Текст книги "Чокнутая будущая"
Автор книги: Тата Алатова
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
Глава 10
В театре меня хорошо знали, я ходила сюда два года, как на работу: исключительно на те спектакли, в которых блистал Алеша. Шила себе вычурные наряды, крутила сложные прически, приносила цветы.
Все вокруг понимали, ради кого все это, и все вокруг беззлобно подтрунивали над преданной поклонницей, которая никогда не проявляла инициативу.
Средних лет гардеробщица, принимая мое пальто, суетливо шептала советы: «Да пригласи его куда-нибудь, только Сашки берегись, у-у, стерва».
Саша – жена-интеллектуалка под номером три – была единственной, кто не подарил Алеше ребенка. Все ее время отнимали карьера и слежка за мужем: она преследовала его как адская гончая, вынюхивая любовниц.
Я никогда не собиралась становиться одной из них, карты четко показывали, что мне предстоит быть женой. Торопиться было некуда, впереди меня ждала долгая жизнь, и оставалось только смиренно дождаться момента, когда нервы у Алеши лопнут и он, доведенный ревностью Саши до предела, порвет удила и вырвется на свободу.
Кого выберет мужчина, сбегая от властной жены?
Робкую преданную поклонницу. Меня.
Жить без жены Алеша не умел и учиться не собирался. Ему нравился статус занятого мужчины, это обеспечивало и защиту от рьяных фанаток, и домашний уют, и решение бытовых проблем.
С уютом у меня было все хорошо: готовить любила, уборка меня успокаивала, и, приезжая к нему на несколько дней, я забивала холодильник пирогами, супами и котлетами, безжалостно выметая пыль из всех углов и отглаживая его рубашки.
А вот за решение бытовых проблем я получила жирную двойку.
Над этим еще следовало поработать, но дети меня пугали, а бывшие жены – фрустрировали. Я никак не могла понять, кто из нас лучше, а кто хуже, и эти бесполезные попытки сравнения выводили меня из душевного равновесия.
«Никто не лучше, никто не хуже, мы просто разные», – говорил здравый смысл.
Но перелюбленно-недолюбленная девочка внутри меня капризно кричала, что хочет быть самой-самой.
Такие глупости бороздили просторы моей головы, когда мы входили с Антоном в театр, знакомое до каждой трещинки фойе встречало нас зеркальным блеском огромных люстр, мрамор отражал и преломлял яркий свет, и торжественность потертого бархата смешивалась с запахом пирожков из буфета.
Билетерша весело окинула Антона любопытным взглядом. Завтра весь театр будет судачить о том, что я пришла с незнакомым мужчиной, и пока еще эти слухи дойдут до Алеши, пока еще он противопоставит им свое родство с Антоном, – к тому времени я уже буду заклеймена и осуждена.
Под этим любопытным взглядом я демонстративно подхватила Антона под локоть. Он, кажется, не удивился, возможно, считал, что в театре так принято – нельзя перемещаться по этому гладкому полу на каблуках без посторонней помощи.
Старомодное шапокляковское платье отражалось в многочисленных зеркалах и смотрелось здесь так уместно, как будто для этого вечера и шилось. Я была хороша в этой черно-белой гамме, женщина из прошлого века, с возрастом, который терялся среди зеркал.
И Антон преображался среди мрамора, хрусталя и бархата, становясь моим рыцарем, молчаливым спутником, надежной твердостью под ладонью.
Театр всегда пробуждал во мне разнообразные фантазии, это было место, где творилось волшебство, и я с удовольствием оставляла реальность за порогом. В те мгновения, когда я поднималась по широким ступенькам в зал, мое сердце всякий раз преисполнялось необъяснимым волнением и ожиданием.
И впервые в жизни я пришла сюда не одна. Впервые опиралась на кого-то. Впервые подстраивалась под другие, более размашистые шаги – и Антон тоже подстраивался под мелкие мои. Опустив глаза, я смотрела, как двигаются наши ноги, мои туфли, его туфли, символизм совместного восхождения завораживал.
– Какой у тебя размер? – спросила я, нарушив довольно долгое молчание.
