Текст книги "Чокнутая будущая"

Глава 22

Кутаясь в пеструю шаль, я ловила расплывчатые отражения в окне. Женщина с перекинутой через плечо длинной косой – это я. Тень, маячащая в глубине комнаты, – Антон.

После того как возня с дверным замком закончилась, а мастер ушел, Антон попросил разрешения осмотреть дом, прежде он дальше кухни и не ходил особо. На самом деле осматривать тут было нечего – две спальни, моя и бабушкина, да бывшая гостиная, где нынче принимала клиентов. Ну и всякие кладовочки, закуточки и клетушки непонятного назначения.

Прямо сейчас он бродил по комнате для клиентов, разглядывая традиционную мордовскую вышивку на стенах, свечи, красный бархат и рукодельные пестрые половики.

– Неужели люди действительно платят за это?

Оглянувшись, я увидела, как Антон тянется к колоде на столе.

– Не трогай. – Торопливо подошла к нему, накрыла карты ладонью. – Не люблю, когда к ним прикасаются другие. Здесь, – я протанцевала пальцами по рубашке, – ответы на все мои вопросы, и ты даже не представляешь, чего мне стоит не заглядывать в них каждую минуту. В подростковом возрасте я не принимала вообще никаких решений, не посоветовавшись сначала с картами. Но потом… потом стала с осторожностью гадать самой себе, ведь все равно ты не можешь что-либо изменить. Не всегда можешь, – поправилась задумчиво, поймав внимательный взгляд Антона. – Когда заболела бабушка, я заранее знала, чем это закончится, понимаешь? Знала! Каждый день в больнице, когда слушала назначения врачей, смотрела, как ей делают уколы и ставят капельницы, я понимала, что ничего не поможет. И все равно во мне жила глупая слепая надежда. Сегодня мне все время хочется разложить карты на тебя, но в последний раз я увидела столько гадостей в свой адрес, что это надолго выбило меня из колеи.

– Гадостей? – повторил Антон со сложной, непонятной интонацией. Как будто он смеялся надо мной, но в то же время и соглашался. – Ты ведь всегда можешь спросить меня напрямик. Я скажу тебе все, что думаю.

– И что ты думаешь?

– Что ты очень жестока.

И снова – двойственное впечатление. В его голосе не было осуждения или злости, возможно, смирение.

– Жестока, – пробормотала я, шагнула к нему и прижала руку к его горлу. Не давила, просто хотела поймать слова на ощупь, осязать, как он будет глотать свои чувства.

Антон на мгновение прикрылся ресницами, давая себе передышку, а потом снова взглянул прямо на меня.

– Жестока и эгоистична, – сказал упрямо. – Ради собственной прихоти ты делаешь все возможное, чтобы оставить меня без семьи.

– И каково это – быть чьей-то прихотью?

Он плавно снял мою руку со своего горла, поцеловал запястье, а потом по очереди – костяшки пальцев.

– Ты красива, – произнес он, не отнимая ладони от губ, – дикой и необузданной цыганской красотой. Меня завораживает и пугает твое сумасбродство. Ты делаешь что хочешь и не переживаешь о последствиях. Иногда – все чаще и чаще – я поддаюсь твоим настроениям и тоже перестаю думать о том, к какой катастрофе мы несемся.

– А что, если я – твой протест? – Я погладила его губы пальцем, обвела их контур, пробежалась легонько по вечерней щетине. – Что, если ты пытаешься послать всех к черту? Если на самом деле ты устал решать проблемы семьи и быть для всех удобной палочкой-выручалочкой?

– И каково это – быть чьим-то протестом? – с улыбкой спросил Антон.

– Я с ума схожу, когда ты теряешь самообладание. Твоя беспомощность делает меня всемогущей. Почему-то рядом с тобой мне хочется быть жестокой и эгоистичной. Как будто я имею на это право. Особенно потому, что я не имею на это права.

– Ты ведешь себя как мой брат.

