Текст книги "Жар-книга. Критическое и драматическое"

Золотая маска – 2011: это агония?

15 апреля состоится церемония награждения премией «Золотая маска». Вот уже много лет на эту премию номинируют одни и те же театры, одних и тех же режиссеров. И как не надоест!

Не берусь судить раздел «музыкальные театры». Возможно, каждый год оперному режиссеру Юрию Александрову интересно соревноваться с Дмитрием Черняковым, Александром Петровым и Дмитрием Бертманом, с вкраплением неожиданностей вроде Василия Бархатова. Оперных режиссеров у нас ровно семь, их больше не становится, и нельзя ли всем им отлить в золоте памятные знаки с надписью «Молодец!!», вручить, и упразднить, наконец, все эти досадные номинирования и премирования?!

Но вот раздел «драматические театры» внушает надежду, что «Золотая маска» присуждается в последний раз. Что это, наконец, агония. Что театральная «мафия» потеряла рассудок и пошла на самоуничтожение.

Судите сами: в списке номинантов «спектаклей большой формы» – ТРИ спектакля Александринского театра Санкт-Петербурга. «Дядя Ваня», «Гамлет» и «Изотов». По мнению «экспертов», видимо, Александринский театр достиг вершин возможного в драматическом искусстве. Каждый год он выдает наивысшие достижения, но на следующий год превосходит сам себя! Театр уже буквально изнемогает, поднимаясь по лестнице совершенства. На площади Островского, где высится здание Росси, по ночам горят костры, где греются желающие попасть в этот театр, чей фасад можно устилать «золотыми масками»…

Однако никакие костры не горят. Администраторов театра никто не атакует с просьбой о контрамарках, актеров театра не рвут на части агенты по кастингам, зритель с холодной вежливостью смотрит спектакли Александринки и редко когда возвращается во второй раз. Никакого зрительского успеха нет и в помине. Нет и пристрастия просвещенной публики – интеллигенция Петербурга игнорирует Александринку и за конформизм (богатым театрам с властями надо дружить), и за то, что ледяные и унылые спектакли театра не имеют никакого отношения ни к жизни, ни к искусству.

Есть загадочное раздувание этого театра силами театроведов. Я бы назвала их «фокиноидами», по имени худрука театра Валерия Фокина. Фокиноиды исключительно преданы своему вождю, и это даже трогательно, но почему мании отдельных людей так щедро финансируются?

«Золотая маска» взяла на себя функцию, которая ей принадлежать не должна. Каждый год в Москву на фестиваль «Золотой маски» привозят спектакли провинциальных театров и это само по себе хорошо и прекрасно. Но привозить лучшие спектакли провинции в столицу надо постоянно, это должно стать культурной политикой государства! Государства, а не театральной мафии «фокиноидов».

А при нынешнем положении дел все провинциальные театры прогибаются перед «маской», чтобы показаться в столице. И тем самым укрепляют авторитет, которого нет в помине.

Список московских театров, спектакли которых оказываются в числе номинантов «большой формы», сократился до трех-четырех! Это МХТ Чехова, МТЮЗ и театр Вахтангова. (А вообще-то лукавство все эти «большие формы» и «малые формы», есть искусство театра, и более ничего.) О питерских театрах умолчу – вкус питерских экспертов «маски» еще более экстравагантен. В результате в числе номинантов нет ни одного действительно талантливого и сильного спектакля прошлого сезона.

Ни одного. Даже «Записных книжек» С. Женовача в Студии Театрального искусства. Или «Тени города» в театре на Литейном (Петербург) – спектаклей, на которые реально не попасть, на которых люди ликуют, смеются и плачут, смотрят по два-три раза!

Надеюсь, что в этом году мы наблюдаем агонию «Золотой маски».

Это уже, извините, неприлично.

Пора театральным деятелям перестать пожимать плечами и твердо выразить свое отношение к происходящему беспределу.

