Текст книги "Марь"

Глава 12

– Кто это? – спросила Стеша, когда за ночным гостем захлопнулась дверь. – Откуда вы его знаете?

– Иди спать, Стэфа, – сказала баба Марфа резко.

– Я не могу. – Стеша покачала головой. – Я хочу понять, что это за человек и почему он пришел к вам.

– Это давняя история.

– В вашей истории есть место знакомству с немцем? – Стеше хотелось кричать, но она заставляла себя говорить шепотом. – Вы его даже когда-то спасли! От чего вы его спасли?

По стеклу в последний раз мазнул луч электрического фонарика, потом поодаль взревел мотор, и все затихло. Стеша стояла, прижав обе ладони к груди. Дыхание сбоило, воздуха не хватало, а лоб покрылся холодным потом. Когда она испугалась сильнее: когда в их дверь постучались угарники или когда явился этот немец? От угарников у бабы Марфы, кажется, имелась защита. Интересно, а от фрицев имелась? И когда те или другие явятся в следующий раз?

– Было время, – баба Марфа заговорила очень медленно, словно подбирая слова, – время, когда им можно было приезжать к нам. Не всем, но ученым можно было. Герхард был историком. По крайней мере, он им представлялся. Ходил по деревне, собирал всякие… россказни. А потом сунулся на болото и попал в трясину.

– А вы его вытащили? – спросила Стеша.

Баба Марфа молча кивнула, а потом сказала:

– Не делай добра – не получишь зла.

– Кто такая Анна? – снова спросила Стеша. – Кто была эта женщина? Почему она покончила с собой?

Баба Марфа ничего не ответила, но во взгляде ее Стеша увидела холодную и неизбывную ярость. Эта ярость касалась не ее, Стеши, и даже не явившегося незваным гостем немца. Эта ярость касалась уже давно мертвой женщины.

– Она получила по заслугам, – едва слышно ответила баба Марфа и, ни говоря больше ни слова, пошла в комнату, которая по большей части была заперта на ключ и к которой ни у Стеши, ни у Катюши не было доступа.

Стеша как-то пробовала заглянуть в окошко со двора, но оно было плотно занавешено. Ей удалось заглянуть в эту комнату лишь однажды, и то одним глазком, поверх старухиного плеча. Разглядеть удалось не так чтобы много: в памяти Стеши остались только письменный стол и высокий, до самого потолка, книжный шкаф. Ни то, ни другое никак не вязалось с образом необразованной деревенской старухи. Впрочем, можно ли считать бабу Марфу необразованной лишь потому, что она живет в такой глуши? У Стеши не было ответа на этот вопрос. У нее вообще было больше вопросов, чем ответов. А баба Марфа не спешила на них отвечать.

До рассвета оставалось два часа. Стеша понимала, что уже не сомкнет глаз, но по босым ногам тянуло холодом, а тело била дрожь возбуждения. Она на цыпочках вернулась в спальню, забралась в кровать, до самого подбородка натянула одеяло и уставилась в потолок. Из соседней комнаты не доносилось ни звука, как она не вслушивалась.

Наверное, Стеша все-таки задремала, потому что очнулась от тихого металлического лязганья. Это были привычные уже утренние звуки, с которыми баба Марфа двигала на припечке чугунки и сковороды, готовя им с Катюшей нехитрый завтрак. Стеша вошла в комнату, зябко кутаясь в кофту, присела к столу и сказала сиплым со сна голосом:

– Доброе утро, бабушка.

В ее душе теплилась надежда, что разговор, не состоявшийся под покровом ночи, состоится при робком свете нарождающегося дня. Возможно, баба Марфа уже все обдумала и решила, как объяснить произошедшее.

– Завтра утром вы с малой уедете. – Голос бабы Марфы тоже был сиплый, но не со сна, а от едва сдерживаемой ярости. И посудой она громыхала сильнее, чем обычно.

– Куда? – спросила Стеша растерянно. Испугаться она еще не успела, не осознала, чем грозит им с Катей это внезапное решение. – Куда нам ехать?

– Я написала письмо. – Баба Марфа не собиралась отвечать на ее вопрос, она словно разговаривала сама с собой. – Покажешь, когда потребуется. С собой много не дам, но на первое время вам хватит. А дальше сама, Стэфа.

