Текст книги "Жар-книга. Критическое и драматическое"

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Они встретились в начале августа.

Свидание в Енисейске

ОН и ОНА сидят рядышком. Звучит Варя Панина – любимая певица Эрдмана. ОНА отламывает кусочек шоколада и дает ему.

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Они были вместе десять дней.

Обратный путь.

ОНА (на пароходе по Енисею, потом в Красноярске, потом в поезде «Красноярск—Москва»). Вновь открытки. Страшно. Я несчастна, милый! Как ты? Как зуб? Какая температура? Что же это? Что же это? Все во мне сжалось в комок. Слышу скрип твоей кровати, звук твоего голоса, твои шаги… Вижу твой последний взгляд, твою обвязанную голову, твои сандальки… Хочется бежать назад. Еду я прилично, хотя и без каюты. Старалась быть сильной… Мужественной. Может быть, завтра получится сесть на поезд. Как тяжело не знать, здоров ли ты, но знать, что пароход уйдет обратно в Енисейск. Ничего не укладывается в слова. Я просидела за этими строками четыре часа, а они ничего не говорят. Сейчас ты для меня все. Надо ехать. Покидаю Красноярск, последнюю сумасшедшую мечту на возвращение. Сижу на платформе с билетом в руке. С отчаянием покидаю Красноярск, с отчаянием смотрю на высокие берега Енисея, на розовое от восхода солнца небо, твое небо, наше небо… Ты, наверное, уже привык к моему исчезновению, а я все еще уезжаю от тебя… Мне повезло: еду маньчжурским «люксом», мое место в двухместном купе. Еду прекрасно. Стараюсь взять себя в руки… Скоро Тюмень, сердце болит. Ничего, я еще буду сильной и бодрой. Поезд летит, едет много иностранцев, приходим на станции раньше расписания: чистота, проводники и ресторан безукоризненны. Хочется протянуть руку, как я протягивала в первые ночи Енисейска, чтобы, дотронувшись до тебя, увериться, что это – действительность, что ты со мной рядом, что я счастлива и что это никогда не кончится. Ночью сплю плохо. Поезд мчится, везет меня в одинокую несчастливую жизнь. Мир сделался большим-большим и страшным… Через несколько часов Москва. Все позади. Не забывай меня. Давай помогать друг другу – жить так трудно. Обнимаю тебя, ненаглядный. А ну-ка, сознавайся, был ты у зубного врача? Только честно? А?

Енисейск – Москва

ОН. Когда Ты ушла на пристань, я хотел еще раз попрощаться с Тобой, открыл окно, но Тебя уже не было, тогда я побежал в крайнюю комнату, высунулся из окна на улицу и все-таки Тебя не увидел. Не знаю, почему, но от этого мне стало еще грустней. Говоря по правде, зубной врач стал моей соседкой. На днях в соседние комнаты переехала зубодерша. Но если говорить полную правду, то нужно сознаться, что еще не совсем похудел. Не кричи на меня, пожалуйста, потому что в этот момент я тебя целую.

ОНА. Напрасно я не подождала тебя минутку под окном, но уходить было так тяжело и страшно, что я старалась бежать и не оглядываться… Часы, по которым мы жили, повесила на спинку своей кровати и время оставила твое. Театр полон событиями и волнениями. Только что кончила репетицию на сцене, через полчаса иду на квартиру к Станиславскому, он вызывает к себе состав «Фигаро». Завтра у нас открытие сезона.

ОН. Ты еще в моей комнате, мне кажется, что я слышу Твой голос. После Тебя на всех моих вещах остались прикосновения нежности и заботливости, и я чувствую их на каждом шагу…

ОНА. Вчера разговаривала о тебе со своим знакомым.

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. А вот это важно! Этот знакомый – ответственный работник НКВД, с которым познакомили Степанову жены наркомов. Ему было суждено сыграть значительную роль в судьбе Ангелины Степановой.

ОНА. Он считает твое пребывание в Енисейске нецелесообразным и спросил меня, в каком промышленном центре ты хотел бы находиться, какой город тебя интересует. Речь шла о Магнитогорске, Новокузнецке и Свердловске. Дай мне немедленно телеграмму с указанием выбранного тобой города. Видела Бабеля, он советовал Магнитогорск. Боюсь, что ход дела будет медлительный и ты не успеешь уехать пароходом. «Фигаро» кончился триумфом Станиславского! Он нежно поцеловал меня и сказал, что я – прелесть. Вот как твоя барышня расхвасталась.

