ты нашел деньги, чтобы купить ритуальное агентство? – спросила я, не желая окончательно превратиться в кочерыжку. Возможно, стоило просто сменить тему разговора? – В этот бизнес не так-то просто войти, там своя мафия.

– Непросто, – небрежно согласился он. – Сначала я подрабатывал похоронным агентом. Потом перебрался в администрацию. А потом стал спать с вдовушкой, которая держала агентство до меня.

– Ого, – удивилась я. – Вот это воля к победе.

– Тогда меня просто переклинило на деньгах. Казалось, что если бы они у нас были, Римма не ушла бы от Лехи. Он ведь после первого развода долго был один, лет десять, наверное. Все ждал, что она вернется.

– Но почему именно ритуальные услуги?

– Наверное, потому что мы занимали на похороны родителей у родни. Я был маленьким, но помню. Никогда не думал, что это так дорого.

– И что твоя вдовушка?

– Нет-нет, – он вдруг встрепенулся, – не говори о ней с такой насмешкой. – Он встал, лишив меня своего плеча, плеснул себе еще вишневки. – Она была потрясающей. Я быстро стал ее правой рукой с приоритетным правом выкупа долей. Изначально бизнес принадлежал ее мужу, а он отжал его у кого-то на волне лихих девяностых. Если подумать, его смерть была вполне закономерной – инфаркт в сауне с девками.

– И что в ней было такого потрясающего? – спросила я, пропустив мимо ушей все про мужа и зацепившись только за нежность в его голосе.

Антон стоял у окна, глядя на яблоню в саду.

Начался дождь, и на кухне стало темнее.

В меланхоличном освещении его профиль казался очень грустным.

– Мне было двадцать пять, ей столько же. Блондинка в стиле Мэрилин, с первого взгляда и не поймешь, что за этими кудряшками и пышными сиськами спрятаны мозги и характер. Она судилась с родственниками мужа, разруливала все его бизнесы, вгрызалась в бухгалтерию и менеджмент, давила конкурентов – и все, не слезая со шпилек и не вылезая из коротких юбок.

– Ты любил ее.

Приведи Алеша домой молодую красотку и объяви, что она теперь будет жить с нами, я бы и глазом не моргнула. Работающим женам самим нужны жены, а рук в огороде всегда не хватает.

Так почему же сейчас, слушая о женщине давно минувших дней, я истекала кровью от когтистых лап метафорического чудовища?

Он засмеялся. Ну вы представляете, как смеются люди, которым совсем не смешно. Как будто кто-то ходит в кирзовых сапогах по битому стеклу.

– Любил – не совсем точное определение, – ответил он с неприятной злостью, которая ранила больше ревности. – Я был готов умереть за нее. Что не помешало ей выскочить замуж за испанского миллионера и покинуть страну. Через пять лет я окончательно выкупил агентство и утратил надежду на ее возвращение.

– Хорошо, что у тебя есть мы, – старательно прикидываясь беззаботной дурочкой, воскликнула я, – безликие Алешины жены. А то бы ты совсем зачах от тоски.

Это была пассивная агрессия, уловили?

Нас, обиженок из гарема, хлебом не корми – дай только отчебучить что-нибудь этакое.

– Безликие Алешины жены, – эхом повторил Антон. – Да, такое себе удовольствие.

– Почему ты сегодня такой ядовитый? – спросила я напрямик. – Этак от меня и вовсе одна кочерыжка скоро останется.

– Что? – не понял он.

– Ты зачем-то ранишь меня. Зачем?

Антон молчал, так и глядя в окно.

Превратился вдруг в истукана.

– Скажи хоть, намеренно или случайно так выходит, – попросила я. – Вдруг причина в пробелах в воспитании или скверном характере. Или неделя тяжелая, всякое ведь бывает. Голова болит, не выспался.

– Случайно, – ответил он самым лживым голосом в мире. – Плохо воспитан, не выспался, и голова болит.

А потом вернулся ко мне – остановился так близко, что я могла бы схватиться за карманы его пиджака и дернуть их как следует, чтобы оторвались.

Он носил такие отвратительные костюмы, что так и хотелось их сжечь.

Или раздеть Антона.

Впрочем, последнее может быть никак не связано с элегантностью кроя.

– Послушай, – я подалась вперед, закрутив его пуговицу в пальцах, – пожалуйста. Я тебя очень прошу. Практически умоляю.

Мой горячий шепот произвел странное впечатление – зрачки у Антона расширились, а дыхание замедлилось.

– Что? – отозвался он непривычно низко, тихо.

– Разреши мне снять с тебя мерки!

– Что?!

Ему понадобилось какое-то время.

Сначала – чтобы моя просьба достигла глубин его разума. Пробралась там по лабиринтам и всяким закоулкам. Затем – чтобы отразиться изумлением на лице.

А потом – чтобы Антон перехватил мою руку, спасая пуговицу.

Простое прикосновение не должно же так обжигать?

– Что? – повторил он уже обычно, без всяких там взволнованных интонаций.

– Я умираю от желания сшить тебе нормальный костюм. Правда, я никогда не шила для мужчин, но, наверное, это не сложнее, чем для женщин. Выпуклостей меньше там и тут… Не знаю. Надо обязательно попробовать.

У него стало странное выражение лица – такое бывает перед особо злостным чиханием.

Вы замечали, что только мужчины чихают со всей оглушительностью, на какую способны? Так, чтобы воробьи взлетали на соседней улице, а все, кто в помещении, – от испуга подпрыгивали до потолка?

Женщины никогда себе такого не позволяют, если только им уже не исполнилось шестьдесят.

Но Антон не стал чихать – он расхохотался, да так, что слезы брызнули из глаз.

Натурально, как у клоуна.

– Прости, – всхлипнул он, – прости, пожалуйста. – После чего вдруг успокоился, как будто верховный главнокомандующий его психики отдал такой приказ, и оторвал мою руку от пуговицы. – Прости, – снова повторил, присаживаясь передо мной на корточки.

Теперь я смотрела на него сверху вниз, что было куда приятнее, чем задирать голову.

Впрочем, голову мне сейчас можно было смело рубить с плеч – вряд ли я обратила бы на это внимание. Очень некогда было: я тут сходила с ума.

Ну серьезно – разве меня прежде никто не брал за руку?

Что вот началось?

Отчего это так мучительно-сладко, и хочется больше, и сразу понятно, что всего будет мало?

– Я действительно стал плохо спать, – продолжал Антон с раскаянием человека, который совершил страшное преступление. – И я устал разгадывать твои загадки, Мирослава.

Ми-ро-сла-ва.

Слышите мягкие перекаты надвигающейся грозы в моем имени?

Чувствуете, каково это – глядеть в око бури?

– Какие еще загадки? – пролепетала я завороженно.

– О женщине, которая выберет меня. О том, почему ты все же пришла на чертов Лехин день рождения.

– Я могу ответить на каждый твой вопрос, Антон, – мягко сказала я.

– Пожалуйста, – попросил он расстроенно, – не надо. Зря я сегодня пришел, но нельзя же просто бросить женщину, которая рыдала среди могил. Посмотри, куда нас привело обычное сочувствие. – И он встал – клинком по груди, и отошел – ударом наискосок. – Я пойду, – сказал торопливо. – Не провожай меня.

– А мерки? – только и могла обронить я.

Его рот дернулся.

– Остановись, Мирослава, я тебя очень прошу: остановись, – рявкнул он и сбежал, подлец.

А я осталась – оглушенной и нашинкованной в лоскуты.