– Какое письмо? Кому? – снова спросила Стеша, а потом задала, наконец, самый важный вопрос: – Вы нас прогоняете, бабушка?

– Да, – ответила старуха, не оборачиваясь и ничего, совершенно ничего не объясняя. – Так будет лучше. Пора тебе становиться взрослой, Стэфа.

– Тогда оставьте Катю у себя, – прошептала Стеша. Ей хотелось одновременно и кричать, и плакать, но она нашла в себе силы быть взрослой. Или хотя бы казаться. – Оставьте Катюшу, бабушка. Я очень вас прошу. Я вас умоляю!

– Нет. – Старуха так и не обернулась. – Серафим проводит вас до соседней деревни. Оттуда пятнадцать километров до города. Идти лучше не по дороге, а лесом.

– Мы же не справимся… – Стеша смотрела на свои подрагивающие пальцы. – Я не справлюсь. Я не знаю, как мне ее уберечь.

– Вот и я не знаю. – Баба Марфа наконец обернулась. Во взгляде ее не было ничего. Даже ночной всепоглощающей ярости в них не было. Черные бездонные дыры над узкой линией плотно сжатых губ. – Я уже не в том возрасте, чтобы быть вам нянькой. Ни тебе, ни малой.

В этот самый момент, вглядываясь в черные провалы, блуждая взглядом по равнодушно-каменному лицу, Стеша поняла, что больше нет смысла просить, умолять и уговаривать. Их с Катюшей судьба решилась этой ночью. Старуха, которая лишь по чудовищному недоразумению считалась их родной бабушкой, не изменит своего решения. На глаза навернулись злые слезы. Чтобы баба Марфа не увидела ни ее слез, ни ее ярости, Стеша выбежала во двор, метнулась к колодцу. Полное ведро стояло тут же, на лавке, и она зачерпнула ледяной воды, плеснула в свое разгоряченное лицо, а потом обеими руками уперлась в края ведра. В попытке успокоиться подышала часто-часто, по-собачьи.

С ее мокрых волос в ведро срывались капли воды. Или это были слезы? Они падали в ведро с тихим бульканьем, как маленькие камешки. Они стукались о дно, а потом поднимались на поверхность крошечными водоворотами. Картинка завораживала. Водовороты манили. В них Стеше чудились зелень рыбьей чешуи и длинный змеиный хвост. Она жила в колодезной воде. То ли рыба, то ли змея. Не такая большая, как рассказывал Серафим, а маленькая и верткая, не дающаяся в руки, исчезающая, стоило лишь попытаться разглядеть ее получше. А разглядеть хотелось! И поймать тоже хотелось! И плевать, что руки уже по локоть мокрые, а водовороты теперь не в воде, а у нее в голове, что колодец кружится, как цирковая лошадка, а земля под ногами раскачивается.

То ли рыбу, то ли змею она почти поймала. Не хватило самой малости, не хватило света. Перед глазами все потемнело, а по губам и подбородку потекло что-то горячее и соленое. То ли слезы, то ли кровь. Стеша не успела понять, потому что то ли рыба, то ли змея хлестнула ее по лицу плавником, обвилась длинным хвостом вокруг шеи и потянула вниз, на дно колодца…

Она очнулась от того, что кто-то хлестал ее по щекам, тряс за плечи и звал по имени.

– Стэфа! Стефания, очнись! Вставай, девка! Что ты такое удумала?

Голос был сиплый и злой. Открывать глаза не хотелось. Что Стеша увидит? Ничего хорошего! Ничего, что дало бы ей надежду. Не осталось у них с Катенькой больше никакой надежды. Ни бабушки, ни любви, ни надежды…

– Мокрая вся, – бубнил злой голос. – Посинела! Вставай, а то еще простудишься.

Можно подумать, этой бесчувственной старухе есть дело до Стешиного здоровья! Можно подумать, ей вообще есть до нее дело! Но у Стеши была Катя, а Катя не должна испугаться, увидев старшую сестру валяющейся на сырой земле. Стеша открыла глаза, села. В голове тут же зашумело и закружилось, к горлу подкатила тошнота.