ОН. Лишний раз убедился, что у вашего старика есть вкус. Радуюсь за Тебя и завидую Станиславскому. Надеюсь, что он не будет ходить на каждый спектакль. Что касается города, работать можно в любом, поэтому история этих городов волнует меня гораздо больше их географии. А Бабелю верь, но не очень: как всякий учитель жизни, он может посоветовать только то, чего бы сам никогда не сделал. Не волнуйся, хорошая. Не все ли равно, ехать мне по реке или по снегу – времени у меня много, и я никуда не смогу опоздать. О Магнитогорске я ничего не знаю, кроме того, что он будет для Тебя таким же далеким, как Енисейск. Не тревожь себя, милая, ни пароходами, ни городами.

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Ответственный работник НКВД, к которому обратилась за помощью Ангелина Степанова, принял в судьбе Эрдмана живейшее участие. Здесь нам придется немного помолчать… Когда молодая красивая женщина умоляет о помощи, многие ответственные работники неожиданно превращаются в людей… Согласитесь, если советскому человеку в 1934 году вдруг предлагают на выбор: в какой город он хочет поехать отбывать ссылку, мы можем твердо предположить – произошло что-то чрезвычайное. И очень, очень человеческое… Когда я знакомился с этой историей, у меня почему-то сложилось впечатление, что ответственный работник НКВД был молод… Толком однако никто ничего не знает.

ОНА. Прости меня, родной, я такая усталая, так болит голова, что я ничего не могу написать тебе! Целую тебя, любимый мой.

ОН. Все время чувствую какую-то тяжесть от того, что не проводил Тебя на пароход, и до сих пор не могу от нее отделаться. После Твоего отъезда наступила у меня прежняя енисейская жизнь – дни стали похожими один на другой, как мои письма…

ОНА. В Москве холод… Навалилась куча дел по квартире. Сломали полы и скоро собираются ломать стены. Приходится убирать вещи и ютиться в середине комнаты. И все намеченные ремонты переносятся месяца на два, пока не просохнут стены. Ужас! Чихаю, кашляю и сморкаюсь. Играю графинь и «Вишневые сады». Мечтаю, чтобы ты скорей был поближе… Сегодня в театре новость для меня: вместо обещанных чаек и джульетт висит распределение в новой пьесе украинца Корнейчука, где я фигурирую в главной женской роли. Пьеса слабая, роль тоже…

ОН. Томск!

Томск – Москва

ОН. Кажется, моя первая ночь в Томске продолжалась около двух суток – я здорово устал: едучи из Енисейска в Красноярск и из Красноярска в Томск, я все время сидел; сидя в Красноярске я все время ходил, а в промежутках или стоял или таскал чемоданы. Можешь себе представить, с каким наслаждением я влез в ванну, а потом в постель. За границей показывали фильм, в котором проститутка, получившая в наследство миллион, смогла осуществить мечту своей жизни. Она купила самую дорогую кровать, и, вытянувшись под одеялом, сказала «Наконец одна» – и уснула. В Томске я понял эту проститутку.

ОНА. А мне сказали, что получена телеграмма о твоем выезде в Омск! Вытащила карты, справочники, изучала Омск! Сегодня сижу и вновь изучаю Томск.

ОН. Томск мне нравится. Помимо учебных заведений в городе есть цирк, кино и оперетта. В цирке с удовольствием досидел до конца, из оперетты с удовольствием ушел после второго акта, в кино с удовольствием не пошел. Сейчас живу в гостинице, ищу комнату. Вчера дал объявление в газету, боялся, пропустит ли цензура. Опасения оказались напрасными – поместили целиком. Как видишь, все идет к лучшему, меня уже стали печатать!! Пришлось и мне перейти на открытки – в городе нет конвертов.

ОНА. Все наладится, наладится – постепенно. Как хорошо, что город тебе понравился. Завтра пошлю пачку почтовых конвертов! Как ты себя чувствуешь? Как выглядишь? Что ты ешь? Начинаешь ли работать или пока нет? Целую еще и еще.

ОН. Живу я сейчас в полнейшем одиночестве: никого не знаю, нигде не бываю. Если появились хорошие книги – пришли, пожалуйста. В здешних магазинах, кроме портретов вождей, ничем не торгуют. А томская библиотека похожа на томскую столовую – меню большое, а получить можно одни пельмени или Шолохова.