– Размер чего?
– Размер обуви.
Он негромко засмеялся.
– Мы часто задаем такой вопрос близким усопших. Не всегда они сами приносят ботинки, в которых человек будет лежать в гробу, часто этим занимаются мои менеджеры. И вот этот выбор… Бывают, знаешь, специальные с тонкой подошвой. Кто-то, наоборот, хочет самые дорогие, самые крепкие. Удобные и теплые. Дешевые. Красивые. Мне всегда интересно, что же выберут родственники. Это многое говорит о покойном и о том, как к нему относились.
– Я выбрала красивые. Самые красивые бабушкины туфли. – Я вздохнула. – Темно-бордовые, лакированные, на квадратном каблуке и с узкими носами. Наверное, самые неудобные. Что это говорит о ней и обо мне?
– Что ты все еще помнишь эти туфли во всех подробностях, Мирослава.
Я промолчала, думая о том, что их с Алешей родители, наверное, слишком обгорели, чтобы выбирать им одежду и обувь.
– Ты стал гробовщиком из-за денег? – спросила я, когда мы уже сели на наши места. Римма Викторовна расстаралась, и мы находились в самом центре зала.
Со мной часто здоровались – нас, заядлых театралов, было не так много, и мы все шапочно перезнакомились между собой.
Я машинально кивала и улыбалась.
– Ну, это очень стабильный доход, – спокойно подтвердил Антон, – люди всегда будут умирать. Люди всегда будут хоронить. Гробовщики всегда будут зарабатывать больше, чем акушеры. Значит ли это, что смерть дороже жизни?
Это был слишком сложный разговор для театральной субботы, и я попыталась выскользнуть из него, как мокрая рыба из рук рыбака.
– Любовь дороже смерти, потому что свадьба дороже похорон, – проговорила я чересчур беззаботно. – Ты поэтому все еще не женат? Весь доход уходит на брачные затеи Алеши и их последствия? Наш ресторан тоже ты оплачивал?
– Какая разница, Мирослава?
– Такая, что кто оплачивает свадьбу – тот получает и невесту, – ляпнула, не задумавшись ни на секунду.
Это было грубой шуткой, попыткой насмешки над фразой «Кто девушку ужинает, тот ее и танцует». Я так не думала, разумеется, я была современной женщиной, которая никому ничего не должна.
Но прозвучало как прозвучало.
Откровенным предложением.
Мы застыли, уставившись друг на друга. Я на Антона с ужасом, а он на меня совершенно непроницаемо. Маска. Человек-статуя.
Очередной позорный позор в духе Мирославы. Вот почему у меня не было друзей в школе.
– Давай сделаем вид, что ты ничего не говорила, – ровно произнес Антон, – мне не нравятся такие двусмысленности. Я повторюсь: жен у Лехи много, а брат у меня один.
– Прости. – Я торопливо отвела глаза, сгорая от стыда.
– Я был влюблен в Римму, – признался он совершенно неожиданно. – В те времена, когда мы еще жили вместе и я был подростком. Первая любовь школьника, которая едва не довела меня до ручки.
– Поэтому ты им с Алешей житья не давал? – Я была так благодарна, что он не отстранился от меня, а бросил спасительную соломинку для дальнейшей беседы, что мигом почувствовала себя лучше.
– Наверное. Сложно принять, что ты можешь быть абсолютным мудаком. Хотелось бы списать все на взбесившиеся гормоны, но правда в том, что я был абсолютным мудаком.
– Римма Викторовна богиня. Любой бы в нее влюбился. Она знает об этом?
– Понимает ли женщина, что в нее влюблен подросток? Не думаю, что такое можно скрыть. А вот Леха наверняка до сих пор не в курсе. Римме хватило великодушия не выдавать меня с потрохами.
Тут прозвучал третий звонок, погас свет, и занавес пополз в стороны.
Нянька. Астров.
Бесконечные разговоры о смысле и бессмыслице: «Да и сама по себе жизнь скучна, глупа, грязна… Затягивает эта жизнь. Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки; а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная участь…»
Я бы хотела, чтобы Алеша играл Астрова, но ему важно было быть главным героем.