2011

Русский ковчег – версия СТИ

Когда читаешь записные книжки Чехова, входящие в один из томов его собрания сочинений, то кажется, будто это явление какого-то нового, экспериментального жанра, над которым работал Чехов. Наблюдения, мысли, афоризмы, наброски, серьезные заметки и одновременно поиск смешных еврейских фамилий для водевиля – все это, напечатанное через интервал, производит впечатление какого-то рок-н-ролла XIX века. Мы застаем большой ум на кромке жизни, когда он еще не переработал впечатления бытия в окончательные кристаллы художества. Записные книжки Чехова прелестны, остроумны, полны жизни – но они, в отличие от писем, говорят «о других». Личность автора в них не обнажена. В своих записных книжках Чехов предстает полностью экипированным, особенно не забудьте про пенсне: острое зрение, насмешливость, беспощадный анализ. Все это направлено на мир обыденности, как то самое ружье, что обязательно выстрелит. В записных книжках Чехова гудит житейское море, плавают эскизы разных лиц, физиономий и морд – поэтому определенную притягательность для театра здесь увидеть можно. Но, конечно, очень пытливым взглядом.

По отношению к Мастерской Фоменко Студия театрального искусства Женовача – действительно студия, в настоящем смысле слова, то есть ищущая молодая поросль, побег (не побег от «бежать», а побег как порождение!) большого академического театра. Коим и является Мастерская Петра Фоменко. Не бессчетные «академические» театры, у которых бюрократическим путем образовалось это слово в названии, а именно Мастерская Фоменко создавала эталон, канон, образец, была источником правильных форм – что и является «академическим». Женовач идет рядом, но ищет нехоженых путей. Не «Братья Карамазовы» Достоевского, но «Мальчики», не «Левша» или «Леди Макбет Мценского уезда» Лескова, а «Захудалый род», не «Три сестры» или «Чайка» Чехова, а «Три года» и «Записные книжки» – то есть, классика, но не зачитанная и не заигранная. «Записные книжки» в СТИ – это оригинальная композиция, сочинение самого театра. «Мерлехлюндия в двух частях». Исполняют «мерлехлюндию» двадцать два артиста (многофигурные спектакли всегда полезны театру: налаживают ансамбль), более всего напоминающие симфонический оркестр – здесь любое соло кратковременно и погружено в общее звучание. Реальный же оркестр играет во время антракта в фойе, когда зритель может полюбоваться персонажами, то есть прелестными актерами СТИ, одетыми по моде времен Чехова, в светлые летние одежды.

На сцене выстроена деревянная терраса (художник Александр Боровский), закрытая-замкнутая со стороны зрителя. Всю ее занимает огромный длинный стол и стулья, так что разместившиеся там актеры более всего напоминают пассажиров корабля, плывущего по житейскому морю. Это, собственно, и есть «русский ковчег», наполненный чеховской интеллигенцией, которая говорит обрывочными фразами из «записных книжек» Чехова. Спектакль состоит из микросценок, микроспоров, микростолкновений – но чаще из маленьких исповедей, самоотчета «на миру». Вроде бы собрались на юбилей саркастического, скептического и хронически обиженного на мир трагика Тигрова (Алексей Вертков), но через мгновение юбилей превращается в похороны, и нервная дама закатывает картинную истерику (дама-драма – Анастасия Имамова). Вот барышня (Мария Курденевич) решила как следует выпить и поделиться прямо со зрителями горестями своей женской жизни – но тут же ее сменяют сердитые холостяки, явно склонные к женоненавистничеству. Несколько раз к террасе подходит Путешествующий (Григорий Служитель) – загадочное лицо, не нашедшее себе место в жизни, нелепый чудик вроде Епиходова. «Вумная дама» (Татьяна Волкова) грезит о жизни за гробом, когда мы скажем о земном существовании «то были прекрасные видения», а эффектная актриса с трагическим лицом (Мириам Сехон) разыгрывает с усмешкой драму своей жизни, делая вид, что это не о ней речь, а о какой-то там несчастной актерке. Все откровенны и при этом замкнуты, говорят поэтично и остроумно – но будто совсем не о том, о чем хотелось бы сказать на самом деле. Во втором действии начинается дождь, вода капает, стучит по крыше террасы, напоминая нам о «чеховском настроении» и усугубляя тона «мерлехлюндии», состоящей, однако, из разнообразных, живых и в значительной мере шутливых человеческих проявлений.