ОНА. Сегодня чувствую себя слабой, вялой. Была на выставке Кончаловского – должна тебе сознаться, что мой портрет меня сильно разочаровал. Мотаюсь с одной репетиции на другую, а вечером или играю в театре, или концертирую. Я старалась представить себе твою томскую гостиницу – наверное, она должна быть похожа на нашу харьковскую, «Южную»?

ОН. Никогда не приходило на ум сравнивать! Не знаю почему, но «Южная» и вообще наши харьковские дни особенно ревниво охраняются моей памятью, ни с чем не выдерживает сравнения «сон неповторимый»…

ОНА. Летние гастроли пока не решены и срок отпуска пока не ясен, очень соскучилась о тебе и здоровье хромает.

ОН. Линуша, от Тебя уже больше месяца ничего нет. Совсем ничего. Ни одной строчки. Дела мои все так же неопределенны, суда не было, дело передано Вышинскому – ответа нет… Лина!

ОНА (молчит).

ОН. Уезжаешь ли на гастроли? Куда и до которого числа? Пожалуйста, телеграфируй, чтобы я тоже мог протелеграфировать Тебе, как только буду знать свою жизнь.

ОНА (молчит).

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ (напевает). Там жизнь не дорога, опасна там любовь… Николай Робертович, больше писем нет.

ОН. Что?

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Писем нет. Ангелина Иосифовна больше не написала вам ни одного письма. Много лет спустя в разговоре с другом она объяснила, почему.

ОНА. Когда я добилась того, что Николая перевели в Томск…

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Ответственный работник НКВД, мы помним, да-да…

ОНА. Вскоре я узнала, что в Томск собирается жена Эрдмана, Дина Воронцова. Я поняла, что все так и будет тянуться бесконечно. Что мы не будем вместе никогда. Я нашла в себе мужество не ответить на его письмо. Решение было принято – бесповоротно.

ОН. Я поздравил ее с вручением ордена Знак почета. Ответа не было.

ОНА. Решение было принято.

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Вот и все.

ОН. Все?

ОНА. Все.

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Они встретятся снова в 1957 году, на квартире у Бориса Эрдмана, брата Николая Робертовича. Через двадцать с лишним лет. Ангелина Иосифовна – ведущая актриса Художественного театра, мать двоих сыновей. Первенец, Александр родился в 1936 году и имя его отца Степанова скрывала всю жизнь. Есть основания думать, что ответственный работник НКВД – его звали Горшков, комбриг Горшков – и стал отцом ее первого сына. Что случилось с комбригом – понятно каждому, знакомому с нашей советской историей… В 1957 году Степанова – вдова, ее муж, знаменитый советский писатель Александр Фадеев, год назад покончил с собой. А Николай Эрдман уцелел в исторических омутах, он жив и здоров, по-прежнему пьет не пьянея и женат на танцовщице. Зарабатывает на жизнь сценариями для кино и либретто для оперетт. Детей нет.

Москва, 1957 год

ОНА. После дежурных вопросов, он спросил меня…

ОН. Лина, почему?

ОНА. Николай, о чем ты?

ОН. Почему ты бросила меня тогда?

ОНА. Это было несколько жизней тому назад. Я не могу говорить об этом.

ОН. Все было бы по-другому, все…

ОНА. Это иллюзия. Скажи, а та пьеса, которую ты задумал, «Иллюзионист», кажется, – ты закончил ее?

ОН. Нет. Я не пишу больше пьес. А те черновики я потерял в войну. Когда работал в ансамбле песни и пляски НКВД.

ОНА. Ты? Ты работал в ансамбле НКВД? Кем?

ОН. Сочинял тексты для конферанса. Очень у нас был чудесный конферансье, Юра Любимов. А музыку для нас писал Шостакович. Вот об этом бы когда-нибудь пьесу написать. На том свете. Для На-Том-Светского театра имени бывшего драматурга Николая Эрдмана… Говорят, ты прекрасно играешь в «Трех сестрах».

ОНА. Ты можешь посмотреть сам. И скоро у меня премьера «Марии Стюарт» – я играю королеву Елизавету, приходи.

ОН. Нет, Лина, я не могу. Это выше моих сил… Я не могу даже переступить порог театра.

ОНА (молчит).

ОН. Ты, значит, говоришь эту фразу о своей душе…

ОНА. «Душа моя как дорогой рояль, который заперт и ключ потерян…»

ОН. Как я это понимаю – про душу, запертую навсегда.

ОНА. Я думаю, это понимают многие люди нашего поколения.