– Что ты видела? – На плечо легла костлявая неласковая рука бабы Марфы. – Что ты видела в воде?

– Какая разница? – Стеша нашла в себе силы, чтобы и открыть глаза, и стряхнуть эту неласковую руку. – Разве вам не все равно, что со мной происходит и что с нами будет?

Ответом ей стало долгое молчание. А потом баба Марфа сказала:

– Есть иди, остынет все. Но сначала умойся. У тебя кровь.

Чтобы умыться, нужно было снова приблизиться к ведру, склониться над ним, зачерпнуть студеной воды так, чтобы не коснуться ни рыбьей чешуи, ни змеиного хвоста, так, чтобы старуха не заметила ее страха. А старуха стояла рядом, наблюдала с недобрым прищуром, бормотала что-то себе под нос. Стеша решилась, зачерпнула воды из ведра, отерла лицо. Сразу стало легче: исчезла головная боль, прошла тошнота. Колодезная вода словно смыла с нее липкий налет ужаса, вернула способность рассуждать здраво. Если баба Марфа решила выставить их за дверь, им нужно подготовиться, смириться с мыслью, что самое страшное и неведомое еще впереди. Нет, не им, а ей, Стеше, нужно собраться, смириться и подготовиться! Она утерла лицо, не глядя на старуху, направилась к дому. Уже на крыльце натянула на лицо радостную улыбку. Она была готова врать, она была готова сказать своей младшей сестренке, что их скоро ждет новое путешествие.

Катя уже сидела за столом перед тарелкой с кашей. В одной руке она держала ложку, а во второй – свою птичку.

– Почему у тебя мокрые волосы? – спросила сестра.

– Я умывалась, Катюша. – Вот она и начала врать. Ложь во спасение? Или от бессилия?

Хорошо, что ее младшая сестра была в том чудесном возрасте, когда веришь взрослым безоговорочно. Хорошо, что больше ничего не пришлось объяснять. По крайней мере, пока.

За утро они не перекинулись с бабой Марфой и парой слов. У каждой из них нашлись свои собственные дела. Баба Марфа заговорила лишь ближе к обеду:

– Схожу в деревню, – сказала она, натягивая телогрейку. – К ночи вернусь. Вы оставайтесь дома. Как стемнеет, запритесь. Двери никому не открывайте. Ждите меня.

Стеша не стала спрашивать, зачем баба Марфе идет в деревню, просто молча кивнула в ответ. И на крыльцо она тоже не вышла, следила за удаляющейся старухой из окна. Их с Катюшей вещи уже были сложены в чемодан, оставалось лишь поговорить с сестрой. Но Стеша не знала, с чего начать. В голове было пусто и звонко. Не было в ней ни единой мысли. Наверное, поэтому Стеша решила заняться растопкой бани. В конце концов, неизвестно, когда в следующий раз им доведется помыться по-человечески.

День выдался непривычно теплый, безветренный и солнечный. В этом глухом углу солнечные дни можно было пересчитать по пальцам. Стеша не была суеверной, но решила, что хорошая погода – это добрый знак. Должны же в ее жизни быть хоть какие-то добрые знаки!

Катюша отказалась сидеть дома, вышла вслед за Стешей во двор, устроилась на крылечке со своей птичкой, подставила бледное личико солнечным лучам.

– Никуда не уходи! – Велела Стеша. – Я за водой!

У стены бани она заметила сон-траву. Еще один добрый знак этим недобрым днем! Она сорвала несколько цветков, полюбовалась мохнатыми стеблями и нежными фиолетовыми лепестками, отнесла Кате. Катя пришла в восторг, срочно потребовала для цветов вазочку. Пришлось бежать в дом, искать в серванте граненый стакан, рассказывать Кате, что это такая специальная маленькая вазочка, а потом снова бежать к колодцу за водой для цветов. В этой суете и хлопотах Стешина душа как-то успокоилась. Груз предстоящих забот не упал с плеч, но стал чуть легче. Она таскала в баню сначала воду, потом дрова, не позволяя дурным мыслям брать над собой власть. Она сознательно выматывалась физически, чтобы не осталось никаких сил на сомнения и переживания. И все это время она поглядывала в сторону крыльца, следила за играющей там сестрой, но все равно не доглядела…

Катюша исчезла, оставив вместо себя вазочку с сон-травой, но не птичку. В первые секунды Стеша не испугалась. Вытерев покрасневшие от холодной воды руки, она зашла в дом, позвала сестру по имени. Страх и паника навалились в тот момент, когда Стеше никто не ответил. Но даже тогда в душе еще теплилась слабая надежда, что Катя просто уснула. Ну бывает же так с маленькими детьми после прогулки на свежем воздухе!