– Господи, надеюсь, что он так не делает, – вырвалось у меня.

От возмущения я схватила Антона за галстук, притянула к себе и поцеловала. Он отозвался с готовностью, без малейшей заминки.

Если Короли Мечей принимают какое-то решение, то больше не сомневаются и не отступают.

Где-то там, в межзаборье, Антон поцеловал меня – сам! И больше не собирался терзать меня своими метаниями. Наверняка они все еще прятались в глубине его разума, но Антон не будет их демонстрировать, как и многие другие свои эмоции.

Вот почему он целовал меня с такой уверенностью. Я невольно отступала от его напора, пока не прижалась к стене. Мигом растеряла всю свою бойкость, занервничала и поняла, что доигралась. Нельзя бесконечно дергать тигра за хвост.

Весь мой ничтожный опыт оказался бессилен: Алеша был чересчур расслабленно-добродушным, чтобы я познала с ним и такие грани чувственности.

– Подожди, – поддавшись острой вспышке паники, шепнула я, слабо упираясь Антону в грудь, – дай мне минутку.

Он чуть отстранился, и только тогда я услышала, как тяжело он дышит, и увидела желание в его глазах – откровенное, прямолинейное. Я даже не знала, что так бывает.

Это было прекрасно, волнующе и интимно, напряженно и оглушительно.

Два грешника и обманщика, мы могли хотя бы друг с другом быть честными.

Ни о чем больше не тревожась и ни о чем не думая, я сама провела по плечам Антона, снимая его пиджак. Сама развязала галстук. Сама расстегнула пуговицы на рубашке.

Скажите мне, вы когда-нибудь хотели кого-то до боли? До стеснения в груди? До темноты в глазах? Вы знали, что возбуждение накатывает горячими волнами, отзываясь во всем теле, даже в темечке? Вы знали, что мужчина в твоих руках вызывает такое сильное стремление его раздеть? Знали, что мне будет нужно больше обнаженности под ладонями и губами?

Знали? А мне почему не сказали? Ведь я была уверена, что секс – это что-то приятно-милое, вроде массажа.

Я понятия не имела, что он бывает испепеляющим.

Как будто ты отдаешь все, что у тебя есть, а взамен получаешь все, что есть у Антона. Прямой обмен сущностями, без лукавства. Близость, после которой невозможно остаться прежней, потому что в тебе что-то безвозвратно изменилось.

Старая бабушкина шаль служила плохим одеялом, но в доме было тепло, а вязаные половики скрадывали прохладу деревянных половиц.

А ведь у меня была кровать, и до нее рукой подать, но здесь, на полу, между рабочим столом и порогом, тоже оказалось весьма уютно.

– И как мне теперь принимать тут клиентов и не краснеть при этом? – задалась я риторическим вопросом, взирая на потолок.

Антон чуть повернул голову, которая приятной тяжестью давила мне на живот, чтобы посмотреть на меня. Чуть приглушенный свет настенных бра сглаживал мимические морщины вокруг глаз и легкую седину в волосах, добавлял искорок в глаза.

– Я бы на твоем месте сменил стол, – с ухмылкой проговорил он.

Я закрыла глаза, чтобы отогнать удушливое смущение. О да. Удивительно, какие крепкие столы клепали в прошлом веке.

Больше всего на свете я боялась, что Антон снова натянет на себя рубище холодности и отчужденности. Что заговорит об ошибке или обвинит меня в чем-нибудь.

Наверняка его терзали самые разные мысли, а совесть грызла изо всех сил. Поцелуй Иуды закономерно завершился полным и подлым предательством. Но Антон больше не позволял себе перекладывать свою ношу на мои плечи. Каждому из нас предстояло сразиться с демонами вины самостоятельно. Может быть, утром. Может быть, на той неделе.

Но точно не сию минуту.

Пока царила ночь, тихая зимняя ночь на окраине. Где-то далеко брехала собака – вот и все, что было слышно.