ОН. Те немногие многие, что остались жить. Да, «надо жить» – как вы там говорите на сцене.

ОНА. Ничего другого нет и не может быть, только это. «Надо жить», и все. Сколько ни думай, лучше ничего не выдумаешь.

ОН. Ты в это веришь? В то, что надо жить?

ОНА. Только в это и верю. А ты?

ОН. Нет. И никогда не верил. Я живу, потому что всему живому положено жить и хотеть жить. А не потому, что «надо жить». Кому надо?

ОНА. Возможно, что «надо жить» говорят себе люди, когда им не очень хочется жить. Чувство долга не самое худшее из наших чувств.

ОН. Да, Лина, ты изменилась.

ОНА. Только дураки не меняются.

ОН. У меня остались твои письма.

ОНА. Я не стану требовать вернуть их назад, потому что у меня тоже есть твои письма, и я их тебе не верну.

ОН. Нам будет что почитать в старости.

ОНА. Я, собственно, об этом и забочусь…

Они смеются.

ОН. А помнишь, как ты приехала в Ени…

ОНА (обрывает его на полуслове). Нет. Нет, Коля. Нет.

Может быть, звучит Варя Панина.

ОН. Интересно, как ты живешь теперь?

ОНА. Ты мог бы зайти.

ОН. Да.

ОНА. Фильм «Актриса» – это ведь по твоему сценарию?

ОН. Да.

ОНА. Фильм средний.

ОН. Просто дрянь. Мне это уже давно безразлично. Лина, я… хотел просить тебя об одном одолжении.

ОНА. Да, я слушаю.

ОН. Я только что развелся. Есть трудности с жилплощадью, я хочу достроить дачу и жить там какое-то время… Ты не могла бы одолжить мне денег?

ОНА. Сколько?

ОН. Сто тысяч.

ОНА. Конечно, я одолжу.

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. В то время Ангелина Иосифовна была состоятельной женщиной, одолжение этой суммы не обременило бы ее. Но Степанова дала Эрдману сто тысяч рублей без возврата. Насовсем. Сказав – «можешь не возвращать».

ОНА. Он был такой… жалкий. Это было ужасно.

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Надо жить…

ОНА. В 1962 году я сыграла одну из самых своих любимых ролей – актрису Стеллу Патрик Кемпбелл в пьесе «Милый лжец». Много лет Стелла, выдающаяся актриса, умная образованная женщина, вела переписку с великим драматургом Бернардом Шоу.

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Драматург и актриса – как это было близко Степановой. И как далеко – ведь те далекие жизни осуществились в полной мере. Шоу написал десятки пьес, Стелла играла в них. Никакие диктаторские рыла не вмешивались в их судьбу. Война, потеря близких – все это коснулось и Шоу и Кемпбелл, ведь жизнь, даже самая блистательная, всегда трагична и заканчивается у всех одинаково. И все-таки на британском острове участь драматурга и актрисы вышла совсем иной, чем на русских просторах.

ОН. Николай Эрдман умер в 1970 году, в бедности и забвении. Его знали и чтили немногие друзья, сохранившие память о великолепном остроумном человеке, прирожденном драматурге… «Самоубийцу» поставили в России почти через шестьдесят лет после написания.

ОНА. Когда умер Николай, я была на гастролях.

ОН. Не приехала.

ОНА. Нет.

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Надо жить…

ОНА. Ангелине Степановой было суждено прожить без малого девяносто пять лет – она умерла 17 мая 2000 года. Когда она шла коридорами Художественного театра, люди невольно трепетали от страха и почтения – шла живая история театра, великая актриса, женщина с несгибаемой волей и железным характером.

ОН. Лина-Линуша, моя Худыра, мой Пинчик…

ОНА. Прожив долгую жизнь и вспоминая разные ее периоды, не могу найти ничего похожего на ту молодую порывистость, бесстрашие, безудержную смелость в преодолении преград, стремление к самопожертвованию… Это бывает раз в жизни, это удел молодости!

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. Так Степанова комментировала свою переписку с Эрдманом в старости.

ОН. А за мной пришла «великая усталость», о которой я писал в молодости.

ОНА. Может быть, она пришла от того, что ты…

ОН. Что – я?

ОНА. Ничего, Коля, ничего…

ЧЕЛОВЕК-ПРИМЕЧАНИЕ. И в завершении нашего представления, мы можем сказать с уверенностью: удивительно разнообразно, интересно и долго люди любили и мучили друг друга в первой половине двадцатого века!

