Текст книги "Марь"

Глава 33

Она пришла в себя в тот момент, когда лязгнул засов, а дверь кладовки открылась. С той стороны стоял не Гордей и не Анюта. С той стороны со свечой в руке стояла нянюшка.

– Машенька… – Старческий голос дрожал так же, как слабое пламя свечи.

– Нянюшка! – Мари встала на колени и так на четвереньках переползла через порог из одной темноты в другую. Снаружи была глубокая ночь. – Нянюшка, нужно сообщить Гордею! Он, верно, волнуется, ищет меня…

– Маша. – Нянюшка помогла ей встать на ноги. – Маша, будь сильной… – По морщинистому лицу нянюшки катились слезы.

– Нет! – Мари оттолкнула ее от себя, сама шарахнулась в сторону. – Нет!!!

Уснуть. Умереть самой. Что угодно, только бы не слышать правду! Не сейчас… Сейчас она не готова…

– Пойдем. – Руки нянюшки, цепкие, как птичьи лапы, сжали ее запястье, потянули из дома. – Тебе нужно на воздух!

– Мне не нужно на воздух! – закричала Мари. Ответом ей стал тоскливый волчий вой. – Мне нужно знать правду!!!

Еще мгновение назад она не хотела ничего слышать, а теперь требует правды. Потому что иначе ей точно не выжить.

– Покажи мне! – Не разбирая дороги, не обращая внимания на нянюшку, Мари бросилась к болоту. – Покажи мне! Я хочу видеть!!!

Болото само скользнуло ей под ноги, запружинило, закачалось, лизнуло холодным языком щиколотки. Мари упала на колени перед черным болотным «оконцем».

– Покажи!

Опуская лицо в воду, она не думала, как станет дышать и как что-то увидит в этой чернильной темноте. Она делала то, что должна была сделать.

И ей показали…

…Анюта, хрупкая и наивно-беспомощная, держит Гордея за руку, тянет за собой.

– …Она, верно, сошла с ума! Она сказала, что ей нужно туда, на торфяники! Я боюсь за нее, Гордей Петрович! Я за вас боюсь!

…В синих-синих глазах Гордея ужас и вера. Ей, его жене, всегда есть дело до болота. Или это болоту всегда есть дело до нее?

– …Не ходите со мной, Анна Ивановна! Прошу вас: останьтесь в безопасности!

…Конечно, она не осталась. Как можно остаться в безопасности, когда он рискует своей жизнью ради ее любимой сестры?!

…А вокруг уже не зеленое, а рыже-бурое. И земля под ногами зыбкая, но не из-за того, что под ней вода, а из-за того, что под ней пекло…

…И посреди этого зыбкого пекла – Анюта, хрупкая и напуганная. А за ее спиной розовое зарево, похожее на крылья гигантской птицы. В этом зареве ее лицо кажется залитым кровью и уже не испуганным, а голодным и хищным.

– …Я люблю тебя! – В тишине ее голос звучит громко и требовательно. – Как ты не видишь, что я люблю тебя в разы сильнее, чем она?! Стала бы она вот так рисковать собой ради тебя? Ответь!!!

…На лице Гордея отчаяние.

– …Анна Ивановна! Аня, не шевелитесь! Вы представить себе не можете, как здесь опасно!

– …Отчего же не могу представить? – Анюта зашлась звонким сумасшедшим смехом. – Очень даже могу! Обещайте мне! Обещай, что останешься со мной! И не будет никакой беды! Все у нас будет хорошо!

– …Аня, где Маша? Где на самом деле моя жена?

– …А нет ее, Гордей! – Смех перешел в визг, и от разгоряченной земли в воздух поднялся сноп красных искр. – У тебя теперь есть только я! Только меня одну тебе дозволено любить! Думай! Думай, с кем хочешь остаться, кого хочешь выбрать! А если ошибешься, моя смерть будет на твоей совести, а кровь – на твоих руках! Вот такая она, испепеляющая любовь! Смотри!

…Анюта делает пируэт, такой же легкий и воздушный, как она сама. В воздух снова поднимается сноп искр. А Гордей делает шаг вперед.