– Я знала, что это произойдет, с первой нашей встречи, – пробормотала я. – Представь себе: невеста, загс, брат жениха, который тебе даже не нравится. И карты, не оставляющие фантазии при трактовке.

– Так вот что это за мордовская традиция, по которой невеста должна поплакать в кустах, иначе не видать ей семейного счастья. Неудивительно, что ты была так взвинчена – только-только вышла замуж за красавчика Леху, как получила его зануду-брата в нагрузку.

Мне послышалась застарелая уязвленность в его словах, и я поспешно села, придерживая шаль на груди, склонилась над Антоном. Выбившиеся из косы пряди упали ему на лицо. Он слабо улыбнулся мне, но эта улыбка так и не коснулась его глаз.

– Ты всегда такой чопорный, такой спокойный, прячешь очень много за этим фасадом. Двойственный – вот что я подумала, как только увидела тебя. Фальшивый – вот что я поняла, когда узнала тебя чуть ближе. Так интересно разглядывать все эти маски. Это может увлечь меня еще надолго, поэтому больше не называй себя занудой. И уж тем более не после того, что испытал этот стол.

Антон притянул меня к себе и целовал так долго, что я снова поплыла, оплавилась свечой, обернулась теплым воском.

Долгая вышла ночь, бесконечная, безраздельная. Но, проснувшись утром в одиночестве, я запоздало задалась вопросом: а что же дальше?

На пятницу у Алеши и Риммы Викторовны была назначена премьера их спектакля для двух актеров. Я собиралась в театр с тяжелым сердцем, не зная, как теперь смотреть в глаза мужу.

Казалось, по мне сразу всем будет понятно: перед вами – женщина, которая спит со своим деверем. Хуже обычной измены может быть только измена с членом семьи.

Прежде чем выйти из дома, я долго сидела, опустив руки, перед зеркалом и разглядывала себя. В отражении была все та же Мирослава, и кто, кроме меня, мог заметить шальной, дурной блеск в самой глубине черных глаз?

Как бы то ни было, я ни о чем не жалела и не собиралась останавливаться.

Алеша был так увлечен постановкой, что заманил на нее всю семью. В маленьком зале мы были похожи на табор, разбивший кибитки в центре тесной улицы.

Интеллектуалка Саша пришла сразу после работы, уставшая и сонная. Бледная Лиза с дочерью Ариной снова находились в ссоре, и девочка висла на Антоне, сердито зыркая на мать. Олег со своей девушкой все время шушукались и хихикали.

Без своей новой подружки Риммы Викторовны я чувствовала себя неуверенно, а когда я чувствовала себя неуверенно, то становилась особенно непредсказуемой.

К счастью, у меня под рукой оказался моложавый любовник нашей богини, которого при первом знакомстве я приняла за жиголо. С огромным букетом в руках, он явно чувствовал себя не в своей тарелке и моей компании обрадовался.

Я же всего лишь старалась держаться как можно дальше и от Алешиных бывших жен, и от его детей, да и от Антона тоже. Слишком свежи и горячи были разные бесстыжие воспоминания. Не спрашивайте, я все равно не в силах доверить бумаге все узоры, которые его язык начертал на моей коже.

Моего спутника на этот вечер звали Вадимом, и он оказался – тут я обомлела – директором детского сада. С этим бритым затылком, мускулами и мощной челюстью он, скорее, походил на нарцисса-физкультурника.

– Батюшки, – воскликнула я, потрясенная таким откровением, – вам же воспиталки, поди, прохода не дают!

На нас оглядывались – уж очень громко у меня получилось.

Вадим застенчиво кивнул, чем сразу расположил меня к себе. Обожаю людей, которые чутко реагируют на заслуженные комплименты.

– А вы, Мирослава?

– Потомственная ведунья, – произнесла я с достоинством.

– А?

Я расхохоталась – так простодушно он на меня вытаращился.

Внешность обманчива.