Кати не было ни в передней комнате, ни в спальне. Комната бабы Марфы была привычно закрыта на ключ. Не переставая звать сестру, Стеша выбежала в сени, заглянула в кладовку, по приставной лестнице забралась на чердак и только потом позволила себе испугаться по-настоящему. Если Кати не было ни во дворе, ни в доме, значит, она пошла к воде. Может, к заводи. А может, к болоту. Проскользнула как-то мимо Стеши…

Первым делом Стеша метнулась к заводи. Там, на влажном песке непременно остались бы Катины следы. Следов не было, а хрупкие после зимы стебли камыша не были ни поломаны, ни примяты. Но Стеша все равно принялась кричать, звать сестру и уговаривать вернуться. Обещала не ругаться и не злиться. Маленькие дети, они ведь такие: они могут не выйти на зов просто из-за страха наказания. Катю никто никогда не наказывал, но Стеша продолжала звать и уговаривать. А потом, когда до нее наконец дошло, что искать нужно на болоте, она онемела от ужаса.

Она помнила болото. Помнила, как нервно и зло подергивалась его заснеженная шкура. Помнила, какое выражение появлялось на лице бабы Марфы всякий раз, когда она говорила о болоте. Помнила тех жутких существ, голоса которых были похожи на треск костра. Помнила, как удушливый сизый дым сочился из их черных глазниц. Она помнила все, кроме данного бабе Марфе обещания больше никогда не ходить на болото. Она бы и не пошла. Но на болото пошла Катюша. Сделала ли она это сама? Или болото заманило ее так же, как в свое время Стешу? Что оно могло пообещать маленькой девочке? Еще одну деревянную птичку? Или птичку, но настоящую? Или, быть может, оно сверкнуло зеленым чешуйчатым боком не то рыбы, не то змеи, увлекая за собой в смертельно опасную топь?

Позабыв и про баню, и про незапертый дом, Стеша бегом бросилась в сторону болота. Сначала это был просто лес: чахлые кривые березы, косматые однобокие ели, кутающийся в зеленую дымку молодой листвы кустарник, мягкие моховые кочки, колючая щетина осоки. А потом незаметно началось болото: деревья сделались еще кривее и лохматее, их ветви путали Стешины волосы, хлестали по лицу, кусты цеплялись за одежду острыми шипами, а кочки сделались опасно упругими и предательски ненадежными. Стеша отмахивалась от ветвей, оставляя на них дань в виде вырванных прядей, отбивалась от шипов, оставляя дыры на одежде и кровавые царапины на руках. Она поила своей кровью проступающую между кочками темную воду, чем могла, платила за право двигаться дальше. Болото вздыхало, шкура его, теперь уже не снежная, белая, а зеленая, моховая, нервно подергивалась, но все еще выдерживала вес Стешиного тела. А эхо, какое-то неправильное, глухое, едва слышное, подхватывало ее крик, протаскивало сквозь ловчую сеть ветвей к ветру и простору. Или это не эхо было глухое, а сама Стеша сорвала голос в попытке докричаться до Кати? Здесь, на болоте, все краски, и без того неяркие, щедро разведенные водой и туманом, поблекли еще сильнее. Здесь не осталось чистых цветов, одни полутона. Царство серого, землистого и сине-стального. Здесь впору самой стать тенью, раствориться в тумане, уйти под воду, туда, где дремлет на дне то ли рыба, то ли змея. Но Стеше нельзя, ей нужно найти Катю. Без Кати ей назад дороги нет. Без Кати можно хоть на дно, к рыбе, хоть на остров, который тоже рыба…

В поднимающемся от воды тумане вдруг мелькнуло что-то непривычно яркое, чужое для этого глухого места, но родное для Стеши. Желтый Катюшин платочек. Пушистая шерсть, которая всегда казалась Катюше колючей. Платочек – это тоже подарок мамы. Катюше желтый. Стеше красный. Свой Стеша потеряла, а вот Катюшин нашла. Вместе с Катюшей!