…Он может уйти, может отыскать дорогу назад, но делает шаг вперед, навстречу этой сумасшедшей влюбленной девчонке. Потому что не может допустить, чтобы ее смерть была на его совести. Потому что все еще верит, что даже черную душу можно спасти.

…Он делает еще один шаг. Земля, которая даже не пыталась притворяться твердью, уходит у него из-под ног, разверзается черной, дышащей жаром пастью.

…Они кричат. Все трое. Гордей от боли. Анюта от злого восторга. А Мари – от невыносимого отчаяния.

Вода заливается ей в горло в тщетной попытке заглушить этот крик. Но ничто его не заглушит! Это знает Мари. Это знают подвывающие ей болотные псы. Это знает Марь.

– Машенька! Маша! Девочка моя! – Кто-то схватил ее за плечи, потянул прочь от болотного «оконца». – Не нужно тебе это! Не делай этого!

А ей нужно! Только это ей теперь и нужно. Ей не оставили выбора. Она готова заплатить, но взять у Мари то, что ей причитается. Она готова сделать что угодно, чтобы вернуть своего мужа!

Мари встала, мягко, но решительно оттолкнула от себя нянюшку, запрокинула лицо к небу, посмотрела на раскрывающиеся там огненные крылья и взмолилась:

– Верни мне его! Верни! Слышишь?

Ее услышали. Не оттого ли, что ждали этой просьбы? Мох под ногами Мари задымился и тлел, пока не рассыпался пеплом, пока болотная вода не выпарилась от жара, пока влажная земля не превратилась в горячую труху, а труха эта не стала просыпаться в пышущую жаром и искрами воронку.

Он выбирался из осыпающейся воронки долго, словно мучительно рождался в этот мир обновленным, пугающе страшным существом. Мари знала, что это чудовище – ее муж. Чувствовала сердцем и его голод, и его боль, и его… узнавание.

– Гордей… – Она отступила на шаг, хотя могла сделать шаг вперед, как сделал он сам. – Гордей, любимый, посмотри на меня!

Ему нечем было смотреть: вместо глаз у него были черные, сочащиеся ядовитым дымом дыры. Ему нечем было ответить на ее мольбу: вместо рта у него была страшная пасть. Никогда больше не быть ему человеком. Марь обманула… Исполнила желание: вернула ей мужа, но не вернула его душу. Права была нянюшка: Марь всегда обманывает…

Под ногами зачавкало и забулькало. Болотная шкура на глазах заживала, залечивала выжженные огнем раны, зарастала зеленой моховой шерстью.

– Не всегда… – Голос не мужской и не женский, может быть, вовсе не человеческий послышался прямо у нее в голове. – Но за все надо платить. Даже за любовь. Ты готова платить, дитя?

– Готова! – Мари не дала себе возможности подумать. Не могла она думать в тот момент.

– Хорошо. – В ее сложенных «ковшиком» ладонях заплескалась, забурлила болотная вода. – Вот тебе наш уговор…

Взмах рук и холодные капли упали на обожженную плоть, зашипели, испаряясь, вырывая из глотки чудовища сначала полный муки сип, потом крик, потом стон.

– Маша, зачем же ты?.. – Гордей смотрел на нее своими синими-синими глазами. – Не нужно было, любовь моя.

– Нужно! – Мари бросилась к нему на шею, принялась осыпать поцелуями его лицо. – Тебе больно? Скажи, тебе было больно?

– Все хорошо, любимая.

Он обманывал. Она точно знала, как сильно, почти невыносимо больно ему было. Но он обманывал ради нее.

– Да, теперь все у нас будет хорошо!

Мари прижалась щекой к его груди, затаилась. Сердце Гордея не билось…

– Времени у вас до рассвета. – Голос, который не мужской и не женский, они услышали оба. – С первыми лучами солнца он вернется под землю тем, кем явился к тебе. Если не успеете расстаться, не обессудь: от него ты примешь мучительную смерть. Таков уговор.