Все эти доктора, студенты, актеры, критики, гимназисты, дамы «вумные» и эманиспированные, беременные и одинокие – не свиные рыла, не монстры из той же «Свадьбы» Чехова, не самодовольные обыватели, ненавистные автору. Это люди напряженного, острого самосознания, склонные к полной честности самоотчета – что одно было мило Чехову в людях. Это думающая интеллигенция, замкнутая на себе, лишенная всякого влияния на жизнь своей «казенной страны». («Россия – страна казенная», афоризм из «Записных книжек». ) Она поэтически преображена, нарядно одета, изъясняется чеховскими фразами, это, если иметь в виду «букву» – никак не мы (знаем мы, как выглядит и говорит за столом нынешняя интеллигенция!). Но вот дух, тонкий дух умной печали и общая музыка милой и обреченной жизни – это родное и трогательное.

Мужчины и женщины спектакля разобщены, у них нет понимания, они говорят каждый о своем. Столько кругом интересных мужчин, а милая барышня с рюмочкой бродит совсем одинокая и грустным облачком не услышанного призыва повисает в воздухе ее реплика – «лгать и брать взятки это дурно, а любить – это никому не мешает…» Но мгновенный укол жалости к несчастной тут же проходит – на смену идут другие настроения, другие реплики. Слишком пристально и подробно мы не рассмотрим ни одно лицо – потому что перед нами не отдельные лица, но как будто общее тело, наделенное общей душой. Драма этой души в том, что она ничего толком не знает о своем предназначении и о жизни «там и потом», вне террасы, за гробом, вдали – может быть, на другой планете? Зачем же тогда нужна эта жизнь, нелепая, странная, где надо много есть, покупать квартиры, иметь детей и следить, чтоб и они много ели и покупали квартиры, а зачем все это – Бог весть.

У «русского ковчега» в СТИ несколько неожиданный эпилог. В конце второго действия ковчег погружается вниз под сцену, и наверху оказывается славный молодой человек, так сказать, переросший житейское море. Это актер Игорь Лизенгевич, вдохновенно читающий рассказ Чехова «Студент» – целиком. Мы покидаем забавное поле игры с чеховскими заметками – это уже не пестрый сор повседневных наблюдений, а именно кристалл художества. В нем речь идет о студенте, оказавшемся ночью наедине с простым народом и рассказывающем у костра историю апостола Петра. Так искренне и духоподъемно, что народ плачет и понимает суть этой вечной радостной трагедии, ощущает связь далеких времен со своим тяжелым существованием. Это уже не исповедь, а проповедь, и здесь становится ясно, что СТИ, со своими березками у входа, актерской чистотой тона, серьезностью, литературностью – имеет некую мысль. Это давняя интеллигентская мысль об особой духовности, не противопоставляющей себя церкви, но идущей рядом. Цепь такая: Евангелие – русская классика – театр. Серьезный литературный театр, постоянно думающий о смысле жизни и формирующий таковую же публику.

Такая линия всегда была в нашем театре и всегда давала плоды – но… Попробую объяснить, почему «но». Театр соединяется с проповедью – но не надолго. Потому что он в полном смысле слова «от мира сего». Вот я, прожженный театральный зритель, я сижу в СТИ и мне все решительно нравится, я могу оценить музыкальную чистоту и прелесть общего тона актеров – но тем не менее я бы посмотрела на Алексея Верткова и Мириам Сехон в больших ролях, хоть в том же Чехове, и меня как рыбу на крючок можно поймать на старинный смысл театра (переживание вместе с героями). А на проповедь, даже талантливую, я ловлюсь плохо. Скажу совсем прямо: это своеобразное «лютеранство» СТИ меня несколько смущает. Пока что «священная серьезность» учительства и проповедничества, основанная на «священных книгах», соединена в СТИ с великолепным театральным искусством. Но что, коли она возобладает? Не поблекнут ли живые цветы актерских дарований (а их в СТИ десятки!)?