ОН и ОНА (напоследок поют).

 
Шумит ночной Марсель
В «Притоне трех бродяг»,
Там пьют матросы эль,
Там женщины с мужчинами жуют табак.
 
 
Там жизнь не дорога,
Опасна там любовь,
Недаром негр-слуга
Там часто по утрам стирает с пола кровь.
 
 
Трещат колоды карт,
И глух червонцев звук.
В глазах горит азарт,
И руки тянутся невольно к поясам, как вдруг…
 
 
В перчатках черных дама
Вошла в притон так смело
И негру приказала:
– Налей бокал вина.
 
 
Средь шума, гама, драки
За стол дубовый села
И стала пить c усмешкою
Совсем одна.
 
 
И в «Притоне трех бродяг»
Стало тихо в первый раз,
И никто не мог никак
Отвести от дамы глаз.
 
 
Лишь один надменный взор
В плен той дамой не был взят:
Жак Пьеро, апаш и вор,
Пил вино, как час назад.
 
 
Скрипку взял скрипач слепой,
Приподнес ее к плечу.
– Что ж, апаш, станцуй со мной,
Я танцую и плачу.
 
 
Шумит ночной Марсель
В «Притоне трех бродяг»,
Там пьют матросы эль,
Там женщины с мужчинами жуют табак.
 
 
Там жизнь не дорога,
Опасна там любовь,
Недаром негр-слуга
Там часто по утрам стирает с пола кровь…
 

2010

Жар
(«Конечно, Достоевский!»)
киноповесть (из книги «Вред любви очевиден»)

Петербург, июнь. Жарко. Молодой человек, очень худой, небритый, в черной кожаной куртке, застегнутой наглухо, идет по городу и что-то бормочет про себя. Иногда он останавливается, жестикулирует, смеется своим интересным мыслишкам.

Тоненькая девушка на высоких каблуках, с длинными темными волосами, облокотилась на решетку канала. Смотрит на воду. В воде жизнерадостно плавают отходы цивилизации.

Ветхий старик в длинном старом пальто, с такой же ветхой собачкой, входит в кондитерскую. Там есть несколько столиков, продают кофе и пирожные. Старик, ни на кого не глядя, садится за столик, вынимает из кармана сверток с печеньем, неряшливо ест. Собака беззвучно лежит у него в ногах.

Звонят колокола Владимирской церкви. Подъезжает такси, из него выходит красивая, дорого одетая женщина с печальным лицом. Перекрестившись, отправляется в церковь.

Чумазая девчонка схватила у торговки с лотка грушу и убежала. Торговка ругается вслед.

Пьяная мамаша ведет за руку ребенка лет десяти, мальчика. То есть скорее он ее ведет, тянет домой. Хорошо, что пешеходная зона, и мамаша может выписывать ногами кренделя, не опасаясь машин.

– Федька, черт! Здорово, пропащий! – на худого молодого человека в кожанке налетел гладкий, веселый, увесистый. – В прошлом году всем классом собирались, тебя не было, в позапрошлом не было, звонили – ни фига. Ну, что, как дела-делишки? Ты же вроде в университете? На каком курсе? Что, давай пошли, тут за углом, отметим встречу, а? Года четыре не видались, да? Ты чего тормозишь – не узнал меня, что ли? Я Максим, Максим Травкин. Помнишь, как ты меня ненавидел в десятом классе? Руку мне прокусил – во, гляди. На всю жизнь отметина осталась. Пошли, пивка дернем, а?

Несмотря на то, что Федя ничего не отвечает ни на одну реплику Максима, тот его тянет в подвальчик, и Федя идет.

Старик задремал в кондитерской.

– Эй, дед! – тормошит его уборщица. – Давай домой иди. Хватит тут сидеть. Тут люди сидят, а ты тут… – Заснул, – объясняет она посетителям. – Ну что ты будешь делать. Давай, давай, собирайся.

Две девушки, жующие пирожные, одна вертлявая, модная, стройная и другая – полноватая, но привлекательная, румяная, с длинной косой, вступились за деда.

– Да что он вам, мешает? – сказала та, что с косой. – Пусть посидит.

– Может, он голодный, – добавила модная. – С голоду спит. Вон какой старый. Еще неизвестно вообще, что с нами будет в таком возрасте.

– Ничего он не голодный, – говорит продавщица. – Мы ему и хлеб даем неликвидный, и печенье, и кофе сколько наливали. Это наш дед, известный.