– Нет! – Мари всем телом прижалась к мужу. – Нет! Не забирай его у меня!

– А кто ж забирает? Приходить он к тебе теперь будет часто. Коль захочешь увидеть своего суженого во плоти, плесни в него болотной водой.

Плесни болотной водой… Только и всего… А что с ним будет от этой воды? В каких муках он будет возвращаться?

– Все хорошо, любимая. – На затылок ей ласково легла его горячая ладонь. – Все хорошо. Мне совсем не больно…

Глава 34

Когда туман рассеялся, обе они плакали: и баба Марфа, и Стеша. Слезы катились по их щекам и падали в черную болотную воду.

– Как же так? – спросила Стеша, глядя на женщину, чью любовь и боль только что прожила. – Как же так можно, бабушка?

– Выходит, можно, Стефания. – Баба Марфа утерла слезы.

– Этот ожог… – Стеша посмотрела на шрам. – Откуда он?

– Это поцелуй. – Баба Марфа провела ладонью по своей щеке. – Его поцелуй. В тот самый первый раз я не ушла вовремя. Мы как раз прощались, когда он… Гордей начал оборачиваться. Как он не убил меня тогда? – Она покачала головой. – Где взял силы, чтобы сдержаться? Вот это, – она снова коснулась шрама, – это нам с ним был урок и напоминание на всю оставшуюся жизнь. Мою жизнь.

– Значит, это он тогда приходил? Это с ним вы тогда уходили на болото, бабушка?

– С ним. – Баба Марфа кивнула. – Не виделись мы с ним больше сорока лет.

– Почему?

– Почему?! Потому что это мука, Стефания, видеть, как по твоей воле и прихоти страдает тот, кого ты любишь больше жизни! Больно ему возвращаться ко мне. Так больно, что мне проще самой умереть, чем его воскрешать. Я бы и тогда не посмела, но испугалась за вас с Катей. Когда он такой… когда он угарник, нет в нем ни чувств, ни воспоминаний. Дикий зверь он. Дикий, голодный и беспощадный. – Баба Марфа покачала головой, а потом продолжила: – Да и зачем ему видеть меня такой? Старой и безобразной. Так я думала, Стефания. А оказалось… – Она отвернулась, наверное, чтобы Стеша не видела ее слез. – Оказалось, видит он меня прежней Машей, молодой и красивой. И сама я чувствую себя той, прежней. Вот такой она нам сделала подарок. Только плата за него страшная.

– А Анюта? – спросила Стеша, тоже украдкой вытирая слезинку. – Что стало с ней?

– Что стало? – Баба Марфа посмотрела на нее совершенно сухими, сощуренными глазами. – А то и стало. Потеряла себя моя любимая младшая сестра. У меня, когда я с болота вернулась, желание было только одно – умереть. Но такой милости Марь меня лишила. Хотя обустроить новую жизнь как-никак помогла. Жить я осталась в доме у Змеиной заводи. Теперь это был мой дом. Нянюшка переехала ко мне, первое время присматривала за мной. Наверное, боялась, что я попытаюсь руки на себя наложить. Я бы, может, так и сделала, если бы не ребенок. Наша с Гордеем дочка меня на этом свете удержала. Больше ни у кого не получилось бы. Родилась она тут, на болоте. Крепенькая, красивая, на отца очень похожая. Вот и появился у меня смысл жить дальше. Молодая я тогда была, Стефания. Молодая и глупая. Захотела ему… мужу своему, девочку нашу показать. Это второй раз был, когда я решилась. Подумала, что радость все муки затмит.

Баба Марфа надолго замолчала. Стеша тоже молчала, не перебивала. Боль своей бабушки она теперь чувствовала как собственную.

– Дочка еще совсем маленькая была, когда я на это решилась. Как наступила темнота, я ее, спящую, на руки и на болото. И не заметила, не доглядела, что за нами Серафим увязался. Он в то время у меня частенько оставался ночевать. Нянюшка за ним, как за родным, приглядывала. Вот я и думала, что мальчик спит под присмотром. А у него уже тогда это начало проявляться… Как у Гордея моего. Тянуло его на болото, нравилось в моем доме. Знаешь, что дальше случилось, Стефания?