Впрочем, мои страхи, конечно, преувеличены. «Записные книжки» зритель смотрит с неослабевающим интересом и живо реагирует на ум и меткость авторского слова. Необычный Чехов добыт СТИ с интересного «кругового» захода, непрямым путем, но это Чехов, с его строгостью, насмешливостью и могучей воспитательной дланью. Думаю, что сегодня в Москве вряд ли сыщется театр, где труппа в двадцать два человека так точно и прекрасно понимала бы друг друга – так что «русский ковчег» по версии СТИ плывет бодро и обязательно куда-нибудь доплывет. Доброго пути.

2010

И совесть потеряли, и режиссера

В театре имени Маяковского – печальные события. Его художественный руководитель, народный артист РФ Сергей Арцибашев, покидает свой пост. Он уходит, облитый помоями, униженный клеветой и оскорблениями. Бессмысленный актерский бунт, затеянный в театре, привел к тому, что труппа Маяковки потеряла разом все – и совесть, и режиссера.

Они, наверное, думали травить его долго и с наслаждением – а он взял и ушел. Свез письмо в Департамент культуры – и все. Такой вот тиран и деспот.

Объяснил свое решение просто и понятно: «У меня маленькие дети, и одно сердце».

Молодец.

В театре ничего не сделаешь без любви, а если труппа вдруг заболела ненавистью, надо уходить. Арцибашеву есть куда возвращаться – он ведь создал некогда свой авторский театр на Покровке, где его по-прежнему любят и знают ему цену.

А это цена немалая. Дар рождать из себя целый театр – это дар редкий. Больше половины руководителей московских театров его лишены. А театру имени Маяковского девять лет назад повезло – они уговорили, умолили Арцибашева придти к ним, оставшимся после смерти Гончарова в глубоком кризисе. Те же самые и уговорили, которые теперь проклинают…

Ураганная болезнь ненависти овладела труппой театра имени Маяковского как-то вдруг. Во всяком случае, история с письмами протеста против Арцибашева уложилась в пару месяцев.

При этом надо заметить, претензии группы актеров (инициаторы – И. Костолевский, Е. Симонова, М. Филиппов) к Арцибашеву носят характер коллективных галлюцинаций.

Так, например, они утверждают, что он не объявил им планов на сезон, что они не знают, что будет происходить в театре.

Однако же планы на сезон были объявлены, и осенью в филиале состоялся выпуск спектакля «Не все коту масленица» в постановке известного режиссера Леонида Хейфица. Начались репетиции «Месяца в деревне» с Е. Симоновой в главной роли. В конце января сам Арцибашев собирался приступить к репетициям по Достоевскому («Село Сепанчиково…») – и ждал актера Михаила Филиппова, который отпросился сыграть премьеру в театре «Эрмитаж».

Учтите эту деталь: тиран и деспот Арцибашев спокойно отпускает своего актера в другой театр, ждет, когда тот освободится. А этот актер, освободившись, начинает сочинять письмо, что режиссер развалил театр и ничего не говорит о своих творческих планах!

Да, Арцибашев взял на себя огромную ношу: большая и малая сцена плюс филиал театра Маяковского, вдобавок театр на Покровке. Четыре сцены! Конечно, тут неминуемы упущения, огрехи. Возможно, у режиссера тяжелый характер (хотя характер М. Филиппова, мне кажется потяжелее будет). Но надо уметь разделять главное и второстепенное – это же важный признак интеллекта!

Сергей Арцибашев – талантливый человек, преданный театру, который думает и заботится о своем деле ежечасно. Это – главное.