Катюша в желтом платочке казалась одуванчиком, выросшим посреди болота. Ярким, дерзким и живучим. Катюша была жива. Она сидела на моховой кочке в самом центре черного болотного «оконца».

– Катя… – просипела Стеша. – Катя, ты только не шевелись! Не двигайся и ничего не бойся!

– Я не боюсь! Хорошо, что ты меня нашла, Стеша! – В одной руке сестра сжимала свою птичку, а на раскрытой ладони второй лежали какие-то ягоды. – Я просто устала играть в прятки. Они все спрятались и не выходят, а я устала. Ты только не злись, Стеша. И бабушке Марфе не рассказывай, что я ушла. Они меня позвали, сказали, что тут цветочки. А тут нет никаких цветочков. Зато есть ягодки.

– Катя, только не ешь их. – Стеша огляделась, нашла крепкую на вид осинку. – Они могут быть ядовитыми.

У нее не было при себе ни топора, ни ножа, но страх за сестру был так велик, что одного удара ногой хватило, чтобы переломить тонкий стволик у самого основания. Осина сложилась с похожим на стон звуком, а Стеша замерла, медленно обернулась через плечо, спросила шепотом:

– Катя, про кого ты говоришь? С кем ты играла? Кто угостил тебя ягодками?

– Дети, – сказала Катюша. – Бабушка Марфа не рассказывала, что на болоте живут дети. Мы играли. Только с ними не интересно играть. Они меня бросили. А ягоды невкусные! – Она сжала пальцы, и по коже ее потек красный и густой ягодный сок. – Они кислые. И я хочу домой. Хорошо, что ты пришла, Стеша!

Она встала, и моховой остров тут же опасно покачнулся. Черная болотная вода жадно лизнула мохнатые берега.

– Не двигайся! – прохрипела Стеша. – Не двигайся и сядь. Не нужно тебе вставать, Катюша. Садись, а я сейчас.

Она обломала ветки на своем самодельном посохе, подошла к краю «оконца» и повторила:

– Катя, сядь!

Сестра послушно уселась по-турецки. Ее испачканная ягодным соком ладошка казалась залитой кровью. На щеках тоже виднелись красные мазки.

– Давай поиграем! – сказала Стеша неестественно бодрым голосом. – Давай представим, что ты на острове. На маленьком таком островке. А я сейчас подцеплю его и подтащу к себе.

– Это никакой не остров. – Катюша покачала головой. Маленький смелый одуванчик посреди топи. – Настоящий остров не такой.

– А какой? – Стеша говорила, развлекала и отвлекала сестру разговорами, а сама пыталась зацепить посохом плавучую моховую кочку.

– Настоящий остров красивый, – сказала Катюша мечтательно. – Они мне его показали и пообещали отвести на него. В следующий раз, не сегодня.

– Что это был за остров? – Палка соскальзывала, не находила точки опоры. Для большей устойчивости Стеша встала на колени. Одежда тут же пропиталась холодной водой. – Где ты видела остров?

– Там! – Катя обернулась. – Он был там, а потом пропал.

– Как пропал? – Стеше удалось, наконец, подцепить моховую кочку.

– Утонул, – сказала Катя. – Они сказали: это потому, что на самом деле он рыба. Знаешь, как в сказке про рыбу-кит?

– Как в сказке… – Стеша потянула на себя посох. Катюшин островок качнулся и медленно двинулся к ней.

– Сама рыба живет под водой, а на спине у нее растут деревья. Я видела эти деревья, Стеша. Они очень красивые. И камни на берегу, то есть на ее боку, тоже очень красивые. Они такие зеленые, как крылышки у стрекозы.

Как крылышки у стрекозы. Или как чешуя у рыбы. Огромной реликтовой рыбы, которая может быть то рыбой, то змеей, то островом.