Стеша знала.

– Он пришел на мой зов, выбрался нежитью из земли. И Серафим все это видел… Так что в том, что он сейчас такой, моя вина, Стеша. Если бы не я, все бы было хорошо. Когда Серафим завизжал, я успела в Гордея… в то существо плеснуть воды. И вот все остальное, все страшное, что ты и сама видела, на глазах у малого и произошло. Моя вина… Вот тогда я для себя и решила, что не стану его больше возвращать. Ни его, ни себя больше мучить не буду. Он просил меня, умолял, говорил, что не больно ему совсем. Но я-то знаю, каково это – по чужой прихоти всякий раз в муках в этот мир приходить. А они все ко мне тянулись, Стефания. И псы, и марёвки, и угарники. Дом мой им был, что маяк для кораблей. Не хотела я такой жизни ни для себя, ни уж тем более для нашей с Гордеем дочки. Потому нянюшка и поставила защиту, чтоб отвадить, а тех, кто все равно придет, не пустить. И знаешь, как-то легче стало жить. – Баба Марфа усмехнулась совсем невесело. – Я даже верить начала, что все как-нибудь сложится, что меня оставят в покое. Марь мне в этом помогла, тут спору нет. Стала я не графиней Марией Каминской, а знахаркой Марфой. Кто ж в этакой уродине красавицу графиню признает? Да и что графине делать на болоте? Маменька моя этому тоже сильно поспособствовала рассказами, что ее старшая дочь уехала за границу.

– А младшая? – спросила Стеша осторожно. – Что стало с Анной?

– С Анной? – Баба Марфа посмотрела на нее пустым, невидящим взглядом. – После того, как она Гордея моего убила, – голос ее звучал сухо и жестко, – мне кажется, умом она тронулась. А может, и всегда была такой… сумасшедшей. Не знаю. Ко мне она больше не приходила, дом мой обходила седьмой дорогой, но, говорят, повадилась на болото ходить. Никто не знает, что она там делала. Сдается мне, пыталась с Марью сговориться. Может быть, хотела Гордея вернуть. Уж не знаю, для себя или для меня. А может, искала забвения. Хочется мне верить, что до последнего дня ее мучили не только кошмары, но и угрызения совести из-за содеянного зла. Марь и ее тоже не отпустила. Взяла с нее свою плату, дотянулась через годы и километры, и все равно взяла. У Мари своя собственная справедливость. Простому человеку ее не понять. Даже мне.

– Фон Лангер говорил про остров. Выходит она… Анна его нашла?

– Если бы нашла, то не умерла бы в муках на чужой земле, – сказала баба Марфа жестко. – Возможно, видела. Может, показался ей остров. Или примерещился. На болоте еще и не такое можно увидеть. Я многое видела. До того как отказалась, закрылась от всего этого. – Все тем же невидящим взглядом она обвела окружающее их болото, сказала уже совсем другим, ласковым тоном: – А ты, Стэфа, сильная. Ты куда сильнее всех, кто был до тебя. Для тебя у нее другие подарки будут, но и спрос с тебя тоже будет другой. Держись, девочка. Не теряй свою душу, как мы с Анютой. Не забывай, кто ты есть. Не поддавайся.

Стеша ничего не ответила, лишь молча кивнула. Она не забудет и не поддастся. Но сейчас главное для нее – спасение Степана. Без нее, без ее помощи ему не выжить. А значит, им нужно спешить.

О том, что случилось непоправимое, Стеша узнала еще до того, как увидела собственными глазами. Он вышел к ним из тумана, брел неуверенной и какой-то бессмысленной походкой: падал, вставал, шел вперед, не разбирая дороги.

– Это же дядька Василь, – прошептала Стеша, дернулась было к нему навстречу.

– Это уже не он. – Баба Марфа сжала ее руку, не отпуская от себя. – Все, нет его больше, Стэфа!

– Как это нет, бабушка?! – Стеша попыталась вырваться. – Вот же он. Дядька Василь! – Она помахала ему свободной рукой.