Корят его плохим состоянием зала и закулисья – старые стулья, трещины в стенах и тому подобное. Но ведь театр поставлен на плановую реконструкцию, а кто ж будет выделять деньги на текущий ремонт, если уже запланировано поменять все? Актеры сами могли бы, между прочим, придти в свой родной театр и поработать для него, что-то починить, подлатать, как это делают их коллеги во многих странах мира. Правда, в этих странах нет званий «народных артистов». Там некому читать нотации провинившемуся худруку с барственной важностью…

Когда бунтари направили режиссеру (а также начальству) свое письмо, предлагающее ему покинуть театр, оказалось, что он болен, от стресса болезнь стала опасно прогрессировать, и Арцибашев лег в онкологический центр на Каширке. Это никого не остановило. Наоборот: народные артисты стали писать еще больше и доходчивее. Даже обратились к одному театральному сайту, вздумавшему защищать Арцибашева, с просьбой не собирать подписи в его поддержку.

И заплясало от счастья людоедское племя по имени «московские деятели театра»! Ура-ура! Можно сожрать человека! Ведь, как написал Шварц в пьесе «Тень», «человека легче всего съесть, когда он в отпуске или болен». В Союзе театральных деятелей на церемонии вручения премии «Гвоздь сезона» нынешний любимец бесстыдных критиков режиссер К. Богомолов и никакой актер В. Епишев изволили публично издеваться над Арцибашевым. Под «бу-га-га» всего зала!

Бывают сложные случаи – а это случай простой.

Арцибашева убивают. На наших глазах.

Все, что написано в письмах против Арцибашева – несправедливо. Этот талантливый и ответственный человек не заслужил такого отношения. За девять лет своего правления он сделал удивительно много.

Я часто бывала в театре Маяковского как зритель и могу свидетельствовать, что в художественном отношении это был крепкий «актерский» театр с внятным репертуаром. Это выводило из себя нынешнюю театральную мафию – которая, видимо, и позаботилась о нынешней катастрофе.

Главная задача нынешней мафии – оттеснить профессионалов, для того, чтобы торжествовали покорные ей дилетанты. Или шифровщики пустоты, лучше всего с иностранными фамилиями. Таким образом, мы сделаемся совсем-совсем Европой. Все будут в черном ходить по сцене и играть полное отвращение друг к другу и к жизни. Это абсолютно устроит критиков, которые именно этими чувствами и преисполнены!

А Сергей Арцибашев с его уральским упрямством торчал как кость в горле поперек этих процессов. Он хотел сделать нормальный зрительский театр, «бульварный театр», где можно глубоко впечатлиться русской классикой, а можно развлечься на старой бродвейской пьесе. Но критики, еще с совка убежденные, что развлекаться в театре неприлично, корили его каким-нибудь прелестным «Разводом по-женски», где отчаянно сверкает абсолютным комедийным даром Ольга Прокофьева…

Арцибашев постоянно заботился о своих актерах. Игорь Костолевский, нынешний противник режиссера, в его руках просто-таки заблистал как драматический артист. Арцибашев открыл талант Даниила Спиваковского. Не переставал думать о своеобразии Михаила Филиппова. Подыскивал роли для Немоляевой, Лазарева, Кашинцева, Охлупина. В «Трех сестрах» в роли Наташи отличилась Зоя Кайдановская – дочь теперешней врагини режиссера Евгении Симоновой.

И это притом, что Арцибашев – прекрасный актер, посильнее тех, с кем возился, отыскивая в них искры дарования. Лучше бы он сам играл побольше. Ведь, в отличие от многих актеров, Арцибашев умница, и понимает, что он играет. Он живет в большом мире, где есть Бог, Россия, природа, любовь, судьба и прочие крупные вещицы.

А многих актеров подводит узость кругозора, лень, нелюбопытство и склочность. Они часто вообще не знают, что происходит в театре. Свои крошечные проблемы они считают огромными!

Интересно, актеры Маяковки, свергнувшие талантливого и трудолюбивого человека, думают такой ценой обрести счастье?

Господа актеры, поверьте, впереди у вас – только катастрофа, и более ничего. Вы хлебнули крови, как акулы, и вы уже не остановитесь.

Как говорится, дальше – тишина.

2011

Да, это была удивительная игра!

Театр «Русская антреприза имени Андрея Миронова» (Санкт-Петербург) под руководством Рудольфа Фурманова с 11 по 20 февраля показал одиннадцать спектаклей на сцене театра имени Станиславского и совершенно покорил московскую публику.