Однажды наступит время, когда он все же перестанет им быть. Репертуар Алеши становился характернее с каждым годом. Как переживет это мой муж? И хочу ли я быть рядом в это время?
– Какая скука, – заметил Антон после окончания спектакля. – Я едва не заснул. О чем все это? Для чего?
Но я была не в том настроении, чтобы бросаться на защиту Чехова.
Наш предыдущий разговор расстроил меня, очень расстроил.
Все оказалось куда сложнее, чем я думала, глядя на расклад.
Колесо фортуны, Дьявол, Влюбленные, Луна – судьба, которая уже тащит тебя вперед. Искушение и грех. Выбор и страсть. Обманы и тайные встречи.
Я не хотела такого для себя.
Я не хотела такого для Антона.
Это значило, что пора было перестать заигрывать с будущим, перестать заигрывать с Антоном. Я не собиралась, но само собой получалось. Значило, что пора прятаться, городить заборы и забыть об этом раскладе раз и навсегда.
Мы ехали в такси с усталым, но довольным Алешей – эта пьеса съедала его, но и питала тоже. После «Дяди Вани» он всегда чувствовал себя выжатым как лимон, требовалось время, чтобы восстановить силы.
– Лиза ужасно зла на тебя, – сказал он сонно.
– А ты?
– А я просто хочу, чтобы все мои близкие ладили между собой. Но, кажется, это недостижимая мечта.
Я поцеловала его в висок. Алешина голова тяжело лежала у меня на плече, наши руки переплелись.
Наверное, ему не стоило на мне жениться. Я его обманула – прикинулась более хорошим человеком, чем была на самом деле.
Но кто из вас сейчас бросит в меня камень?
В четверг мы с Алешей отправились на концерт моей матери.
Я не слушала ее монологи уже несколько лет, и оказалось, что за это время мы с бабушкой перестали быть основной темой ее шуток.
Раньше она несла околесицу примерно в таком духе: «Моя дочь… ну, она мокша, и она колдует. Я родила Бабу-Ягу, если вы понимаете. Когда другие родители хвастаются достижениями своих детей – кто-то там в университет поступил, кто-то на работу устроился, я говорю: ну, моя все еще не в психушке. Отличный результат».
Все изменилось: теперь у моей матери появился бойфренд с тремя детьми, и она рассказывала про них. Но рассказывала совсем не так, как про нас с бабушкой. Аккуратнее. Мягче. Без привычной безжалостной резкости.
Возможно, бойфренда она действительно не хотела расстраивать.
От этого ее стендап стал более беззубым, наверное, это были прощальные гастроли – мама постарела, выдохлась, потеряла стервозность. Зал пустовал наполовину, люди скучали, смех раздавался куда реже, чем раньше.
Грустное зрелище.
Но меня начало трясти от другого. Быть объектом ее юмора казалось невыносимым, но вдруг выяснилось, что еще более невыносимо – перестать иметь значение в ее жизни.
Алеша увел меня из зала до окончания выступления и весь вечер гладил по спине, пока я давилась слезами, уткнувшись носом в подушку.
На следующий день мама звонила мне несколько раз, но я не брала трубку.
Не знаю, когда мы увидимся в следующий раз или когда сможем поговорить.
Но точно не сейчас.
Июль прошел спокойно. В театре начались каникулы, и Алеша даже прожил неделю со мной в бабушкином доме. Правда, спать предпочитал на открытой веранде – жара позволяла.
От солнца я стала еще более черной, а от многочасовых работ в саду – еще более худой.
В начале августа мне предстояло суровое испытание – день рождения Алеши, что значило: все его бывшие жены соберутся за одним столом. И Антон наверняка.
Антона видеть не хотелось даже сильнее, чем остальных.
Нет, не так. Мне хотелось. Но я запрещала себе хотеть.
Я была чемпионом по убеганию от проблем и твердо намеревалась придерживаться этой тактики и дальше.
Поэтому, прикинув так и эдак, я позвонила Алеше и сиплым голосом сообщила, что простыла и посетить торжество никак не могу.