Надо полагать, что в Римме Викторовне этот мужчина души не чаял. Интересно, а она-то как заинтересовалась человеком со столь невысоким доходом? Я вспомнила роскошный автомобиль, на котором меня в образе бродяжки подобрали с трассы. Может, он сын миллионера?

– Мы с вами в одной лодке, Вадим, – доверительно сказала я, понизив голос. – Сегодня наши вторые половины будут блистать на сцене, а потом ждать от нас восхвалений. Вы уже придумали цветистые эпитеты, которыми одарите богическую Римму?

– Богическую Римму? – Он по-детски улыбнулся. – Да она же чистая сатана! – заверил меня Вадим восторженно, совсем не обидно.

Болтая, мы расположились с краю зрительного ряда. Высокой и широкой горой он прикрывал меня от остальной родни, что меня полностью устраивало.

Сегодня я не хотела привлекать к себе внимание – посмотрите только на это серое трикотажное платье с высоким горлом. Никаких украшений, ничего яркого.

Прозвенел третий звонок, свет в зале погас.

Я поудобнее устроилась в кресле, готовясь насладиться нашими талантливыми и великолепными артистами.

Ничто не предвещало в то мгновение, что вечер завершится грандиозным скандалом.

Глава 23

Моя бабушка очень любила театр, а я от него все время отлынивала. В детстве мне было скучно сидеть так долго без движения, а происходящее на сцене казалось неестественным. На выручку охотно приходил Гамлет Иванович – он появлялся на нашем пороге, благоухая праздничным одеколоном, гладко выбритый и в белоснежной рубашке.

Я же оставалась на попечении бабушки Ануш, а это означало уютный вечер, полный чудесных историй. Старушка все время что-то шила, вязала или пекла, мы придумывали для меня необыкновенные наряды, вязали пестрые шарфы и беретки, плели сложные колоски и косички.

В школе я считалась модницей, но оставалась сама по себе. Нелюдимая смуглая девочка, которая после уроков бежала к своим бабушкам, возвращалась в мир сказок и роз, пирогов и варенья, в мир, где ее обожали.

После того как бабушка умерла, я купила билет в театр от тоски по ней. Гамлет Иванович, разбитый и постаревший, категорически отказался сопровождать меня – слишком много воспоминаний.

Так я впервые увидела Алешу. Он играл Глумова в комедии Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Его персонаж льстил, угождал, обманывал, верил и отчаивался, был живым, летящим, невероятно привлекательным прохиндеем.

Вскоре я поняла, что подсознательно хожу именно на те спектакли, где задействован Алеша, снова и снова, по второму кругу, по десятому. В театре я примелькалась, со мной начали здороваться, все прекрасно понимали, ради кого я туда возвращалась.

Мы долгие годы оставались по разную сторону кулис – Алеша на свету, в центре внимания, а я в темноте, безликая зрительница, одна из многих. Меня такое положение дел вполне устраивало, я даже не помышляла о том, чтобы приблизиться к нему, заговорить, познакомиться. Зачем? Ведь у каждого свое место: у него на сцене, у меня – в зале.

Феей-крестной выступила костюмерша Роза Наумовна, в прошлом году неожиданно остановившая меня после спектакля. «Голубушка, – сказала она, – сегодня в театре небольшая вечеринка. Почему бы тебе не присоединиться к нам». Это показалось неуместным, ненужным, и я попыталась объяснить ей, что буду ощущать себя крайне неловко. Однако она не слушала, ворковала, тянула меня за сцену.

И утянула все-таки.

Алеша недавно развелся и достал всех дурным настроением. Театральная семья суматошно подыскивала для него новую даму сердца, я просто была самым удобным вариантом – верная поклонница, всегда одинокая. Так начался наш стремительный роман.