Бедные петербургские актеры, дико талантливые, умные, нервные, не обласканные, не обогретые в суровом родном городе, где человеконенавистничество – это норма жизни, чуть не плакали, увидев, как все-таки Москва умеет и любит любить. Ведь в Питере нет телевидения, нет передач об искусстве, никакой славы не светит никому, о деньгах я вообще помолчу…

А тут – зал замирал, почуяв крупную, большую актерскую игру. Кричал «браво», не отпуская артистов. Многие были удивлены и потрясены уровнем неизвестного им театра – люди спрашивали, а почему о нем так мало пишут и говорят?

А потому, что картина театральной жизни Москвы, Петербурга и России в целом – злонамеренно искажена в СМИ. Перехваленные театры и спектакли, которые завалены наградами и показаны по каналу «Культура» – на восемьдесят процентов дурная самодеятельность, мертвечина или дегенерация. Все настоящее, ценное, живое пробивается с огромным трудом.

Я лично все спектакли нынешнего зацелованного критиками Александринского театра или театра Вахтангова отдам за один только выход на сцену актера Сергея Русскина (в «Русской антрепризе» он играет Иудушку Головлева в «Господах Г…» по Щедрину, Штольца в «Обломове» и несколько персонажей в «Мертвых душах»). Это настоящий, большой русский актер масштаба, может быть, Николая Гриценко, на которого отчасти похож. Огромная психологическая глубина при острейшем внешнем рисунке, пиршество интонаций, самобытность, парадоксальное, злое очарование – Русскин мог бы украсить любую академическую сцену. Лично видела, как приятно изумленный Эдвард Радзинский после «Головлевых» жал ему руку.

А Русскин, как и все остальные фурмановские молодцы, выходит на крошечную сцену «Русской антрепризы», которая в Петербурге чуть больше стенного шкафа. И это пространство – все, что нам, любителям обыкновенного, классического русского психологического театра, осталось. Ютимся в щелях и подвалах!

А Сергей Кузнецов? Появился на пять минут в «Днях нашей жизни» Леонида Андреева в роли немца-врача, тайного сладострастника. И создал прелестный этюд о том, что глупый и одинокий мерзавец может быть и отвратительным, и трогательным одновременно. Он же, Кузнецов, веселит публику в роли профессора в «Плодах просвещения» Толстого без всякой карикатуры, ведь это захватывающе интересно – понять и представить публике психологию безнадежного дурака, к тому же ученого.

И так в каждом спектакле – сплошное наслаждение от актерской игры. Вспоминаешь то бешеные, безумные глаза Сергея Дьячкова – благородный преступник, генерал Хлудов (спектакль по «Бегу» Булгакова), то несчастного, простодушного Евгения Баранова – Кисельникова (герой «Пучины» Островского). То блистательного во всех ролях Сергея Барковского, с его особенной темой упрямого противостояния души враждебному миру. Гомерически смешного и трепетного Аркадия Коваля (третий мужик в «Плодах просвещения»). Нежного, душераздирающего Александра Чевычелова («Обломов»)…

Хороши и женщины – Нелли Попова, Мария Лаврова, Полина Толстун, Наталья Парашкина. Хороша, я бы так сформулировала, общая атмосфера полной осмысленности происходящего. Ведь режиссеры спектаклей «Русской антрепризы» – Влад Фурман и Юрий Цуркану – хоть и ученики самого Товстоногова, но вовсе не замшелые какие-то архаисты. Они знают толк в сценической форме, разрабатывают и пластику спектакля, и его звучание. Могут и пофокусничать, и пошалить – пожалуйста. Но главное в театре, который носит имя, наверное, самого чудесного артиста второй половины ХХ века, Андрея Миронова – это актеры. Такой закон.

Этот закон утвержден душой, влюбленной в актерское искусство – душой Рудольфа Фурманова.