Вирусов мой муж боялся как огня, к тому же у него намечались гастроли, и таким образом мне был засчитан прогул по уважительной причине. Я заказала Алеше новый костюм – дорогой и модный, оформила доставку и на этом сочла свой супружеский долг исполненным.
Спустя час в мою дверь постучали. Я открыла с легкой душой – наверняка кто-то из соседей, обычное дело, – а увидела на пороге Антона.
Несмотря на раскаленное солнце, он был в пиджаке и галстуке. В руках держал пакет из аптеки и авоську с апельсинами.
Ах, Алеша, Алеша, как некстати была твоя забота! Досадливое проявление внимания за чужой счет. За счет Антона, как обычно, как всегда.
– Фу! – закричала я вместо «здрасьте». – Немедленно уходи, у меня суперзаразный грипп.
– А выглядишь ты здоровой, – возразил он спокойно.
– Я притворяюсь. Чтобы не испугать тебя своим болезненным видом.
Тут Антон принюхался.
– Что это за запах, Мирослава?
– Лекарственные настойки, – брякнула я быстро.
– Это же… – пробормотал Антон и просочился внутрь.
Я бессильно смотрела, как он разувается.
Что мне было делать?
– Проходи на кухню, – вздохнула я страдальчески. – Я гоню самогон, и мне нельзя отвлекаться от процесса.
– Что ты делаешь? – не поверил он.
Глава 11
– Самогон. Это такая деревенская валюта. Одинокой женщине сложно содержать большой огород, а соседские мужики на многое способны за бутылку этого пойла. Рецепт бабушки Ануш, пробирает до печенок.
– Ты не одинокая женщина, – напомнил Антон.
Он перебирал носками цветные половики, ступая аккуратно, как будто по тонкому льду.
На кухне запах стал резче, даже открытые окна не помогали.
– Не представляю себе Алешу, окучивающего или копающего картошку, – фыркнула я. – Садись сюда, ешь малину. Налить тебе холодного молока? Хочешь окрошки? У меня очень вкусный хлебный квас.
– Все хочу – и молоко, и малину, и окрошку. Я еще не обедал. Так почему ты прикидываешься больной? Так не хочется идти вечером на день рождения?
– Слишком много жен, – кивнула я, ныряя в холодильник. – И у каждой ко мне собственный счет. Римма уверена, что я не подхожу Алеше. Лиза сердится, что я не помогла с Ариной. Саша думает, что Алеша ушел от нее из-за меня.
– Не имеет значения, как они к тебе относятся. Просто надень что-то красивое и улыбайся.
– Не хочу. – Я налила в тарелку ледяного кваса, зависла в поисках горчицы. – Так что не выдавай меня, пожалуйста. И почему ты вообще здесь появился? Не мог отказать брату?
– Мне недалеко. И несложно.
Не глядя на него, я расставляла посуду, подавала приборы.
Ему недалеко и несложно, а мне – неудобно и неловко от этого визита вежливости, от витаминов и апельсинов. Антон на моей кухне казался чем-то совершенно неприличным, как будто сидел тут голышом, томно обмахиваясь фиговым листом.
Несколько последних недель я мысленно вела с ним бесконечные диалоги, задавая вопросы и придумывая ответы. Я как бы сочинила себе этого человека с нуля таким, на что моей фантазии хватило. Вряд ли образы Антона настоящего и вымышленного сильно совпадали, и что с этим делать – я понятия не имела. Только избегать его всеми силами. Но как избегать собственного гостя? Будет странно, если я сейчас запрусь в подвале, правда?
– Предлагаешь мне обмануть брата? И ради чего? – поинтересовался Антон.
«Какая разница, когда начинать его обманывать», – на этот раз я успела удержать очередную бестактность на кончике языка. Не лопухнулась. Хотя бы не сразу.
– А какая тебе выгода, если ты скажешь правду: твоя жена – симулянтка? Алеша только огорчится, в его идеальном мире все его женщины дружат друг с другом.
– Я просто не люблю вранья на пустом месте.