Даже после замужества мое фанатское восхищение его талантом никуда не исчезло. Я смотрела, как он живет на сцене, – роль была многогранная, Алеша чувствовал себя как рыба в воде, он насмехался, огрызался, влюблялся, горел страстью, пылал ненавистью. Богическая Римма не уступала ему, она соблазняла и обманывала, смеялась и плакала, предавала и страдала. По сюжету богатая женщина пригласила в свой дом бродягу, который должен был сыграть ее умершего мужа. Два жадных человека, готовых на все ради денег, самым неожиданным образом влюблялись друг в друга, но заканчивалось все трагически.

Режиссура тут разительно отличалась от классической в русской драме, актеры вели себя куда свободнее, экспрессивнее, переходили с крика на шепот, перетекали от неприязни почти в эротику, порой смотреть на них было невыносимо – как будто подглядываешь в замочную скважину.

В этот вечер я поняла, отчего Алеша так горит в последнее время: он правда застоялся в прежнем театре, исчерпал свой репертуар, а теперь на полную катушку наслаждался новым диапазоном.

Пересобрал себя заново и вернулся к зрителям во всем блеске своего таланта.

Зрители аплодировали стоя, долго не отпускали артистов со сцены, многие женщины откровенно ревели.

Это был триумф, и можно не сомневаться: спектакль еще долго будет пользоваться бешеным успехом.

Фуршет накрыли прямо в фойе. Экспериментальный театр занимал небольшое помещение на третьем этаже торгового центра, здесь было тесно, а обстановка казалась слишком будничной. Но все это было неважно, ощущение волшебства, которое мы только что увидели, никуда не исчезло.

Я стояла поодаль от других, тихо наблюдая за тем, как режиссер говорит длинную речь, как сияет Алеша, как Вадим наливает шампанского Римме Викторовне, как бледная Лиза флиртует с кем-то из артистов, как Арина тянется к тарталеткам, как незнакомые мне сотрудники театра хвалят героев вечера. Суета, болтовня, смех, в которых я потерялась.

Поймала ощущение, когда все видишь будто со стороны.

– Старый конь борозды не испортит. – Римма Викторовна расцеловала Алешу в обе щеки и этими словами поднесла фитиль к бомбе.

– Дорогая, – воскликнул мой муж, всегда болезненно воспринимавший намеки на возраст, – так ты меня благодаришь за то, что я выбрал этот маленький театр?

– Почему это я должна тебя благодарить? Да без меня ты продолжал бы покрываться мхом на диване.

– Да без меня ты бы не вытянула этот спектакль!

– Я сыграла бы его даже с деревом!

Их обоих несло – после трех часов голого нерва, после изматывающих репетиций, после шампанского и аплодисментов.

Обомлев, все растерянно таращились на внезапно вспыхнувшую ссору, не зная, кого успокаивать первым.

– Что это было вообще в первом акте? – наступала Римма Викторовна. – Посмотри, у меня синяк на руке, зачем ты так сильно схватил меня?

– Потому что ты стояла слишком далеко!

– Это ты двигался не по схеме!

– Да потому что я артист, а не робот!

– Да потому что ты достал уже своими импровизациями!

Только режиссер оставался спокойным и расслабленным, не мешая этим двоим выпустить пар и как следует проораться.

Я отступила назад, не желая быть слишком близко к чужим зашкаливающим эмоциям, как будто меня могло задеть осколочными, и спиной в кого-то уперлась.

– Простите… – поспешно отскочив, оглянулась и увидела Антона.

Он стоял возле стеклянной двери запасного выхода – провожал до такси сонную Сашу и только сейчас поднялся.

– О, – заметил он, глядя на скандалящих звезд, – прямо как в моем детстве. Я вырос под их ссоры…

Весь вечер я тихонько наблюдала за Антоном издалека и, оказавшись нос к носу, запаниковала. Ноги вмиг стали ватными, во рту пересохло, глаза забегали. Представилось, как все вокруг показывают на нас пальцем с криком: «Смотрите, смотрите! Они же спят друг с другом».

– Так, – Антон встревоженно взглянул на меня, – ты собираешься во всем признаваться здесь и сейчас?