– Я хотела взять оттуда камешек. А они сказали, что мне пока нельзя, что я еще слишком маленькая! – Катюша обиженно надулась. – А они же тоже маленькие! Но им почему-то можно на остров, а мне нельзя!

Стеша немного отползла от края болотного «оконца», потянула посох и кочку на себя. Думать про остров и рыбу она сейчас отказывалась. Ей сейчас нужно думать о том, как спасти сестру.

– Они сказали, что им можно, потому что они марёвки. – Катюша опустила испачканную ягодным соком руку в воду. – Я тебе помогу, Стеша. Я буду грести.

– Лучше просто сиди спокойно, я сама. – Стеша все тянула и тянула эту чертову моховую кочку. И у нее получалось! Еще немного, и она сможет обнять сестру. – А почему они марёвки? – спросила она, чтобы отвлечь Катюшу от воды. – Слово такое смешное.

– Они сказали, что живут на острове. А остров называется Марь.

Стеше сделалось холодно. Не от болотной воды, которая промочила почти всю одежду, а от Катюшиных слов. Стеша уже слышала про Марь. Впрочем, Катюша тоже могла слышать от того же Серафима, а все остальное просто додумать, дофантазировать. Она подтянула к себе моховую кочку, протянула руку сестре, велела:

– Катя, хватайся!

Ладошка Катюши была мокрой и холодной. Стеша сначала крепко схватила сестру за руку, а потом за пальтишко, сняла с кочки, поставила на относительно твердую землю рядом с собой и только потом вздохнула полной грудью. Оказывается, все это время она не дышала от напряжения и страха.

– Вот и все. – Она поправила желтый платочек на Катюшиной голове, потом крепко-крепко обняла ее. – Идем домой!

Выбрасывать свой импровизированный посох Стеша не стала: никогда не знаешь, когда он снова может понадобиться. Нужно было только понять, в какую сторону им теперь двигаться.

Понимание пришло само собой. На болоте, в этой туманной, размытой действительности она ориентировалась с неожиданной легкостью. Просто знала, куда нужно идти.

– Ты не расскажешь бабушке? – Катюша крепко держала ее за руку, смотрела снизу вверх. Во взгляде ее не было страха, только любопытство.

– Катя, нам нужно поговорить. – Может быть, это не самое лучше время для разговора и точно не самое лучше место. Но другого у них с Катюшей нет.

– Про марёвок? – спросила сестра.

– Про бабушку.

– Они говорят, бабушка злая. Она не пускает их ночью в дом. Ты представляешь, Стеша?! Они же маленькие, у них нет ни мамы, ни папы… – Катюша вдруг тихо всхлипнула, а потом продолжила: – совсем как у нас. И по ночам им холодно. А еще им хочется кушать! – Голос Катюши сделался сердитым и громким. – И они стучатся-стучатся к нам в двери, а войти не могут.

– Почему не могут? – спросила Стеша растерянно. Этот разговор про марёвок одновременно пугал ее и завораживал.

– Потому что на пороге у нас нацарапаны всякие злые рисунки. А в цветочных горшках закопаны головы детенышей.

– Чьих детенышей, Катя? – Стеша понимала, что имеет в виду ее маленькая сестра. Она имеет в виду черепа. Но откуда Катя вообще знает про черепа?

– Это детеныши старой рыбы. – Катюша пожала плечами. – Раз в сто лет у нее рождаются детеныши. Марёвки сказали, что их всегда тринадцать. Почти все умирают маленькими, потому что им не нравится в этом мире, потому что они добрые и ласковые и не видят разницы между водой и землей. Они выплывают на берег и не могут вернуться в болото. И там, на берегу, умирают.

– Господи, страсти какие, – пробормотала Стеша, вглядываясь в сплетение стволов и ветвей впереди.

– Одиннадцать умирают, а двенадцатый живет сто лет, – продолжила Катюша. – Он сильный и не очень добрый. Наверное, потому что старый. Бабушка тоже старая и не очень добрая. А ты молодая и добрая. Понимаешь?

Стеша молча кивнула. На самом деле она ничего не понимала, но верила каждому сказанному Катей слову.

– И этот Двенадцатый, он больше змей, чем рыба. Он может заплывать из болота в заводь и даже выползать на берег.