– Ну, я та еще врушка.
– Еще бы, с твоей-то профессией.
Я едва не уронила кружку молока от возмущения, но справилась, аккуратно поставила ее на стол.
– Сейчас вернусь, – произнесла холодно.
Стуча пятками, понеслась в зал, где принимала клиентов. Схватила первую попавшуюся колоду, кажется, потрепанного Уэйта, вернулась на кухню.
– Даже не вздумай, – рассердился Антон, когда я плюхнулась на стул напротив него и достала карты.
– Ешь молча, – распорядилась я, – и слушай молча.
Он с великим сожалением отодвинул от себя окрошку. Проводил ее несчастным голодным взглядом, вскинул на меня злые глаза.
Демонстративный, упрямый.
Вся фальшивая плюшевость сползла в эту минуту, он больше не выглядел как уставший помятый чиновник, клинки-мечи ощетинились острыми лезвиями.
– Мирослава, я терпеть не могу всю эту эзотерику. – Ух, сколько нервов звенело в его голосе.
Кажется, сейчас я на полном серьезе его бесила.
– Ничего, потерпишь. Я тебя в свой дом не звала и не просила оскорблять мою профессию.
Я надеялась, что он встанет и уйдет.
И никогда не вернется.
Но он только скрестил руки на груди, неприязненно прищурившись.
– Ты просил не гадать на тебя, и я уважала твое желание, – карты летели из моих рук рубашкой вверх, картинками вниз, – но ты обвинил меня в мошенничестве. В том, что я обманываю своих клиентов. Стоит ли мне это терпеть или перевернуть расклад?
– И что ты надеешься там увидеть? – криво усмехнулся он.
– Твою личную жизнь, разумеется. Что еще мне смотреть?
– Вперед, если тебе так хочется что-то мне доказать.
– Не хочется. Но ты вывел меня из…
Я начала переворачивать карты и замолчала.
Пятерка Мечей – подлость, ссоры, предательства.
Перевернутая Королева Пентаклей – жадная и алчная особа с пунктиком на контроле. Сюда же пятерка Пентаклей – общая беда, одиночество вдвоем, любовь для бедных.
Башня – крах. Десятка Мечей – крах и страдания. Драма. Драма. Драма.
Ох ты ж милый мой, что за несчастливую и злосчастную любовь ты для себя выбрал?
Десятка Жезлов – ноша, которую невозможно тяжело нести, но и не бросить никак.
И ни одной масти Кубков, отвечающей за чувства. Сплошь обязательства и упреки.
– Прости, – пролепетала я, судорожно собирая карты, – ты прав. Твоя личная жизнь – совершенно не мое дело. Почему наши встречи всегда заканчиваются тем, что я извиняюсь?
Его взгляд был тяжелым, таким тяжелым, что мне снова захотелось в подвал.
Потом Антон резко отвернулся.
Я собрала колоду и засунула ее в карман старенького сарафана.
– Ешь, – попросила жалобно, – окрошка согреется и станет невкусной.
Пахло самогоном. Капало им же.
У Антона на щеке было три крохотных родинки.
У Алеши – точеные черты лица, он напоминал то стареющего Алена Делона, то какого-то еще француза, изысканного.
Антон казался похожим на шведа, а может, на чеха. Простоватый. Ничего выдающегося вроде бы, но я смотрела – и не могла насмотреться.
Как странно… Это потому, что я знаю наши отношения наперед, или наши отношения сложатся такими, потому что я о них знаю?
Можно ли впечатлиться человеком авансом?
Наш мозг – суровая штука. От него и не таких вывертов приходится ожидать.
Антон взял ложку и молча вернулся к окрошке.
Он ел с видом грузчика, которому все равно, что закинуть себе в рот. Как будто так устал от тяжелой работы, что был не в состоянии получить удовольствие.
– Все пройдет, – тихо сказала я, – а хорошая еда всегда утешит. Хочешь, соберу тебе ежевики? Она у меня сладкая.
– Не говори со мной так, будто я смертельно болен, – угрюмо попросил он.
– Прости.