Он спрашивал просто, без упрека или нажима, но в моей голове окончательно все перебултыхнулось.

– А? Н-нет.

– Тогда сделай что-нибудь со своим лицом.

«Ты не уважаешь меня как партнера!» – кричала где-то далеко Римма Викторовна.

Как, скажите мне, я должна была сделать что-нибудь со своим лицом? Это Антон умел ловко притворяться, это Алеша был актером, а я – обычным человеком.

– Прости, – прошептала, чувствуя себя круглой дурой, – дай мне минутку.

«Подожди, дай мне минутку», – воспоминание пронзило железным штырем в пояснице. Его рубашка под моей ладонью, тяжелое дыхание, запах на губах.

Уши заполыхали, а перед глазами все поплыло.

– Понятно, – быстро проговорил Антон и, подхватив меня под локоть, вывел через стеклянную дверь на тускло освещенную лестницу.

Я шла за ним, ничего не соображая и не чувствуя своего тела.

Антон глянул на красный зрачок камеры видеонаблюдения и утащил меня на пролет вниз. Так из межзаборья мы попали в межлестничье.

Здесь было прохладно, панорамные окна открывали вид на замерзшую набережную. Я вцепилась в перила, чтобы обрести почву под ногами, и уставилась на зимний пейзаж.

– Дыши, – мягко посоветовал Антон. – Все нормально, не дергайся так. Скажешь Лехе, что тебе надоели их вопли.

– Ненавижу, – с высвистом отчеканила я, – людей, которые сначала изменяют, а потом каются. Раз уж у тебя хватило духа на такое, то молчи об этом до самой смерти. Не расстраивай ни в чем не повинных людей только для того, чтобы успокоить свою совесть.

– Понятно.

Я посмотрела на него – он стоял очень близко, но не касался меня. Внимательно за мной наблюдал.

Ну почему он такой непрошибаемый?

У него вообще нервов нет?

– Ты меня пугаешь, – сообщила я со слегка истеричным смешком.

– Ты меня тоже. – Он хмыкнул. – И что это тебя в адюльтер понесло, с такой-то эмоциональностью. У тебя же на лице все написано.

– На воре и шапка горит. Повсь ава, аф шужярь аф пенгя… Жена Алеше досталась ни солома ни полено. Повезло ему.

– Когда ты волнуешься, всегда переходишь на пословицы.

– Знаю. В школе из меня так и сыпались мокшанские премудрости. А порой и армянские.

– Что мне с тобой делать? – вдруг вздохнул Антон, и я снова устыдилась, смутилась, бестолочь же!

«Эх, кулема», – говорила бабушка, и это забавное прозвище из детства вдруг успокоило меня, перестроило на смешливый лад.

– Ну, – я легко, одним пальцем, коснулась его ладони, – тут столько всего сразу на ум приходит.

На мгновение Антон оторопел, потом тихонько рассмеялся.

– Ты неисправима, – заметил он. – Минуту назад глаз не могла поднять, а теперь снова бросаешься в бой? Так расскажи мне, что же именно тебе приходит на ум.

Он добавил в голос теплого бархата, пересыпал интонации перечно-пряными нотками, отчего у меня сладко потянуло под ложечкой.

Такой Антон – соблазняющийся и соблазняющий – был мне еще мало знаком, он гипнотизировал, как индийский факир с флейтой.

Разница между обычной его холодностью и этим бархатом, этим перцем, этими искорками в глазах была такой глобальной, такой масштабной, что не оставляла места для любых других переживаний.

Плевать, что за стеклянной дверью мой собственный муж и вся другая родня; плевать, что там суета и оживление; плевать, что на лестнице холодно и тускло.

Мы потянулись друг к другу синхронно, одновременно закрыли глаза, одновременно приоткрыли губы.

Это даже не было обычным поцелуем – эта была гремучая смесь из возбуждения, глупости и риска.

– Отвезешь меня? – шепнула ему на ухо.

– Домой?