– Говорю, не он это. Выходит, добрались марёвки до болотного домика. Открыли эти дурни им двери.

– Марёвки?

Маленький белокурый мальчик, чахоточно-худенький, голубоглазый. Тот самый, которого утопила в болоте родная мама. Безвинная жертва, превратившаяся во что? В страшное зло?..

– Нам с тобой они навредить не могут, – говорила баба Марфа и тянула Стешу прочь от дядьки Василя. Тот остановился, проводил их пустым, не узнающим взглядом. По подбородку его стекала струйка слюны. – Нашу силу марёвки чуют и уважают, а вот на обычных людей им плевать. Голод у них, Стэфа. Такой голод, который ничем не унять. Вон и второй!

Стеша проследила за ее взглядом и увидела выходящего из тумана Петра. Он поравнялся с Василем, ткнулся в его плечо, упал, встал на четвереньки и прямо так, на коленях, пополз дальше.

– Эти тоже никому вреда не причинят. – Доносился до Стеши голос бабы Марфы. – Будут блуждать по болоту, пока не потонут, или с голоду не умрут, или пока их не разорвут болотные псы.

Но Стеша больше не слушала. Стеша думала только об одном: кто-то из этих двоих ночью открыл дверь! Открыл дверь и впустил в болотный домик голодных марёвок.

– Бабушка, там Стёпа! – простонала она и помчалась вперед.

Она бежала по болоту, не разбирая дороги, перепрыгивая с кочки на кочку. Неслась так быстро, что даже ноги не замочила. Пока душа в тревоге рвалась к болотному домику, тело делало то, что умело, кажется, с самого рождения.

Дверь домика была распахнута. Стеша ворвалась внутрь.

Степа лежал на топчане с закрытыми глазами. Грудь его поднималась и опускалась в такт дыханию. Он дышал, но это ровным счетом ничего не значило. Те двое несчастных тоже дышали!

– Степа! Степочка! – Стеша упала перед ним на колени, потянула на себя одеяло, уставилась на пропитанную сукровицей, прилипшую к ране повязку, прижалась губами к покрытому бисеринками пота лбу. Жара не было. – Степочка, очнись! Открой глаза! Посмотри на меня! Ну, пожалуйста!

Его нельзя было тормошить и тревожить. Но она не могла иначе. Она должна была убедиться!

– Если он все это время был без сознания, то с ним все хорошо. – В домик вошла баба Марфа. – Беспамятные им без надобности, Стэфа. Слышишь ты меня?!

Она услышала только самое главное: у них с ним есть надежда.

– Да открой же ты глаза! – Она гладила его по влажным, чуть вьющимся волосам и по колючей от щетины щеке. – Очнись!

Сейчас Стеша больше всего боялась, что он откроет глаза, а там будет пустота.

Он открыл, посмотрел на нее сонным, затуманенным взором, а потом улыбнулся и спросил:

– Ты чего ревешь, доктор Стеша?

– Реву? – Она и в самом деле ревела. Сначала от страха и отчаяния, а теперь вот от радости. – Ничего я не реву! – И даже попыталась улыбнуться. – Тебе показалось.

– Хорошо. – Он накрыл ее ладонь своей.

– Что, хорошо? – спросила она, даже не пытаясь убрать руку.

– Хорошо, что ты пришла. И хорошо, что ты не плачешь. А где я? Где все остальные? – Он осмотрелся.

– Есть хочешь? – спросила баба Марфа, ставя корзину с провизией на стол.

– Хочу.

– Все, пошло дело. – Она принялась разгружать корзинку. – Раз есть хочешь, значит, выживешь.

– Остальные где? – В его взгляде появилась тревога.

– Я тебя сейчас перевяжу. Хорошо? – Стеша прятала глаза, не знала, как сказать ему правду. – Я перевяжу, а баба Марфа приготовит поесть.

– Где мои товарищи, Стеша!

А он упрямый. И что ему ответить? Как сказать правду?

– Ушли.