– И перестань извиняться. Я понимаю, что сам тебя спровоцировал.
– Я с ранних лет слышу, что обманщица. Мне пора бы научиться не принимать все это близко к сердцу.
Он легко улыбнулся, оттаивая, и я тоже заулыбалась.
Непроизвольно.
Как глупое зеркало.
– Мне бы хотелось, – сказал Антон, – чтобы ты надела очередное неожиданное платье и затмила всех на сегодняшней вечеринке. Я никогда не могу угадать, какой ты мне встретишься в следующий раз. Сейчас, в сарафане и с косичкой, ты похожа на девочку.
– Девочку-самогонщицу, – хихикнула я. – Хорошо. Ладно.
– Правда пойдешь? – отчего-то удивился он.
– Пойду, раз тебе этого хочется.
Его улыбка никуда не исчезла – но глаза стали серьезными. Настороженными.
Что, опять? Я снова сделала что-то не то?
Почему с людьми так сложно? Никогда не знаешь, как правильно и неправильно.
Ты вроде как ведешь себя вежливо и прилично, а получаешь вот такие взгляды, будто начала тикать. «Внимание! Это Мирослава! И она вот-вот взорвется. Хорошо бы вам лечь на пол и прикрыть голову руками».
– Я не знаю, что ты там увидела и что себе вообразила, раз стала такой предупредительной, – фальшиво-беззаботно сказал Антон, – но со мной все просто отлично.
– Конечно.
Обязательно когда-нибудь будет.
Не очень скоро. Потому что поверх перевернутой дамы Пентаклей танком пройдусь и я.
Бедный Антон. Его ждут по-настоящему тяжелые времена. Куда там будничным пятеркам и десяткам. У нас-то сплошь великие арканы.
Нынешние токсичные со всех сторон отношения покажутся ему детской забавой.
И так мне снова нас стало жалко, его больше, себя меньше, что я едва не заревела.
Торопливо вскочила, отвернулась к самогонному аппарату, следя за капельками дистиллята.
Поправила без всякого смысла термометр.
– Это уже вторая перегонка. Продукт получится чистым, как слеза. Потом я буду настаивать его на орешках и ягодах. Хочешь попробовать? У меня огромные запасы выпивки.
– Я за рулем.
– Заберешь с собой. Подожди, я принесу.
– Оставь. В следующий раз приеду на такси, здесь все равно с парковками туго.
– Не приезжай, – вырвалось у меня. – Не надо.
– Мирослава…
Я услышала, что он отодвинул стул. Поднялся, наверное.
Не собирается же он подойти ко мне ближе?
Обнять со спины, обжечь дыханием ухо.
Волоски на руках встали дыбом, а позвоночник сковало холодом.
Я торопливо обернулась.
Антон подошел к раковине и принялся мыть пустую тарелку.
– Ты не слишком-то гостеприимна, – беззлобно заметил он. – Как можно так бессовестно давать от ворот поворот родственнику?
– Разве я похожа на человека, который любит родню? – буркнула я, переводя дыхание.
Получилось враждебно.
Антон поставил тарелку на сушилку.
– По крайней мере ты была достаточно добра, чтобы накормить голодного родственника. Было очень вкусно, спасибо.
Сама вежливость, вы только посмотрите на него.
Осталось забраться на табурет и провозгласить: «Спасибо нашим поварам за то, что вкусно варят нам».
– Это просто я надышалась парами алкоголя и потеряла бдительность… Ты приведешь ее на Алешин день рождения?
Он сразу понял, о ком я. Но сделал вид, что нет.
– Кого? – спросил равнодушно.
– Ту женщину, которая истрепала тебе все нервы.
– Понятия не имею, о ком ты говоришь.
– Разумеется, имеешь.
Антон закинул в рот ягоду малину.
– Что ж, спасибо за обед. Я, пожалуй, поеду.
– Почему ты не знакомишь ее с братом?
В меня как будто бес вселился.
В самом деле.
Он-то навещает Алешиных жен, когда ему вздумается.
А сам, а сам!
– Потому что не терплю конкуренции, – отрезал Антон, направляясь в коридор.