– А он большой? – спросила Стеша шепотом, словно двенадцатый змей мог ее услышать.

– Очень, – ответила Катюша зловещим шепотом. – Они сказали, что Двенадцатый такой большой, что может три раза обернуться вокруг нашего дома, но он все равно меньше своей мамы, старой рыбы.

Мокрая одежда липла к телу, высасывая остатки тепла. Но холодно Стеше было не от воды, а от слов сестры.

– Старая рыба добрая, но такая старая, что почти все время спит. А Двенадцатый все время голодный и опасный. Только не для нас с тобой. Не бойся, Стеша! Марёвки говорят: нас он никогда-никогда не обидит, потому что мы особенные, хоть еще и не сделали свой выбор. Они говорят, что нам надо бояться не Двенадцатого, а Тринадцатого.

– Есть еще и Тринадцатый? – Стеша так крепко сжала ладонь сестры, что та поморщилась от боли. – А он рыба или змея?

– Марёвки не знают или не хотят говорить. Они сказали, что он живет под землей, на торфяниках, но иногда становится птицей. – Она прижала к груди свою деревянную сову.

– Большой птицей?

– Не знаю. – Катюша пожала плечами. – Они сказали, что Тринадцатый все время злой. Злой и коварный. – Она снова перешла на зловещий шепот. – Марёвки его боятся и стараются не заходить на торфяники, потому что там очень опасно.

Ясно: на торфяниках очень опасно. Там живет Тринадцатый, который то ли рыба, то ли змея, то ли вообще птица. Чудесный получается бестиарий.

– Они не дружат. – Катя вдруг присела над каким-то болотным растением. Стеше даже пришлось выпустить ее ладошку. – Смотри, какое красивое!

Стеша посмотрела, согласно кивнула:

– Красивое. Это росянка. Если хочешь, я потом тебе про нее расскажу.

– Не надо! – Катя помотала головой. – Я про нее и так знаю. Это тоже детёныш.

– У растений нет детёнышей. Вставай, Катя, нам нужно идти.

– Есть! – упрямо повторил сестра. – Это детеныш росянки! Видишь, какой он маленький! Он кушает комаров и мошек, поэтому он плотоядный.

Катя рассказывала ей про росянку, а Стеша пыталась вспомнить, в какой из родительских книг сестра могла видеть картинку с ней. Может быть, мама или папа вместо сказок перед сном читали ей ботанический справочник? Она уже хотела спросить, когда Катя снова заговорила:

– А на болоте, далеко отсюда, ближе к торфяникам, живут взрослые росянки. Они большие. Они кушают летучих мышей и птичек. А самые большие могут съесть косулю или даже человека.

– Господи, Катя! Какие глупости ты говоришь! – не выдержала Стеша.

– Это никакие не глупости! – Катя даже притопнула ногой от досады. – Они настоящие!

– И тебе про них рассказали марёвки, да?

– Да! – сказала сестра с вызовом. – А я тебе больше ничего не расскажу, раз ты не веришь!

Наверное, Стеше было нужно успокоить Катюшу, сказать, что она верит и в марёвок, и в Двенадцатого, и в Тринадцатого, и в росянок-людоедов. Но у нее вдруг закончились все силы. После смерти мамы она только и делала, что старалась уберечь Катю, угождала бабе Марфе, слушала бредни Серафима и совсем не думала о себе. Не думала, что ее собственные ресурсы подходят к концу, что это место высасывает из нее все соки и все силы, оставляя взамен нервное истощение и галлюцинации. Может быть, дело в каком-то природном газе? И они с Катюшей надышались им, пока блуждали по болоту? Может быть, дом бабы Марфы построен на месте какой-то геологической аномалии, на каком-то древнем, давно затянувшемся горными породами и торфом разломе? И отсюда все эти странности и у них, и у бабы Марфы, и даже у Серафима? Это было правильное и вполне логичное объяснение. Именно оно вернуло Стеше силы и решимость. Ни она, ни уж тем более Катюша не должны жить в таком опасном месте! Им нужно уехать как можно скорее. Хоть куда-нибудь!

– Катя, мне нужно с тобой поговорить… – начала она, но не закончила.

Болотную тишину нарушил то ли плач, то ли тихий стон.