– Он давно к нам ходит, – подтверждает уборщица. – А мы тоже не без креста, правда, Лариса?

Старик очнулся, смотрит перед собой без выражения.

Красивая женщина с печальным лицом ставит самые дорогие свечи перед образом Божьей матери, что-то шепчет, плачет.

Пьяная мамаша уморилась, села на скамейку. Мальчик сел рядом.

– Ладно, мама, ты посиди, отдохни, и пойдем. Что хорошего? – кот с утра некормленый. Вот он мяучит дома.

– Мяучит, – говорит мамаша. – Кто мяучит?

– Кот наш, мама, дома один, кот голодный.

– Съели кота? – поражается мамаша. – Бабка мне говорила… двух котов съела… в блокаду.

– Мам, пойдем домой.

– Да, Юрочка, сейчас пойдем. Один маленький секунд!

Чумазая девочка, сперевшая грушу, ест ее и насмешливо, но и не без сочувствия, смотрит на мальчика и маму.

Тоненькая девушка все глядит на воду. Рядом останавливается бравый малый, в расхристанном виде и сильном подпитии. Мочится в канал. Девушка оборачивается в удивлении. Ее лицо кривит мучительная судорога, почти рвотный спазм.

– О! Пардон, мадам. Культурная столица… кругом памятные места… ни одного туалета, пардон! Не заметил! Пьян, свински пьян и счастлив. О, как давно, как давно не был я в Санкт-Петербурге. Принимай меня, священное чудовище! Не уходите, мадам… мадемуазель… барышня… сударыня! Неужели, неужели вас зовут Настенька?

– Нет, – сердито отвечает девушка. – Никакая я вам не Настенька. Совсем уже. Делает прямо в канал и еще пристает.

– Выродок, – согласился мужчина. – Я выродок. Что делать – вот она, дегенерация! Еще лет на пятьдесят хватит! Да здравствует великая и могучая русская дегенерация! Боже, как хорошо. Нам уже никуда не надо, понимаете? Не надо нести миру новое слово. Не надо жилы рвать. Книг писать не надо – их никто читать не будет. Новый небывалый социальный строй выдумывать – не надо. Христа русского изобретать – тоже не надо. Мы наконец можем от души пожить. Как кому при… при… как бы это цензурно сказать – прикольнется.

Девушка решительно поворачивается и уходит.

– Не уходи, прекрасное привидение! – кричит бравый малый. – Возьми меня в свой классический текст!

Старик вдруг понял, что им недовольны, стал поспешно собираться, запихнул остатки печенья в карман, толкает собаку. Девушка с косой (Варя) говорит подруге:

– Ксана, давай купим ему что-нибудь.

– Давай, – соглашается Ксана. – У меня тридцать рублей осталось.

– Дора, Дора, – кличет старик свою псину. – Дора…

– Дедушка, возьмите, – Варя протягивает старику коржик. Тот не замечает, наклонился к собаке. – Дора, Дора…

– Ой, – говорит Варя. – Ой, собачка…

Уборщица наклонилась, пошевелила собаку – та мертва.

– Дед, все, померла твоя собака. Не дышит.

– Дора, Дора, – продолжает звать старик.

– Маша, что там такое? – спрашивает продавщица.

– Собачка не дышит, – говорит расстроенная Варя с коржиком в руке.

Из разных углов кондитерской стекаются люди, осматривают происшествие.

– Да все, все, – машет рукой уборщица. – Кранты. Ну, жалко не жалко, давай, дед, уноси собаку. У нас люди кушают. Чего там. Старая такая. Я бы сама так померла с удовольствием – лег и не встал.

– Дедушка, мы вам поможем, – говорит Варя. – Отнесем вашу Дору куда скажете.

Старик потрясенно смотрит на окружающих. Потом встает и выходит из кондитерской.

– Больной дед, не соображает ничего, – подводит итоги уборщица.

Федя и Максим в пивной.

– Да, здесь простенько, – говорит Максим, – но пиво дают правильное. Сухарики будешь? Ну, значит, откосил от армии, официальный диагноз имею – МДП. Во как! У тебя, наверное, реальный МДП, а у меня зато справка есть. МДП нет, а справка есть. А у тебя МДП есть, а справки нет. Ха-ха-ха! Работаю в папашином бизнесе. Помнишь папашу? Он тебя убивать приходил, когда ты мне руку прокусил. Он еще толще стал, ха-ха-ха! Сволочь вообще. Но фишку рубит. Да, ты сейчас упадешь! Женюсь! Невесту зовут – ты сейчас рухнешь – Наташа! Все равно что никак не зовут, да? Учится на модельера. У ее предков дом в Озерках. Не дает, слушай, травит, что девушка и что после венца только, ничего себе. Я посмотрел на дом в Озерках, думаю – может, врет, может, нет, надо на всякий случай жениться. Стало интересно.