Правду сказала баба Марфа. Не совсем правду, но и не совсем ложь. Они ведь и в самом деле ушли.

– Как? Куда они ушли без меня? – А теперь в его взгляде была совершенно детская обида.

– По делам ушли, – проворчала баба Марфа. – Много нынче у людей дел! Вот ты очухаешься и тоже пойдешь. Только поешь сначала, а то отощал, как болотный пёс.

Она подошла к лежанке, оттеснила Стешу, сама присела на краешек, сказала строго:

– Ну что, доктор тебя уже осмотрел? Дай-ка теперь и я осмотрю.

Он не сопротивлялся и не спорил. Спорить с бабой Марфой было бесполезно. А она, видать, нашла то, что искала. Поманила пальцем Стешу, велела:

– Гляди!

На его груди, в области солнечного сплетения виднелось синюшное пятно идеально круглой формы.

– Ну-ка, башку подними! – Баба Марфа потянула Степана за плечи, помогая приподняться.

Точно такое же пятно было и на шее, у основания черепа.

– Присасывались, – сказала баба Марфа с каким-то мрачным удовлетворением.

– Кто? – спросил Степан испуганно. Раны смертельной не испугался, а тут точно дите малое…

– Марёвки? – Стеша тоже испугалась. До колючих иголочек в кончиках пальцев, до остановки дыхания.

– Что за марёвки? – Степан переводил взгляд с нее на бабу Марфу.

– Ерунда. – Баба Марфа мотнула головой. – Пиявки такие болотные.

– Пиявки?! – На лице Степана появилось отвращение.

– Бабушка, и он тоже? – прошептала Стеша.

– Не тоже! – рявкнула баба Марфа, и от ее окрика как-то сразу полегчало на сердце. – От беспамятных им ничего не взять. А то, что попытались, пометили – это хорошо. Теперь нет его для них. Будут думать, что выпитый уже. Вот и решилась проблема. А то я все голову ломала, как с ним теперь быть. Марёвки сюда больше не сунутся. Угарники так далеко не заходят. А у псов рук нет, чтобы двери открыть. Слышишь ты меня, Степан? – Баба Марфа посмотрела на Степу строго, как школьная учительница. И тот послушно кивнул. – На болоте всякая живность водится. Но самая страшная тебя не тронет. На ночь дверь запирай и никому не открывай. Тут, бывает, псы шастают, поэтому до рассвета наружу не выходи от греха подальше.

– Может, мне с ним остаться? – спросила Стеша и тут же зарделась от смущения.

– На ночь? – Теперь взглядом строгой учительницы баба Марфа смотрела уже на нее. – Зачем?

– Чтобы защищать.

– Не надо меня защищать! – Обиженно вскинулся Степан.

– Видишь, не надо его защищать, – усмехнулась баба Марфа, а потом сказала совсем другим, уже серьезным тоном: – Нам, Стэфа, лишние вопросы не нужны. Если фон Лангер снова объявится и спросит, куда подевалась юная фройляйн, что мне ему ответить, а? Днем ты можешь по болоту гулять, а ночью, уж извини, должна быть дома.

– Фон Лангер? Это тот фриц?!

– Знамо дело, фриц. С такой-то фамилией, – проворчала баба Марфа.

– А что ему от тебя нужно? – Он посмотрел на Стешу. Во взгляде его притаилась тревога и, кажется, легкая обида.

– Партизан он ищет, Степка, – ответила баба Марфа за Стешу. – Партизан, которые пути подорвали. Слыхал про таких? Вот и рыщет по домам, расспрашивает, пугает. Так что давай договоримся: ты сиди тут тихо, отъедайся, поправляй здоровье, а мы там как-нибудь сами разберемся.

– Не надо за меня разбираться! – Степан дернулся, чтобы встать, и застонал от боли. – Я сам могу разобраться, – прохрипел, прижимая ладонь к груди.

– Разберешься. – Баба Марфа кивнула. – Вот как научишься на двух ногах стоять, а не на четвереньках, так и разберешься. Ладно, Стэфа, перевязывай его, а я пойду воздухом подышу!