Я последовала за ним.
– Ты думаешь, она увидит Алешу и решит, что выбрала не того брата?
– Не хотелось бы выяснять это опытным путем.
– У тебя детские комплексы или что?
– Мирослава. – Он был вынужден остановиться, чтобы обуться.
Я находилась рядом, заглядывая ему в лицо. Он крутился, чтобы не дать мне такой возможности.
Странная возня между тапочками и ботинками, если хотите знать.
Запах самогонки.
Вкус карамельки во рту от моего имени на его губах.
Туалетная вода древесно-кожаного семейства.
Плотная ткань его лацканов под моими ладонями.
Поймала. Загнала в угол.
Смотрела близко-близко, глаза в глаза.
Такие… очень светлого серого цвета с темными прожилками.
– Мирослава. – Он смиренно стоял, не двигался. Губы иронично кривились. Мимические морщинки, будто живые, все время складывались в новый рисунок. – Я же знаю, какое произвожу впечатление и какое – Леха.
– Будет женщина, которая выберет тебя, а не Леху, – прошептала я едва слышно.
Он зажмурился, как от вспышки.
Я отступила.
Дышать было больно.
– У меня только один вопрос, – с трудом выговорила я, возвращаясь в ту реальность, в которой убегала от неприятностей, а не неслась им навстречу со скоростью взбесившегося паровоза. – Как объяснить мое внезапное выздоровление Алеше?
Антон засмеялся, по-прежнему не открывая глаз.
– Ты же врушка, соври что-нибудь.
Вы бы знали, как же мне хотелось поцеловать его в эту минуту.
Но бабушка меня воспитывала иначе.
Для разнообразия я сказала Алеше правду.
Что испугалась всех его бывших.
– Дурочка, – развеселился он, – ты моя любимая девочка, что ты вообразила себе! Но я рад, что ты здорова, и рад, что приедешь. Кстати, помнишь, что это костюмированная вечеринка? Придумаешь, что надеть?
Алеша питал слабость к маскарадам и переодеваниям.
– Придумаю. И зря ты гонял Антона ко мне с апельсинами.
– Вы поругались? Я его еле уговорил проведать тебя.
– Просто ты достал его своими женами.
Еле уговорил?
Ах, что вы говорите.
Значит, напрасно мне тут Антон заливал про родственные связи.
Он все понимал куда больше, чем показывал.
Я завершила перегонку, аккуратно помыла самогонный аппарат и убрала его в кладовку.
Слопала миску малины, к которой почти не прикоснулся Антон.
Воображала себе, какие на вкус его губы.
Мое воображение кружило меня в будоражащем вальсе.
Наташа Ростова, собирающаяся на первый бал, не меньше.
Засуетившись, бросилась в бабушкину комнату, где стояли бесконечные тома русской классики.
Моя бабушка не умела ни шить, ни готовить, зато запойно читала.
Бабушка Ануш не прочла в своей жизни ни одной толстой книжки, зато умела все на свете.
Две идеальные старушки, которые превратили меня в чокнутую девицу.
Листая тома «Войны и мира», я спросила себя: почему бы просто не погуглить? Но это было бы совсем не то!
Вот, нашла: «Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в восемь часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее с самого утра были устремлены на то, чтоб они все: она, мама, Соня – были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака, бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых шелковых чехлах, с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque».
Дымковое платье на розовых чехлах с розанами в корсаже?
Нет, тут нужна тяжелая артиллерия.
Я помчалась обратно на кухню, схватилась за телефон.
– Роза Наумовна, милая моя, мне очень нужно платье Наташи Ростовой! Ну вы же ставили хоть когда-то «Войну и мир»?
Костюмерша Алешиного театра только крякнула, заслышав такое.
– Мирослава, голубушка, но это вам в оперный надо.
– Да не знаю я никого в оперном, а у Алеши сегодня день рождения!
– Ах ты батюшки, ну что за фантазии! Подождите, я вам перезвоню.
В ожидании звонка я трижды намылила себя, оттирая въевшийся под кожу запах самогона. И выскочила из душа как ошпаренная, заслышав трель телефона.