Федор по-прежнему ничего не говорит.

Красивая женщина выходит из церкви, глядит на пожилую попрошайку с жестяной кружкой. Вынимает сто рублей, кладет в кружку.

– Здравствуй, Клара, – говорит попрошайка. – Что, грехи замаливаешь?

Женщина отшатывается, бежит прочь.

– Что, знакомая? – любопытствует калечный.

– Клара, подружка моя бывшая. Та еще сука, – объясняет попрошайка. – Вона как шуганулась. Я про нее много чего знаю…

Мамаша закемарила, мальчик толкает ее в бок – без успеха. Чумазая подошла.

– Русский, дай рубль, скажу чего делать.

Мальчик вынул рубль, дал.

– Ты руками ее за уши, вот так, – чумазая показывает на себе. – Три, три, посильнее. Она очухается.

Мальчик трет мамаше уши, та и в самом деле открывает глаза.

– Юрочка, тебе что?

– Мама, нам пора домой.

– Пошли домой, маленький.

Встают, идут. Чумазая рядом пошла.

– Спасибо, – говорит мальчик. – Она сегодня плохо себя чувствует. Жарко.

– Да мы знаем, – смеется чумазая, – как они плохо чувствуют. Я, когда дядьки пьяные, всегда им уши делаю. Дай рубль за лечение.

Мальчик дает рубль.

– Русский беленький сердитый, весь рублями набитый, – смеется чумазая.

– Ты цыганка? – спрашивает мальчик.

– А почему сразу цыганка? Может, я испанка!

– Ты по вагонам ходишь?

– Чего! – рассердилась чумазая. – Сам по вагонам ходишь! Мы в Горелове живем, у нас дом есть, три комнаты, лошадь, две собаки! У меня мать не пьет!

– Тебе повезло, – говорит мальчик.

Чумазая сменила гнев на милость.

– Так дядьки пьют, черти, – смеется она. – Нас пятнадцать человек живет в одном доме. Я от них в город на целый день! Меня Эльвира зовут.

– Юра, – отвечает мальчик. – А мы тут рядом живем.

Девушка стучит каблучками, идет вдоль канала. Поодаль следует бравый господин.

– Я достоин презрения! Дайте мне по морде!

Девушка идет, не отвечает.

– С утра мечтаю, чтоб мне дали по морде. Появился шанс! Вы можете, я верю! Наконец в мою жизнь вошла женщина, которая может дать мне по морде, и вот она уходит от меня!

Девушка не отвечает, не оборачивается.

– Я капитан Немо! Я поэт и музыкант! Я вчера из Швейцарии! Я сын князя Мышкина от генеральши Епанчиной! Мне сорок пять лет… будет через два года!

Девушка не отвечает, но на самом деле ей уже смешно.

Федя и Максим в пивной.

– Главное, как-то надо подгадать с этой свадьбой, чтоб Лерка не пришла, – рассказывает Максим. – Иначе Наташке крышка. Ты же помнишь Лерку! Я с ней еще год где-то после школы трепался… нет, вру, больше… а потом она меня достала. И тут пошла другая тема, с Озерками. А Лерка на меня губу давно раскатала… А ты Лерку не видел? Ты же с ума сходил… письма писал… ты на нее прямо чуть не молился! Да, брат, вот правильно говорят – не сотвори себе кумира.

Федор молчит.

– Слушай, ты что такой сегодня… какой-то непонятный? – наконец догадался Максим. – Молчишь чего-то. Какие проблемы? Колись, мы же друзья.

– Хочешь, я тебе нос откушу? – спрашивает Федор.

Ксана и Варя идут по улице с большой рваной сумкой.

– Варька, мы его не найдем! И будем таскаться с дохлой собакой!

– Найдем. Дед заметный, – отвечает Варя. – У него парадоксальная реакция на стресс. Он не смог овладеть ситуацией и включил механизм вытеснения. Потом будет вторичное переживание, он восстановит картину события, и если катализатор стресса отсутствует, возможен болевой шок…

Девочки спрашивают прохожих, не видели ли они – показывают, кого. Кто не знает, а кто и знает, указывает направление, в котором удалился дед.