– Домой. К тебе.

Антон коротко выдохнул, помедлил, кивнул.

– Я принесу твою куртку и скажу Лехе что-нибудь. Подожди немного.

Хоть целую вечность.

Алеша вернулся под утро, через час после меня.

Я уже приняла душ и дремала в постели, все еще баюкая внутри эту украденную ночь, вкус поцелуев – в машине, в лифте, в квартире Антона. Сумасшествие, которого я никогда не ожидала от себя и уж тем более – от него.

Робкая замкнутая девочка никогда не поступала плохо. Робкая замкнутая девочка предпочитала покой и тишину. Она даже дорогу на красный свет не перебегала. Не играла в футбол. Не каталась на санках.

Укутанная шалью бабушкиных забот, я была послушной и редко капризничала. И только рядом с Антоном мне хотелось надеть все самое красивое сразу, хотелось кокетничать и поддразнивать, свести его с ума, закружить в своих юбках.

 
«А цыганская дочь – за любимым в ночь, по родству бродяжьей души…»
 

Ах, Мирослава, ты ли это?

В своем ли ты разуме?

– Спишь? – Алеша сел на краешек кровати, пьяный и довольный. – Сердишься?

– На что? – я перевернулась на спину, глядя на него из-под ресниц.

Свет из соседней комнаты падал на его лицо, а меня оставлял в темноте.

Как символично.

– Римма сказала, что ты ревнуешь к ней. Это была безобразная сцена, прости. Но не думай слишком многое, пожалуйста. Я твой первый мужчина, а ты – последняя женщина в моей жизни. Единственная. Я никогда не посмотрю ни на кого другого.

Прежде меня ужасно тронули бы такие заверения, но сейчас я подумала: что за треп?

В этом был весь мой муж – поверил, что я покинула праздник из-за ревности и обиды, но даже не подумал написать мне или вернуться пораньше.

Зачем? Я ведь все равно никуда не денусь.

Буду терпеливо ждать его дома.

– Только на любимую женщину можно так самозабвенно орать.

– Глупости, – рассердился Алеша. – Римма самодовольная стерва, кто захотел бы такую. Детка, не переживай из-за нее.

Он полез ко мне с поцелуями, а я впервые и неожиданно для себя – отвернулась.

– Перегаром пахнет, – буркнула, растерявшись от инстинктивных реакций своего тела, и натянула одеяло повыше.

– Нечестно с твоей стороны было так убегать, – раздосадованно пробухтел Алеша. – Ты пропустила столько восторженных комплиментов в мой адрес!

На следующий день мы проспали до обеда и все равно оба были вялыми. Алеша к тому же страдал от похмелья.

Я гладила постельное белье, размышляя о ревности и Римме Викторовне.

Вот уж чушь несусветная! Ревновать? Оставим это женщинам, которые недостаточно в себе уверены. Да, я была нерадивой женой, подолгу жила отдельно, но Алешу это более чем устраивало. Он только делал вид, что скучает, на самом деле ему нравился наш гостевой брак. Жена, которая не надоедает и не путается под ногами в тесной двушке, которая убирается и готовит еду, ходит на спектакли, да к тому же сильно моложе его – где он найдет вариант удобнее?

Нет, вы как хотите, но ревновать – не в моем стиле.

В дверь позвонили: пришла Арина.

– Сегодня я ночую у тебя, – с порога заявил этот чудесный ребенок, – мама опять на работе.

– Забегай, – Алеша закрыл за ней дверь. – Рад, что ты вспомнила и обо мне тоже. А то вечно пропадаешь у своего дяди.

– А у Антона сегодня свидание, – возмущенно ответила Арина.

Как будто он совершал что-то плохое.

Я так и приросла к месту, не веря своим ушам.

В самом деле? После такой ночи он помчался охаживать очередную блондинку в стиле Мэрилин?

Запоздалая боль меня отрезвила. Утюг. Рука. Ожог.

Да чтоб вас всех!