– Мирослава, мчите в оперный, вас там ждут. И быстрее, у них представление вечером, не до вас станет, – деловито сообщила Роза Наумовна.
Я рассыпалась в благодарностях, уже заказывая такси из приложения.
В оперном меня действительно ждала круглая барышня, сама похожая на диву.
Она схватила меня в охапку и потащила в пыльное закулисье, где топорщились парча и перья, воздушным облаком висели пачки балерин, пахло затхлостью и искусством.
– Имейте в виду, – тараторила она, – что «Ростова» уже семь лет в архиве, я не уверена, что реквизит еще моль не сожрала. Будете пахнуть нафталином, тут ничего не поделать. Предупредили бы заранее, я бы хоть проветрила платье. А «Иоланта» вам не подойдет, тоже красивое? И такая трогательная… Осторожно, шпаги из «Бержерака»… Я, к слову, видела вашего мужа в «Дяде Ване». Ну почему он не взялся за Астрова?
– Вот, – подхватила я, восторженно глазея по сторонам, – и я ему говорила. Из Алеши получился бы потрясающий Астров, на пике безнадежной страсти и страданий.
– Сюда. – Мы протиснулись сквозь ворох цыганских юбок и наконец добрались до стойки с чехлами. – Ростова, Ростова, первый бал, первый бал, – бормотала моя дива, перебирая чехлы. – Даже не знаю, что делать с грудью. У Богичевой-то грудь, на нее же кроилось. А у вас что?
– Затянем как-нибудь? – спросила я с робкой надеждой. – Велико – не мало.
– Вы и правда чем-то похожи на Наташу, одна фактура. Вот оно.
Она осторожно извлекла из чехла розовый шелк в белой дымке.
Частенько театральные наряды шились абы из чего, издалека все равно не видно, лишь бы блестело. Но это платье было что надо. С розанами в корсаже, чин по чину.
Я завизжала, разогнав по углам пыль.
Дива рассмеялась и увлекла меня в гримерку.
Затягивать и сооружать a la grecque, что бы это ни значило.
Алеша отмечал день рождения с размахом.
Он вообще любил всякие праздники, шампанское и восхваления.
Очень жалел, что скоморохи вышли из моды.
Я прибыла с легким опозданием – платье все-таки пришлось подгонять в груди, вариант запихать в лифчик носки я сочла оскорбительным. Хотелось верить, что сырая поспешная наметка продержится до конца вечера.
Туфли у меня были свои – светлые лодочки почти без каблуков. Украшения – бабушкины, она была еще той кокеткой. На голове косы с локонами.
Сложно сказать, выглядела я красивой или нелепой.
Нелепо-красивой? Красиво-нелепой?
Кого волнуют эти условности, если настроение было похожим на пузырьки шампанского.
Толкнув двери ресторана, я не сразу решилась зайти в зал, а потом рассмеялась, увидев мужа.
Он был в сюртуке, не совсем по эпохе, но вполне подходяще. Что-то среднее между Петром Первым и Алешей Корсаком. Кажется, что-то из Фонвизина, а может, Островского.
На его фоне я не казалась такой уж дурочкой.
Большая часть гостей не стала себя утруждать – костюмы и вечерние платья, без всякой театральщины.
Антон стоял в углу в той же одежде, что приезжал ко мне днем.
На его локте висела жена номер три, интеллектуалка Саша, что-то энергично вещавшая. Он слушал ее с пресным видом.
Римма Викторовна блистала в белом одеянии, похожем на тогу. Ее сопровождал довольно молодой красавчик – кажется, он был за рулем в тот раз, когда она меня подвозила. Поклонник? Любовник?
Роза Наумовна, костюмерша, шушукалась с бойкой старушкой, отвечавшей за реквизит. Увидев меня, обе театральные деятельницы округлили глаза и зашушукались еще бодрее.
Алеша просиял улыбкой.
Ослепительный.
– Мирослава! – провозгласил он громко. – Королева души моей!
Ох, милый мой, не для тебя эта роза цветет.
И благоухает нафталином.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.