Красивая женщина входит в парикмахерскую.

– Нет окошечка на маникюр? – спрашивает она.

Фарида! – зовет администраторша. Тут все молодые, в парикмахерской.

– Женщину на маникюр возьмешь?

– А пожалуйста, – соглашается Фарида.

Женщина протягивает руки. Ее ногти поломаны, обкусаны.

– Ай, такие красивые ручки мы запустили! – притворно сокрушается Фарида. – Давно не делали, да?

Женщина кивает.

– Я устал, о моя беспощадная дама! – воззвал бравый малый. – Меня зовут Иван Космонавтов! Я засекреченный, меня ищут разведки всего мира… Аглая! Аделаида! Александра! Аграфена! Авдотья! Анна!

Девушка останавливается.

– Хорош орать. Что надо?

– Любви и дружбы, – с готовностью отвечает Иван Космонавтов. – Имя, прошу – имя розы!

– Ну, Лера.

– Нулера? Впервые слышу такое имя – Нулера. Даже красиво…

– Валерия. Ва-ле-ри-я.

– Иван Космонавтов. Это псевдоним. На самом деле… неважно. Не суть! Короче, как мне смыть позор?

Девушка показывает на канал.

– Видишь, какой срач? Всякие свиньи вроде тебя весь город изгадили. Хочешь смыть позор – полезай в воду и поработай. Собери банки, бутылки…

– Гениально, – соглашается Космонавтов. – Где спуск на воду?

– А там, подальше.

– Вперед! – командует сам себе Космонавтов.

Максим хохочет.

– Нос откушу! Тоже мне терминатор! Слушай, мне кто-то капал на тебя, что ты с этими связался, с эсерами. Ты что, правда стал этот… социалист-революционер? Федька, бросай эту похабень к чертовой матери. На кой нам революция? Мало тебе этой заварушки в семнадцатом? И правильно вас, придурков, сажают. Люди жить хотят, а вы как нечистая сила колбаситесь. Ты думаешь, мне все нравится в этой стране? Да мне все не нравится. Тут, знаешь, везде один сплошной мой папаша! Куда ни ткни – папаша сидит! Во сцепились отцы-молодцы – жопа к жопе, не пробьешься! Но я папашу сам не буду резать и тебе не дам. Если что, я лягу в Озерках с пулеметом! Ты меня понял? – вдруг довольно угрожающе спросил Максим.

Федор молчит.

– Пиво давай пей! – крикнул Максим. – Друга встретил – пиво пей, революционер!

Тихая сомлевшая мамаша, Юра и чумазая вошли во двор, остановились у двери.

– Юрочка, Юрочка, – лепечет мамаша.

– Мы – на втором этаже. Квартира девять…

– Слушай, русский, а ты мамку уложи, кота покорми, и айда на рынок погуляем?

– А ты подождешь, честно?

– Обижаешь, беленький! Эльвира сказала!

– Я быстро! – обрадовался Юра.

Варя и Ксана поднимаются по лестнице.

– Видишь, его тут все знают, нашего дедулю, – говорит Варя. – Квартира двадцать один. О, гляди, табличка…

Возле обшарпанной двери привинчена пластинка с надписью «Иеремия Браун».

– Имечко! – веселится Ксана. – Иеремия! Ты думаешь, это наш старикан? Интересно, а сокращенно как – Иера? Ерема?

– Нормальное имя, из Библии. В Англии он был бы Джереми. Мы скажем: господин Браун.

На звонок открыла неказистая девица лет тридцати, с хитрым прищуром.

– Господин Браун? – тоном светской дамы спросила Варя.

– У себя. Третья дверь, – лаконично ответила девица.

Перед дверью в комнату Брауна Варя и Ксана что-то оробели.

– Давай, Варька, ты всю кашу заварила, давай рубись.

Варя стучится.

– Господин Браун!

Молчание.

Фарида обрабатывает руки женщины, рассматривает ее кольцо.

– Красивое какое у вас кольцо.

– Да, – отвечает женщина, – от дедушки. Черный опал, редкий камень. Приносит несчастье.

– Вы знаете, я вам верю. Хотя трудно. Такой маленький красивый камушек – и вдруг несчастье! Женщины любят всякое такое. Загадки там, тайны. А вообще поговоришь с человеком – и все понятно. Жизнь! То есть я хочу сказать, что несчастья и без всяких камешков бывают, да? Правильно?