О сила мечты! Как далеко может завести страстную душу деятельная любовь! Вообразите: Фурманов, контуженный в блокаду, без дикции, без координации, без надежд на театральное образование, простой советский инженер, начинает с 1958 года организовывать актерам гастроли. Подыгрывает им в поездках по необъятной родине. Честно платит. Хорошо улаживает дела. Завязывает дружеские отношения с Симоновым и Лебедевым, Смоктуновским и Яковлевым, да что там! Практически со всеми большими актерами конца прошлого века.

И он счастлив, подыгрывая им, питаясь их лучами, живя хотя бы с краешку их «земляничной поляны».

И вдруг счастье обрывается.

Любимые – уходят. И вместе с ними уходит великий театр.

А как жить дальше?

И Фурманов делает решительный шаг: если больше нет того, что он так страстно любил, придется заняться практической магией. Он пробует воскресить то, что дорого сердцу! Он строит свой театр, где принимается шаманить и колдовать: увешивает все стены портретами любимых актеров, берет в репертуар пьесы, которые видел в юности, заманивает к себе талантливых людей. Если вы когда-нибудь видели бледного человека в очках, небольшого роста, который начинает волноваться и кричать как раненый олень, как только речь заходит о театре – это он и есть, «сумасшедший антрепренер», «Рудик», «Рубздилка» – как ласково именовал его Миронов. Этот театр – его дитя, его сон золотой, его великая иллюзия, его голубая мечта. О своем театре Фурманов думает двадцать четыре часа в сутки.

У него контрактная система (артисты заключают контракт на спектакль и получают за выход), так что бунтов, как в стационарном театре, не предвидится: хозяин определяет все один. Цепким хищным глазом высматривает себе актеров, ходя по другим театрам. Декорации в «Русской антрепризе», конечно, не богаты (приходится считать деньги – не бешеные совсем), но изобретательны весьма: и О. Молчанов, и В. Фирер (основные художники театра) умеют максимально разнообразить коробочку сцены. Всегда есть то, что можно назвать «пространственным решением» – а что костюмы не пышут богатством, так оно, может, и к лучшему. Не отвлекает от игры…

Сегодня Фурманов выходит на сцену в моноспекаткле «Ах, какая это была удивительная игра!» и устраивает почти что спиритический сеанс, вызывая ушедших актеров (он живой – общается с ними, оставшимися на пленке). И это вовсе не слезливая сентиментальность. Наши великие актеры отнюдь не были пушистыми лапочками (как не является пушистой лапочкой и сам Рудольф Фурманов).

Но они, великие-то, были сокрушительно ярки, полнокровны, победны. Свидетельствовали и о могучей природе, и о работе над собой. С ними было каждую минуту интересно.

Потому что Россия – это, прежде всего, интересно.

И русский театр – это интересно.

Ни на что не похоже. Представьте себе: от актера в России требуют, чтобы он переживал вместе с персонажем!! Никогда, ни в одной театральной системе этого не было.

А эти русские – добились. Переживают сами и заставляют публику!

Люди пришли отдохнуть, а им душу рвут всякими историями: как студент, чистый мальчик, полюбил девочку, а она оказалась проституткой («Дни нашей жизни»). Как в одном семействе завелся сынок вообще без души, и в эту черную дыру всех родственников затянуло, а он-то думал, что он ангел («Господа Г…»). Как жил-был парень, добрый, но слабый, не смог сопротивляться житейскому болоту и жизнь свою угробил («Пучина») … Правда, и посмеяться можно, но тоже как-то на очень уж высоком уровне – скажем, вместе с Львом Толстым («Плоды просвещения») над бездельниками, толкующими о «мистике», когда земля родная пропадает…

И ни капли скуки, ни грана занудства. Легкие, заразительные спектакли.

Радость и наслаждение. (И не стоит «Русской антрепризе» досадовать, что нет у нее каких-нибудь там золотых масок и хрустальных башмачков. Грустно, но факт: в фазе подъема не бывает наград. Награды обычно начинаются, когда с творчеством уже большие проблемы.)

Резюме гастролей «Антрепризы» в Москве: да, у нас были великие актеры, но, честное слово, и сейчас есть на что приятно посмотреть.

Добро пожаловать в уголки, не затронутые дегенерацией!

2011